Текст книги "Вернись и полюби меня (ЛП)"

Автор книги: laventadorn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 36 страниц)

Эванс тоже была занудой, но совершенно другого сорта. Ее занудство Сириусу не нравилось. По правде говоря, если бы Сохатый не втюрился в нее по уши в приступе какого-то идиотского безумия, Сириус уже проклял бы ее, и не раз – просто за то, что она такая назойливая, самоуверенная и, прах ее побери, постоянно действует другим на нервы. Сохатый думал – это глупость и бред, что Эванс дружит с Сопливусом; если дать ему себя накрутить – он бы так и бегал кругами по комнате и рвал из-за этого волосы. Что до Сириуса – он считал, что Эванс с Сопливусом прямо-таки два сапога пара, и про себя даже называл ее “миссис Сопливус”. Он никому об этом не обмолвился, ни словечком – даже Лунатику, потому что тот всегда делал такое неодобрительное лицо, когда слышал наезды на Снейпа… Бля, да Сириус готов был яйца свои прозакладывать – Снейп и не думал защищать Ремуса в ответ, когда слышал от своих мудацких дружков, какая погань эти оборотни, и как их всех надо собрать в кучу и перехуячить, чтобы точно подохли… О, Сириус прекрасно знал, о чем толковали между собой такие людишки…

А потом он, Сириус – он, кто должен был заботиться о Лунатике! – взял и рассказал этому ебучему гаденышу, этому дерьму с соплями, как пробраться в хижину к Ремусу. И это выплыло наружу.

Порой Сириус думал – он совершенно рехнулся… был не в себе, раз так поступил и подверг Лунатика опасности. В него тогда словно кто-то вселился… словно к нему в голову залез его ничтожный папаша и так все исказил, что Сириус взял – и сделал это. Нет, мир бы определенно стал чище, перестань его пятнать этот мелкий кусок дерьма – или любой другой Пожиратель, если уж на то пошло… но мир без Лунатика, мир, где Лунатика замучили и казнили… да без него вся вселенная стала бы неправильной.

Он осознал это только тогда, когда самое страшное едва не случилось. Жизнь – она такая.

Погода в Хогсмиде была хуевая. И, разумеется, там тоже шел дождь. Снова он – будто в мире не осталось ничего другого, только дождь, холодный, тоскливый и мрачный. Сириус чувствовал этот холод еще у Поттеров – тот напирал на окна, подбирался к теплу, что исходило от Сохатого, Чарльза, Дореи, Лунатика… Сириус так и не объяснил Джеймсу, отчего ушел из дома; сказал только, что не мог больше там оставаться, чтобы Сохатый не узнал, что это такое – когда мир становится все мрачнее и мрачнее, словно в него приходит полярная ночь. Но сам Сириус знал. И спрятал на дне своего сундука два блока “Пэлл-Мэлла” – запасся в преддверии ночей, когда бессонница приносила воспоминания о приглушенных голосах, что клубами табачного дыма расползались по его бывшему дому.

Он помог Лунатику спуститься на платформу, стараясь его поддерживать, но в то же время не сжимать пальцы слишком крепко. У Сохатого никогда так не получалось, хоть он и старался, а Хвост был еще тем неумехой: в последний раз, когда ему позволили поучаствовать, для Лунатика это закончилось переломом трех плюсневых костей – Питер уронил сундук ему на ногу. Сириус тогда влепил Хвосту знатную затрещину, а потом костерил на чем свет стоит, пока тот не разрыдался. Бедный недотепа – никакого продыху от собственного мудачества. Сириус вздохнул от одного воспоминания о той истории. Именно тогда он назначил себя ответственным за Лунатика, раз уж Сохатый и Хвост (всяческих им благ) только и могли, что щелкать хлебальником.

– Ну вот, Лунатик, – сказал Сириус, накидывая на того капюшон – волосы у Ремуса были влажные от пота, – прелестный ледяной дождичек, только для тебя, по особому заказу – я нарочно сгонял сову. Нравится?

– Как мило и заботливо с твоей стороны, Бродяга. Но в следующий раз лучше заказывай конфеты, – Лунатик явно пытался не слишком наваливаться на него при ходьбе.

– С малиновой начинкой?

– М-м-м, – протянул Лунатик, явно мечтая слопать всю шоколадную заначку.

– И голыми красотками на коробке?

– Снова зачаруешь картинку? Никто в Хогсмиде не станет продавать конфеты с малиновой начинкой в коробках “сердечком”, и чтобы на крышке были изображены мастурбирующие девушки. И это, мистер Сириус Блэк, есть непреложный факт.

Сириус расплылся в улыбке.

– Все равно я не люблю повторяться.

Он надвинул пониже собственный капюшон, защищая глаза от заебавшей мороси. В нескольких шагах впереди Хвост катил по грязи два сундука – свой и Лунатика; Джеймс управлялся с оставшимися – собственным и сундуком Сириуса. Большая часть приехавших на поезде студентов ломанулась вперед, стремясь поскорее спрятаться от мерзопакостной погоды, так что свободных карет осталось немного. И у одной из них как раз пищала и ссорилась стайка второкурсниц.

Должно быть, потому, что рядом с соседней маячил Сопливус и поддерживал нетвердо стоявшую на ногах Эванс примерно так же, как сам Сириус – Лунатика.

– Зашибись, – со вздохом пробормотал Лунатик, который явно их заметил. – Джеймс уже…

– Ага, – Сириус тоже вздохнул – и застонал, когда Джеймс зашлепал к Эванс прямо по грязи. – Какого хера сейчас… Вот хули ж он не выбрал себе девчонку, которая бы от него тащилась?

– Думаю, если бы ты смог ответить на этот вопрос, – судя по голосу, Лунатику было чуть-чуть смешно, – то разрешил бы величайшую загадку человеческой природы.

– Эванс! – Джеймс затормозил перед стоявшей у кареты парочкой – так резко, что забрызгал их грязью. – Как ты себя чувствуешь?

– В основном – что промокла насквозь, Поттер, – Сириус слышал усталость в ее голосе даже с того места, где стоял. Вылитая миссис Сопливус – вот кто она такая. Этот паскудный хам даже лыбился во весь рот, пыжась от гордости за свою стервочку.

– Прошу прощения, но мне пора, – и она повернулась к карете.

– Хочешь – поехали с нами, – предложил Сохатый – как всегда, стопроцентный гриффиндорец. Порой Сириусу хотелось, чтобы тот был гриффиндорцем не на сто процентов, а только на девяносто.

Сопливус ответил презрительно-недоуменным взглядом – словно глазам своим не поверил при виде такого дебилизма. Как же Сириус мечтал вколотить этот поганый шнобель ему в глотку – и не только потому, что был с ним в чем-то даже согласен насчет Сохатого. Почему Джеймс так перед ней распинался – перед Эванс, из-за Эванс, этой миссис Сопливус, чтоб ей пусто было?

– Я еду с Северусом, Поттер, – она к нему даже не повернулась. – И очень хочу подняться в экипаж и поскорее добраться до школы, потому что тут холод собачий. И Ремус, похоже, со мной совершенно согласен – так что, может, перестанешь нас всех задерживать?..

Эванс забралась на подножку, придерживаясь за ручку кареты. Сопливус ей помогал – будь на месте этого гада кто-то другой, Сириус назвал бы такое отношение заботливым.

Вся эта ночь была какая-то трехнутая. Ебанутая.

Снейп вскарабкался в карету следом за своей подружкой – высунулся наружу, потянувшись к дверце, мельком глянул на четверку Мародеров и расплылся в неспешной и понимающей усмешке… словно Сфинкс, который знает, что загадал слишком сложную для тебя загадку, и теперь ждет, когда сможет тобой закусить.

А затем он захлопнул дверцу прямо у них перед носом, и свадебный экипаж сопливого семейства покатил по грязи. А они остались стоять – вся их четверка, великие Мародеры, и небо ссало им на головы полузамерзшей изморосью, а мокрые и извазюканные мантии задубели от холода.

Сохатый проводил карету долгим взором – затем крутанулся на месте, выискивая глазами своего коварного лучшего друга, но Сириус, занятый Лунатиком, и не думал подходить ближе и участвовать в этом кошмаре.

– Ты должен был меня поддержать! – заявил Сохатый – наполовину умоляюще, наполовину обиженно.

– Да я с первого взгляда понял – ты и так успешно корчишь из себя осла, даже без чужой поддержки, – ткнув палочкой вперед, Сириус заставил распахнуться дверцу последней оставшейся на дороге кареты и помог Лунатику забраться внутрь, а затем попытался добавить что-нибудь сочувственное, а не на сто пятьдесят процентов черствое:

– Признай, Сохатый – ты на редкость погано выбрал момент. Мне жаль, приятель, – и это была правда, потому что по каким-то непонятным причинам Джеймс всегда расстраивался, когда Эванс в очередной раз его отшивала, – но так оно и есть. Успеешь еще – завтра разосрешься с кем хочешь.

Он хлопнул Сохатого по спине, но тому явно не полегчало. Твою ж мать… Ну точно миссис Сопливус, чтоб ее…

– А может, уже на пиру, – предположил Хвост – само усердие. – Ой… то есть она сядет за наш стол, а Сопливус к остальным слизеринцам – я в этом смысле, Сохатый.

– Что за радость нас ждет, – сказал Сириус, заставив все четыре сундука взмыть на крышу кареты и привязаться к ней веревками.

Сохатый недовольно фыркнул – слова друзей его явно не успокоили, но он из-за нее всегда себя так вел. Пожалуй что с возрастом это у него даже прогрессировало.

Сириус пристроился на потрепанном сиденье рядом с Лунатиком – тот дрожал, тяжело откинувшись на подушки – и подобрал с пола чей-то старый шнурок от ботинок. Превратив его в пушистый красный шарф, Сириус обмотал им шею бедному старине Лунатику и подоткнул концы под мантию. Ремус разлепил веки и улыбнулся – совсем чуть-чуть, но и этого уже было довольно.

***

Карета тронулась с места. Северус смаковал то выражение на лице Поттера – воспоминание о нем еще долго будет греть его душу… очень, очень долго. Эта беспомощная ярость, эта недоуменная оторопь – то немногое, что останется с ним даже тогда, когда Лили снова достанется Мародерам и втянется в их компанию. О, она бы открутила Северусу голову, если б знала, что он думает о ней в терминах принадлежности кому-то, и этим выблевкам в том числе – но они там все в каком-то смысле принадлежали друг другу, были частями единого целого под названием “свои”.

Северус великолепно умел отличать, кто в компании и впрямь свой, а кто так – снаружи в окошко заглядывает.

Ему никак не удавалось понять, отчего Лили так вела себя с Поттером – что тогда, в поезде, что сейчас, на дороге. Возможно, она пыталась имитировать то отвращение, которое всячески ему демонстрировала на том этапе их биографии. А может, не знала, как разговаривать с шестнадцатилетним предшественником своего мужа. Херово же ей, должно быть – еще две недели назад она была замужем за мужчиной, в которого со временем превратится этот отморозок, строящий из себя пуп земли… а оставшаяся троица наглых пизденышей, как подозревал Северус, прилагалась к нему в комплекте. Пустишь в свою жизнь одного – готовь место для всех четверых; как-то так, наверное, это должно было выглядеть.

Что делало предательство Петтигрю особенно мучительным.

Северус опустил взгляд на прильнувшую к нему Лили. Как только он закрыл дверцу и опустился на сиденье, она обхватила его за талию, спрятала лицо у него на груди и прошептала:

– Обними меня, ладно?

Северус послушался, сам не зная, счастлив он или несчастен. Нет, все-таки несчастен – Лили лишь искала у него утешения, поскольку ей пришлось унизить мужа и лицом к лицу столкнуться с тем, кто в будущем ее предаст.

Очень скоро эта догадка подтвердилась.

– Просто ужас какой-то, – пробормотала она сквозь зубы; Северус было решил, что от огорчения или злости – но нет, Лили била мелкая дрожь, и зубы она сжимала, чтобы они не лязгали.

Он всерьез забеспокоился. В карете, конечно, было холодно, но не до такой же степени. Да и особой мерзлявостью Лили никогда не отличалась. Северус погладил ее по спине, провел ладонью по плечам, гадая, поможет это или нет. Помогло – она расслабилась и даже стала меньше дрожать… но потом он прикоснулся к ее шее, и кожа оказалась теплой. Лили, однако, все еще мерзла – зубы выбивали дробь, а когда он замер, перестав ее поглаживать – проворчала что-то невразумительно-неодобрительное.

Надежда окончательно развеялась, а ее место заняло нехорошее предчувствие. Этот озноб вызван не холодом, а эндогенными причинами.

Иными словами, это проклятие.

И светлые проклятия подобным образом не действовали.

– Все будет хорошо, – негромко пообещал он; уставился в окно, но не видел за ним почти ничего. На дороге в Хогвартс было темно; только неровный свет каретных фонарей бликами ложился на деревья, выхватывая кусочки из окружающего мрака.

– Я знаю, – согласилась она полусонно. – Просто устала… но ты тут… останешься… и все… – а затем снова соскользнула в дрему. Ключицу обдало дыханием, прерывистым и неглубоким; похоже, Лили впала в беспамятство.

Северус нахмурился, глядя в темноту. Хорошо, что он сообразил отправить мадам Помфри записку с совой какой-то третьекурсницы… вряд ли, однако, в Хогвартсе кто-то разбирается в темных проклятиях и снимающих их лечебных заговорах лучше, чем он сам. Разве что директор… хотя не исключено, что в этом вопросе Северус обогнал бы и его. Да, Дамблдор был непревзойденным специалистом в теории магии – подобными познаниями сам он похвастать не мог; однако в том, что касалось конкретных темных заклинаний, как атакующих, так и исцеляющих – тут Северус пожалуй что знал даже больше.

Но это если презюмировать, что Дамблдор не желал применять Темные искусства на практике. В чем он уже не был так уверен – вспомнить хотя бы Контрапассо…

Северус знал, что смог бы вылечить Лили, если бы сумел поставить правильный диагноз. В этом-то и заключалась проблема – о каком проклятии идет речь, было неясно. И с этой задачей Дамблдор, скорее всего, справится лучше. Пусть он и не изучал Темные искусства так, как его бывший студент – с лихорадочным упоением в молодости и спокойным уважением в зрелые годы – но директор прожил на свете намного дольше и гораздо больше повидал; Северус же интересовался в основном тем, как накладывать темные проклятия и как избавиться от того, что могло навредить ему и его ближайшему окружению. На такой ранней стадии многие заклинания действовали сходным образом; похоже, придется подождать, пока то, что наложили на Лили, не проявит специфические для него симптомы…

Но в случае с Темными искусствами, когда проклятие показывало свое истинное лицо, обычно бывало уже поздно.

Чем дольше он на эту тему размышлял – тем больше убеждался в том, что Лили, скорее всего, придется показать Дамблдору. Северус не испытывал ни малейшего желания это делать, однако ее здоровье и благополучие были приоритетны. Хотя в то время они формально и враждовали – директор считался негласным лидером светлой стороны, а Северус примкнул к будущим убийцам-фанатикам – у Дамблдора более чем хватило бы проницательности, чтобы заметить столь разительные перемены в поведении своего студента. Директор не только владел ментальными искусствами – он был умен, дальновиден и наблюдал за учащимися десять месяцев из каждых двенадцати. Если даже Люпин заметил, что что-то не в порядке… а какое лицо сделалось у Блэка, когда Северус улыбнулся, закрывая дверцу кареты…

Похоже, он не мог не рисоваться перед этими выпердышами. Слишком велико было искушение. И будь он даже в силах притвориться собой-семнадцатилетним – все равно не стал бы этого делать. Подростки были ему омерзительны, и его собственная юная версия исключения не составляла; вести себя подобным образом он попросту не хотел.

Карета мягко затормозила. Снаружи, за ее тонкими стенками, хлопали дверцы, барабанили дождевые капли, бушевали вопящие студенты и, судя по звукам, опять распоясавшийся Пивз. Северус утешал себя мыслью, что поведение мелких засранцев теперь не его забота, и призывать их к порядку он более не обязан… это было настолько безнадежное занятие, что ему не добавляла привлекательности даже возможность как следует запугать поганцев.

Он попытался вывести Лили из экипажа – та порывалась что-то сделать сама, но поскользнулась на раскладной подножке и так и грохнулась бы на землю, не стой Северус совсем рядом. Она осела к нему в объятия, словно мешок.

Нахуй сундуки. Он подхватил ее на руки и понес вверх по лестнице, что было далеко не так просто, как казалось: студенты, взбудораженные подначками Пивза, так и сновали вокруг, а предательские ступеньки изобиловали лужами – как уже подмерзшими, так и еще не успевшими это сделать; кое-где лед был залит водой. Одно хорошо – что в семнадцать Северус уже начал вытягиваться и возвышался над этими мельтешащими паршивцами.

– Что ты делаешь? – слабым голосом спросила Лили; голова ее безвольно клонилась к нему на грудь.

– Не отвлекай меня, – сухо предупредил он, обходя стороной каких-то резвящихся четверокурсников, – если дорожишь нашими шеями. Куда прете, кретины! – гаркнул Северус на мальчишек – те обернулись, заслышав его голос, и едва не посшибали друг друга, торопясь перед ним расступиться.

В ботинки хлынула холодная струя – поток несся по промоине, проточенной в ступеньках дождевой водой из водостока-гаргульи. Судя по звукам, в толпу затесался Пивз – носился невысоко над землей, развязывая шнурки на ботинках.

– Стеббинс! – рявкнул откуда-то с самого верха на редкость знакомый голос. – Если вы немедленно не прекратите, то получите месяц отработок!.. Ну же, мисс Дэвис – это просто вода, от нее не тают… Пивз! Я все видела!

Ответ полтергейста потерялся в общем гаме, но Северус мог поручиться, что тот был выдержан в духе его речи перед Мародерами.

Один пронзительный взгляд – и крошечный первокурсник поспешил убраться с дороги. Оставалась последняя ступенька. Минерва повернулась – совпадение, должно быть – и опешила, явно не ожидая увидеть Северуса так близко.

– Мистер Снейп, что вы… мисс Эванс?

– Я отправлял сову мадам Помфри, – сказал Северус отрывисто. – Она ее получила?

Минерва не сводила с него глаз, но голос ее звучал как обычно.

– Поскольку я не мадам Помфри, вам, мистер Снейп, придется спросить у нее, – она указала на распахнутые позади двери. – Отправляйтесь в больничное крыло – если встречусь с мадам Помфри, передам ей, что вы там.

– Спасибо, – поблагодарил Северус – это опять вышло слишком резко – и добавил, чувствуя себя не в своей тарелке: – Профессор.

А затем он поспешил удалиться, пока не успел еще что-нибудь натворить – у Минервы было более чем странное выражение лица. Тьфу… как же он себя вел на шестом курсе? И стоило ли ее благодарить? Кажется, нет, хотя в точности Северус не помнил… Наверное, она могла бы зашить ему распоротый живот, и он бы только усмехнулся – декан Гриффиндора, как-никак, да и трансфигурацию он на дух не переносил, не говоря уж о том, что как раз в то время зарождалась вся эта пожирательская гнусь…

Блядистика – хуй поймешь.

Из распахнутых дверей Большого зала лилась какофония звуков, тепла и света; Северус миновал его и ступил на парадную лестницу. Над головой нависал следующий лестничный пролет, поскрипывали неспешно движущиеся камни. Вес Лили оттягивал руки; если б не это – он бы остановился, вгляделся в каждое окно с еще целыми стеклами, вслушался в перешептывание портретов – даже в пронзительные вопли неугомонных детишек, потому что все это было частью Хогвартса – того Хогвартса, что после гибели Альбуса сохранился только в памяти и не мог быть воссоздан наяву. Его залы попирали Пожиратели, а сердце Северуса – Темный Лорд, уничтожая все, до чего мог дотянуться.

– Поздравляю, – прошептала Лили.

На какое-то безумное мгновение ему померещилось – она поздравляет его со вновь обретенным Хогвартсом, но это, конечно же, была ерунда. Он опустил взгляд – Лили улыбалась, повернув к нему лицо. Кожа ее казалась прозрачной.

– С тем, что сообразил обратиться к ней “профессор”, – все таким же шепотом пояснила она. Ее ладонь покоилась у него на груди – он не знал, бьется ли еще его сердце. – А не “Минерва”.

– До идеала мне еще расти и расти, – ответил Северус и начал неспешно взбираться со своей ношей по ступенькам.

Комментарий к Глава 13

*Инсайд – инсайт: в оригинале игра слов была, конечно, другая (прим. перев.).

========== Глава 14 ==========

– Бродяга… – позвал Ремус: Сириус почему-то свернул к парадной лестнице, и Большой зал они миновали. – Большой зал был по левому борту и вот-вот скроется за кормой.

– Мы туда не пойдем, – Сириус откинул со лба мокрые волосы, чтобы не лезли в глаза. – Нам в больничное крыло – не то ты клюнешь носом прямо в мою тарелку с тыквой. Мадам Помфри заставит тебя наглотаться вонючих зелий, а потом уложит в уютную постельку и накормит ужином – как тебе планчик, уже ссышь кипятком от восторга?

– Я бы скорее сказал, что звучит неплохо, – на самом деле Ремусу сейчас вовсе не улыбалось подниматься по этим ступенькам, он и так напрягал всю свою волю, только чтобы не свалиться на полпути к гриффиндорскому столу. – Но Бродяга…

– Чутье мне подсказывает, что ты не согласен, – Сириус остановился помахать рукой Джеймсу и Питеру – точнее, только Питеру, поскольку Джеймс уже не замечал ничего вокруг и целеустремленно мчался в Большой зал. Или вернее было бы сказать “Лили-устремленно”? – И то же природное чутье на дерьмо сообщает, что возразить тебе нечего.

И с этими словами он взвалил Ремуса на закорки.

– Залезай – Скоростной Бродяга к твоим услугам. О-ох… только кондуктора не задуши, Лунатик…

– Извини, – Ремус ослабил хватку – он судорожно вцепился в Сириуса, как только почувствовал под ногами пустоту. – Урок кондуктору – пусть в следующий раз не хватает пассажиров без спросу.

– Сначала в ухо тебе рявкну, пойдет? – он подтянул повыше ногу своего пассажира, попытался нащупать другую – и пошатнулся. – А где вторая нога? Было ж две, точно помню!

Ремус прыснул, пытаясь не свалиться, не придушить Сириуса и не навернуться с лестницы вместе с ним.

– Можно наколдовать носилки – ты в курсе? Это я так, в порядке идеи.

– Тоска зеленая, – в голосе Сириуса слышались нотки отвращения. – Ни одни дурацкие и скучные носилки не домчат тебя до больничного крыла с таким шиком, как Скоростной Бродяга.

– На ум приходит миллион других способов, – сказал Ремус, когда они кое-как одолели первый пролет. – Смотрите не убейтесь вместе с пассажиром, господин кондуктор.

– Хотел бы я знать, Лунатик, как тебе это удается… на вид – словно из прутьев, а весишь – как жидкий цемент.

– Врожденный талант.

Но Сириус так его и не отпустил, даже когда они добрались до больничного крыла. Все так же на закорках он доволок свой груз до самой двери и даже протащил сквозь нее. Ремус беспомощно смеялся и никак не мог остановиться – пока не заметил в лазарете знакомое носатое лицо; черные глаза смотрели изумленно и брезгливо.

Бродяга остолбенел, вцепившись в своего пассажира; Ремус грудью почувствовал, как у Сириуса напряглись плечи – точно превратились в железную балку.

Снейп сидел по левую сторону от мятно-зеленой занавески с заглушающими чарами. Ноги скрещены в лодыжках, локти – на подлокотниках, пальцы сложены домиком. Слишком… нарочитая поза – чего-то в этом роде ждешь не от подростка, а от человека постарше. Было в этом что-то такое… очень странное – то ли в самой сцене, то ли все-таки в Снейпе… Ремус даже не мог объяснить – просто знал, что его ожидания в чем-то не оправдались, и все.

Хотя он и не поверил в теорию Питера о темной магии – а он не поверил, и сам не знал, почему; просто она отчего-то резала слух – но Снейп и впрямь стал слегка другим; это было что-то неуловимое и необъяснимое, почти столь же странное, как Лили, которая снова с ним сблизилась – и даже больше, чем раньше…

Но Ремус прекрасно знал, какая это пытка – держаться вдали, когда кем-то по-настоящему дорожишь. Даже если злишься на этого человека и хочешь видеть, как ему больно; даже если хочешь сам причинить ему боль. Рано или поздно приходится выбирать, что для тебя мучительнее: простить или не прощать.

Сириус разжал пальцы, и Ремус, как по горке, съехал по его спине на пол. Выпрямился, опираясь на Бродягу, и как можно незаметнее заглянул ему в лицо. Знакомый жесткий прищур вернулся снова, и Ремусу это не понравилось – он терпеть не мог, когда у Сириуса появлялся этот взгляд. Хотя обычно тот на Снейпа так не смотрел… считал, что их с Джеймсом выходки ничего не значат – они просто прикалываются над ним, точно так же, как и над всеми остальными… Вот только это были отнюдь не их обычные приколы.

В общем, когда Сириус смотрел на кого-то с таким выражением – Ремуса мутило. Оно означало, что кому-то сейчас придется плохо – и обычно не тому, в кого метил Бродяга. В прошлый раз пострадали многие из тех, кто был сейчас в комнате.

Ремус испуганно покосился на Снейпа – тот устроился поудобнее на своем стуле в противоположном углу лазарета и снова сложил пальцы домиком. В этот момент из-за заглушающей занавески появилась мадам Помфри – любопытство на ее лице быстро сменилось пониманием, а затем тревогой.

– Мистер Люпин, – она вздохнула, покачав головой, и с готовностью шагнула вперед. – Так и думала, что вы сегодня заглянете.

Она махнула палочкой в сторону кровати на другом конце комнаты – так далеко от Снейпа, как только возможно – и невербальным заклинанием заставила свернуться лежащие на ней одеяла. На память мадам Помфри не жаловалась.

Ремус улыбнулся – так, словно в лазарете не было никакого Снейпа, никто не вслушивался в каждое слово, и рука Сириуса под пальцами не казалась железной.

– Как я соскучился по вашим нотациям. Когда их читает кто-то еще – это совсем не то.

Он ущипнул Бродягу за руку сквозь плотную мантию. В ответ тот подтолкнул Ремуса в сторону кровати, но смотрел при этом только на Снейпа; не отвел взгляд даже тогда, когда Ремус затащил его за заглушающие занавески – мадам Помфри как раз их задергивала.

– Что здесь делает Сопливус? – спросил Сириус отрывисто, как только она с этим покончила.

– Может, стоит спросить у самого мистера Снейпа? – мадам Помфри приподняла брови и, осторожно придерживая Ремуса за плечо, помогла улечься на постель – под спиной у него возникла воздушная подушка, которая развеялась, когда он опустился на матрас.

Сириус не ответил – только уставился на медсестру все с тем же хищным прищуром.

– Не хотите? – сказала она. – Тогда, возможно, это вас не касается – всего лишь профессиональное мнение, ничего личного, – и взмахнула над Ремусом волшебной палочкой, выписывая затейливую сеть восьмерок.

В воздухе замерцали линии, по которым можно было отслеживать его жизненные показатели. Он уставился на них с вежливым безразличием и пытался представить, с чем бы таким эту картину сравнить, но в голову лезла только инвентарная опись болячек.

– Милостивая Ровена… – мадам Помфри нахмурилась. – Мистер Люпин, что вы вчера с собой сотворили?

– Ничего такого, – слабым голосом сказал он. – Иногда оно просто… тяжело проходит.

– Да, – немного помолчав, согласилась она. Потрогала его лоб, словно проверяла температуру, хотя диагностические заклинания показали бы, будь у него жар. Ремус на секундочку закрыл глаза, мечтая, чтобы на месте школьной медсестры оказалась его мать. Но магглов в Хогвартс не пускали – они плохо переносили разлитую в воздухе магию. И только раз, когда Ремус учился на втором курсе, и очередное полнолуние прошло особенно тяжело, Дамблдор разрешил ей прийти, нарушив этот запрет впервые за все время своего директорства. Мать пришлось уводить силой – у нее пошла кровь из ушей; тогда она дала Дамблдору пощечину и твердо заявила, что никто не смеет разлучать ее с сыном. Жуткое воспоминание, даже несмотря на то, что для Ремуса все его превращения сливались в одно – нескончаемая вереница, которая тянулась, сколько он себя помнил.

– Отдохните как следует, – мадам Помфри ловко и заботливо подоткнула ему одеяло. – Не лучшее начало для нового года, но после ужина и крепкого сна вы пойдете на поправку. Мистер Блэк – вы останетесь с мистером Люпином, – добавила она; Ремус – он так и не открыл глаза – невольно представил себе волшебную палочку, сурово указующую на Сириуса. – Только не шумите – иначе мигом отсюда вылетите.

– Если Сопливус не сунет сюда свой лоснящийся шнобель, – произнес Сириус. – Не то я за себя не ручаюсь.

Мадам Помфри не удостоила его ответом и вместо того сказала:

– Ремус, дорогой мой, это для вас, – и махнула в сторону подноса, заставленного разноцветными зельями, когда Ремус разлепил глаза. А затем она ушла – скрылась за звуконепроницаемой занавеской; экран был таким мощным, что ее присутствия больше не выдавал ни единый звук.

В зельеварении Ремус ничего не смыслил – не смог даже получить на экзамене “выше ожидаемого”, чтобы взять этот предмет на старших курсах, но эти зелья он знал, пожалуй, даже лучше, чем Слагхорн. То кобальтово-синее, что словно мерцало изнутри – это болеутоляющее. Вон то, ярко-коричневое – мышечный релаксант. А это, опалесцирующее и сероватое – мощное снотворное; его магия заключалась только в том, что оно позволяло крепко уснуть и проспать ровно десять часов. Но сон исцелял уже сам по себе, и после каждого полнолуния Ремусу хотелось только одного – спать.

Сириус не предлагал ему выпить лекарства – просто по очереди изучал флакончики, склонившись над Ремусом, чтобы дотянуться до зелий. С ними любая пища на вкус становилась как корни травы, сдобренные крылышками насекомых, поэтому Ремус всегда принимал их после еды, даже анальгетик. Сириус это помнил.

– Ну как? – спросил Ремус, когда Бродяга поставил снотворное на место, звякнув стеклом. – Углядел там что-нибудь ценное?

– Тебе виднее – ты в них лучше меня разбираешься. И не потому, что пьешь их каждый месяц, – уточнил он. – Не знаю, отчего у тебя такие проблемы с зельеварением – ты же по одному блеску можешь сказать, какой силы болеутоляющее, – во взгляде Сириуса мелькнула досадливая симпатия. Так было всегда, когда Ремус начинал приставать к нему с нравоучениями – из-за сигарет ли, из-за несделанного ли домашнего задания или из-за тех первокурсников, что заняли лучшие кресла у камина, когда Ремус хотел позаниматься, и за это Сириус наложил на них заклятье, от которого пальцы приклеивались к носу.

– Зелья еще скучнее уроков Биннса. Эти я изучил лишь потому, что они постоянно маячат перед глазами.

– Как скажешь, Лунатик, – согласился Сириус, возводя глаза к небу. – Убеждай себя, сколько влезет. Все равно ты скромничаешь.

– Не все же отличаются твоим непрошибаемым апломбом, – как можно серьезнее ответствовал Ремус.

– Зануда, – сказал Бродяга, но словам его недоставало убедительности; к тому же он опять улыбнулся краешком рта – как тогда, в поезде. – Повезло тебе, что ты такой дохлый, а не то б я расчувствовался, как девчонка, и полез обниматься.

Занавески зашелестели и раздвинулись – это вернулась мадам Помфри. Перед собой она несла поднос с рационом больного оборотня: мясо – отбивная – и немного бульона. На соседней тарелке была курица с картошкой – Ремус решил, что это для Сириуса.

– Сомневаюсь, что иначе вы бы оставили этот лазарет в покое, – произнесла медсестра, ставя поднос Ремусу на колени. – А у меня, мистер Блэк, есть и другие пациенты, которым тоже нужен отдых – как и мистеру Люпину.