Текст книги "Вернись и полюби меня (ЛП)"

Автор книги: laventadorn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 36 страниц)

Пристыженная, она прижала ладонь к лицу – перчатка оказалась противной и мокрой.

– Я знаю. О Боже – извини, пожалуйста…

– Тебе в последнее время нелегко пришлось. Наверняка он поймет.

– Возможно, – сквозь зубы выдавила она, напоминая себе, что на Ремуса орать бесполезно: все закончится очередной порцией мягких увещеваний, и она почувствует себя последней гарпией. – А возможно, и нет. Мы же не знаем наверняка, что именно он подумает.

Что было вежливым способом сказать: “А тебе-то почем знать? Тоже мне, эксперт по Северусу выискался”.

– Не знаем, – на его лице наконец-то проглянули эмоции – и исчезли так быстро, что Лили невольно задумалась, не научился ли и он окклюменции.

– Но это же была темная магия, так ведь? – продолжал Ремус. – Она влияет даже на то, как ты мыслишь. И куда могущественнее, чем светлая, которая может причинить боль только телу. Потому что способна… добраться до души – как-то так, я бы сказал. Мы это по ЗОТИ проходили… в смысле, преподаватель такого не рассказывал, это было в учебнике, так что… А еще мне кажется… – и он замялся, не договорив.

– Да?

Ремус уставился вниз – на свою палочку, которую вертел в руках.

– Мне кажется, что он, возможно, злится вовсе не из-за того, о чем ты думаешь.

– А из-за чего тогда?

Ремус скользнул взглядом по заснеженному склону, к темному лесу внизу, потом поднял глаза к перламутрово-серому небу.

– Мне кажется…

– Возможно, он пожалел, что связался с грязнокровками и предателями крови.

По спине у нее пробежал неприятный холодок, Ремус же мгновенно подобрался – словно размытое изображение в объективе вдруг резко навелось на фокус, – но выпрямляться не стал, так и остался сидеть на корточках, прижавшись спиной к камню. Лили последовала его примеру – если что, так будет проще откатиться в сторону.

Четверо слизеринцев появились из-за валунов – нарисовались в поле зрения, цепочкой подступали ближе, собираясь взять врагов в полукольцо. Лили увидела Мальсибера, а крайний слева – это, кажется, Эйвери… для нее они все были на одно лицо, она видела в них только досадный диссонанс, шайку испорченных мальчишек, которые превратили ее Сева в чудовище.

Но Северус и его мама говорили, что все вовсе не так однозначно. Что дело в заложенных в их культуру особенностях, которые Волдеморт извратил и обратил против них самих…

Только не сейчас, Лили. У тебя перед глазами – четверо будущих Пожирателей, так что изволь на них сосредоточиться.

Ее внутренний голос даже заговорил с интонациями Северуса.

– Прошу прощения? – холодно произнесла Лили. – Вас вообще-то никто не приглашал встревать в чужой разговор.

– Что, грязнокровка, не хочешь делиться своими сакральными знаниями? – это опять был тот, который заговорил первым, не Мальсибер и не Эйвери. Судя по всему – самый умный из четверых… должно быть, их главарь.

– Нет, просто не думаю, что вам есть что сказать, – все так же холодно отрезала она. – Вы же только и умеете, что повторять всякую чушь: то “предатели крови”, то “грязнокровки”… право же, это до невозможности скучно.

– А ну закрыла пасть, грязнокровка, – сказал Эйвери.

– Что и требовалось доказать, – сухо заключил Ремус. – Почему бы вам не выучить какое-нибудь новое слово? Уверяю, это вовсе не так сложно, как кажется.

– Новое? Изволь, – сказал Мальсибер так тихо, что его голос был едва слышен за порывами ветра. – Круцио.

Лили была к этому готова – вовремя выставила Протего; Эйвери покатился вниз – Ремус попал в него заклятием, когда Мальсибер только-только выпустил свое. Третий из четверки попытался достать Лили справа – она успела заблокировать, ушла перекатом в сторону, чтобы в случае чего укрыться за камнем, и с колена ударила заклинанием – но промазала, оно прошло слишком высоко, потому что ее противник уже упал – до него добрался Ремус…

…который и сам угодил под проклятие Розье – врезался спиной в камни, сполз на землю, судорожно ловя ртом воздух, его лицо перекосилось от боли, и Лили уже была готова выпустить Контрапассо – оно вертелось на кончике языка, кипело, рвалось с волшебной палочки…

Нет.

– Экспеллиармус! – воскликнула она, вкладывая в заклинание всю свою силу. Два яростных взмаха – у Розье из рук вырвалась палочка, у Мальсибера вместе с ним, а их самих отшвырнуло назад, сбило с ног мерцающей вспышкой, и Лили повторила еще дважды: – Экспеллиармус! Экспеллиармус! – и в конце концов сжала в руке все четыре волшебные палочки.

Слизеринцы пытались подняться на ноги – там, внизу, ближе к подножию холма; мотали головами, чтобы разогнать туман перед глазами и стряхнуть с себя снег, и только Эйвери все еще валялся без сознания.

– Что, сосунки, утерлись? – выдохнула она, а потом заклинанием услала их палочки как можно дальше и выкрикнула: – Ищите-ищите, рвите жопу!

Ремус тоже пытался встать. Лили помогла ему подняться, а затем перекинула его руку через плечо и, пошатываясь и спотыкаясь, повела своего пострадавшего вверх по склону, подальше от этих валунов. По снегу срезала путь до вершины – там свирепствовал ветер, но навалившийся на нее Ремус прямо-таки излучал тепло… оно просачивалось сквозь все слои одежды, через двойной комплект мантий и зимних плащей, а его запястье и вовсе казалось лихорадочно-горячим.

– Я… поражен, – с трудом прохрипел он. – От тех камней… было куда больней, чем от Круциатуса Мальсибера. Только в руку мне попал, мазила придурочный…

– Ты, главное, не останавливайся, – буркнула Лили.

Они добрались до арки, ведущей во внутренний двор, и нырнули под ее каменный свод. На булыжнике было легко оступиться – то лед под ногами, то грязная снежная каша…

– Вот видишь, – пробормотала Лили – изо рта поднялось облачко пара; внутренний двор вокруг казался вымершим – молчал даже выключенный из-за холодов фонтан. – Северус так и не появился. Он меня совсем возненавидел.

Чтобы не поскользнуться на ступеньках, Ремус выставил вперед руку и оперся о дверной косяк. Дальше начинался коридор.

– А ты его ненавидела? Ну, когда он назвал тебя… тем словом?

– Да. И очень долго, – она смотрела вниз – их обувь оставляла мокрые следы, пятная грязный пол подтаявшим снегом.

– Но твоя привязанность к нему от этого никуда не делась, так ведь?

Она заглянула ему в лицо – насколько это было возможно, потому что рука Ремуса по-прежнему лежала у нее на плече, – и увидела грустную, усталую улыбку. И раннюю седину – зимний свет посеребрил несколько волосков. И тогда Лили впервые задалась вопросом: откуда он так много знает о прощении? Раньше ей всегда казалось, что прочитал в книжках – поэзия, философия или что-то в этом роде, но не в шестнадцать же лет… что с ним такого произошло? Кто заставил его узнать, каково это – когда тебя так горько обидел родной человек?

– Я знаю, – сказал он, – одно чувство другое не отменяет. И ты его простила. Если он сейчас на тебя злится, то рано или поздно остынет, и вы снова помиритесь. Так уж устроены люди.

Лили закрыла глаза. Колени подгибались – не поддерживай она Ремуса, наверняка бы отшатнулась, а там оступилась и грохнулась.

Даже забавно, как порой ранит в самое сердце такая вот попытка приободрить… доброта, которая причиняет больше боли, чем самая изощренная жестокость. Одной своей кротостью и тихой улыбкой Ремус умудрился справиться там, где оказались бессильны годы и годы рефлексии, долгие часы, проведенные в самобичевании; где ничего не добился даже Северус с его безжалостной прямолинейностью.

Только смерть заставила ее снова заговорить с Северусом. Она помирилась с ним только тогда, когда потеряла все на свете.

И Ремус сказал, что это неправильно.

В глазах замерли слезы – словно пошел трещинами озерный лед.

– Лили? – ее пальцы разжались, чуть не соскользнули с запястья Ремуса – но он все еще опирался на ее плечо и, чуть-чуть развернув кисть, легонько сжал ее руку. – Слушай, по-моему, все не так плохо, как тебе…

– Давай я отведу тебя в лазарет, – голос казался неустойчивым, точно башня из кубиков. – Круциатус – это тебе не шлепок по ладони.

Секундная пауза.

– Хорошо, – согласился Ремус, выпуская ее запястье.

Они шли по коридору вместе, но Лили не замечала ничего вокруг – будто глаза вдруг повернулись в орбитах и уставились внутрь черепа, позволяя ей заглянуть в себя, выхватывая из прошлого одно воспоминание за другим. Тогда, в самом начале, когда она перенеслась во времени и впервые увидела Северуса, единственной ее мыслью было: “Возможно, на этот раз мне удастся его остановить”. Она даже думала, что опоздала, пока не разобралась, кто перед ней; а потом беспокоилась все больше о том, как уберечь его от формального вступления в ряды Пожирателей – потому что знала, что по-настоящему он к ним никогда уже не присоединится.

Но все равно не понимала главного. Ты можешь вернуться назад во времени и вольно или невольно изменить какие-то события в своей жизни. Но чтобы переломить ее курс – сменить само направление, в котором она движется, – тебе придется измениться самому.

Ты всегда где-то да напортачишь. И, возможно, даже совершишь одну и ту же ошибку дважды. Но если ты ничего не сможешь с ней сделать и во второй раз – значит, ты и впрямь безнадежен.

И больше она такого не допустит.

На этот раз – ни за что.

***

Как же эти двое ненаблюдательны. Люпин еще куда ни шло, но Лили… Она прошла через войну – могла бы и научиться обращать внимание на то, что творится вокруг.

– Северус так и не появился, – сказала она. – Он меня совсем возненавидел.

Ее голос прозвучал тускло и безжизненно; не так, как если бы она пылала праведным гневом или напрашивалась на жалость. Она просто констатировала факт.

“Ну а как еще она могла понять твое поведение? – спросил он у себя – и сам же себе ответил, глядя ей вслед: – Нет, это вовсе не ненависть”.

Хотя он и разозлился, да. Тот ее разговор с Поттером в ванной старост – и потом, когда она склонилась над ним, проверяя пульс… и наверняка подсаживалась на каждом занятии к нему, к этому выходцу из ада, и машинально дотрагивалась до него по извечной своей привычке… Эти мысли и без того выводили Северуса из себя – а потом к ним примешались настоящие воспоминания, о том, как это было в прошлом. Лили в середине той четверки – идет в Хогсмид, заливается смехом, и ее рыжие волосы струятся по спине… Лили на свадебных снимках в “Пророке” – от всех ее живых красок осталось только черное и белое, а ее улыбка…

Так уже было; так будет снова. Он вернулся назад во времени, чтобы увидеть, как то же самое повторяется вновь, только на сей раз она любила Поттера уже сейчас – и как же ему от этой мысли было хуево. Все шесть лет своего отрочества Северус прожил со страхом, что этот тупой пижон заберет у него Лили, а теперь точно знал, что именно так оно и случится. И знал, какая судьба их ждет – прекрасная и безоблачная, потому что теперь никто не подставит их под то злоебучее пророчество, и это знание болело внутри, как самая жестокая отдача; воспоминания о будущем темной магией текли по венам, пробираясь до самой души.

Еще в той, прошлой жизни он много раз пытался себя убедить, что его чувства к Лили были так сильны только потому, что он ее потерял; что если бы их пути не разошлись, и она бы не погибла, то рано или поздно он бы смог оставить все в прошлом. И даже за прошедшую пару недель не раз мечтал о том, чтобы в один прекрасный день просто проснуться утром – и обнаружить, что именно это с ним и случилось.

Но нет, ничего подобного, увы. Что он всегда ненавидел в чувствах – так это то, что они так легко не проходят.

Причиняя боль Лили, он причинял ее и себе. Но поступить иначе не мог – потому что Лили мучила его уже тем, что была собой, и любила Поттера, и привечала Мародеров, и улыбалась самому Северусу, и извинялась, при этом совершенно искренне – он видел это, и не только потому, что она не умела лгать. Даже смотреть на ее лицо, озаренное светом волшебных звездочек, было сущей пыткой; даже ее доброта и раскаяние ранили почти так же жестоко, как когда-то гнев и враждебность. Но сейчас Лили больше на него не злилась, и он остался один на один с осознанием, что она тут, живая и настоящая – и это была уже сама по себе такая невозможная мука, что рядом с ней меркло все остальное. Ибо живой человек рядом и дает, и требует куда больше, чем любое воспоминание о нем; это болезненно, да – но оно того стоит.

Вот только все это не вечно – и мысль о ждущей его утрате сделала Северуса жестоким. Все будет так же, как и в прошлый раз – но в то же время и иначе, потому что теперь Лили будет рассыпаться в извинениях.

Он же всегда предпочитал ненависть. Пусть лучше ненавидят, чем пытаются сострадать.

Когда Лили и Люпин поднялись по ступенькам и окончательно скрылись из виду, он покинул тень, которую отбрасывали растущие у стены замка вечнозеленые кусты, пересек внутренний дворик и дошел до дорожки. Та убегала вниз по склону, и Северус легко нашел взглядом Эйвери, Уилкиса, Розье и Мальсибера; их черные мантии резко выделялись у подножия на фоне белого подмерзшего снега.

Они слишком долго копались, но за эти годы он научился сдержанности – выжидал, пока они приходили в себя, сползались в кучу и, наконец, побрели вверх, к возвышающейся на холме школе; ждал, когда они пытались одолеть этот путь, оскальзываясь на льду и путаясь друг у друга под ногами.

Потом они его заметили – остановились, затем продолжили свой подъем, но он и тогда ничего не предпринял; наконец вся четверка подошла так близко, что можно было разглядеть даже белки их глаз, и только тогда он заговорил:

– Неважно выглядите. Проиграли двум гриффиндорцам, этим столпам добродетели?

– Заткнись, грязетрах, – пробормотал Розье, с трудом разлепив губы, и зашелся кашлем, согнувшись пополам и схватившись за живот.

– Это что, кровь? – спросил Северус. – Кто бы мог подумать.

Розье попытался выпрямиться; утерся тыльной стороной ладони – на подбородке осталась некрасивая алая полоса.

– Вряд ли кто-то из гриффиндорцев знает заклинания, способные так подпортить вам здоровье, – мягко произнес Северус. – А вот я – знаю.

– Да тебя там и близко не было, – проворчал Эйвери, зажимая все еще кровоточащий нос.

– О, да ты научился распознавать, когда рядом с тобой кто-то стоит! Твои когнитивные навыки вышли на новый уровень. Да, меня тут действительно не было – только видишь ли, Эйвери, мне это и не требовалось. Поскольку все необходимые меры я принял заранее.

В прошлой жизни его бы, наверное, изрядно повеселили их грозные взгляды и жалкие попытки сохранить невозмутимость. Но только не сейчас – потому что это, по сути, ничем не отличалось от того эпизода с Регулусом; такое же избиение младенцев – с той лишь разницей, что обойтись без него было невозможно. Ибо Регулус, этот любимец семьи, идеальный слизеринец и наследник Блэков, по натуре своей не был жесток и не получал удовольствия, причиняя боль другим. Его старший брат, благородный гриффиндорец, куда больше походил на настоящего Блэка, так как верил, что люди от рождения делятся на хороших и плохих, и его священная миссия – извести вторых под корень. Регулус же порой даже в чем-то напоминал Лили, и в бою ему точно так же не хватало решимости – его убеждения не подразумевали утверждения силовыми методами.

Но с этими мальчишками все было иначе. Северус прекрасно знал, как они мыслят, и пожалуй что даже дружил с ними на протяжении всех тех лет, что отделяют детство от зрелости; кто-то из них умер у него на глазах, кто-то – попал в тюрьму. Да, он защитил Лили чарами, которые отражали любую атаку, возвращая весь вред нападавшим, и эта необходимость не доставила ему ни малейшего удовольствия – но и терзаться по этому поводу он тоже не собирался. Выбор сделан; оставалось только жить с его последствиями.

Северус не раз задумывался над тем, что слизеринцы и гриффиндорцы на самом деле не так уж сильно друг от друга отличались. Что те, что другие, к примеру, не имели привычки сворачивать с раз избранного пути. Вот только гриффиндорцам требовалось сознание собственной правоты, а слизеринцы себя спрашивали: “С чем я готов смириться, чтобы сделать то, что должен?” И сами же себе отвечали: “Со всем, с чем придется”.

Ведь Хогвартс, по сути, представлял собой лишь подготовительный этап, за которым начиналась настоящая жизнь. На протяжении семи лет ты жил с убеждением, что весь мир делится на четыре факультета, и твое сердце принадлежало тому из них, на который тебя распределили в одиннадцать лет; но затем наступала пора вырастать из пеленок.

Вся эта история – четверо мальчишек, которые в будущем станут Пожирателями Смерти, и те, другие четверо, которые в прошлом погибли самой бессмысленной из смертей – пытаясь доказать свою доблесть… все это лишь игра. Жалкая, ничтожная игра. Убожество – что тогда, что сейчас.

Но на этот раз Северус намеревался выиграть.

– Я подозревал, что вы можете на такое решиться, – бесстрастно продолжал он. – Сделать из Лили наживку, чтобы поймать меня… поздравляю, еще чуть-чуть – и вы научитесь думать. Жаль только, что я это предусмотрел; любой, кто отважится на нее напасть, в конечном счете лишь… навредит сам себе.

Эйвери ничего не понял, а вот Розье догадался сразу. Что подумал Мальсибер, неизвестно; Уилкис же, по крайней мере, честно попытался сложить два и два.

– Ах ты говнюк поганый, – тихо сказал Розье.

– Собака лает, Розье, – откликнулся Северус, чувствуя себя при этом глубоким старцем. Интересно, можно ли жить сразу в нескольких временных потоках? Чтобы для тела, души и разума время текло по-разному, и у каждого из них был свой отдельный возраст? – Но вы не способны и на это. Впрочем, можете считать, что я подарил вам благую цель и легкий способ осчастливить человечество: убейтесь об Лили Эванс и уступите место более разумным формам жизни – таким, как хлебная плесень, к примеру.

А потом он повернулся к ним спиной и зашагал прочь, за долгие годы практики наловчившись ходить по скользкому булыжнику без особого риска шлепнуться на задницу.

Что ж, еще одним делом стало меньше. А потом этот “подготовительный этап” в его жизни наконец-то закончится, и можно будет исчезнуть отсюда – навсегда.

========== Глава 20 ==========

Лили не знала, когда именно Джеймса и Сириуса привели в чувство: последним занятием у нее в тот день стояла арифмантика, на которую эти двое не ходили. Из всей четверки там, как и всегда, появился только Ремус (который уже оправился после своего недолгого знакомства с Круциатусом), но он то и дело норовил уставиться в одну точку и, как и Лили, за преподавателем почти не записывал.

После занятия они бок о бок спустились на ужин в Большой зал – все так же молча, будто сговорились; но как только переступили порог…

– Эванс, – Джеймс вырос как из-под земли, словно аппарировал сюда прямо от гриффиндорского стола. Лили аж подпрыгнула.

Нет, ее точно не хватит на то, чтобы разбираться с этим прямо сейчас. Джеймс и Северус… Задача казалась неразрешимой: общаясь с одним, она неизбежно обижала другого – впору было думать, что ее дружелюбие создает больше проблем, чем откровенная жестокость.

– Джеймс, пожалуйста, только не сейчас, – выдавила она и поспешно свернула направо, чтобы обогнуть стол хаффлпаффцев и подойти к своему столу с другой стороны. Там она пристроилась рядом с какими-то второкурсницами – слишком бесхитростными, чтобы вести себя как стервы, и слишком мало с ней знакомыми, чтобы приставать с расспросами, – и постаралась сделать вид, что не замечает сидевших чуть поодаль Мародеров. Джеймс, Сириус и Питер о чем-то шептались, а Ремус нахмурился и уткнулся в книгу.

Положив себе какой-то еды, Лили машинально отправляла ее в рот, так же машинально пережевывала и глотала, совершенно не чувствуя вкуса; потом наконец сдалась, перестала размазывать по тарелке картофельное пюре и уронила лицо в ладони.

Что же ей делать? Как помочь Северусу, но при этом не растерять всех своих прежних друзей? Должен быть какой-то способ, чтобы примирить между собой эти две силы; не может быть, чтобы все опять свелось к выбору “или – или”… потому что когда-то она его уже сделала, и в итоге… в итоге…

Из раздумий ее вывел уверенный и резкий голос… точнее, не столько даже вывел, сколько выволок из них за шкирку.

– Мисс Эванс?

Лили подняла голову – рядом стояла профессор Макгонагалл, как всегда, суровая и неприступная.

Вот дерьмо…

– Да, профессор? – кашлянув, отозвалась она.

– С вами хочет поговорить директор.

Лили закрыла глаза.

Ты должна всеми силами избегать общения с Дамблдором – в особенности наедине…

Она посмотрела на стол, за которым сидели слизеринцы, словно ожидала найти там Северуса… но нет, конечно же. Ни слуху ни духу.

Она велела себе перестать нервничать – потому что и так знала, что его там нет. А кроме того, она взрослая женщина, которая прошла через войну и не единожды выходила живой из сражений… а Волдеморт заявился к ней домой, когда никто не ждал, и вообще, это был форс-мажор. Так что беседа с Дамблдором – это ерунда. Переживет. Как нечего делать.

Вот только эта бравая риторика отчего-то не слишком помогала. А сердце притворялось мышкой и норовило шмыгнуть в пятки.

Она выпустила нож – тот звякнул о тарелку и улегся рядом с вилкой – и, ни на кого не глядя, вышла из-за стола.

Тепло и яркий свет Большого зала остались позади; вестибюль походил на промерзшую пещеру. Они с Макгонагалл поднимались по главной лестнице, в темноту верхних пролетов; Лили почти никогда не оставалась в Хогвартсе одна, когда все остальные были заняты где-то еще – снизу доносился далекий гул голосов, и весь остальной замок на контрасте казался притихшим. Должно быть, так чувствует себя ныряльщик, когда попадает на глубину с мелководья: вокруг только холод, мрак и безмолвие.

– Профессор… А о чем со мной хочет поговорить профессор Дамблдор? – она попыталась задать свой вопрос так, будто понятия не имела, чем могла заслужить такое особое внимание.

– Я не владею данной информацией, мисс Эванс.

Просто великолепно. Даже морально подготовиться – и то не получится…

Когда они добрались до лестничной площадки второго этажа, Макгонагалл заговорила, строго глянув на Лили поверх очков:

– Мне стало известно, мисс Эванс, что мистер Снейп не стал вверять себя заботам мадам Помфри. Я считала, что в этом вопросе на вас можно положиться, и ждала, что вы не обманете мое доверие.

Желудок попытался совершить обратное сальто.

– Я тоже… думала, что не обману, – пробормотала Лили. Профессор поджала губы.

– Похоже, что мистер Снейп… серьезно изменился за эти каникулы. Хотя он не появлялся на занятиях с того момента, как вернулся в школу, – насколько мне известно, вчера он ограничился лишь короткими визитами на гербологию и ЗОТИ, – но столь разительную перемену трудно не заметить.

В горле откуда-то появился ком – словно к ней в рот залетела птичка и там застряла.

Они приближались к кабинету директора – впереди уже показалась статуя гаргульи. Больше всего Лили хотелось поджать хвост и пуститься наутек; она боролась с этим порывом и мечтала, чтобы Северус оказался рядом и помог ей как-нибудь выкрутиться.

– Ореховые ириски, – сказала Макгонагалл, и гаргулья послушно сдвинулась налево, а часть стены уехала вверх, открывая проход. Лили слегка удивилась – вместо того, чтобы уйти, ее спутница шагнула вместе с ней на лестницу и доехала до самого верха, а там прошла чуть вперед, дважды уверенно постучала в дверь и повернула ручку, не дожидаясь ответа.

Лили уже давно не бывала в директорском кабинете – больше года, но несмотря на то, что до этого момента оставалось еще больше трех лет, сама комната, похоже, за это время ничуть не изменилась… Да уж, от такого сочетания времен просто голова шла кругом.

Облаченный в изумрудно-зеленую мантию, Дамблдор сидел за письменным столом. Лили показалось, что ее сердце и желудок собрались поменяться местами. Она привыкла к непринужденным беседам в кресле у камина – общаться с ним как взрослая, не как студентка, которую усадили за письменный стол чуть ли не в милю шириной. Привыкла говорить с ним откровенно – полностью доверяя и ничего не скрывая, а сейчас должна была обмануть человека, которому и солгать-то нельзя.

Ты должна убедить его, что тебя проклял вовсе не Северус… что Северус никогда не стал бы тебе вредить – наоборот, он готов был заболеть сам, лишь бы тебя вылечить, и готов был умереть, лишь бы исправить свои ошибки…

Горло сдавило спазмом… в кабинете было так тепло и светло, а небо за окном уже совсем почернело… в камине весело плясал огонь, портреты на стенах дремали, и их тоненькое посапывание сливалось с шипением и жужжанием серебристых блестящих приборов – звуки умиротворяли, обволакивали и укутывали. Здесь пахло тростниковым сахаром и густым, терпким ароматом чайных листьев, а сам директор улыбался, спокойно и ласково, будто любую ошибку еще не поздно исправить – Лили всегда себя чувствовала именно так, когда попадала в этот кабинет…

Внезапно ей захотелось обо всем рассказать Дамблдору – излить на него свои тревоги и печали, все, от чего сжималось сердце; слова так и вертелись на языке – целый поток признаний, откровенная исповедь…

Исповедь!..

Слово полыхнуло в голове, словно зарождающийся пожар, который наконец-то вырвался на простор. Исповедь – Контрапассо – Темные искусства – умирающий Северус, ожоги у него на руке – от ее пальцев, пальцев той, кто его проклял, – и его слова… Он собирался обречь твоего сына на гибель, но утаил это от меня; он обратил против меня мой стыд, мое раскаяние, и я послушался, я сделал все, как он хотел, как он задумал с самого начала…

Лили пришлось схватиться за спинку ближайшего кресла. Открой она рот – ее бы, пожалуй, стошнило.

– Спасибо, Минерва, – Дамблдор тепло улыбнулся им обеим. – На тебя всегда можно положиться: все будет выполнено эффективно и без промедления.

А затем он обратил свой взор на Лили – словно просветил рентгеновским лучом; взгляд прошил ее насквозь, будто пуля – сливочное масло, и в яркой белой вспышке озарения она вдруг придумала отвлекающий маневр.

– У Северуса на каникулах умер папа, – собственный голос показался ей скрежетом.

Они оба уставились на нее – и Дамблдор, и Макгонагалл; на стеклах их очков плясали отблески каминного пламени. Лили затаила дыхание – сердце колотилось о ребра…

– Умер? – повторила Макгонагалл – таким тоном, словно впервые услышала о существовании смерти.

Лили с трудом разлепила губы:

– Прямо… прямо на Рождество. Его машина сбила. Я… я была на похоронах.

– …Батюшки мои. – Обычно невозмутимая Макгонагалл приподняла брови. – Бедный мальчик.

Дамблдор расцепил сложенные домиком пальцы и изучающе посмотрел на Лили – ей стало неуютно под этим пристальным взором. Затем задумчиво произнес:

– Уверен, что в столь трудное и горестное время дружеская поддержка много значила для мистера Снейпа.

Лили молчала – не в последнюю очередь потому, что вовсе не была уверена в его правоте. Она и сама не знала, переживал ли Северус из-за смерти отца… почти перестала понимать своего друга – что он думает и что чувствует… Даже тогда, когда он терял над собой контроль, и можно было увидеть хоть какую-то реакцию, Лили все равно не понимала, отчего он реагирует именно так – словно видела только поверхность, а сам Северус обитал где-то там, в глубине.

– Пожалуйста, присядьте, мисс Эванс, – предложил Дамблдор, махнув рукой в сторону кресла перед письменным столом – того самого, за спинку которого она держалась. – Спасибо, Минерва. Извини, что помешал тебе ужинать.

Макгонагалл вышла. Когда за ней захлопнулась дверь, Лили присела – словно на электрический стул; ей всегда было проще встретиться лицом к лицу с врагами, чем кому-то солгать – особенно тем, кого считала друзьями…

Дамблдор знал, что мальчику придется умереть, но утаивал это от меня, пока не стало слишком поздно…

Лили сглотнула и уставилась куда-то на плечо директора.

– Я… я в чем-то провинилась, сэр?

– Вовсе нет, – заверил ее Дамблдор – словно Санта Клаус, который утешает напуганного малыша, что нет, ему не грозит получить угольки вместо рождественского подарка. – По правде говоря, я очень рад видеть вас в добром здравии. Должен признаться, что пару дней назад ваше состояние внушало мне серьезные опасения – однако, насколько я понимаю, с тех пор вы уже успели прийти в себя?

– Да, сэр, – согласилась Лили – последнее ее слово заглушил неожиданный стук в дверь.

– Заходи, Поппи, – отозвался директор; замок щелкнул, и в кабинет вошла мадам Помфри. Неужели Дамблдор затеял все это только ради медицинского осмотра?

Чутье подсказывало, что дело швах. Что он знал о проклятии? А об исцеляющих заговорах в целом? А как…

– Добрый вечер, мисс Эванс, – отрывисто поздоровалась мадам Помфри – и не успела Лили выдавить ответное приветствие, как оказалась под прицелом волшебной палочки. Взмах – и палочка просканировала все ее тело, от макушки до пяток, потом вернулась к голове – описала круг и закончила путешествие, тронув Лили за запястье.

– Пульс нормальный, степень утомления тоже – для пациента, недавно пострадавшего от темного проклятия…

Не сдержавшись, Лили вздрогнула всем телом – но мадам Помфри продолжала, указав на ее рукав:

– …а кроме того, мои глаза подсказывают, что тут есть следы крови.

– Это Северус, – созналась она – и торопливо пояснила, заметив сведенные брови собеседницы, – в смысле, это его кровь. Из пореза на лице. Сириус – Блэк – попал в него заклятьем.

– Это объясняет, отчего профессор Макгонагалл, как только долевитировала до лазарета носилки с мистером Блэком и мистером Поттером, тут же спросила, не видела ли я мистера Снейпа. А также отчего она так ужаснулась, когда я сказала, что нет, совершенно точно не видела. Что ж, директор, мисс Эванс сейчас не в лучшей своей форме, – добавила медсестра, – но в целом все довольно неплохо. И, насколько способны установить мои заклинания, симптомы проклятия полностью исчезли.

– Спасибо, Поппи. После твоей столь скрупулезной диагностики у меня просто камень с души свалился – как, должно быть, и у вас, мисс Эванс, – мягко продолжил он. – Или вы и без того уже знали, что ваше здоровье вне опасности?

И, пока Лили пыталась придумать ответ, от которого будет меньше всего вреда, Дамблдор улыбнулся Помфри:

– Что ж, Поппи, не буду мешать тебе отдыхать. И еще раз спасибо за уделенное время.

– Да какой уж тут отдых, – раздраженно сказала медсестра. – Пока эти пятеро здесь учатся. А сейчас все даже хуже, чем обычно – еще и слизеринцы между собой перегрызлись…

Лили вздрогнула. Северус тогда сказал, что в слизеринском дортуаре стало небезопасно… Ужасно хотелось расспросить мадам Помфри – откуда ей известно то, о чем умолчал Северус? – но та уже собиралась уходить и поворачивала дверную ручку. Мгновение – и скрылась из виду, только в воздухе остался висеть запах антисептика, перебивая дым, которым тянуло от горящих поленьев.