Текст книги "Вернись и полюби меня (ЛП)"

Автор книги: laventadorn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)

Хотя Северус ни за что не согласился бы с тем, что превозносить ее могут только слепцы, с одним он спорить не мог: Лили действительно всегда восхищались. Иногда – почти всегда – это ее напрягало, и Северус не одно десятилетие не мог уразуметь, почему. Неужели она предпочла бы, чтобы ее ненавидели, презирали или же не замечали? Неужели популярные люди действительно верят, что автоматическая враждебность хоть в чем-то менее поверхностна, чем автоматическая симпатия?

Он довольствовался коротким:

– Да. Лили действительно популярна.

– Почему? – спросила мать – так, словно сама прекрасно знала ответ, но хотела выяснить, знает ли его он.

Потому что Лили само совершенство – хотя, конечно же, не поэтому. Потому что они считали ее совершенством во всех тех аспектах, которые имели для них значение. Хорошенькая, талантливая, жизнерадостная – она прекрасно соответствовала их ожиданиям. Они ничего не знали о ее взрывном темпераменте – что она способна больно уязвить, дай только повод, и свято уверена в собственной непогрешимости, а еще – упертая и безнадежно наивная, потому что слепо верит другим на слово. Они не знали, что Северус давал ей свои записи по зельям – всегда, с самого первого дня; Слагхорн приписывал все заслуги ей одной, и Лили лишь неуверенно пыталась его переубедить – настолько довольной и одновременно виноватой она себя при этом чувствовала. Не знали они и о том, что, хотя некоторые ее идеи в области трансфигурации были и впрямь блестящими, порой она допускала грубейшие промахи. Они и понятия не имели, что она была нерешительна, порой откровенно ленилась – особенно когда речь шла о каком-нибудь соревновании – и о том, что несмотря на всю свою любовь к магии, Лили предпочитала мир магглов – его кинотеатры, его невозможную живопись, а еще поезда и самолеты, потому что по пути любила видеть, куда едет. Им бы и в страшном сне не приснилось, что иногда она чувствует себя лишь бледной фикцией, имитацией настоящей волшебницы, которая не заслуживает ни популярности, ни чужой любви…

…а потом он разинул рот и проорал свое “грязнокровка” прямо на глазах у толпы человек в пятьдесят. Неудивительно, что она настолько рассердилась, что больше не захотела с ним общаться. Сам того не желая, он ударил прямо по живому, вытащил наружу все ее комплексы и угодил в ту болевую точку, которую она прятала ото всех, кроме него. По крайней мере, на тот момент прятала. Конечно, потом она все рассказала Поттеру, поделилась с ним всем – как тем, что когда-то предназначалось только для Северуса, так и тем, что никогда ему не достанется…

Апогей жесточайшей в мире иронии: сколь бы он ни наслаждался, жаля других словами, сколь бы метки и разящи ни были его уничижительные замечания, сколь бы усердно он ни пытался умалить других и принизить – одно-единственное слово единственному человеку, которого он хотел обидеть менее всего на свете, нанесло рану куда более явную и глубокую, чем он когда-либо намеревался.

Как можно сказать: в моих глазах ты совершенство, и подразумевать при этом даже те черты, которых сам человек стыдится?

Он ответил матери:

– Потому что Лили кажется совершенством во всех отношениях, какие для них важны.

– Да, – она моргнула, словно не ожидала, что он сумеет уловить ее мысль. Скорее всего, действительно не ожидала; он и сам сомневался, что сумел бы ответить ей в шестнадцать.

– Она хорошенькая, ее семья не бедна, и, скорее всего, в учебе она тоже не из последних. Хотя и не из первых – первые никогда не бывают всеобщими любимицами, – добавила мать с вескостью человека, который прочувствовал эту истину на собственной шкуре. Северус знал, что это и впрямь было так.

– Такая девочка, Северус, сможет выбрать себе любого, кто ей понравится. И, конечно же, жизнь устроена так, что ей с неизбежностью понравится кто-то такой же – кто тоже сможет выбирать… пожалуйста, пойми меня, Северус, – вероятность того, что она захочет связать свою жизнь с таким, как ты, очень, очень мала.

В тенях от горящего камина темные глаза матери казались огромными. Северус собрал воедино всю свою злость, ярость и досаду от прозвучавшей правды и убрал их очень далеко – глубоко под фасад, который окклюменция сохраняла спокойным и непринужденным.

– Люди любят не за то, что истинно, – продолжала мать, и где-то глубоко внутри Северус зафиксировал легкое колебание эмоций, вызванное удивлением: он никогда раньше не слышал из уст матери это слово – любовь. – А за то, что только мнят истинным. Поэтому мир населен людьми с разбитыми сердцами. Когда живешь иллюзиями, они с неизбежностью рассыпаются. Людям свойственно жить по шаблону, Северус. Они будут повторять тебе разные слова – долг, честь, любовь – пока тебя от них не затошнит. Порой они станут утверждать, что одно как-то связано с другим – что за честность и верность долгу тебя могут полюбить, и что те, кого ты любишь, должны чтить твои чувства в ответ. Но все это – ложь. Химера. Морок. И чем искреннее будет твоя вера в этот обман, тем болезненней потом окажется… разочарование.

– Принцы никогда не умели смиряться с разочарованием, Северус, – сказала мать негромко. – Это нам не свойственно. Помнишь, я тебе когда-то говорила, что окклюменция размывает те эмоции, которые мы чувствовали бы без нее, а в конечном счете способность их испытывать и вовсе атрофируется?

Северус кивнул, не доверяя собственному голосу. С этой истиной на собственной шкуре познакомился уже он.

– Разочарование тебя ожесточит – что, в свою очередь, не даст тебе свернуть с этой дороги. Хотела бы я предложить тебе какие-нибудь гарантии – что если ты поступишь так, а не иначе, то сможешь освободиться от этого… проклятия, которое у нас в крови – точно так же, как и способности к ментальным искусствам. Но в жизни гарантировать ничего нельзя.

– Кроме смерти, – сказал он, не в силах удержаться.

Она вскинула на него глаза и произнесла – еще тише, чем прежде:

– Да. Кроме смерти. Но до нее еще надо дожить, Северус. И дни свои желательно посвятить не только ожиданию этой последней гарантии.

В комнате стоял по-зимнему густой полумрак; сквозь мглу он увидел, как она принялась вертеть свою волшебную палочку, обводя пальцем вырезанные на рукояти розы и шипастые ежевичные ветви.

– Ты уже почти взрослый, Северус. В это время в семьях принято передавать волшебнику его наследие. Я не всегда… поступала с тобой правильно. Порой – по собственному выбору, но в остальном мне попросту приходилось довольствоваться тем, что есть. У меня нет ни недвижимости, ни денежных средств, чтобы передать их тебе; только маггловские недвижимость и имущество. Я могла бы дать тебе книги – но это может сделать любой, и найти их ты можешь где угодно. А твой талант к магии и ментальным искусствам, равно как и твой темперамент и даже… твоя предрасположенность к несчастливости… это ты и так унаследовал от меня, хотелось мне того или нет. Мне не досталось фамильных сокровищ, какие можно было бы тебе передать – только фамильные проклятия.

Единственная долговечная ценность, которую я могу тебе предложить, это поделиться с тобой одной истиной: ты не властен над другими людьми, Северус. Не в том, что имеет значение. Ты можешь попытаться. Ты можешь ими манипулировать – отнять то, что они любят, или же дать то, чего они жаждут; ты можешь запугать их, можешь сломать их, можешь возвысить и прославить. На какое-то время они могут даже подчиниться твоим желаниям. Но когда-нибудь твоя власть пойдет прахом, и все будет кончено – они уйдут, и что бы тебя ни заставило всего этого добиваться – все твои причины тоже рассыплются пылью. Как будто их никогда и не было. Если ты поймешь это, Северус, – на самом деле поймешь, не просто научишься повторять, а примешь всем сердцем, то приобретешь самое ценное знание, какое только может достаться человеку: знание, что никто не властен и над тобой тоже.

– И тогда, – промолвила мать, и глаза ее были темны, непоколебимы и бездонны, – ты сможешь свободно жить собственной жизнью, не нуждаясь в каких-либо гарантиях.

***

27 декабря 1976 года

Лили была уверена, что Петунья подходит к жизни совсем не так, как нормальные люди. (Тот еще парадокс, если вдуматься, поскольку желание быть нормальной всегда манило Петунью на манер путеводной звезды). Нормальный человек, когда он не в восторге от общества навязанного ему больного, будет прямо-таки сгорать от нетерпения, дожидаясь, пока тот поправится. Петунья же окружала пациента столь удушающей заботой, что терпеть ее в качестве сестры милосердия становилось сущей пыткой. В качестве орудий оной она совершенно немилосердно использовала подносы со специально сваренным супом и теплым питьем.

Лили даже не подозревала, что вся эта суета вокруг нее – подушки, которые ей постоянно взбивают, бумажные носовые платки, которые постоянно убирают с пола, и бесконечные стаканы с соком, которые постоянно нужно допивать – что все это заставит ее почувствовать себя такой… никчемной. Когда Пожирателям Смерти надоест брать уроки у миссис Снейп, они вполне могут заглянуть за конспектиком к Петунье. В ее руках ассорти из разных крекеров превращось в столь же грозное оружие, как готовая к бою волшебная палочка.

Лили совершенно не понимала, как ей это удается. Все равно что смотреть на совершенно ровную скатерть на столе: видеть – видишь, а повторить этот фокус не можешь. Возможно, виноват был особый блеск в глазах Петуньи? Или та интонация, с которой сестра спрашивала, не нужно ли Лили что-нибудь? Или же механическая щетка для уборки – Петунья появлялась откуда ни возьмись и молча водила ею по ковру, убирая крошки и салфетки. Возможно, дело было в коробке с бумажными платками – сестра выравнивала ее по краю столика всякий раз, как Лили доставала себе платок и нарушала строгую симметрию. Или в этом негромком хмыканье – причем с непредсказуемыми интервалами, так что даже непонятно было, отчего хочется громче вопить – от того, что она опять хмыкнула, или от того, что она все еще молчит.

Как бы там ни было, но когда ближе к полудню в дверях появился Северус – сверкая глазами и бесшумно как тень – Лили чуть не разрыдалась от облегчения.

– Сев! – воскликнула она, разрываясь между тремя противоречивыми желаниями: потянуться к нему, ткнуть в Петунью обвиняющим перстом и прочистить забитый нос. В итоге она высморкалась в бумажный платок, и, как только Петунья отвернулась, чтобы смерить новопришедшего недовольным взором, указала на сестру пальцем и беззвучно проартикулировала: “Спаси меня”, – умоляюще взглянув на Северуса.

– Петунья, – сказал он, и вида не подавая, что заметил этот отчаянный призыв, – вывела свою щетку на прогулку, как я погляжу? Должно быть, Лили разводит дичайший беспорядок.

Петунья явно не знала, что на это ответить. С одной стороны, это был Северус, и выражение его лица наводило только на мысли о каком-то завуалированном оскорблении, поэтому именно это она и заподозрила. С другой стороны – на оскорбление сказанное не особо тянуло, и более того – оно вообще не слишком вязалось с тем, что мог бы сказать знакомый ей Северус.

Помедлив, она переводила взгляд с него на сестру. Потом перехватила покрепче механическую щетку и сказала в сторону Лили: “У тебя сок заканчивается”, – так, словно на пороге стоял не человек, а какая-то вешалка для одежды. Она ухитрилась протиснуться в дверь мимо Северуса, попутно двинув ему в ребра ручкой щетки, и выйти из комнаты, так и не подав виду, что его заметила.

– Что это было? – спросила Лили, снова сморкаясь в бумажный платок.

Северус пожал плечами. Притворил дверь одной рукой, другой рассеянно потирая ушибленный бок.

– На такое сложно придумать ответ. По крайней мере, ей. Как я и думал.

Затем его внимание переключилось на нее – весьма ненавязчиво, но Лили все равно почувствовала, что ее словно просветили рентгеновскими лучами.

– Ты выглядишь на редкость изможденно, хотя весь день провалялась в постели.

– Потому и выгляжу, – объяснила она – наполовину жалобно, наполовину возмущенно. – Можно подумать, тебя самого легко задержать в кровати хоть на час, господин худший в мире пациент. Помнится, когда ты подцепил грибковую золотуху на четвертом курсе, мадам Помфри пришлось тебя привязать, чтоб ты не удрал из больничного крыла.

– По-моему, от температуры у тебя начались проблемы с памятью, – сказал Северус. – Никогда не носил столь пафосный титул.

Он выдвинул из-за письменного стола стул с подлокотниками и опустился на него, выглядя при этом почти так же официально, как Петунья. Лили постаралась не улыбнуться.

Дверная ручка начала поворачиваться.

– Не оставляй меня с ней одну, – прошептала Лили, и секундой позже в комнату прошествовала Петунья – губы сжаты в тонкую линию, в руках – кувшин с соком.

Побуравив немного взглядом Северуса, она глянула на Лили с подозрением. Поставила сок на столик, выровняла коробку с бумажными платками, поправила на Лили одеяло. Северус наблюдал за ней, словно изучая диковинное животное на предмет пригодности в ингредиентах для зелий. Наконец Петунья окинула комнату жгучим взором, пришла к выводу, что даже ей тут нечего больше приводить в порядок, и соизволила выместись восвояси, дважды хмыкнув напоследок.

Лили и Северус остались сидеть в благоговейной тишине, как будто им только что довелось лицезреть волшебный спектакль. Впрочем, в некотором роде так оно и было.

– Бог ты мой, – произнес Северус.

– Она такая со вчерашнего дня, – простонала Лили, схватилась за коробку с платками и опрокинула ее со столика. Северус нагнулся за коробкой одновременно с ней – они сшиблись лбами, и он что-то пробормотал под нос – к счастью, неразборчиво, не то она наверняка бы вспыхнула до ушей.

– Не переживай, – утешила его Лили, потирая голову. – Это все равно лучше, чем двенадцать часов Петуньи.

Северус взглянул на нее пристально и оценивающе.

– Она постоянно выравнивает коробку – дело в этом?

– Не только. Еще в том, как она хмыкает. И в соке. И вообще во всем. Может, она надеется удушить меня заботой?

– Или же застращать до полного выздоровления.

– Да я и так хочу поправиться, только чтобы деться от нее поскорее.

Северус поставил бумажные платки на столик – наискосок и совершенно асимметрично; Лили тепло улыбнулась. Он снова надел черный джемпер; волосы его – опять немытые – начали слипаться в сосульки, а штаны прохудились на коленке. Ей ужасно хотелось его обнять, но она знала, что он воспротивится. Северус реагировал на объятия еще хуже, чем на подарки.

– Значит, мама все-таки заставила тебя взять куртку, – сказала Лили бодро.

– Тебе есть чему у нее поучиться, – только и сообщил он в ответ. Выудил шариковую ручку из хаоса на письменном столе и начал медленно поворачивать ее между указательным и большим пальцами. Зрелище было почти гипнотизирующее.

– Факт, – согласилась Лили удрученно. Она хотела бы вести себя со своими детьми так же, как мама – быть такой же доброжелательной и терпеливой, но уметь настоять на своем.

Не такой, как мама Северуса…

– Как дела дома? – спросила она. Она всегда задавала ему этот вопрос, и Северус всегда отделывался односложными, ничего не значащими ответами… Лили и помыслить тогда не могла, что все окажется настолько плохо…

Господи, какой же она была наивной. И это тогда, когда ей больше всего требовалась мудрость. Возможно, этот так называемый “второй шанс” на самом деле лишь ценный урок по ретроспективному анализу…

– Мать все еще собирает вещи, – сказал Северус. – У нее очень много книг, – добавил он.

Лили невольно улыбнулась:

– Ах вот как это тебе досталось.

– Да, она мне оставляет кое-что из своей библиотеки, – Северус то ли предпочел не понять намек, то ли не включил сегодня чувство юмора.

– Ты уже разобрался, отчего обведена та дата на календаре?

– Да, – ответил он небрежно.

Лили моргнула.

– Сев! Что ж ты раньше молчал? И почему же?

– Это не слишком важно.

В выражении его лица ничто не указывало на ложь, но она все равно прищурилась.

– Да-а-а? А что случилось с твоим “я знаю, что это важно”? Сев, ты сам сказал – ты из-за этого даже домой вернулся! Ты же ненавидел уезжать из Хогвартса – но из-за этого события все-таки уехал. – Он открыл рот, вероятно, собираясь скормить ей какую-нибудь ложь, но она успела встрять первой: – Я думала – это посвящение в Пожиратели.

Повисла короткая, пульсирующая тишина – а потом Северус фыркнул и сказал:

– Как жаль, что Темный Лорд, – Лили ненавидела, когда он так его называл – от “Волдеморта” ее так не передергивало, – в данный исторический период не оказался – не окажется? – настолько беспечен, чтобы раздавать Метку болтливым школярам. Нет, это не инициация.

Бешеное сердцебиение немного унялось, но до конца она пока что не успокоилась. Спросила требовательно:

– Но это все равно как-то связано с Пожирателями?

Северус безразлично пожал плечами:

– В тот период моей биографии ничто другое для меня не имело значения.

Лили сглотнула. Его лицо казалось холодным и безразличным – но сжатые пальцы сминали ткань брючины. Может, из-за окклюменции эмоции только кажутся далекими? А на самом деле они по-прежнему внутри и ничуть не ослабели?

– Так что это такое? И если ты опять отделаешься своим “неважно”, – она постаралась сделать предупреждение как можно более явственным, хотя голос ее дрожал, – я завизжу. Честно-честно.

Северус смотрел на нее, словно издалека. Он молчал так долго, что ей показалось – он ушел в себя настолько глубоко, что начисто позабыл о ней. Потом он произнес этим своим негромким безупречным голосом:

– Тридцать первого меня должны были – должны будут – представить Темному Лорду.

Лили вытаращилась на него, опасаясь, что у нее зазвенело в ушах. Пробормотала:

– Но ты же сказал – я подумала…

Северус снова умолк; лицо его было невыразительным и застывшим, словно камень. Потом он взглянул вниз, на зеленую ручку в своих пальцах, и переключился на нее – словно обнаружил восхитительную новую игрушку. Наконец он сказал:

– Лили… Не знаю уж, что именно гриффиндорская молодежь думала о движении Пожирателей – хотя догадаться несложно, – добавил он сквозь зубы, – но ты должна понять, чем оно было изначально.

– Я и так знаю… – пылко возразила Лили. Северус только тяжело вздохнул – у нее в груди словно что-то взорвалось, но он предупреждающе выставил вперед руку, и она не без труда проглотила так и рвущийся с языка комментарий на тему того, что именно гриффиндорская молодежь в целом и данная ее представительница в частности думали об этом культе маньяков-расистов.

– Я знаю, во что оно превратилось потом, – сказал он холодно. – Полагаю, даже лучше, чем ты. – Слова откликнулись внутри новой волной ослепительной ярости – но она лишь стиснула зубы, пережидая бурю, потому что это была правда. – Но когда все только начиналось – особенно в рамках Слизерина… Пожиратели были всего лишь движением. Политическим движением – не более. Закулисная политика; невидимые тени глубоко под землей – то, как устроен мир по мнению идиотов-подростков.

Мне никогда не удавалось донести до тебя… как функционирует Слизерин. Но помнишь Клуб Слизней? Это Слизерин в миниатюре – те же подковерные интриги, формирование альянсов, место в иерархии – там вообще все завязано на иерархию. Кого ты знаешь. Кто ты такой. Кто блюдет твои интересы. Потому что так устроены чистокровные семьи. Они устроены так, и поэтому факультет, куда попадают дети из чистокровных семей, устроен так, и поэтому впоследствии чистокровные семьи… Замкнутый круг. Уроборос. Одно неотделимо от другого, и когда-то – скорее всего, века назад – чистокровная политика и Слизерин стали одним и тем же. Ты знаешь, что Темный Лорд – такой же полукровка, как я?

– Я… нет, – сказала Лили, и салфетка в ее руке замерла на полпути к носу. – Но… что?..

– Он полукровка – потомок Салазара Слизерина по материнской линии, который вырос в приюте среди магглов. Его звали Том Риддл. Он очень рано заметил в себе магические способности, но не знал, что это такое, а потом его забрали в Хогвартс, и Шляпа направила его в Слизерин, где отношение к тебе зависит от того, что другие о тебе знают. Слизеринцы не делают ставку на темную лошадку и не вкладываются в предприятие, не сулящее выгоды.

На мгновение Лили представились сводчатые судебные залы Визенгамота, битком набитые малышами в слизеринских мантиях.

– Северус, ты говоришь об одиннадцатилетних детях.

– О детях, чье воспитание приучает их использовать инструментарий власти точно так же, как твое научило тебя включать телевизор. Все чистокровные знают друг друга, Лили, все до единого. Отчасти оттого, что для них это способ контроля, но в основном потому, что их слишком мало осталось.

Лили смутно припомнила, что Сириус как-то раз рассказывал что-то подобное. Только он при этом презрительно фыркал и не казался спокойным и остекленевшим, как море в безветренный день.

– Дети из чистокровных семей попадают не только на Слизерин, – заметила она, сама толком не понимая, к чему клонит.

– Да, они есть на каждом факультете. Точно так же, как и полукровки, и магглорожденные. О да – среди нас были магглорожденные слизеринцы. Прагматизм, амбициозность и изворотливость – универсальные человеческие качества. Но во многом Слизерин опирается еще и на репутацию. Семьи, наиболее преданные идеалам чистоты крови, считают сам факт ее наличия признаком избранности. Это особый взгляд на мир – точка зрения, которую не поймет большинство не-слизеринцев. Большинство из нас когда-то научились к ней приспосабливаться, но некоторые с этим просто рождаются.

Лили почувствовала себя ребенком, которому пытаются объяснить что-то колоссальное и запутанное.

– То есть ты пытаешься сказать, что Слизерин… самовоспроизводящаяся система? Из замкнутого круга настолько сложно вырваться, что он расползся на весь Слизерин и связанные с ним чистокровные семьи?

– В некотором роде. В определенном смысле это верно не только для Слизерина, но и вообще для всех чистокровных семей – отчасти поэтому тенденция попадать на определенный факультет передается по наследству. Это чистокровная традиция, которую старательно внедряют в каждое последующее поколение. Конечно, время от времени появляются такие, как Блэк, которые откровенно наслаждаются своей непохожестью на остальную семью, но так бывает нечасто. В чистокровных семьях… не принято терпеть непослушание младших. Попав в Хогвартс, ты в буквальном смысле слова столкнулась с иной культурой.

Лили вспомнилась его мать – как она похлопывала себя по бедру волшебной палочкой – и ее мороз продрал по коже… А Сириус? Как он замирал при малейшем упоминании родных – вроде “Орион Блэк, твой отец” или же “Вальбурга, твоя мать”… а эти его вспышки чего-то темного, уродливого…

– Я поняла… поняла. И при чем тут Волдеморт?

– Он был слизеринцем до мозга костей – от природы, не благодаря воспитанию. В начале обучения он был никем, но к седьмому курсу, а скорее всего, и раньше, он до такой степени освоил эту систему, что все чистокровные механизмы функционирования, доступа к которым он был лишен в детстве, оказались в его распоряжении. Я уже говорил, что чистокровные волшебники мыслят иерархично. Они обожают, когда нижестоящие беспрекословно им подчиняются; они вообще обожают обзаводиться нижестоящими. Однако в большинстве своем они неспособны обходиться и без вышестоящих – но Темный Лорд был на это способен, что дало ему определенную власть. Слизерин приучает, что сконцентрированное на правильном объекте восхищение – твой ценнейший капитал; Темный Лорд это подметил и… обратил в свою пользу.

– И конечно же полезные связи, – продолжал Северус. – Это тоже бесконечно важно. С кем ты общаешься? Все его знакомства преследовали определенную цель. Поскольку родственных связей у него не было, ему пришлось начинать с нуля. Но Темный Лорд был умен и терпелив – как любой уважающий себя слизеринец. Каждый слизеринец знает свои устремления – и позволяет им дозревать на медленном огне, потому что торопливость и опрометчивость могут спугнуть желанную цель прямо у тебя из-под носа. Таким образом, Темный Лорд начинал со знакомого плацдарма: политика, связи, умение вызывать восхищение. В Министерстве он завел полезные контакты среди власть имущих – среди тех, кто мог способствовать его продвижению. Порой это было другое знакомство, порой – финансовая поддержка. Его сторонники озвучивали за него его идеи – но ни его имя, ни он сам в этих разговорах никогда не фигурировали. В то время он тщательно отбирал своих Пожирателей: долгий процесс, приглашение только по референции – поручитель требовался уже для того, чтобы Темный Лорд вообще о тебе услышал; личная встреча же и вовсе представляла из себя целую церемонию. Однако ничего более внятного о ней я тебе рассказать не могу, поскольку и сам не помню. Из-за Обливиэйта.

Его голос словно погрузил Лили в какой-то транс – будто он протянул ей в ладонях странную чужую вселенную или же попросил впервые заглянуть в зеркало, где мир, который она видела с кристальной ясностью, вдруг перевернулся с ног на голову… Это наваждение, где Темный Лорд представал искусным манипулятором, которого годами третировали высокородные представители чистокровных семей – пока, наконец, он не обрел такую власть, что все надменное презрение облетело с них как шелуха, оставив только раболепное восхищение и стремление угодить…

– Откуда ты знаешь про Обливиэйт, если ничего не помнишь? – спросила она в недоумении.

– Потому что я ничего не помню, а с новыми адептами всегда поступали именно так. Поначалу Темный Лорд не раздавал Метку направо и налево просто так, за здорово живешь; это был знак уважения, знак почета. В школе мы часто о ней говорили – не представляя, разумеется, что это на самом деле за хуебень, зная только, что с тобой случится что-то особенное, если ты заслужишь его внимание. Именно так он завладел умами всего Слизерина, Лили – он хорошо понимал его образ мышления, как любой, кто провел там семь лет. Он точно знал, что надо сказать, чтобы каждый, в ком были хоть зачатки амбиций, жаждал стать его приближенным – и чтобы получить его Метку, его внимание, его силу и власть, был нужен кто-то, кто тебя ему представит. В моем случае, – сказал он, осклабившись, – это был Люциус.

Не удержавшись, Лили выпалила, совершенно ошеломленная этой новостью:

– Но Джеймс говорил – Люциус такой чудовищный сноб…

Сама не зная отчего, она покраснела – такое у Северуса было лицо, словами не передать, какое.

– То есть… я не… – протянула она беспомощно.

– Ты хочешь сказать – зачем только ему сдался старина Сопливус с его немытыми волосами? – помог ей Северус; негромкий его голос так и сочился язвительной насмешкой – призрак того обволакивающего безупречного голоса, каким он говорил тогда, в самый первый вечер; эхо интонации, прозвучавшей в словах его матери, когда та заставила Лили почувствовать себя каким-то слизняком. На сей раз Лили даже не понимала, над кем именно он насмехается – над ней? Над Джеймсом? Над самим собой?

– Не надо, – прошептала она. – Не надо, Сев. Ты же сам знаешь, что это неправда.

Он поднял на нее взгляд – сколько раз Волдеморт видел на его лице точно такое же выражение? Она не знала.

– На самом деле, – произнес он холодно, – для Люциуса это вполне имело смысл. Как я уже говорил, чистокровные волшебники любят, когда им подчиняются. Почему, думаешь, Блэк и Поттер держали рядом с собой Петтигрю? – и, прежде чем Лили успела оправиться от шока, Северус продолжил: – Думай обо мне как о его Петтигрю, если тебе так проще. У Люциуса было много лизоблюдов и подхалимов – я был одним из них. Он любил держать нас под рукой, чтобы оскорблять, унижать и третировать; взамен он получал от нас только повиновение и восторг. И поскольку слизеринцы не скупятся на вознаграждение за хорошую службу, Люциус щедро одарял тех, кто сносил все покорно. В моем случае он свел меня с Пожирателями Смерти.

– Это чудовищно, – чуть не плача, прошептала Лили.

– Я сам того хотел, – произнес Северус. Голос его казался обескровленным – настолько он был лишен эмоций; словно они все вытекли из него, как вода в водосток. – Люциус был… доволен. И Темный Лорд…

Он так и не договорил. Лили могла только гадать, уж не собирался ли он сказать что-то вроде “и Темный Лорд был мной доволен тоже”. В его лице было что-то такое – как будто тень вокруг глазниц; что-то пустое и недоброе – словно она на секунду заглянула в чужой кошмар.

Инстинктивно она потянулась к Северусу – так, словно это прикосновение должно кого-то из них успокоить; но стоило ей только шевельнуться, как он немедленно вскочил со стула, так резко, что уронил его, задев при этом письменный стол. Кувшин на столешнице подпрыгнул, но устоял – но Сев, должно быть, решил, что тот вот-вот упадет, и перехватил его, окатив при этом соком кисть руки и запястье.

– Сев, – начала Лили остолбенело – уж чего-чего, а такого она от него точно не ожидала; села в кровати – оставалось только свесить ноги на пол, а потом можно будет подняться и наконец до него дотронуться…

– Нет, – сказал он тихо и жестко – не громче шепота, но шепот всегда гладкий, а голос его таким не был. – Не трогай меня.

Он дышал тяжело и часто – совсем не так, как дышат, просто сидя в комнате; попятился назад – она не отводила от него взгляда – вжался спиной в закрытую дверцу шкафа…

– Я не… когда утешают… ты не понимаешь…

На несколько мгновений Лили оцепенела – одна нога на полу, другая еще на кровати. Он стоял на другом конце комнаты, дыша хрипло и неровно; одним резким движением запустил пальцы в волосы. Внизу, во дворе, послышался гундосый голос Петуньи; хлопнула дверца машины.

Лили надеялась, что поступает правильно. Вытянув руку, она указала на стол.

– Сев, – он взглядом проследил, куда показывал ее палец, но глаза его лихорадочно метались, не останавливаясь ни на миг… ее ладонь – ее плечо – потолок – дверь комнаты… – Напишешь мне, в чем дело?

Он уставился на нее. Всего лишь стоял и смотрел – долго, очень долго.

Затем повернулся к письменному столу и потянулся к левому ящику за листом бумаги – Лили всегда хранила ее там – так привычно и непринужденно, как будто пользовался этим столом двадцать лет. Она завороженно следила за тем, как он нашел шариковую ручку в центральном ящике – зеленую, ту самую, которую она выбрала для заметок накануне Сочельника.

Она думала – он будет писать долго, заполнит словами целую страницу, но Северус лишь вывел короткую строчку и, не глядя, протянул ей листок.

Там было написано лишь несколько слов: “Как тебе не противно ко мне прикасаться?”