Текст книги "Вернись и полюби меня (ЛП)"

Автор книги: laventadorn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 36 страниц)

Должно быть, оставленной им мелочи хватило на двоих – водитель не сказал ни слова, когда она проскользнула мимо него в салон. Сзади закрылись двери; впереди маячила спина Северуса – узкие плечи, и, когда он сутулился, сквозь рубашку можно было пересчитать позвонки… Лили настолько ничего вокруг не замечала, что от неожиданности вцепилась в поручень, когда автобус тронулся с места.

И уже не смогла разжать пальцы – иначе просто не устояла бы на ногах. Голова кружилась как безумная, а тело все слабело и слабело; яркий салон, и чужие лица, и уходящий вперед Северус – все это темнело по краям, и та боль внутри… та, от которой дергалось сердце…

Нет, нет… нет…

– Се… – дотянулась до его локтя, но пальцы бессильно соскользнули; пол под ногами, стенки автобуса, крыша над головой – все это опрокидывалось набок, точно в кренящейся лодке; и, будто при замедленной съемке, Лили увидела, как Северус обернулся – его глаза едва заметно расширились – и через мгновение он уже ее подхватил. Но все тело становилось ватным, точно по нему растекался какой-то странный Петрификус; звуки искажались, то появляясь, то исчезая, и мир все сужался и сужался – краски в середине размывались, а по краям и вовсе пропадали… Как если бы она оказалась под водой и постепенно тонула… наверху – лицо Северуса, его окклюменция сгинула, как не бывало… такой вихрь эмоций – она никогда еще не видела подобного…

Тьма взметнулась волной, и Лили полетела вниз, беспомощная и бессильная.

***

Лили начала терять равновесие – он успел ее поймать, но тело ее было как мешок, и оставалось либо разжать руки, либо упасть на колени – устоять на ногах он бы просто не смог. Пол ударил по коленным чашечкам; голова Лили дернулась – до тошноты безвольно – и легла на сгиб его локтя. В эти первые ужасные мгновения ее глаза еще были открыты и смотрели прямо на него, а потом их взор затуманился и остекленел, веки сомкнулись, и все ее тело обмякло – лишь безжизненная тяжесть, и ничего больше.

Внутри поднималась паника – как наводнение, а в ушах нарастал какой-то звук. Северус попытался нащупать пульс, дотронулся до ее шеи – ничего не почувствовал, руки слишком дрожали – как трясучку подхватили, с-суки… Потом нахлынуло облегчение, мощное до одурения: сердце все-таки билось, слабо, но без перебоев. Она не умерла. Не умерла. Говно. Пиздец…

Но что это тогда за чертовщина? Провел над ее лицом ладонью, прикоснулся к губам – еле заметное дыхание тронуло пальцы… Холодная кожа, с щек сбежала краска, и вся эта неподвижность, вызванная не сном, а обмороком – а возможно, и чем-то более серьезным. Она словно впала в кому, причем прямо у него на глазах.

Вокруг встревоженно галдели магглы – подними ее с пола, положи на сиденье, сделай то, сделай се – водитель прикрикнул на них, чтобы все замолчали. Слишком много людей, они слишком шумят…

– Да заткнитесь вы на хер! – заорал Северус.

Водитель вывернул руль, и автобус вильнул в сторону; снаружи громко забибикали.

– Осторожней! – воскликнул кто-то из пассажиров.

– Ей нужен врач, – сказал другой.

– Да и ему, по-моему, не помешал бы, – добавил третий.

– Тут есть доктор? – спросил второй голос.

– И нормальный шофер взамен этого? – подхватил четвертый.

– Тихо вы! – бросил водитель. – Что с ней, сынок?

Толку от них – хуй да ни хуя, даже ебальник свой заткнуть не могут, мудозвоны… Нет, они тут не помогут – как и магглы вообще; не факт, что и волшебники справятся… Снова какое-то проклятие? Что-то, что не дает двигаться, но не причиняет вреда?

Или же та неведомая сила, что переместила их сюда, решила снова ее забрать.

Нет!

Тишина – ему нужна тишина, хорош мудить – давай пиздуй из автобуса, соберись с мыслями, не стой столбом – прекрати все это…

– Дайте сойти! – рявкнул Северус; выпрямляясь, подхватил Лили на руки.

Автобус резко затормозил, и всех снова тряхнуло. Толпа стала расступаться перед стоящим в самом центре Северусом – медленно, словно на редкость нерасторопное Красное море, но на улицу за ним никто не последовал.

Мокрая листва рядом… он вышел на углу скверика – около отеля был точно такой же, и на какое-то кошмарное мгновение Северусу почудилось, что они снова туда вернулись – вот же черт, – но нет, это было другое место. Он нарочно выбрал автобус, который следовал в противоположном направлении – по крайней мере, так ему казалось. От паники в голове все перемешалось.

Да соберись ты уже, хватит хуйней страдать!

Его руки – слишком слабые руки подростка – начинали ныть от напряжения. Нужна скамейка – возможно, где-то в сквере…

Вот, прямо неподалеку. Он опустил свою ношу на сиденье, приподнял ей голову – не рискнул применять сушащие чары, опасаясь, что их могут засечь. Но если магией пользоваться нельзя, то как понять, что с ней? Силы правопорядка – в окрестностях их полно – это чревато – угроза их с Лили безопасности…

Но она лежала перед ним, холодная, как труп, и пульс едва прощупывался…

Окклюменция – ну же! Ты слишком поддался эмоциям. Хватит! Да ебаный в рот, хватит!

Она его поцеловала. Ты так важен для меня – мне без тебя плохо – прости меня…

Проклятье! Да думай же, думай!

Такси. Надо поймать такси. И все время двигаться – это безопасней, чем оставаться на месте.

Он снова сгреб ее в охапку – руки были совершенно ватные – и зашагал прочь от темного сквера и капающей с листьев воды в ту сторону, где горели огни. Тяжелая и неподвижная, рука Лили прижималась к его груди – казалось, его сердце колотится прямо об нее. А потом по глазам ударил свет автомобильных фар, и он остановился – проулок уперся в оживленную трассу. Впереди плотным потоком шли машины, рядом курил какой-то маггл, используя вместо пепельницы одноразовый стаканчик.

– Боже мой. Что с ней? – спросил маггл, стряхивая с сигареты серый столбик.

– Нарколепсия, – процедил Северус. – Нужна машина. Не стопанешь?

– Ясное дело, – пожал плечами маггл. – Ты-то и так загружен.

Он взмахнул рукой – от сигареты разлетелся пепел и рыжие угольки, – и какой-то темный и невзрачный автомобиль отделился от общего потока и затормозил перед ними. От салона воняло поношенной обувью.

Шофер обернулся и спросил через прозрачную перегородку:

– В больницу?

– Нет, – отрезал Северус, захлопывая за собой дверцу. Лили даже не пошевелилась – так и лежала неподвижно; с тех пор, как она закрыла глаза, прошло уже восемь минут, и каждая гвоздем впивалась ему в висок. – В аэропорт. Это нарколепсия.

Похоже, водитель не знал, что это такое, но проникся либо уверенным тоном Северуса, либо мыслью, что с ним лучше не связываться, – повернул руль, и машина тронулась с места, вписавшись в уличное движение. Северус опустился на колени рядом с сиденьем, расстегнул на Лили пальто – свое пальто, – чтобы ей легче дышалось. Пульс не изменился – по-прежнему устойчивый, но замедленный и слишком слабый; дыхание едва чувствовалось – только если прижать к ее губам пальцы, а кожа все так же напоминала мрамор – такая же белая и неживая. Перед глазами полыхнуло воспоминание: Цепь-заклятье, Лили откинулась на спинку больничной кровати… и второе, более раннее: она лежит вот так же, только мертвая…

Если водитель глядит на них в зеркало заднего вида, то наверняка что-то заподозрит… куда он их везет? Может, в больницу или в полицию? Но Северус не мог себя заставить об этом думать – гладил Лили волосы, убирал с лица мелкие прядки, снова и снова зачесывал их назад, а потом перестал сопротивляться – мышцы уже сводило от усилия – и припал к ней, прижался лбом ко лбу. Глотнул воздух – один раз, второй, третий.

Потянул из рукава палочку – как можно незаметнее; загораживая ее своим телом и стараясь держать низко, подвинулся так, чтобы маггл не увидел вспышку заклинания, и невербально наложил на Лили простейшие диагностические чары. В воздухе загорелись шкалы, отображающие ее жизненные показатели; все процессы были замедлены, как будто она и впрямь впала в глубокую кому.

Кроме мозговой активности – эти кривые словно взбесились; точно она разом видела сны, и что-то колдовала, и испытывала все эмоции одновременно.

Он уставился на эту свистопляску, а потом спохватился и отменил свои чары, не дожидаясь, пока маггл что-то заметит… пока что точно не успел: не было ни внезапного вскрика, ни резкого удара по тормозам.

Северус отодвинулся от нее, сел на корточки – и только через несколько мгновений осознал, что его рука сама по себе скользнула вниз и нашла ее ладонь. Как если бы Лили и впрямь была в коме, и целители мягко повторяли, что с ней надо разговаривать – это, мол, помогает.

Он стиснул ее руку – так яростно, что, будь она в сознании, наверняка бы вздрогнула. Но ничего не изменилось – все такая же холодная и оцепеневшая…

Как покойница.

Нет. Нет. Он не даст ей умереть. Он уже однажды поставил все на кон – и жизнь, и рассудок, и все проебал. Больше такого не повторится.

Все можно исправить, и даже смерть еще не означает конец – не они ли сами это доказали? У него все получится – она снова будет здорова, и на ее щеки вернется румянец, а глаза распахнутся и уставятся на него с этой отчаянной надеждой…

Он одурачил сам себя, мудак хренов… врал себе, что сможет ее отпустить – да даже если бы она захотела уйти!.. Господи, да разве для этого они встретились после смерти – оказались так близко друг к другу, только руку протяни, после всех этих лет порознь – и все только для того, чтобы он отправил ее в объятия Поттера, а сам торжественно свалил восвояси? Да он бы потом просто спятил – как когда-то, когда был еще слишком молод и не понимал, как предотвратить крушение всех своих надежд, и все, чего он желал, пошло прахом, а худшие кошмары претворились в жизнь и оказались даже страшнее, чем он себе воображал.

Он так искусно себя обманывал, что совершенно заврался, настолько, что теперь был сам себе противен. Она простила ему все его прегрешения, поверила ему после всего, что случилось, бросила Хогвартс, оставила Поттера валяться на полу – и не один раз, а дважды! – и пошла за ним, Северусом, а что сделал он?! Просто сказал ей – возвращайся, мол, назад в школу?.. Он так увлекся своей войной, что проглядел заключение мира, даже когда Лили сама пришла к нему, рыдая и умоляя о прощении. Раз она не собиралась с ним сражаться, то он взялся это делать за нее – потому что вообще не умел останавливаться, о чем бы ни шла речь: о почившей в бозе надежде или о почившей в бозе войне. Вот она, его надежда, все это время была прямо у него под носом, и все причины для ссор и обид разлетелись, как пушинки на ветру, – а он только тем и занимался, что пытался задушить свои мечты в зародыше, потому что просто не умел по-другому.

Еблан, туполобик хаффлпаффский! Да какого ж хуя – просто отпустил ее, и все, и это после всего, что было?! Из-за того, что однажды потерпел поражение, решил сдаться и опустить руки? Дебил, какой же дебил…

Тем вечером, когда он покинул Хогвартс и так глубоко погрузился в окклюменцию, что оставил от себя только одни мысли и никаких чувств, и увидел во тьме звездный свет ее патронуса, голубое и серебристое мерцание, – он ведь тогда повернул назад, не колеблясь ни секунды…

Все, все это время – как и она, он ничегошеньки не понимал, вот только для него потемками была его собственная душа.

Даже сейчас Северус не был уверен в том, что когда-нибудь научится прощать и доверять; знал только одно – что отпустить Лили точно не сможет. И никогда не мог. Он только притворялся. Слишком хорошо притворялся.

Не только Темный Лорд был себе злейшим врагом. Все они были – в каком-то смысле.

Пальцы скрючились, впиваясь в мягкую обивку сиденья; он смял в ладони шелковистый локон.

С ней надо разговаривать – это помогает… так ведь?

И прошептал – еле слышно, чуть громче вздоха:

– Если ты меня слышишь, то вернись ко мне.

***

Она шла через Запретный лес, такая взволнованная, такая радостная – чувства переполняли ее до краев, так, что угрожали взорваться – вот только у нее не было тела, не было сердца, которое могло бы выпрыгнуть из груди от этого невероятного счастья: она была только призраком, тенью, и сквозь ступни ее просвечивали травинки.

Вместо морозной зимы вокруг снова стояла весна, во всем великолепии приглушенных сумраком красок. Лили казалось, что она вот-вот почувствует запахи – земли, смолы, древесной коры и листьев; ощутит свежесть ночного холодка…

Справа и слева от нее были размытые фигуры, и чем яснее она их узнавала, тем плотнее и отчетливей они становились: Джеймс… не подросток, а взрослый, каким он стал в двадцать один… и Сириус, чуть старше Джеймса, и Ремус… и все они улыбались, как если бы их сердца тоже переполняла любовь.

А потом она увидела Гарри. Он совсем вырос, и так походил на Джеймса – тот же рост, те же волосы, то же удивленное выражение, но с этого знакомого лица на нее смотрели ее глаза. Это всегда так поражало ее, так радовало и заставляло замирать от восторга: ее черты, соединенные с чертами любимого человека и воплощенные в том, за кого она и жизни бы не пожалела.

И тогда Лили поняла: это то, о чем говорил Северус. Гарри – он идет навстречу смерти.

– Ты так храбро держался! – сказала она.

Гарри не ответил, только посмотрел на нее – так, словно ни о чем другом и не мечтал, словно готов был стоять так сколько угодно, хоть пять секунд, хоть целую вечность, и все равно никогда бы не нагляделся. В душе ее смешивались радость и горе – переполняли сердце, которого у нее больше не было, текли по несуществующим венам. И любовь – вся ее любовь к ребенку, за которого она когда-то умерла. Ей так хотелось поговорить с ним – задать ему миллион вопросов, рассказать миллион всяких разностей, но на это не было времени. Она знала, что его ждет, и должна была держаться.

Ради Гарри. Снова – и в последний раз.

– Ты почти уже у цели, – голос Джеймса зазвучал где-то справа. – Совсем близко. Мы… мы так гордимся тобой!

– Это больно? – полушепотом спросил Гарри – и вот это и была храбрость, какой она прежде не знала: смотреть в лицо своему ребенку, вот так, как сейчас, когда не можешь ни прикоснуться к нему, ни утешить, ни спасти, потому что отдать свою жизнь за кого-то можно только однажды, и не факт еще, что этого не окажется мало. Она бы лучше умерла еще тысячу раз, лишь бы никогда не стоять перед ним – вот такой… но выбирать не приходилось.

А если бы и приходилось – она бы согласилась оказаться тут еще тысячу раз, лишь бы только Гарри сейчас не остался один.

– Смерть? Нет, нисколько, – ответил Сириус. – Быстрее и легче, чем заснуть.

– Он не станет затягивать, – сказал Ремус. – Он мечтает с этим покончить.

– Я не хотел, чтобы вы умирали, – в голосе Гарри слышалась боль, горечь вины и утраты. – Все вы. Мне так жаль… – Он умоляюще посмотрел на Ремуса. – Когда у вас только что родился сын… мне так жаль, Ремус.

– Мне тоже, – мягко ответил тот. Лили хотелось на него взглянуть, но она не могла отвести глаз от Гарри. – Жаль, что я так его и не узнаю. Но он узнает обо мне – о том, за что я погиб, – и, надеюсь, поймет. Я боролся за мир, в котором его жизнь была бы более счастливой.

Лили не могла почувствовать ветерок, что пробежал между деревьями, но видела, как он взлохматил волосы, падающие Гарри на лоб – и без того растрепанные… О, как бы она хотела стать этим ветром!.. Всей душой, всем сердцем, всем своим существом.

– Вы останетесь со мной? – взгляд Гарри перебегал от одного к другому, пока снова не задержался на ней.

– До самого конца, – сказал Джеймс. У Лили заныло сердце – от любви к ним ко всем, которая все равно осталась с ней, несмотря ни на что, точно так же, как все это время с ней все равно оставалась память о Северусе.

– И они вас не увидят? – спросил Гарри.

– Мы – часть тебя, – ответил Сириус. – И видны только тебе.

Все еще глядя на Лили – на свою мать; она всегда была его матерью, и всегда ею будет, и это никогда, ни за что не изменится, – Гарри произнес:

– Побудь со мной.

И они шли за ним следом – ибо, как и говорил Сириус, все они были частью Гарри, и весь их мир в этот миг заполнял только он один – ее мир так точно, с того самого дня, как он появился на свет, этот ребенок, которого она потеряла… И вот он снова тут, такой взрослый, такой храбрый и любящий; она чувствовала: именно его любовь привела их сюда – в эти последние минуты его жизни.

Лили поймала себя на том, что смотрит на Джеймса – а он на нее, на мгновение оторвавшись от Гарри – и, как в зеркале, увидела в его глазах те же чувства, что испытывала сама, и те же вопросы. Она смотрела на него, пытаясь навеки запечатлеть его облик в сердце – запомнить мужа вслед за сыном… очки перекосились, одежда в беспорядке – он выглядел так же, как в ночь их гибели. И Сириус, и Ремус – они казались чуть старше, чем остались в ее памяти, но оба все еще такие молодые, все еще похожие на тех людей, кого она знала… Она хотела с ними заговорить – миллион всяких разностей так и вертелся на языке, – но все с той же кристальной ясностью чувствовала: это единственный миг, единственный раз, когда они позволили себе переглянуться, провожая Гарри в его последний путь.

Это было прощание – настоящее прощание, с теми людьми, которых она знала, а не их бледными подобиями, которые остались там, в Хогвартсе. Ее старые друзья – те, кого она любила…

Последнее, что связывало ее с прежней жизнью.

“Прощайте, – подумала она, глядя на них. – Вы навсегда останетесь в моем сердце именно такими”.

И, в последний раз бросив взор на Гарри, она потянулась к нему, коснулась ладонью его спины – и в этот самый миг он разжал пальцы, маленький черный камешек выскользнул из них и упал в траву… и Лили затянуло назад, во тьму.

***

Она рыдала так горько, что едва успевала вдохнуть – и тут же снова заходилась плачем. К ней кто-то прикасался – чья-то рука на лице, и вторая – на плече, но глаза почти ничего не видели, и мысли разбегались – ей было нужно…

– Сев, – позвала она, но звук его имени почти потерялся в очередном всхлипе.

Мир задергался – и вдруг резко затормозил, и все куда-то опрокинулось, Лили покатилась, налетела на что-то твердое и упругое – чье-то тело, распахнула глаза – Сев! – и они вместе во что-то врезались.

– Ебать! Какого хуя? – рявкнул Северус – его руки придерживали ее, не давая упасть.

– А ну вылезай из машины, парень! – сказал незнакомый голос. – Не знаю, что тут творится, но дальше ты не поедешь!

– Твою же мать…

Дрожащей пятерней Лили откинула волосы с лица, вытерла глаза – из них по-прежнему катились слезы – и огляделась по сторонам, щурясь сквозь мутную пелену.

– Та-акси? – она шмыгнула носом; рыдания все никак не стихали – просто не могли уняться.

– Все в порядке, барышня, – заверил ее водитель. – Теперь вы в безопасности…

– С таким-то неебическим имбецилом? – прорычал Северус.

– Сев, что с-случилось? – один всхлип, второй; она никак не могла вдохнуть – от плача перехватывало дыхание.

– Мы выходим, – он пинком распахнул дверцу.

– А ну-ка погоди… – начал было таксист.

Северус зарычал – на этот раз без слов, яростно и совершенно по-звериному, наставил на него свою волшебную палочку и прошипел:

– Обливиэйт!

Лицо водителя разгладилось, а взгляд стал отсутствующим. Лили выбралась из такси под висящую в воздухе морось, которая тут же начала оседать на ее спутанных волосах, на горячих и зареванных щеках; ноги едва ее держали, не устояв, она опустилась на колени – тротуар был влажный, и брюки немедленно промокли.

Северус захлопнул дверцу машины и обхватил Лили за талию, помогая встать.

– Можешь идти? – спросил напряженно, оглядывая ее с ног до головы… никакой окклюменции, один только Сев, злющий как черт. От этого зрелища у нее заныло сердце – оно и так уже исстрадалось…

Кивнув, она глотнула воздуха – и слезы полились в три ручья, а на грудь навалилась какая-то тяжесть.

Северус ни о чем ее не спрашивал, просто поддерживал, пока они брели по тротуару до еще одной автобусной остановки. Там было холодно и почти темно – только мерцали ртутные лампы уличных фонарей, – но зато безлюдно, и крыша защищала от дождя. Шурша шинами, мимо проносились автомобили, и в далекой вышине слышался тяжелый гул… это что, самолеты?

Он помог ей присесть на жесткую скамью – а потом не мешал, когда она прижалась к нему и снова расплакалась, уткнувшись в его рубашку.

“Гарри, – подумала она. – О, Гарри…”

Тогда, накануне Нового года, когда Северус рассказал ей, что Дамблдор уготовил ее сыну смерть, чтобы выиграть войну и победить Волдеморта, она похоронила это знание где-то глубоко внутри, потому что никак не могла уложить в голове саму мысль о таком чудовищном предательстве. Нет, осознать-то она осознала – на самом примитивном, поверхностном уровне, и именно поэтому так настороженно отнеслась к Дамблдору во время того чаепития у него в кабинете, но до конца все равно не понимала. Пока не увидела собственными глазами. Дело было не в чем-то одном – не в выборе, не в войне, не в смерти или предательстве, и даже не в наивных иллюзиях, не в развенчанных идеалах, не в надеждах, которые теперь сгорели дотла, – нет, это было все разом, все целиком, все, чего теперь не стало.

Ее малыш – милый ее крошка – его больше нет. По-настоящему нет.

Ее муж – и друзья…

Все, что было в ее жизни…

Вся ее жизнь – все, что она знала, и любила, и о чем когда-либо мечтала, и даже она сама…

Ничего этого больше нет. Прошлое умерло – навсегда.

И поэтому она проливала слезы, которые словно шли из самых глубин сердца, и прижималась к Северусу, к своему первому, и последнему, и самому лучшему другу, а на улице неспешно накрапывал дождь, и где-то в вышине затухающий гул самолетов врезался в тишину.

***

– Что случилось? – негромко произнес Северус; это прозвучало как нечто среднее между вопросом и утверждением.

Перед ее зажмуренными глазами снова встал тот лес, и Гарри, который смотрел на нее так, будто как никто другой понимал, каково это – мечтать о том, что никогда не сбудется.

– Мне… привиделось, что я призрак. В лесу, – под веками снова скопились слезы – словно напоминая, что не всякое горе может себя изжить. – И там был Гарри.

Северус замер. Лили потянулась к нему; взяла за руку, переплетая их пальцы.

– Он шел умирать, – мимо проехала пара машин; желтый свет их фар скользнул по ее закрытым векам, но не затронул ту картину, которую она видела перед собой: темный лес, тихая весна, и Гарри, Джеймс, Сириус и Ремус – все рядом… – Как ты и рассказывал.

– Ты была там одна? – он помедлил, прежде чем задать этот вопрос; как и в прошлый раз, интонация его была почти утвердительной.

– Нет, – уточнять она не стала, но Северус в этом и не нуждался. – А потом он обронил какой-то черный камешек, и я… проснулась.

Да. Она наконец-то пробудилась ото сна.

Здесь и сейчас, сидя на этой автобусной остановке и чувствуя, как на щеках стынут подсыхающие слезы, Лили ощущала в себе такую же перемену, как тогда, когда весь мир заполнил зеленый свет, а потом все почернело, и сквозь мрак размытыми пятнами проступила ее старая спальня, и она осталась одна, а Джеймс и Гарри исчезли. Тогда ей показалось, что раз вокруг все те же знакомые люди, к которым можно прикоснуться, с которыми можно поговорить, – значит, она вернулась назад… но это была ошибка.

Сердце треснуло и раскололось на части, и из него потоком хлынули чувства: любовь, и тоска, и горечь утраты – как бесконечная река, что течет к самому центру земли. Да, Авада не причиняла боли – но только телу; это заклинание рассекло ее напополам, ударило по ней безжалостным разрывом, и чем бы ни было это место, в котором она оказалась, – будь то посмертие, или мир, в котором все повторяется заново, или же вовсе нечто необъяснимое и непостижимое, – прежней ее жизни в любом случае настал конец, такой же несомненный, как если бы под ногами у Лили клубились облака, а впереди возвышались небесные врата.

Вот только заметить эту несомненность оказалось не так-то просто. Настоящая смерть не бросалась в глаза.

И все же в ней таилось начало чего-то нового. Да, Лили так много всего утратила, но каким-то чудом нашла Северуса, которого потеряла при жизни, и это дало ей сил, чтобы вынести все остальное. Позволило выдержать это перерождение… во что именно – она и сама еще не понимала, знала только, что, встретив Северуса, снова обрела надежду.

Он резко втянул в себя воздух – Лили щекой ощутила, как дрогнула его грудь, и это вывело ее из раздумий.

– Черный камешек?

– Ага, – она наконец-то открыла глаза и склонила голову набок, заглядывая ему в лицо. – Тебе это о чем-то говорит?

– Да так, вспомнилось кое-что, связанное с Дамблдором, – он чуть-чуть повернулся, встречаясь с ней взглядом; его волосы защекотали ей щеку и нос, и Лили наверняка бы улыбнулась, если б не скребущие на душе кошки.

– Ну и как? – его голос звучал низко и грубовато. – Ты в итоге что-нибудь решила?

Она помедлила – всматривалась в его глаза, черные и глубокие, как колодцы, и гадала, улавливает ли он сейчас ее мысли.

– Хотелось бы мне, чтобы ты мог почувствовать то же, что и я, – сказала она. – Может, тогда мне удалось бы до тебя донести, что мне ужасно жаль и что я…

– Как, ты опять за свое?.. – сухо и устало спросил он – как если бы собирался возвести глаза к небу. Лили чуть не засмеялась.

– Но я…

– Да похер.

– Но…

– В гробу я видал эту работу над ошибками, – сказал Северус. – И не намерен превращать в нее свою жизнь, чтобы все прошлые раны и обиды без конца маячили перед глазами и ели меня поедом. Вся эта хуета осталась в той жизни. Если ты идешь за мной только потому, что хочешь себя наказать, – он стиснул зубы, и лицо его вспыхнуло, – то тебе стоит встать и попытаться уйти.

Внутри что-то встрепенулось… такое легкое, радостное…

– “Попытаться”?.. Это что-то новенькое.

В темноте его глаза заблестели.

– Ну давай же. Попробуй.

Она молча мотнула головой – всего один раз, из стороны в сторону. Крепче стиснула его руку, прижала ладонь к ладони. Он не отстранился, но пальцы его были как камень.

– Загляни в мои мысли, – сказала Лили. – Я этого хочу.

Он сидел, слегка склонив голову, и смотрел куда-то в пространство. И молчал.

– Тогда ты наконец поймешь, – добавила она, – что я чувствую. – Что у меня на душе. – И вообще все.

– Разве? – он все еще на нее не смотрел – отводил взгляд в сторону, будто чего-то опасался. – Мы и сами-то едва себя понимаем.

– Тебе это легилименция открыла?

– Я это открываю каждую минуту каждого распроклятого дня.

Лили улыбнулась.

А затем снова его поцеловала. Его губы оказались прохладными и шелушились – и, наверное, саднили сейчас от ее поцелуя. Волосы Северуса мягкими прядками щекотали ей лоб, задевали щеки, а когда он резко втянул в себя воздух, то словно вырвал дыхание у нее из груди…

А потом он сжал ее плечо, возвращая к реальности, мягко отстранил от себя и заглянул в лицо. Их взгляды встретились – Лили не отводила глаз, изо всех сил мечтая освоить искусство анти-легилименции и анти-окклюменции, чтобы передать Северусу то, что испытывала сама – свою искренность и доверие, то чувство, когда тянешься к своей половинке, потому что без нее не сможешь быть целым. Не исключено, что это даже было ей по силам – внутри как будто вскипал родник, бьющий из самого сердца, готовый вот-вот хлынуть через край и ждущий только Северуса…

Проносясь мимо, по асфальту шуршали машины, а с неба капал бесшумный дождь. Их дыхание – ее и Сева – было слышно в тишине. Он до сих пор от нее не отвернулся, и не казался больше холодным и бесстрастным.

– Я пытаюсь вдолбить в твою пустую голову, – чуть слышно произнес он, – что я тебя больше не отпущу.

Его хватка стала почти безжалостной, а на лице снова проступило то выражение, – будто у него нет кожи, одни оголенные нервы, – настолько болезненно-беззащитное, что от него оставался один шаг до жестокости.

– Даже если ты сама того захочешь, – закончил он резко.

Сердце встрепенулось в груди – но это было вовсе не удивление; она ощущала себя ребенком, который глядится в зеркало вечности, и видела на лице Северуса отражение тех же чувств, что испытывала сама, – безбрежных, как вселенная.

– Знаю, – прошептала она. – Я и хотела, чтобы не отпускал – но ты все не уговаривался и не уговаривался…

Его дыхание было хриплым и тяжелым, а взгляд настолько пронзительным, что, казалось, сдирал с нее кожу, обнажая самую душу. Она осознала, что дрожит. Северус словно излучал какую-то мощь, которая мурашками разбегалась по спине, заставляла вставать дыбом все волоски на теле; с ног до головы ее охватил лихорадочный трепет – впору было поверить, что это все Северус: его эмоции пробуждают твои, и ты уже собой не владеешь.

Неужели он всегда такой, когда не сдерживается?

Что ж, гриффиндорцы недаром слыли храбрецами.

Лили прикоснулась к его виску, пропустила прядки сквозь пальцы и провела по ним вниз, от виска до самых кончиков; он перехватил ее руку – и сильно, едва ли не до синяков сдавил запястье. Глаза он прикрыл; дышал все так же шумно и неровно – в то время как она, напротив, понемногу начала успокаиваться.

– Я же тебе говорил, – в его голосе опять прорезался грубоватый северный акцент, – я всегда знал, что у тебя есть недостатки.

– Их могло бы быть и поменьше, – дрожащим шепотом сказала она. И будет…

– Как и у нас у всех, – ответил он.

А затем открыл глаза – будто заглянул прямо в душу; отвел в сторону ее руку – ту, которая касалась его волос, – и дотронулся губами до ее ладони. Лили почувствовала на шее его пальцы – они скользнули вверх, зарылись в пряди на затылке, а потом он поцеловал ее, поцеловал впервые и по-настоящему.

========== Глава 25 ==========

9 июня 1977 года

Экзамены наконец-то закончились – вместе с затянувшимся на две недели дождем, и в Хогвартс внезапно и без предупреждения нагрянул летний зной. Ремус выбрался наружу, чтобы посидеть с книжкой и насладиться теплом и первым солнышком… да, ликантропия не давала ему замерзнуть, но было в солнечном свете что-то особенное, неизменно поднимающее настроение.

“Вот и еще один год прошел”, – подумал он.

Сверху нависал растущий у озера бук; Ремус бросил взгляд на пологий травянистый склон холма, машинально замечая рассыпанные по нему группки студентов. Те, кто помладше, предпочитали компании своего пола: мальчики с мальчиками, девочки с девочками; но чем старше они становились, тем больше появлялось разнополых пар. Особенно хорошо это было заметно на старшекурсниках – сплошные влюбленные.

Он нашел глазами темную лохматую макушку Джеймса – тот как раз склонился над тем, что ему показывала Шарлотта Марлоу, пухленькая и миленькая блондинка ниже его на целую голову. Еще тогда, в середине февраля, Ремус предложил ей попросить у Джеймса помощи с домашним заданием по трансфигурации; Сириус поначалу был всеми руками “за”, но потом ему все чаще и чаще стали попадаться эти воркующие голубки, и где-то через пару недель, когда сделалось невозможно и шагу ступить без того, чтобы на них не наткнуться, его энтузиазм окончательно угас, сменившись мрачностью и хандрой.