Текст книги "Вернись и полюби меня (ЛП)"

Автор книги: laventadorn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 36 страниц)

Если Северус преподавал в Хогвартсе зельеварение, значит, он был учителем Гарри… все то время, пока Гарри учился в Хогвартсе. Сев знает Гарри и сможет рассказать, каким он вырос, с кем дружит, чем увлекается и что у него хорошо получается – все те бесчисленные мелочи, которых она не знала и думала, что никогда уже не узнает.

Она так чудовищно боялась – от жути ей казалось, что сердце уже никогда не начнет биться спокойно – и все ее страхи сбылись. Кроме одного. Гарри все-таки выжил. Вот только она этого уже не увидела.

Лили несколько раз глубоко вздохнула – хватит, надо успокоиться и перестать дрожать. Сегодня она встретится с Севом, и он ей расскажет о Гарри.

С головой уйдя в мысли о том, как бы сегодня улизнуть от родных, она не обращала внимания, что на себя надевает. Только уловив собственное отражение в недрах зеркала на дверце шкафа, Лили обнаружила, что ухитрилась напялить кошмарный оранжевый кардиган к юбке в красную и коричневую полоску.

– Дурновкусие так и хлещет, – пробормотала она, стягивая с себя эти тряпки.

В итоге в честь Рождества она остановилась на зеленом джемпере. Мама всегда пыталась ее убедить почаще носить зеленое – этот цвет подчеркивал ее глаза, и друзья Лили впадали в экстаз всякий раз, как видели на ней этот изумрудный оттенок. “Мальчики будут сходить по тебе с ума!” – повторяли они, явно завидуя, и Лили едва удавалось подавить раздраженное рычание: можно подумать, что сводить мальчиков с ума для нее предел мечтаний! Едва ли кто-нибудь из девочек в Хогвартсе понимал, что такое феминистское движение, а уж о мальчиках и говорить было нечего.

С кухни доносился мамин голос; там гремели кастрюли и плескалась вода. Спустившись по лестнице, Лили прошла на кухню кружным путем, через столовую. Мама гладила парадную скатерть, Петунья готовила. Вокруг обеих клубился пар – от утюга и стоящей на плите кастрюли соответственно; Петунья как раз опускала в кипящую воду лук-шалот.

– С Рождеством, милая, – сказала мама, отвернувшись от скатерти, чтобы чмокнуть Лили, не прекращая глажки. Как же хорошо, что ведьмам этому учиться не обязательно…

– Мне помощь не нужна, – отрывисто сказала Петунья, глядя на сестру настороженно, будто подозревая, что та сейчас влезет и начнет дирижировать ее идеальной симфонией.

Чего у нее не отнять, того не отнять: готовила Петунья изумительно, особенно для того, кто есть все это не слишком любил. По мнению Сева, она так пыталась восторжествовать над сестрой – стать идеальным обычным человеком, раз уж в ведьму превратиться не в силах. В свое время они из-за этого поссорились – Лили не любила, когда Сев насмехался над ее сестрой, точно так же, как и когда ее сестра насмехалась над Севом. Но сейчас она не могла не отметить, что в чем-то он прав. Дом у Петуньи сверкал первозданной чистотой, словно глыба льда. Даже мама с ее двадцатилетним стажем домохозяйки не могла добиться такой стерильности и безукоризненного порядка. Разумеется, на безупречность мама не замахивалась, но все равно приходила в восторг, когда старшая дочь показывала ей салфетки, сложенные в форме лебедей.

– В тебе я и не сомневалась, – ответила Лили, мило улыбнувшись. – Я пришла узнать, не нужна ли помощь маме.

– Если бы ты могла начистить столовое серебро – это было бы прекрасно.

Петунья нахмурилась – она бы явно предложила начистить серебро сама, только чтобы блеснуть собственными хозяйственными талантами и отсутствием таковых у сестры, но прекрасно понимала – как, впрочем, и Лили – что успеть все сразу просто не в состоянии. Так что Лили вытряхнула из ящика столовые приборы, достала пахучую полировочную пасту и села за стол, принимаясь за работу – кажется, от всех этих паров у нее начинала кружиться голова.

Ей было надо встретиться с Северусом. Он же пошел вчера домой, верно? Хотя если ему и впрямь тридцать восемь, то совершенно ясно, отчего его не тянет в это кошмарное местечко – ой нет, тут и так все ясно, сколько бы лет ему ни было. Но куда ему еще деваться? Ох, она ж ведь так и не спросила, где он провел прошлую ночь – хорошенький из нее друг детства, ничего не скажешь…

Вряд ли мама обрадуется, если Лили тайком удерет к мальчику, которого ее семья терпеть не может, так что придется остаться как минимум до обеда. Потом мама и Петунья усядутся перед телевизором и будут пить кофе с капелькой “Бейлиса”; они всегда смотрели одну и ту же запись – повтор сюиты из “Щелкунчика” в исполнении Лондонского симфонического оркестра. Если на этот раз распорядок не изменится и останется таким же, как и в прошлом году, когда Петунья захватила власть на кухне, устроив Великий государственный переворот, то Лили удастся улизнуть к Севу где-то в районе четырех. А ее сестра поддерживала неизменность распорядка еще рьяней, чем наводила чистоту.

– Мам, так хорошо? – спросила Лили, показывая три начищенных вилки, три ножа и три чайных ложки.

– По мне так просто великолепно.

– Не забудь еще столовые ложки, – напомнила Петунья от плиты. – И лопаточку для торта, парадную поварешку и вилки для салата.

– А может, мы и так обойдемся? – спросила мама.

– Сегодня же Рождество, мамуля!

– Я все сделаю, – Лили повернулась к горке с фарфором, оказавшись спиной к матери и сестре, и возвела глаза к небу.

– И еще рождественский фарфор, Лили, – добавила Петунья с ноткой триумфа в голосе. – Ты наверняка захочешь его помыть.

– Ну разумеется, – согласилась она елейным голоском. Петунья помешивала соус, практически сияя от удовольствия.

Так что Лили начистила столовые приборы, помыла посуду и расстелила скатерть – вернее, попыталась это сделать, потому что прямо у локтя вдруг возникла Петунья и отстранила ее от стола со словами:

– Лили, как же ты замуж собираешься выходить? Я даже из кухни вижу, что у тебя тут сплошные складки!

Лили еле проглотила так и просившийся на язык ответ – вот уж на что Джеймсу было в высшей степени наплевать, так это на ее таланты накрывать на стол. И с еще большим трудом проглотила вопрос, каким чудом сестре удалось так идеально выровнять скатерть.

Мама проскользнула к сушилке, собираясь протереть фарфор; Петунья буквально выхватила посуду у нее из рук.

– Нет, мамуля, – запротестовала она, – отдыхай, сегодня будем хозяйничать мы с Лили. Мы же уже почти взрослые женщины.

– Ну да, совсем взрослые – одной шестнадцать, другой восемнадцать, – улыбнулась мама, целуя в щеку старшую дочь, но взгляд ее затуманился.

Сервировка обеда в исполнении Петуньи была достойна приема у герцогини. Она усадила маму во главе стола и отдавала Лили распоряжения, куда лучше поставить то или иное блюдо, но недовольно поджимала губы и поправляла каждую тарелку, как только та оказывалась на столе. От чудесных запахов – жареный цыпленок с подливкой, чесноком и петрушкой – у Лили потекли слюнки; не дожидаясь, пока Петунья прочитает молитву, она воткнула ложку в блюдо с картофелем и заработала от сестры убийственный взгляд.

– Петунья, кажется, ты перестаралась, – мамины глаза искрились от смеха. – Лили оказалась совершенно не в силах устоять.

– Пожалуйста, поторопись, – простонала Лили.

Разумеется, сестра поняла “поторопись” как “делай как можно медленнее” и затянула длиннющую молитву. Лили не могла мысленно не отметить, насколько же это действо отличалось от Рождества с Джеймсом и ребятами – разумеется, они всегда приглашали Сириуса, Ремуса и Питера, и те всегда приходили. Джеймс и Сириус запускали разные экстравагантные хлопушки и рождественские фейерверки из “Зонко”, и что-то неизбежно загоралось, но Лили или Ремус – а чаще оба сразу, поскольку пожар обычно начинался сразу в нескольких местах – заливали пламя холодной водой. Рождественский обед, как правило, варьировался от крайне экзотичного до полнейшей дикости – в зависимости от того, что именно на сей раз откопали в тайских, марокканских или камбоджийских ресторанчиках Сириус с Ремусом. Потом Ремус играл на пианино рождественские гимны – первую пару гимнов пели серьезно, но Сириус и Джеймс всегда сводили их к игре в слова – конечно же, неприличные.

По телу снова расползлась ледяная дрожь – чтобы унять ее, пришлось отпить глоток воды. О Боже, как же она хотела увидеться с Джеймсом. Если бы только это было возможно…

Стоп… но это ведь возможно, верно? Есть же поезда. На мгновение Лили была ошеломлена – отчего эта мысль не пришла ей в голову раньше? Здесь и сейчас Джеймс не умер, он был жив, и она знала, где дом его родителей. Его можно найти, повидаться с ним, услышать его голос, прикоснуться к нему…

– Лили? – тихо спросила мама. – Что с тобой, дорогая?

Она подавила рвущийся из горла крик. Какое же у жизни извращенное чувство юмора – самые сокровенные мечты сбываются и оборачиваются кошмарами. Лили вернулась домой, к любящей маме, и может снова увидеть своего еще не погибшего мужа, и тут Сев, не ставший Пожирателем Смерти – и надо лгать, все время лгать и притворяться, скрываться от всех, кроме одного-единственного человека – при том, что за дружбу с ним ее наверняка заклюют…

Не слишком уверенно она попыталась изобразить улыбку. Прищурившись, Петунья зорко следила за ней со своего конца роскошного стола, а у матери закаменело лицо – значит, получилось неубедительно.

– Со мной? Ничего. У меня самое что ни на есть рождественское настроение.

Петунья невозмутимо отрезала кусочек цыпленка.

– Наверняка виноват этот мальчишка, Снейп, – фыркнула она безразлично. – Полагаю, он снова совершил что-то ужасное – как всегда, впрочем; про него это всякий скажет.

– Петунья, – сказала мама – пока что еще тихо.

Лили так крепко сжала вилку и нож, что от напряжения у нее затряслись руки.

– Вообще-то Северус ничего такого не сделал и вел себя замечательно, – прошипела она, стиснув зубы до скрежета. – Так что если ты от него отвяжешься и закроешь наконец свою пасть, я буду тебе бесконечно признательна!

– Лили! – произнесла мама, останавливая перепалку. Петунья ничего не сказала – лишь молча раздувала ноздри; на ее скулах вспыхнули пятна. – Вы обе – немедленно прекратите. Лили, не смей разговаривать с сестрой в подобном тоне. Петунья, Лили имеет точно такое же право на личную жизнь, как ты и я. Все, тема закрыта. В Рождество надо обсуждать что-то более приятное.

– Да, мама, – сказала Лили одновременно с Петуньиным слащавым: – Конечно, мамулечка.

В столовой воцарилась тишина, нарушаемая только звяканьем приборов.

***

Северус счел, что лучше всего остаться в ночлежке до обеда, а затем вернуться домой за всякими роскошествами вроде душа и чистой одежды. Все равно еды дома будет немного: мать почитала ненужным тратиться на подобные излишества. Так что лучше всего было съесть, что дадут, и заодно немного посмотреть по телевизору “Скрудж” с Альбертом Финни. Северус задумался, кем из троих он себя скорее чувствовал – Святочным Духом Прошлых Лет, Духом Нынешних Святок или же Духом Будущих Святок.

Часа в два пополудни он покинул приют и направился домой. Небо казалось особенно угрюмым; низко нависали серые рваные облака. По пути от церкви до Спиннерс-Энд ему встретилась лишь пара машин, еле ползущих по скользкой дороге. Он дошел до своего квартала; улица казалась пустынной, но стены домов дрожали от громких разговоров и низкопробных святочных увеселений их обитателей. Особенно усердствовали в четвертом доме от конца: там явно назревал рождественский дебош этак персон на двенадцать.

Он вытащил из бумажника глубоко запрятанный ключ от дома, вставил его в замочную скважину черного хода и слегка удивился, когда его не отшвырнуло сработавшими защитными чарами через весь заросший сорняками задний двор.

В доме было все как всегда – холодно, темно и мрачно, но необычайно тихо. Значит, отец куда-то ушел; Северус припомнил, что тот обычно встречал Рождество, напиваясь у кого-нибудь из приятелей. Каждый год кто-то из них уговаривал жену пожалеть бедного Тобиаса, чья чокнутая бессердечная супруга никогда не готовила мужу нормальный рождественский обед. Вместо того она только издевательски интересовалась, отчего он так редко пьет виски вместо воды.

Лестница на второй этаж располагалась в противоположном конце холла; не успел Северус до нее дойти, как дверь в гостиную отворилась, и на пороге появилась мать.

– Так и думала, что это ты, – она не выглядела ни обрадованной, ни раздраженной; на кончике носа у нее были очки для чтения.

– Потому что я не рухнул на пороге, воняя перегаром? – спросил Северус.

Она приподняла бровь, будто пытаясь сказать, что он и сам должен знать ответ на такой элементарный вопрос.

– Естественно.

Северус хотел скрыться в своей комнате, но не желал скандала, который бы несомненно последовал, если бы он просто ушел. Он еще не забыл, что в отношении его дражайшей родительницы лучшей стратегией было переждать ее молчание.

– Где бы ты ни был – тебя там покормили? – спросила она наконец таким тоном, как будто ей это было вовсе неинтересно.

– Да, – односложно ответил он.

– Я полагала, что ты, должно быть, помирился с той девчонкой, но вчера она явилась сюда и искала тебя.

– Да, она мне рассказала.

Мать долго и пристально смотрела на него. В холле стоял полумрак, и Северус не мог решить, был этот взгляд оценивающим или всего лишь задумчивым. Когда она все же заговорила, голос ее прозвучал мягко и неожиданно серьезно.

– Осторожнее, Северус.

С этими словами она вернулась обратно в гостиную. Кресло заскрипело под ее весом; потом зашелестели переворачиваемые страницы. Он еще немного постоял в холле, в полном недоумении сразу по полудюжине причин, а потом медленно вскарабкался по лестнице на второй этаж.

Воздух в его комнате был сухим и затхлым. Северус брезгливо просмотрел вещи в шкафу, пытаясь выбрать что-нибудь не столь ужасное, но лучшим предметом его гардероба оказался тот кобальтово-синий свитер, который Лили подарила ему к теперь уже прошлому Рождеству. При виде этой вещи Северуса переполнило странное горестное чувство – возможно, потому, что он так его и не износил, и в девяносто восьмом тот все еще лежал – будет лежать? – в директорском кабинете, надежно запрятанный на самое дно его сундука. Он почти никогда его не надевал – отчасти потому, что очень скоро вырос, и рукава ему стали коротки, отчасти потому, что хотел его сохранить – как, впрочем, и все, что когда-либо получал от Лили.

В тесной ванной он прикоснулся к крану волшебной палочкой, согревая воду, и принял душ, воспользовавшись самым ядреным своим шампунем со специальным зельем в составе – на случай, если подцепил в ночлежке вшей или других паразитов. Вычищая грязь из-под ногтей – и откуда ее столько взялось? – он все не мог выбросить из головы ту нелепую сцену внизу.

Что мать имела в виду под своим “осторожнее”? В смысле – понятно, что она советовала вести себя осторожнее, вот только в отношении чего? За их с Лили дружбу она точно не переживала; до Хогвартса мать мирилась с ней только потому, что ведьма, пусть и магглорожденная, была для ее ребенка все же более предпочтительным знакомством, чем обычные магглы. Однако с началом учебы она начала преследовать сына советами “общаться с приличными людьми, а не только магглорожденными с Гриффиндора – у них же никаких связей, Северус!”

Он никогда не спрашивал, отчего она в таком случае вышла замуж за его отца. Ближе всего они подошли к этой теме во время очередной лекции на тему важности полезных знакомств. Он осмелился спросить: “Но почему в таком случае я полукровка?” Мать долго глядела на него и наконец ответила: “Я хочу, чтобы ты не повторял моих ошибок, мой Принц-полукровка”.

Он смыл шампунь и осторожно промокнул полотенцем раздраженную кожу головы. Высушил волосы заклинанием. Бедняжка Лили – с ней в доме живут одни магглы… Где-то на четвертом году обучения Северус обнаружил, что Министерство отслеживает применение магии на уровне домовладений, а не отдельных индивидов. Пока его дом был зарегистрирован как место жительства ведьмы, он мог применять в его стенах магию независимо от собственного возраста.

Покончив с душем, Северус натянул на себя чистую, но слишком короткую одежду, ретировался в свое логово – оно же обшарпанная спальня – и приступил к планомерному обыску. Ему была нужна подсказка, любая подсказка, чтобы понять, что означала та обведенная дата на календаре.

Три часа спустя он перебрал все свои записи, перетряхнул все книги – как учебники, так и развлекательную литературу – залез в корзину для бумаг, пересмотрел карманы во всей одежде; тщательному обыску подверглись школьный сундук, письменный стол и полка с постельным бельем. Он даже проверил тайник за панелью в платяном шкафу, где хранил сувениры от Лили, но нигде ничего не нашел. Совсем ничего.

Усевшись на кровать, Северус сложил руки на коленях и уставился через всю комнату на свой настенный календарь. Он знал себя; все указывало на то, что он намеренно не оставил никаких заметок. Постоянное напоминание перед глазами, но без дополнительных комментариев.

Значит, он не забыл бы об этом, даже ничего не записав. И, скорее всего, речь шла о чем-то, что не стоило доверять бумаге. И он хотел быть уверен, что точно об этом не забудет, но в то же время в напоминаниях не нуждался…

С первого этажа на весь дом прогремела резкая телефонная трель. Звонок оборвался на полузвуке; должно быть, его отключила мать – она никогда не брала трубку.

Через две минуты телефон зазвонил снова.

– Северус! – крикнула она. – Угомони эту клятую штуковину!..

Северус спустился по скрипящим ступенькам и снял трубку.

– Что? – произнес он скучающим тоном, ожидая услышать что угодно, кроме того, что услышал в итоге.

– И тебя тоже с Рождеством, – сказал динамик голосом Лили. Северус едва не уронил аппарат.

– Мерлинова вшивая борода! Где ты откопала этот номер?! – спросил он огорошенно.

– В одном старинном фолианте, именуемом “телефонный справочник”.

Северус осознал, что никогда не слышал ее голос в телефонной трубке; как оказалось, это не слишком отличалось от обычного разговора с глазу на глаз. Даже интонация была знакомая – как будто она улыбалась.

– Ну ты и талант, – сказал он, не спуская глаз с двери гостиной – но мать так и не возникла на пороге, чтобы пронзить его очередным действующим на нервы взором.

– Ага, все билеты на мое шоу уже распроданы. Послушай, – Лили заговорила приглушенно и невнятно; он невольно представил, как она прикрывает рот ладошкой, – мне надо торопиться, пока не пришла Петунья – ей рано или поздно надоест играть в кухонную герцогиню. Мы можем поговорить?

– До сих пор у меня складывалось впечатление, что данные устройства для этого и предназначены. Тот факт, что я слышу тебя, несмотря на разделяющее нас расстояние, безусловно, способствует укреплению вышеупомянутого заблуждения.

– Вот это да, ты умудрился стать еще невыносимее и претенциознее, чем прежде.

– Премного благодарен. Я очень старался.

– Балбес, если я начну обсуждать что-то по телефону – заявится Петунья и начнет стенографировать каждое мое слово. А мне неохота прерываться каждые полминуты, чтобы запулить в нее чем-нибудь увесистым.

– И что ты предлагаешь? Твоя мать и на порог меня не пустит, а Петунья не прекратит слежку, пока ты дома.

– Знаю, – вздохнула она. Послышался стук, а потом какой-то странный шорох – Лили что, наматывала на палец телефонный провод?

– Я могла бы прийти сама, – предложила она.

– Сама… – он не закончил мысль.

– В смысле, к тебе домой.

Он сам себе не поверил, когда вызванная этим предложением вспышка паники оказалась тусклой, почти неощутимой. Словно эхо. Похоже, он больше не считал все это своей жизнью.

– Я заходила к тебе вчера, – добавила Лили, когда он не стал спорить.

– Я… – подходящий аргумент так и не нашелся. В доме его родителей будет даже слегка теплее, чем на детской площадке. – Хорошо, это приемлемо. Я за тобой зайду.

– Не глупи, я знаю дорогу, – с этими словами она повесила трубку, пока он не успел возразить.

“Вот нахалка”, – подумал он беззлобно.

– До сих пор я полагала, что прежде чем приглашать гостей, принято спрашивать разрешения.

Северус знал, что мать наверняка его слушает. Он повернулся; взгляд ее был прохладным и обескураживающим. Примерно так же он сам любил смотреть на очередного энтузиаста-равенкловца.

– Позволишь ли ты Лили прийти к нам в гости? – спросил он как можно обыденнее. – Или мне следует… – как же это называлось?.. – перезвонить и отменить приглашение?

Мать поджала губы. Он выжидал. Дамблдор тоже любил многозначительные паузы.

– Она может прийти, – промолвила мать довольно жестко. – Однако если я застану вас за чем-нибудь… неподобающим, то вышвырну обоих на улицу и не сниму с этого дома защитные чары до самого Нового года.

Она исчезла в гостиной, не дожидаясь подтверждений, что ему все ясно.

– Можно подумать, у меня есть какие-то шансы на “неподобающее”, – проворчал Северус, оказавшись наконец в безопасности в собственной спальне – совсем как Лили с миссис Эванс.

Он не был уверен, что знал бы, как воспользоваться такой возможностью, даже если бы она когда-нибудь и представилась. Но ее не будет.

Он же не Джеймс Поттер.

========== Глава 6 ==========

Что бы там Лили о себе ни возомнила, Северус не собирался позволить ей разгуливать по улице одной и в темноте. Через десять минут после телефонного разговора он уже поджидал ее на перекрестке. Прошло двадцать минут – двадцать минут на темной, скользкой улице – но ее по-прежнему не было. У него уже успело разыграться воображение, и он почти собрался аппарировать к воротам ее коттеджа – к черту ее мать и пронырливую сестрицу! – когда Лили наконец-то появилась из-за угла. В скудном свете уличных фонарей она казалась запыхавшейся и раздраженной.

Северус сделал несколько шагов, оказавшись в ее поле зрения, и Лили вздрогнула от неожиданности. В полутьме ее зеленые глаза казались такими же черными, как у него.

– Петунья, – пробормотала она.

– Где твой зонтик? – требовательно спросил Северус, затаскивая ее за полу куртки под собственный погнутый зонт, который он откопал в кладовке. По ткани над их головами резвым стаккато забарабанила ледяная крупа. – Черт возьми, тут же снег так и сыплет!

– На полпути оказалось, что я забыла его дома.

– Тут сыплет как из решета! – повторил он, увлекая Лили вниз по улице, к своему крыльцу. – Как тебе удалось не заметить ледяную крупу, которая хлещет прямо тебе в лицо?

– Знаешь, на твоем месте большинство людей просто поздравило бы меня с Рождеством, – сказала она, криво улыбнувшись – и от этого его сердце сбилось с привычного ритма.

Озираясь по сторонам с нескрываемым любопытством, Лили следовала за ним – от скрипучей калитки по крошечному заднему дворику до самой двери черного хода. В холле Северус зажег верхний свет, чтобы она могла видеть, куда ступает, и пожалел, что лампочка осветила не только дорогу, но и весь дом – ободранные обои тошнотворно-желтого оттенка, который давно следовало запретить, и обтрепанный коричневый ковер, представлявший собой столь же тяжкое преступление против органов чувств.

– Надо сказать матери, что мы здесь, – пробормотал он, затворяя за собой дверь. Лили отчего-то посмотрела на него так, словно ей предложили засунуть руку в яму со скорпионами. Северус сощурился – что же мать ей такого вчера наговорила?

– Хорошо, – храбрым голосом согласилась Лили. И добавила, явно пытаясь сымитировать какой-то забавный акцент: – Очень опасно. Ты идешь первым.

– Это какая-то шутка для посвященных? – уточнил он.

– Из “Индианы Джонса” – ты, наверно, не смотрел.

– Люциус хотел сходить, но я подумал, что это все-таки не мое.

Лили фыркнула, пытаясь сдержаться и не расхохотаться в голос. Строго говоря, этот звук нельзя было назвать приятным – вот только Северус почему-то счел его совершенно восхитительным. Воистину, он безнадежен.

За то время, что он проторчал на перекрестке, его родительница успела переместиться из гостиной на кухню. Она не стала зажигать люминесцентную лампу под потолком, ограничившись своей любимой настольной – стекло мягко сияло, наполняя комнату потусторонним свечением; словно смотришь на мир со дна неглубокого лесного озера. На плите что-то кипело; мать готовила, не удостоив даже взглядом ни сына, ни его гостью.

Очередные тактические маневры. Северус мысленно вздохнул.

– Лили здесь, матушка, – произнес он, опять прибегая к безэмоционально-окклюментному тону.

Она продолжала помешивать содержимое кастрюли. Северусу захотелось помассировать точку между бровями, но он удержался. Закусив губу, Лили посмотрела на него отчаянно и умоляюще; он охотно принес бы ей что угодно, от драгоценностей до головы Сириуса Блэка с рыбой и чипсами на гарнир, но никак не мог понять, чего же она хочет.

– Здравствуйте, миссис Снейп, – произнесла Лили таким тоном, будто предпочла бы ту яму со скорпионами.

Мать вынула из варева ложку, постучала ею о край кастрюли – три негромких удара, один за другим – и после этого наконец обернулась к стоящим на пороге. Северус невольно задумался, так ли себя чувствовали на его уроках первогодки-хаффлпаффцы.

– Северус, не забудь о том, что мы с тобой обсуждали, – промолвила мать, открывая кран в раковине одним движением волшебной палочки.

Когда он поднимался по лестнице, Лили следовала за ним по пятам – так близко, что практически дышала ему в спину.

– Что она тебе вчера наговорила? – поинтересовался Северус подозрительно.

Лили зарделась.

– Ничего. Совсем ничего.

– Даже моя настольная лампа лжет не столь неумело.

– Ну разумеется – она не краснеет, и у нее нет лицевых мускулов, – он по-прежнему не сводил с нее взгляда, и Лили поморщилась.

– Я не… Послушай, она правда ничего такого не сказала. Просто… давай лучше не будем об этом, ладно? Это же твоя мама.

– Хорошо, – согласился он, притворяя за собой дверь в комнату. Чтобы не дать ей совсем захлопнуться, он вставил в щель между створкой и косяком старый ботинок – мало ли что матери в голову взбредет, еще ворвется и вышвырнет их обоих в окошко. – Я ее знаю – ты, скорее всего, вообще ни при чем. Она со всеми себя ведет… так же обаятельно.

Лили таращилась по сторонам – с любопытством нескрываемым, несомненным и весьма заметным – но прервалась и взглянула на него как-то странно.

– Со всеми? Даже с тобой?

– Такая уж она есть, – произнес он, ощущая привычную пустоту окклюменции где-то на периферии восприятия. И добавил неожиданно: – А знаешь, ты права – я не хочу об этом говорить.

Кажется, Лили не могла решить, расстроилась она из-за этого или обрадовалась.

– Следует ли мне уточнить, какое злодеяние совершила Петунья на сей раз, или же от расспросов предпочтительней воздержаться?

Лили стянула влажную куртку, исхитрившись вложить в один-единственный вздох целую гамму недовольства, и осталась в зеленом джемпере – Северус еще ни разу его не видел. На комплимент он, однако, не отважился, хотя и не понимал ее нелюбви к зеленому – этот цвет делал ее красоту поистине ослепительной.

– Ох, очередная глупость… – Лили улыбнулась, протягивая ему куртку, и от этого он едва ее не выронил; повесил куртку над калорифером, чтобы просушить мокрые пятна – но руки его при этом дрожали.

– …так вот – стою я, значит, на пороге, собираюсь выходить, но тут ворвалась Петунья и погребла меня под горой грязной посуды – фигурально выражаясь, – пояснила Лили, заметив гримасу на его лице. – В том смысле, что она выросла как из-под земли и выдала эту свою фирменную усмешечку и грязную посуду, чтобы я все помыла, раз уж она готовила.

– Она никогда не позволяла тебе принимать участие в готовке, – припомнил он – словно сработала вспышка памяти.

Лили моргнула.

– Ну да, – медленно сказала она, будто хотела что-то спросить, но не рискнула. – Так что мне досталась посуда. И вот гляжу я на эту полную раковину и понимаю, что мыть это буду лет сто… одним словом – помнишь, как я тебе вчера не дала вернуть вещи на стол?

– О, – он почувствовал, как губы сами по себе растянулись в усмешке – кажется, он разучился нормально улыбаться, – и от ярости, конечно, у тебя вылетела из головы всякая осторожность?

– Да, и перестань так мерзко ухмыляться, ты, гад самодовольный! – Лили сверкнула глазами, неубедительно рассердившись. – Одно-единственное дохленькое, завалященькое чистящее заклятье – и вот уже через пару минут в комнату влетает сова с предупреждением из этого поганого Министерства!.. Правда, Петунья взвизгнула, когда увидела сову – хоть что-то вышло хорошее… – добавила она задумчиво.

Северус фыркнул; похоже, он разучился не только улыбаться, но и смеяться.

– А потом мы немного поцапались, а потом я объясняла маме, что стряслось, а потом мы поспорили из-за… – Лили кашлянула, порозовев, и он догадался, что мать спросила, куда она собралась, и ответ ей не понравился, – в общем, Петунья вела себя как последняя… Петунья, вот почему я готова была плеваться огнем, когда ты встретил меня на улице.

– И поэтому ты как-то упустила из виду сыплющийся на тебя мокрый снег, – съехидничал он.

– Да тут и белого медведя не заметишь и продолжишь идти, только чтоб к Петунье не возвращаться, – сказала Лили. – Сев, а почему мы все еще стоим?

– Вместо того, чтобы?..

– Сесть, разумеется!

– Хм, ну раз уж ты у нас гриффиндорка, – произнес он, одарив стул у письменного стола взглядом, какого заслуживало бы зелье Крэбба или Гойла, – то, коли чувствуешь в себе должный душевный подъем, можешь попробовать укротить вот этот стул – он всегда будет рад гостеприимно уронить тебя на пол.

– Тогда уж проще срезать путь и сразу устроиться на полу, – ответила она, усаживаясь по-турецки. – Не хочу, чтобы ты подавился, сдерживая смех.

– Да я бы и не стал… сдерживаться, – сказал он непринужденно.

Бог весть отчего Лили отреагировала на эту совершенно невинную (по его меркам) ремарку так, словно готова была вот-вот удариться в слезы. Пока Северус, ошеломленный, пытался вновь обрести дар речи, Лили схватила его за руку и прошептала:

– Сев, как же мне тебя не хватало.

Он молчал, не доверяя собственному голосу. Вот уже во второй раз за два дня она к нему прикоснулась – именно к нему, намеренно, не нечаянно и не вследствие каких-то посторонних эмоций. Он мог только смотреть на ее руку – на пальчики, сжатые на его ладони – и думал о том, что ему бы и в голову не пришло даже мечтать, что Лили когда-нибудь скажет: “Я знаю, что ты был Пожирателем Смерти”, а потом: “Мне тебя не хватало”.

– Сядь ближе к калориферу, – внезапно у него сел голос, – у тебя руки замерзли.

– Извини, – сказала она, передвигаясь к обогревателю.

– Ты не обязана… – он осекся: это опять прозвучало слишком жестко. Постарался выровнять дыхание. – Я тебя ни в чем не обвиняю. Просто… в доме слишком холодно.