Текст книги "Вернись и полюби меня (ЛП)"

Автор книги: laventadorn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 36 страниц)

– Я не имею ни малейшего представления о том, что тут происходит, однако одно могу сказать тебе точно: ты больше не будешь употреблять это слово в моем присутствии! Тебе все ясно?

– Да, мама, – Северус по-прежнему ожидал, что Лили вот-вот отшатнется прочь, но нет: она продолжала держаться за него как приклеенная. – Извини. Это больше не повторится.

– Благодарю покорно.

Следующий взгляд, достойный самой Минервы, достался Северусу. Внезапно он остро ощутил, что на свете существовало много способов заставить мать Лили вызвать полицию, и быть застуканным в обнимку с ее дочерью на полу в спальне к их числу, безусловно, относилось.

– Молодые люди, жду ваших объяснений внизу через минуту. И не заставляйте меня за вами возвращаться.

Покинув комнату, дверь за собой миссис Эванс не закрыла.

– Угу, “пиздец” говорить не буду… в твоем присутствии, – пробормотала Лили так тихо, что он едва расслышал.

– И тем не менее, ты подождала, пока она скроется из виду, прежде чем поднять этот мелкий бунт на корабле. Где твоя гриффиндорская храбрость?

– Поджала хвост и шмыгнула в кусты, потому что это же мама, – Лили встала на ноги и потянула Северуса за собой.

– Ну что, пошли? – она приняла у него коробку с бумажными платками и улыбнулась сквозь подсыхающие слезы – и в результате он без колебаний готов был следовать за ней до самого инферно.

***

Гарри был жив. Жив. Он выжил.

Непонятно почему, это все меняло. Хотя ничего еще не произошло – но в некотором роде произошло, потому что Северус сказал, что он из девяносто восьмого, и с Гарри все в порядке, он счастлив и любим. Боже милосердный, до этого еще больше двадцати лет… сколько же в таком случае Северусу – тридцать восемь?..

Она украдкой оглянулась, как если бы ожидала, что за пять секунд он состарится на двадцать два года – но, отставая на шаг, за ней следовал все тот же шестнадцатилетний Сев, угрюмый и немытый.

Тридцать восемь лет. Это многое объясняло – голос, стальной блеск в глазах, полубезумные вспышки, странные реакции… Она рассчитывала встретить подростка – ну да, а кого ж еще? – и все ее ожидания были основаны на том, как Северус вел себя в шестнадцать, когда они еще были лучшими друзьями – два глупых ребенка, которые мнили себя умными и взрослыми, тогда как на деле – хрена лысого они что понимали.

На последней ступеньке Лили помедлила, нерешительно обозревая видимую часть столовой. Мама, должно быть, поджидала где-то там, готовясь устроить ей грандиозную головомойку, а потом и запретить общаться с Севом – это уж как пить дать, так же наверняка, как то, что Сириус и Джеймс прямо сейчас затевали что-то безрассудное. И хотя Лили чувствовала себя взрослой и противостояла самому Темному Лорду, предстоящую сцену она отнюдь не предвкушала.

Видимо, неприятности все равно остаются неприятностями, даже если бывало и хуже.

Северус склонился к ней – ухо щекотно задела мягкая прядь волос. Лили вздрогнула.

– Если ты не поторопишься, за нами придет твоя мать.

– Ну вот – а я-то надеялась, что ты скажешь что-нибудь оптимистичное, – пробурчала она, воспользовавшись случаем, чтобы еще раз утереть слезы.

– Аппарировать еще не поздно.

– Не могу сказать, что мне от этого сильно легче, – пробормотала Лили, скривив рот, но мысленно чуть-чуть улыбнулась: только Сев умел быть настолько невыносимым.

– Тогда настоятельно рекомендую тебе подготовить список разряжающих обстановку замечаний, чтобы в критических ситуациях я мог выбрать из них что-нибудь подходящее.

– Дурилка ты все-таки, – сказала она и отважно устремилась навстречу грядущему, уже почти готовая улыбнуться. Однако желание это тотчас испарилось, как только она взглянула на мать. Та казалась… мрачной и целеустремленной. Очень. Почти до лихорадочности.

– Мам? – ошеломленно пробормотала Лили, приближаясь к матери – собиралась уже опуститься на колени рядом с ее креслом, чтобы спросить, что еще успело стрястись, но та предупредительно выставила руку:

– Лили, ты сядешь сюда, – и указала на стул метрах в полутора от себя. Второй стул, точно такой же, был выдвинут из-за обеденного стола и поставлен так, чтобы образовать третью вершину треугольника. Лили уставилась на эти приготовления – и ощутила, как пусто стало в животе.

“Вот пиздец”, – подумала она, снова позаимствовав любимое ругательство Сириуса. Джеймс всегда морщился, когда слышал его из ее уст, но он никогда не сквернословил так, как Сириус…

– Лили, – сказала мама, начиная терять терпение. Лили моргнула. Северус уже сел на второй стул, и оба они, очевидно, ожидали, пока она займет свое место. Она медленно опустилась на сиденье, машинально заметив, что Северус, как всегда, принял свою любимую позу: слегка ссутулился и втянул голову в плечи, чтобы волосы падали на лицо. Его глаза блестели. Лили знала, что ни эта внешность, ни это поведение ни в коей мере не покажутся матери обнадеживающими – как бы не наоборот – но у нее все равно защемило сердце. Господи, как же она по нему скучала…

– Лили. Если ты настолько не в состоянии уделить мне толику своего драгоценного внимания, то я буду вынуждена разговаривать с вами двумя по отдельности.

– Извини, – ответила она поспешно. – Я лишь… извини, – она хотела спросить, отчего такая обстановка – как в зале суда – но не осмелилась.

Мать устремила на нее долгий, пристальный и тяжелый взор. Лили постаралась не мигать – словно ей надо было переглядеть профессора Макгонагалл или гиппогрифа. Взор матери переместился на Северуса – тот уставился на нее в ответ; глаза его мерцали, как лунный свет на воде в беззвездную ночь, и он по-прежнему немного сутулился.

– Северус, – произнесла мама, – я хочу задать тебе один вопрос. Это очень серьезно, и ты должен отвечать честно, независимо от того, насколько ты боишься возможных последствий.

Северус продолжал на нее смотреть – но, видимо, осознав, что от него ожидают какого-то подтверждения, сказал коротко:

– Да, мэм.

Лили подумала, что если Северусу действительно тридцать восемь, то он лишь немногим моложе ее собственной матери, и моргнула. Должно быть, вся ситуация кажется ему какой-то сюрреалистичной…

– Ты отец ребенка Лили?

Лили свалилась со стула.

Мать шевельнулась, но помогать ей не торопилась – только неотрывно впилась глазами в Северуса.

– Мам! – выдавила Лили, но та лишь нетерпеливо скользнула по дочери взглядом; осознав, что Северус пытается поднять ее на ноги, Лили приняла протянутую руку и практически рухнула обратно на стул.

– С чего вы взяли, что Лили беременна? – недоуменно спросил Северус, переводя на Лили совершенно ошарашенный взгляд. – Что ты умудрилась такого сказать?

– Ты все-таки ответишь на мой вопрос, – заявила мама таким ледяным тоном, какого Лили от нее в жизни не слыхала.

– Я отродясь ничьим отцом не был, – сказал Северус. О Боже – кажется, ситуация начала его забавлять; Лили искренне надеялась, что мать не знала его настолько хорошо, чтобы тоже это заметить. – А вашего… внука или внучки – и подавно.

– Мам, да какой отец, откуда – нет у меня никакого ребенка!

Мать пронзила ее еще одним взором гиппогрифа.

– Я ясно помню, Лили, что прошлой ночью ты плакала из-за того, что потеряла ребенка.

Лили открыла рот – и снова его закрыла. Как же она налажала! Отрицать, что плакала из-за этого, смысла не имело – лгунья из нее была никудышная. Что же делать, что же де…

– Ах, это, – сказал Северус, перетягивая на себя внимание обеих женщин. – Лили, зачем ты слушала Фелисити Медоуз? В голове у этой пустышки и мозгов-то не сыскать.

Лили понятия не имела, к чему он клонит – но, очевидно, у Северуса был какой-то план, потому что он сказал:

– Медоуз воображает себя великой предсказательницей. Я слышал в конце семестра, что она устроила особо убедительное выступление – якобы когда-нибудь от руки темного волшебника погибнет ребенок по имени Гарри Поттер.

Фелисити могла бы брать у него уроки по лицедейству. Однако мать смотрела то на него, то на Лили, так что она призвала на помощь всю свою смекалку (угу, просто капля в море по сравнению с Северусом) и сказала:

– Убедительное не то слово, Сев! Это казалось настолько… – она содрогнулась, на мгновение разрешив себе вспомнить, как цепенела от ужасной мысли, что вот сейчас Волдеморт убьет ее и примется за Гарри… – настолько… настоящим…

О Господи, кажется, она перестаралась – Лили почувствовала, как кровь отливает от лица. Мама никогда не поверит, что это было лишь какое-то идиотское предсказание – идиотское, да, вот нужное слово!

– Я такая идиотка, – выдавила она. – Этой паршивке Фелисити уже давно нравится Джеймс…

– Тем хуже для нее, – Северус усмехнулся с таким неприкрытым омерзением, что мама даже слегка оторопела, – никто не в силах разлучить нашу блестящую гриффиндорскую парочку!

– Ой, Сев, ну что ты такое несешь! – фыркнула Лили, хотя под ложечкой у нее тревожно засосало. – Я и этот придурок? Да пусть Фелисити им хоть подавится! Это было жестоко – из-за него так со мной поступать!

– Я не вполне понимаю, – вмешалась мама; слова противоречили тону – нетерпеливому и резкому. – Что вы хотите этим сказать – то, что я думаю?..

Лили глубоко вздохнула, убрала прядь волос за ухо и с головой ринулась в омут.

– Фелисити предсказала, что от руки темного волшебника погибнет мальчик по имени Гарри Джеймс Поттер. Его назовут в честь отца, а цвет глаз он унаследует, – на этих словах голос Лили дрогнул, – от матери. От меня.

Она бы гордилась тем, как складно все это сочинила, если бы не надеялась так отчаянно, что история все-таки сработает. Она понятия не имела, что мама сделает с Северусом, если решит, что ее шестнадцатилетняя дочь от него забеременела, и отнюдь не горела желанием это выяснять.

– Без сомнения, она сочла, что это заставит Поттера отречься от его намерений, – произнес Северус скучающим тоном. – Что ж, удачи ей в этом начинании. Лично я полагаю, что она только дискредитировала собственную компетентность как гадалки: ухаживания Поттера неминуемы и неотвратимы, их не остановит даже столкновение с другой планетой.

Лили похлопала глазами. Никогда в жизни она не слышала, чтобы Северус говорил о чем-нибудь с такой брезгливостью, с какой повторял имя Джеймса. “О нет”, – подумала она, и сердце ее ушло в пятки.

– Лили, – устало сказала мама, – неужели ты на это купилась?

Лили невольно залилась краской.

– Все выглядело очень достоверно!

Память у Северуса была феноменальная: Фелисити Медоуз и впрямь могла так поступить. Она обожала завернуться в яркую шаль, густо подведя глаза, и дефилировать в таком виде по замку, предсказывая судьбу встречным. Особенно хорошо ей удавалось закатывать глаза и изображать конвульсии.

– Ей поверили и другие – не только Лили.

– Лили, ты же знаешь, что все эти так называемые гадания – полная ерунда, – вздохнула мама.

Ответом ей была неловкая пауза. Северус отчего-то заинтересовался дыркой на собственных брюках.

– Мам… вообще-то это не так, – мама моргнула. – То есть настоящие ясновидящие, конечно, встречаются редко, но в магическом мире они существуют. И они и впрямь способны на… – Лили сглотнула, – пророчества.

Северус побелел – она не представляла, почему; он смотрел на эту прореху в палец шириной так, словно у него на колене был вытравлен худший из возможных кошмаров…

Мать казалась… не изумленно-недоверчивой, нет – скорее было похоже, что у нее в голове наконец что-то щелкнуло.

– О, – произнесла она медленно, почти завороженно. – Неужели?

– Угу. Но о ком будет пророчество – выбрать никак нельзя, оно просто… случается. Будто чихаешь, – Лили снова взглянула на Сева: тот прикрыл рот ладонью, словно боялся, что его сейчас стошнит.

– Северус? – спросила она, всерьез начиная беспокоиться.

– Кажется, я съел что-то не то за ужином, – ответил он.

Какой же ты лжец, Сев.

– Не может быть, на детской площадке ты сказал, что ужин… Сев! – он вздрогнул и вскинул глаза – видимо, среагировал на совершеннейший ужас в ее голосе. – Ты же ужин из-за меня пропустил! Что твоя мама скажет? – она нервно стиснула руки, невольно представляя голос этой кошмарной миссис Снейп: “Глупый мальчишка, убирайся с моего крыльца! Ступай назад к своей шлюхе!”

– Весьма сомневаюсь, что ее это как-то озаботит, – произнес Северус, глядя на Лили так, словно она тронулась рассудком и начала предсказывать судьбу Петунье.

– Северус, я перестану тебя задерживать, как только ты прояснишь для меня еще некоторые моменты, – мама говорила уже не так жестко, как в начале разговора, но и дружелюбным ее голос тоже не казался. – Я хочу знать, как ты оказался наверху в комнате Лили. Обычно у гостей принято сначала стучаться в дверь – не припоминаю сегодня ничего подобного.

– Я аппарировал, – бесстрастно солгал Северус.

Мамины глаза сузились:

– Но магия за пределами школы запрещена.

– Только пока волшебнику не исполнится семнадцать. Потом мы считаемся совершеннолетними и можем колдовать где угодно.

Лили была впечатлена – Северус умудрился солгать, не сказав при этом ни слова неправды. Хорошо, что мама не знала, когда у него день рождения…

– Волшебник ты или нет, – мамины глаза сердито блеснули, – все равно ты не должен был… возникать в комнате Лили из ниоткуда, не поставив сначала в известность меня – ее мать и хозяйку этого дома. Это было крайне невежливо с твоей стороны.

– Я не хотел, чтобы вы обо мне узнали, – Северус умудрился выговорить эти слова так, словно объяснял самую очевидную идею на свете. Мама не нашлась, что на это ответить.

– Мам, – тихо вмешалась Лили, – Северус и я… в общем, мы поссорились. Он думал, что ты его не впустишь.

– А это его… появление? Ты смогла бы ему помешать, пожелай ты этого?

– Если бы Лили не захотела меня видеть, – произнес Северус тем убийственным ледяным тоном, от которого у Лили мурашки ползли по коже, – я бы не стал приходить.

Один взгляд на лицо матери – и Лили расстроилась. Та явно думала о том, как закрыть дом для волшебника, который хочет туда аппарировать, и так же явно не собиралась впредь пускать Северуса и на порог, пока он не отшвырнет ее с дороги каким-нибудь заклинанием.

– Знаю, что не стал бы, – сказала Лили и взяла Северуса за руку, тихонько ее пожав – и ох, как же он на эту ладонь уставился! Совсем не так, как миссис Снейп на протянутую ей руку – нет, то была полная противоположность, еще одна из Северусовых крайностей. Лили могла описать это выражение только как недоверчиво-восхищенное, почти благоговейное; сердце ее заныло, она знала, каково ему сейчас – потому что сама думала, что никогда его больше не увидит, однако вот оно, невозможное – он сидит рядышком в столовой ее матери, и снова молодой… ну, хотя бы до некоторой степени…

– Спасибо, Северус, – сказала мама – словно вынесла окончательный приговор. – Я не стану тебя больше задерживать. Можешь идти домой.

Северус кивнул. Глаза его были полуприкрыты; он поднялся со стула одним невероятно плавным движением – Лили никогда за ним подобного не замечала и невольно задумалась, чем же он занимался последние двадцать два года – людей учился запугивать, что ли? Батюшки, ну у него и навыки… не то чтобы их стоило сейчас демонстрировать: мама вцепилась в ручки кресла, стараясь скрыть, как ей хочется от него отшатнуться.

“Пиздец, – подумала Лили – хорошо, что мама не владела легилименцией, как Сев, и не могла подслушать эту крамольную мысль, – пиздец, пиздец, пиздец…”

Она встала со стула вслед за Северусом.

– Лили, – мама явно хотела ее остановить, но она выпалила:

– Я мигом! – и, пулей вылетев из столовой, догнала Северуса в прихожей уже у самого порога.

– Что? – спросил он с такой интонацией, будто на самом деле хотел сказать “ты рехнулась”.

– Она бы мне сказала тебя не провожать, а я этого не хотела, – Лили сграбастала его за рукав и потащила за собой – на крыльцо и дальше по подъездной дорожке до самых ворот.

– Ты… все в порядке? – почему она разговаривала шепотом? Ах да: Петунья. Дражайшая сестрица наверняка торчала где-то у окна и шпионила за ними… и наверняка это именно она наябедничала матери, что у Лили почему-то открыто окно, что весьма подозрительно.

– В полнейшем, – ответил Северус, глядя на нее сверху вниз. Она попыталась представить его в тридцать восемь, но ничего не получалось: перед ней все равно был шестнадцатилетний подросток с парой белых прыщиков под носом.

– Просто моя мама… вот я и… – Лили почувствовала себя несчастной.

– Если рассматривать в совокупности прошлое, настоящее и будущее, то тебя можно считать номером первым из тех двоих людей, которые испытывали ко мне нечто, хотя бы отдаленно напоминающее симпатию. Большинство меня откровенно ненавидит. По сравнению с ними неприязнь твоей матери выглядит настолько… благовоспитанно, что ее можно даже не принимать во внимание.

Лили моргнула.

– Ну нет! Нас же явно больше! – запротестовала она возмущенно.

– Извини, но я вынужден процитировать своих студентов: ах если бы.

– Своих студентов? – эта реплика сбила ее с мысли. – В смысле, ты преподаешь? Ты?..

– Больше нет, – сказал он, неприязненно скривив рот.

– Но ты же не выносишь людей!

– И после семнадцати лет, в течение которых я пытался чему-то научить бесчисленные орды юных недоумков, которые органически неспособны распознать интеллект, даже если он огреет их кирпичом по голове, смею тебя заверить, что мне удалось возвести мизантропию в ранг искусства и достичь в нем прямо-таки небывалых высот.

Лили очень хорошо себе представляла, как Северус сообщает трепещущим первогодкам, что они орда юных недоумков, которые органически неспособны распознать интеллект, даже если он огреет их кирпичом по голове.

– Охотно верю, – шепнула она почти восхищенно. – А что ты преподавал? И где?

– Зелья, в Хогвартсе, – она попыталась снова о чем-то его спросить, и Северус произнес с той интонацией, которая в его исполнении могла сойти за попытку проявить терпимость:

– Лили. Либо твоя мать, либо сестра – а скорее всего, они обе – сейчас явятся за тобой, а я бы предпочел оказаться отсюда подальше, когда прибудет полиция.

– А – что – полиция? Какая полиция?..

– Та самая, в которую твоя мать непременно позвонит, если только ты не вернешься в дом и не успеешь ее отговорить, – Северус развернулся, собираясь уходить.

– И на этом все? – Лили почувствовала, что слова ей даются с трудом. – Ты так запросто уходишь?

Он по-прежнему стоял к ней спиной. Потом сказал – жестко, отчетливо, не понижая голоса:

– Я был Пожирателем Смерти.

Ей не хватало воздуха.

– Я знаю. Узнала еще тогда, когда ты меня спас.

На улице давно стемнело, но даже в неверном свете из соседских окон было заметно, как напрягся Северус при этих словах; он слегка повернул голову, и она разглядела бледную щеку – мягкий изгиб; очертания носа – резкий выступ… И – молчание.

– Я никому не сказала, – прошептала она. – Тебя бы схватили – я этого не хотела…

Он дышал так хрипло и тяжело, что его было можно услышать.

– Сев… – она неуверенно шагнула ему навстречу.

– В тот момент, когда он собрался тебя убить, – отчеканил Северус таким не терпящим возражений голосом, что Лили невольно замерла на месте, – я перестал быть Пожирателем.

А потом он действительно аппарировал. Раздался громкий хлопок, и он исчез в никуда.

========== Глава 5 ==========

Эхо аппарации затихло, но Лили не сразу двинулась с места – еще немного постояла, зябко обхватив себя руками, и просто слушала, как шумит улица. Перед домом напротив стояло несколько вкривь и вкось припаркованных машин – там играло пианино, что-то пели не вполне трезвые голоса. Все коттеджи на их улице были украшены электрическими гирляндами – под крышами помаргивали огоньки; только у ближайших соседей под стропилами была протянута веревка, но о самих гирляндах забыли. Петерсоны, как припомнила Лили, часто грызлись.

Начиная ежиться от холода, она не спеша прошла по подъездной дорожке и вернулась в дом, окунувшись в тепло, как только переступила порог и затворила за собой дверь. Чувствовала она себя при этом странно – словно в голове должны были бушевать мысли и бурлить эмоции, но там оказалась лишь чудовищная пещера, наполненная одной пустотой.

Лили будто заново увидела Сева – как он стоял у ворот к ней спиной, и только рождественские гирлянды мигали в окружавшей его черноте. В тот момент, когда он собрался тебя убить, я перестал быть Пожирателем.

– Лили?

Она подняла взгляд – мать стояла у двери, ведущей в столовую. В неверном свете прихожей было трудно разобрать, в каком она настроении. Лили снова собралась с духом.

– Да, мама?

Немного помолчав, мама заговорила – негромко и торопливо:

– Я не хочу, чтобы ты общалась с этим мальчиком.

Ничего неожиданного – но у Лили все равно кольнуло сердце. “Ну вот, – подумала она понуро, – попытка решить нерешаемое уравнение имени Северуса, дубль второй”.

– Мам, пожалуйста, давай не будем больше об этом…

– Лили…

– Ты же знаешь – мы будем общаться, несмотря ни на что, – произнесла она как можно мягче и спокойнее: ее мать была не из тех родителей, которые всерьез мешают дочерям встречаться с друзьями.

– Знаю, – ответила мама, и на этот раз в голосе ее было что-то болезненное, почти… страх. Лили невольно ощутила раздражение, но усилием воли подавила это чувство.

Мама вправе опасаться Сева, он и впрямь кажется зловещим. Она просто не знает, что он ни за что не причинит мне вреда, и это не ее вина.

Лили сама когда-то этого не знала и его боялась – и одновременно боялась, что его вот-вот схватят и отдадут дементорам. Но после той битвы, когда он ее спас, из двух ее страхов остался только один. Потому что тот, кто рискует ради тебя жизнью, тебе не враг.

– Лили… – сказала мама и осеклась. Лили устремилась к ней через всю прихожую и крепко обняла, уткнувшись носом в аромат гардении и апельсинов.

– Все хорошо, мама, – пробормотала она.

– Нет, не все. Лили, ты повздорила с этим мальчиком полгода назад – даже не думай, я не забыла, как обстояли дела в начале лета – потом прошлой ночью я обнаруживаю, что ты плачешь из-за ребенка, а затем вдруг оказывается, что вы с ним – с Северусом – помирились?.. Здесь точно есть какая-то связь, я уверена.

Лили невольно поморщилась – попыталась это скрыть, но не успела; мама заметила и впилась в нее глазами – требовательно, почти отчаянно.

– Лили, пожалуйста, скажи мне правду, – попросила она грустно. Лили почувствовала слезы в уголках глаз; сморгнула их – и едва не проиграла эту битву, когда мама осторожно коснулась ее лица. – Он лучший лжец, какого я только встречала – ему бы я поверила. Но ты… даже если бы я не была твоей матерью – ты краснеешь, когда врешь.

– Рыжие легко краснеют, – пробормотала Лили, скривившись.

Мама улыбнулась – мимолетно, будто не замечая этого; ее палец легонько выписал круг на щеке дочери.

– Лили – правду.

Лили закусила губу; глубоко вдохнула – воздух наполнил легкие, распирая грудь; и наконец вытолкнула его наружу вместе со словами:

– Я… не могу, мам. Не могу рассказать.

Мама не сводила с нее глаз.

– Я бы честно хотела – очень-очень – но не могу. Это, – поколебавшись, она все-таки продолжила, – это связано с моим миром – с магией. Я ничего не могу тебе рассказать.

Про себя Лили взмолилась: ох, только бы в этих словах оказалось достаточно искренности, чтобы лицо ее не выдало. Парадоксальность этой ситуации от нее не ускользнула: два года она мечтала – тысячи и тысячи раз – чтобы мама была жива, чтобы с ней можно было поделиться миллионом пустяков про Джеймса и Гарри, даже рассказать насчет Северуса – что она всерьез опасается за его душу, во всех возможных смыслах… И вот ее желание исполнилось, но она не может ни о чем даже заикнуться.

Нежно, бережно мама убрала Лили за ухо выбившуюся прядь волос.

– Ты все еще моя доченька, – сказала она так печально, что у Лили защипало глаза, и к горлу снова подступили слезы. – Возможно, колдовать я и не умею, но если кто-то – кто угодно – захочет навредить моей доченьке, он очень горько пожалеет, что твоя мама именно я.

Лили улыбнулась сквозь нахлынувшую боль. Ах, если б только все было так просто – а ведь когда-то ей казалось, что так оно и есть…

– Мамочка, ты у меня самая лучшая, – сказала она дрожащим голосом и прижала мать к себе покрепче, чувствуя, как та обнимает ее в ответ.

– А ну кыш убираться на столе, – мама отпустила ее и подтолкнула к ведущей наверх лестнице. – Кажется, нам крупно повезло, что твой Северус не возник в центре столовой и не перебил весь парадный фарфор.

Лили поцеловала мать в щеку и взлетела по ступенькам, думая, что если б только ее родные хоть раз в жизни видели аппарацию, они бы сразу догадались, что Северус забрался в комнату через окно.

***

Северус приземлился на очередную ни в чем не повинную урну – та покатилась по переулку, изрыгая содержимое – и несколько мгновений просто лежал на холодной мостовой – снизу что-то мокрое, сверху капает другое что-то мокрое – не обращая внимания на оставшуюся в морозном воздухе мусорную вонь. Он сам чувствовал себя как эта урна.

Я был Пожирателем Смерти.

Я знаю. Узнала еще тогда, когда ты меня спас.

О Боже, его сейчас стошнит. Его уже много лет как не тошнило ни от чего, кроме самых изощренных пыток.

Но это и есть пытка.

Он умудрился все-таки не расстаться с обедом – в основном потому, что переварил эти свиные шкурки еще несколько часов назад; несмотря на то, что только что случилось – на то, что он только что узнал – Северус на самом деле основательно проголодался. За исключением тех лет в Хогвартсе, в молодости он никогда не ел досыта – а потом, когда стал вероломным предателем, довольно быстро усвоил, что иногда наедаться просто непродуктивно, а иногда, наоборот, лучше воспользоваться подвернувшейся возможностью и не слишком… привередничать.

Он заставил себя подняться с земли, из этой грязной лужи, и похромал из переулка на улицу, что вела к приюту.

Стены ночлежки содрогались от басовитых переливов церковной музыки. На ужин снова был суп – вероятно, потому, что он лучше согревал; Северус как раз подчищал пальцем остатки со стенок миски, когда к нему повернулась та попрошайка с пятью фунтами – Господи, неужели это было только сегодня? – предлагая поделиться с ним джином и сладостями.

– Что с твоей родней? – поинтересовалась она. В ночлежке было тепло, и от нищенки несло так же отвратительно, как и от других бездомных. Северус подозревал, что скоро с ним случится то же самое – если только уже не случилось.

– Без них куда лучше, – ответил он – и даже не солгал.

Кивнув, она протянула ему бутылку джина, но он взял только шоколадный кексик. Алкоголь никогда ему особо не нравился – отчасти из-за вкуса, который он не ценил, отчасти из-за неприятных ощущений – головокружения, сонливости, вялости… И, конечно, еще в этом была виновата статья в медицинском журнале, которую он прочитал еще подростком – там говорилось, что склонность к алкоголизму передается по наследству. Поэтому он всегда ограничивался в лучшем случае двумя бокалами вина за ужином – ибо, когда дружишь с Малфоями, вино не пить невозможно; благо еще, что Люциус всегда считал его слишком плебеем и не предлагал насладиться хорошим бренди.

Когда в ночлежке выключили свет, он еще долго лежал на койке – не сонный, нет, но отчаянно уставший, уставший до такой степени, что лучше бы уж оставался мертвым. Что бы его сюда ни вернуло – неужели оно не могло выбрать кого-то другого?

Лили было не шестнадцать, а двадцать один, и она тоже умерла.

Это означало, что до недавнего времени она была замужем за… ним. И, должно быть, до сих пор любила… его.

“Вот уж воистину, – подумал Северус, – в жизни ли, в смерти ли – все равно я в жопе”.

Он перекатился на бок, ныряя в пустые объятия окклюменции, утекая подальше от воспоминаний Лили об ослепительном зеленом свете. Главный подвох легилименции: как только ты оказываешься у кого-то в голове, его воспоминания становятся твоими.

***

25 декабря 1976 года, Рождество

В то утро Лили разбудила Петунья, которая по-слоновьи топала то вверх, то вниз по лестнице, периодически шумно хлопая дверями. Когда такое времяпрепровождение ей надоело, она включила пылесос и начала чистить ковер. Лили заподозрила, что это страшная месть за вытащенную вчера волшебную палочку, и окончательно утвердилась в своей догадке, когда сестра – явно нарочно – грохнула пылесосом о дверь ее комнаты.

И все-таки она осталась лежать в кровати, не желая дать понять Петунье, что та преуспела. Этой ночью Лили приснился странный сон – не то чтобы совсем странный по меркам сновидений, просто какой-то… неожиданный, что ли? И все же не совсем. Ох, она окончательно запуталась.

Ей снилось, что она шла по берегу реки, от которой пахло морем. Разумеется, во сне не было запахов, но она ясно помнила, как шла и думала: “Как странно, здесь пахнет морем”. А потом она подняла глаза, и на другом берегу реки стоял Северус – но она его едва узнала, потому что он выглядел гораздо старше, хотя все равно без малейших сомнений оставался Северусом.

– Сев! – он и так смотрел прямо на нее, но во сне она все равно его позвала. – Как ты туда попал?

– Не знаю, – произнес он этим своим гладким, безупречным, свободным от эмоций голосом. – Как ты туда попала?

– Можно ли как-то перебраться на другой берег? – она и правда хотела это выяснить.

– Полагаю, нам стоит пройти дальше – может, река где-нибудь станет уже, – ответил он. И они все шли и шли, каждый по своему берегу, но река все не сужалась и не сужалась. Потом Северус промолвил: “Здесь пахнет морем”, – и Лили проснулась в темноте, потому что до рассвета оставалось еще несколько часов, и она лежала и думала, что голос Северуса напоминал ей гул океана.

Пылесос затарахтел и выключился; затем прогрохотал в сторону чулана, где и затих окончательно. Петунья протопала вниз по лестнице. Она собиралась готовить рождественский обед; к стряпне она сестру обычно не подпускала, но Лили и не возражала, поскольку терпеть не могла заниматься домашним хозяйством – возможно, потому, что от нее как от женщины все этого ждали.

Откинув одеяло, Лили всунула ноги в тапочки, не желая сразу расставаться с нагретой постелью. На мгновение ее словно затянуло в призрак ее обычной утренней рутины: встать, проверить, как там Гарри, вскипятить чайник, выпить чашку чая на кухне в тишине и одиночестве, затем прокрасться в их с Джеймсом комнату и достать сынишку из колыбельки. Она прижимала его к сердцу, и его теплое тельце согревало ее куда лучше, чем чай, сколь бы горячим он ни был.

Лили надавила ладонями на глаза; вспыхнули разноцветные точки. “Северус сказал, что с ним все в порядке, – напомнила она себе. – Он счастлив и любим, его многие любят”.