Текст книги "Вернись и полюби меня (ЛП)"

Автор книги: laventadorn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 36 страниц)

Северусу просто придется пересмотреть свои собственные – не только удержаться на плаву самому, но и потопить всех говнюков, что посмеют угрожать Лили в Хогвартсе.

Он вскинул глаза, заметив у дверей какое-то движение; волшебная палочка была уже в рукаве – на случай, если там окажутся молокососы-Пожиратели или же их зеркальные двойники, эти блядские Мародеры, но это была всего лишь Лили…

– Так вот ты где! Ну наконец-то!.. И это ты называешь “занять купе поближе”? Да мы тебя уже час по всему поезду ищем!

…вот только вслед за ней появился Люпин. Который выглядел так, словно луна прошлой ночью свалилась с неба и хорошенько треснула его по голове; когда же он обнаружил, что по каким-то неведомым причинам Лили свернула в купе к кошмарному Сопливусу, лицо его приобрело озадаченное и слегка смущенное выражение.

А может быть, Люпин смутился оттого, что Лили практически заползла – другим словом это назвать было нельзя – на тот диванчик, который занимал Северус.

– Сев, ты же не возражаешь, что я привела с собой Ремуса? Блэк и… Поттер, – она запнулась на этом имени, и Северус почувствовал, как сжимаются его пальцы – на волшебной палочке, на записной книжке, – как раз устраивают какой-то салют – судя по тому, что мы слышали, когда проходили мимо – а Ремус сейчас вырубится. Как и я.

И с этими словами она положила голову Северусу на колени. От шока он едва не подпрыгнул до потолка – еле удержался, чтобы не уронить ее на пол; чтобы как-то отвлечься, уставился на Люпина, который был явно столь же ошарашен таким приступом внезапного безумия.

– Марш на сиденье! И прекрати запускать сюда чертов сквозняк! – рявкнул Северус, и Люпин повиновался с тем же проворством, что и остальные студенты: почти что влетел в купе и приземлился на свободный диванчик напротив – и только тогда моргнул, словно не мог сообразить, как именно туда попал. Будь Северус в силах сосредоточиться – он бы наверняка ухмыльнулся, но по коленям у него рассыпались темно-рыжие волосы Лили, и от этого зрелища все его мысли хором объявили выходной.

– Сев, – пробормотала полусонная Лили, – тебе надо больше есть. Ты слишком костлявый…

– Тогда найди себе другую подушку, – сказал он, но махнул волшебной палочкой в сторону стоявшего наверху сундука – крышка распахнулась, и выскользнувшая из-под нее школьная мантия спланировала вниз. Северус сложил ее и заставил Лили приподнять голову, чтобы подсунуть туда получившийся кривой четырехугольник; к тому же – или даже в первую очередь? – такая подушка позволила бы утаить определенные… постыдные реакции. Конечно, он мог сослаться на то, что семнадцатилетнее тело – это ад кромешный, но подозревал, что сделал бы своему самообладанию незаслуженный комплимент, если бы предположил, что дело тут в одном только возрасте.

Решив эту проблему, Северус пришел в подходящее расположение духа, чтобы как следует запугать Люпина – весь в испарине, тот казался ослабевшим и настолько растерянным, насколько полудохлый оборотень вообще способен растеряться.

– В чем дело, Люпин? – поинтересовался Северус, сощурившись для пущего эффекта. – Тебе тоже нужна подушка?

На влажном лбу выступили новые бисеринки пота – Северус наслаждался этим зрелищем. Невозмутимее взрослого Люпина был только Альбус. Невозможная сволочь. То есть сволочи.

– Мне и так неплохо, – сказал Люпин, вполне сносно имитируя нормальную интонацию.

Лили, похоже, уже спала. У Северуса сердце ушло в пятки – спасли только шпионские навыки – когда она вдруг взяла его за руку, заставляя коснуться ее волос. Он мог только смотреть – на то, как его ладонь покоится на шелковистых мягких локонах, а пальцы легонько трогают лоб, теплый, но не лихорадочно горячий.

Северус перевел взгляд на противоположное сиденье. Он слишком обомлел, чтобы съязвить, или презрительно фыркнуть, или придумать что-то обидное – чтобы сделать что угодно, кроме как просто уставиться на Люпина. Тот был по-прежнему покрыт испариной, но из растерянного и слегка напуганного стал задумчивым. Будь на его месте кто-то еще, Северус решил бы, что тот что-то просчитывает.

– Ложись, Люпин, пока совсем не отрубился. Я ничего тебе не сделаю… скорее всего.

– Я бы все равно все проспал, – очень медленно он залез на сиденье с ногами и все так же медленно откинулся назад, то и дело морщась от боли. Опустившись наконец на диванчик, он весь обмяк, словно растекся по обивке. Северус узнал этот вздох: так бывает, когда боль бесконечна, и ты забываешь, что это такое – больше ее не испытывать, и все, на что ты можешь надеяться – недолгое облегчение, мгновение, когда она не так сильна, как во все остальное время.

Под ладонью Северуса Лили что-то пробормотала, глубже зарылась в свою подушку и подсунула руку под голову, пряча ладонь в складках ткани. Он провел пальцами по ее волосам, не мешая мелким прядкам забиваться под ногти; Лили довольно вздохнула, словно так же расслабилась на его жестких коленях, как Люпин – на мягком диване.

Северус за ним наблюдал – поначалу исподтишка, потом перестал таиться, когда осознал, что тот все равно ничего не замечает. Оказывается, превращения уже в то время давались оборотню весьма нелегко; Северус не припоминал ничего подобного… должно быть, потому, что не стремился сокращать дистанцию, как в прямом, так и в переносном смысле слова. Да и вообще плевать хотел на Люпина – тот был одним из них, и как бы этот поганый оборотень ни страдал, ничего иного он не заслуживал.

Той ночью Люпин погиб. Под стенами Хогвартса, от проклятия в спину – Северус видел это незадолго до собственной смерти. Долохов, вероятнее всего; в Темных искусствах тот зашел куда дальше большинства Пожирателей, но оборотня можно убить только серебром и огнем, и даже темная магия бессильна с ним справиться… Наверное, Долохов создал у него в пищеводе серебряный слиток… но нет, если хватило способностей, то, скорее, превратил кровь в жидкое серебро – что было бы вполне в духе этого садиста. В любом случае, смерть Люпина была чудовищной. Невообразимо страшной… по сравнению с ней тот треклятый змеиный укус – все равно что любовный засос…

Северус осознал, что шевельнувшееся у него в груди странное чувство – это жалость к оборотню. Помнится, Беллатрикс вроде бы говорила – ну не совсем, конечно, говорила, в тот момент она сходила с ума от ярости, – что у Люпина с Нимфадорой был ребенок?.. Когда Северус увидел, что они оба принимают участие в битве, он решил, что с их отпрыском что-то случилось… хотя, конечно, это было бы как раз в духе той парочки – гриффиндорца и ебанутой на всю голову хаффлпаффки… С них бы сталось поставить свои идеалы превыше всего, даже будущего их мелкого отродья. Нет чтоб подхватить своего щенка под мышку да удрать куда подальше – какие же идиоты… Если Беллатрикс нашла той ночью племянницу, то Нимфадора тоже погибла, в этом Северус был уверен. Скорее всего, от проклятия Кипящей крови – для такого случая Беллатрикс бы сочла его самым подходящим… она собиралась им воспользоваться после измены Регулуса, но не смогла до него добраться – тот успел исчезнуть…

Северусу стало холодно – словно задул арктический ветер. Может, где-то в поезде дементор? Но нет, к чему ему дементор; прошлое и так всегда рядом, под тонким слоем поверхностных мыслей. Лили могла сколько угодно рассуждать о прощении, но для Северуса покой приходил только с изоляцией от эмоций. Будь он не самим собой, а кем-нибудь другим – только прирожденным легилиментом, что скользит по краешку чужих мыслей и взмывает на гребне чужих переживаний, как обломки, подхваченные приливом – тогда, возможно, он бы обошелся без окклюменции… мог бы вспомнить и почувствовать что-то, кроме злости, страха, недовольства и отвращения. Но если бы желания что-то значили, его ждало бы посмертие с видом на океан, и никаких воспоминаний о гибели, и он был бы лучшим человеком, чем когда-либо при жизни, и – хотелось бы надеяться – более счастливым.

Но даже магия не способна исполнить такие желания.

Он отложил записную книжку в сторону и отлевитировал ее назад в сундук. Защелки клацнули, закрываясь. Люпин открыл глаза, и Северус понял, что тот вовсе не засыпал – но подросток ничего не сказал, только молча смотрел в потолок. Заострившиеся черты лица, утомленный и невидящий взгляд; все это говорило о глубинной усталости, проникшей до мозга костей. Как он прожил с этим проклятием больше тридцати лет, если стал таким уже к шестнадцати?

– Люпин, – услышал Северус собственный голос, – ты слышал об Аконитовом зелье?

“Что-что?” – удивился он про себя.

Не поднимаясь с сиденья, Люпин повернул к нему голову. Серо-голубые глаза моргнули.

– О каком зелье? – вопрос прозвучал устало. – Если там содержится аконит, вряд ли оно мне подходит.

– В этом-то весь и смысл. При трансформации оно подавляет безумие, и человеческий разум сохраняет необходимый контроль.

Люпин замер в полной неподвижности, будто потерял сознание – и жизнь вместе с ним. Закрыл глаза, снова их открыл – неспешно, вдумчиво; затем приподнялся на локте и уставился на Северуса с выражением, напомнившим ему о волке – впервые за все годы их знакомства. На лице Люпина читалась настороженность, но лишь внутренним отзвуком, как будто его предостерегал инстинкт; на поверхности же, как отражение на оконном стекле, лежали человеческие эмоции – подозрительность и отчаянно-опасливая надежда.

– Ты морочишь мне голову, – только и сказал Люпин, однако в его негромком голосе прозвучало что-то, не дающее забыть о той тени волка.

– Нет. Если ты ищешь подвох – зелье экспериментальное.

О да, еще бы: его изобретут только через пятнадцать лет. Что ж, тем хуже для Дамокла Белби, тем лучше для Северуса. И для Люпина, по-видимому.

Забывчивость уже давно превратилась для него в недосягаемую роскошь. В его памяти был запечатлен каждый этап создания этого зелья – сложного и ставящего в тупик… Нет, он, конечно, любил именно такие – капризные, озадачивающие, требующие поразительной точности, поскольку одно неверное движение или неправильно отмеренная доза ингредиента означали смертельную опасность для того, кто его выпьет… или даже для самого зельевара. Как в случае с Аконитовым зельем.

Люпин смотрел на Северуса все с тем же выражением, и все так же лежал на боку, приподнявшись на локте – словно застывшее в неподвижности животное, которое знает, что любой неосторожный шаг может дорого ему обойтись.

– В каком смысле – экспериментальное?

– Заявленный эффект достигается. Но неясно, как это подействует на организм в отдаленной перспективе. Поскольку она ни для кого еще не успела наступить.

Понаблюдав за собеседником еще пару секунд, Люпин наконец приподнялся и сел – так же осторожно, как ложился; болезненно морщась, он опустил ноги на пол и откинулся на спинку диванчика.

– Что значит “неясно, как это подействует на…”

Дверь в купе с грохотом распахнулась.

– Лунатик! Ты тут…

Блэк еще даже не успел заговорить – палочка сама прыгнула в руку, как только Северус заметил эту ненавистную, самодовольную физиономию, возрожденную во всей ее былой привлекательности. С вернувшимся из тюрьмы Блэком Северуса кое-как примиряли только перенесенные этой шавкой лишения – вся его исковерканная жизнь, как в зеркале, отражалась на потрепанном лице. Но теперь перед ним снова стоял молодой Блэк – тот самый, которого он десять лет так люто ненавидел, с яростью незамутненной и абсолютно оправданной; этот изнеженный недоносок наставил на Северуса свою волшебную палочку, а в дверях уже маячил он – Поттер – тоже с палочкой наголо – эта плесень, перхоть подзалупная, он не уберег Лили… Они все – не уберегли ее, не спасли… Северус сделал все, что было в его силах, даже уступил ее им – а они ее не уберегли. Он не смог бы им это простить, даже если бы прожил тысячу лет, пока душа не зачахнет от злобы.

– Что здесь… – Лили приподнялась, запуская пальцы в волосы, и переводила взгляд с Люпина – тот стоял, не отходя от диванчика – на Северуса, который непонятно когда успел вскочить на ноги и направить волшебную палочку на этих двух высерков рода человеческого… Они наставили на него свои – и выглядели при этом так, что рядом с ними даже ошеломленный Люпин показался бы лишь слегка удивленным.

Заметив нежданных визитеров, Лили так и застыла – словно ее трансфигурировали в камень. С того места, где он стоял, Северус не видел ее лица, но ему определенно не нравилось, как глаза Блэка и Поттера перебегали с него на Лили; за тридцать восемь прожитых лет он четко научился различать, когда назревает пиздец.

– Эванс? – удивился Поттер, и одновременно с ним Блэк сказал, жестко сощурившись:

– Какого хера, Лунатик! Это что еще за хуйня?

Северус хотел ответить чем-нибудь саркастичным и уничижительным, чтобы скрутить их в бараний рог, но у него отнялся язык. А если бы не отнялся – с него могло бы сорваться разве что проклятие Кипящей крови. О, какое бы это было наслаждение – он позволил себе мимолетную фантазию, на задворках сознания промелькнуло, как хлынет у них из пор вскипевшая кровь… но в жизнь воплощать ее было нельзя, иначе он потерял бы Лили во второй раз. Может, она и смогла ему многое простить – как именно, Северус слабо себе представлял, и даже сомневался в этом – но делать глупости он определенно не собирался.

– Мы просто разговаривали, – произнес Люпин. Он говорил рассудительно – смутное эхо того взрослого мужчины, которого запомнил Северус – но было в его голосе что-то такое смиренное, от чего его хотелось пнуть по коленным чашечкам. Нет, не Аконитового зелья недоставало этому бесхребетнику…

– Ваш тряпка-приятель пытается вам сказать, но ему мешает воспитание, – произнес Северус, не опуская палочки, – чтобы вы, припиздыши внематочные, уебывали отсюда нахер, ибо здешняя хуйня – не ваше мудачье дело.

– Сев! – Лили уставилась на него огромными глазами. Было приятно видеть, как вытаращились от этих слов Блэк и Поттер – не так, конечно, приятно, как запустить в них проклятием Кипящей Крови, но все же достойная замена. На сейчас.

– Да, воспитание и впрямь не позволит мне такое сказать, – согласился Люпин, хлопая глазами. – Бродяга, Сохатый – мы уже уходим?

– Эванс, что ты тут делаешь? – продолжал упорствовать Поттер. Он казался озадаченным, даже обеспокоенным. Северус сузил глаза.

Лили медленно поднялась на ноги и встала между Северусом и этими мразенышами, что его совершенно не обрадовало; хотя он и не думал, что Поттер способен сознательно ей навредить, но Блэк слишком жаждал добраться до “этого говнюка Сопливуса” и не собирался останавливаться из-за того, что на дороге стояла Лили… ну разве что он совсем разучился целиться.

– Поттер, – голос ее прозвучал странно, так странно, что он и сам не смог разобраться в своем почти болезненном желании… ему хотелось увидеть ее лицо – или как раз наоборот, никогда не узнать?..

– В моем словаре, конечно, нет таких выражений, как у Северуса, но чувства его я разделяю. Уходи, пожалуйста, – сказала Лили.

Закусив губу, Поттер снова посмотрел на Северуса. Как и Блэк. Правда, его взгляд – напряженный, прищуренный – то и дело возвращался к Люпину.

– Заебали уже, хуесосы сраные! – рявкнул Северус. – Вот дверь – вот нахуй! Пиздуйте отсюда к ебаной матери, пока зенки в жопу не захуячили!..

– Уйдите! – Лили отступила на шаг и столкнулась с ним.

– Спасибо, Лили, – Люпин неожиданно повернулся к ней, оказавшись спиной к своим мудотрахнутым приятелям. – Ты была права, мне и впрямь стоило отдохнуть в тишине. Увидимся на празднике.

Он попятился, помахав ей рукой, с губ его не сходила деланная улыбка, а глаза смотрели настороженно; столкнулся с Блэком и Поттером, вынуждая их выйти из купе, и затворил за собой дверь.

Лили и Северус стояли, не шевелясь – возможно, потому, что эти трое обмудков тоже не двигались с места. Люпин прижимался спиной к дверному стеклу; Блэк и Поттер что-то ему втолковывали, размахивая руками. Наконец Блэк развернулся и зашагал прочь, потащив за собой Люпина; обеспокоенный Поттер все еще колебался, поглядывая в купе сквозь окошко. Оскалившись, Северус направил палочку на дверь; шторка с треском развернулась, закрывая стекло.

Зажмурившись, Лили опустилась на сиденье. У нее побледнели даже губы, а круги под глазами стали еще темнее. Сам не заметив как, он тоже шлепнулся на диванчик; потянулся к ее лицу, словно хотел убедить себя, что она поправится – но, разумеется, это ничего не изменило.

Лили повернула голову, прижимаясь щекой к его ладони. У Северуса замерло сердце – потом забилось снова, зачастило, сбиваясь с ритма; она с трудом разлепила глаза и улыбнулась одними краешками губ, словно на большее уже не хватало сил.

– Все будет хорошо, – произнес он. Обещаю. – Я не позволю причинить тебе вред.

Ее улыбка стала шире. Закрыв глаза, она ответила Северусу его же словами.

– От боли никто не избавлен, – пробормотала Лили и подвинулась ближе, приваливаясь к его плечу.

Он задумался, можно ли было это считать своеобразным предзнаменованием.

***

Ремус шел нетвердой походкой, приближаясь к купе, где Джеймс и Бродяга уже наверняка успели учинить форменный разгром, и радовался тому, что ему есть над чем подумать. Тот разговор со Снейпом, грядущий скандал и возможный риск отравиться – все эти мысли успешно отвлекали его от боли во всем теле. Малоизвестный пустячок-с из жизни оборотней: прогулки по раскачивающемуся вагону отнюдь не способствовали скорейшему выздоровлению после ежемесячного превращения.

– Привет, народ, – отрывисто бросил Сириус, врываясь в купе, занятое шестикурсниками и почти рассеявшимися клубами дыма, – секретная встреча, только для Мародеров, так что деньтесь отсюда, приятели.

– Катись в жопу, Блэк, вместе со своими мародерскими секретами, – отвечал Клайв Поттер-Пирбрайт (не родственник). – Если тебе так надо провести тайное совещание – туалет к твоим услугам.

Остальные расхохотались, швыряясь друг в друга всякой ерундой. Отношения у них были вполне дружеские, но Поттер-Пирбрайт так и не выучил, что с Сириусом иногда лучше не связываться. Один взгляд на лицо Бродяги – и робкая надежда Ремуса на мир и покой испустила последний вздох и скончалась на месте.

– Не-а, – Джеймс широко ухмыльнулся, – там Вентворт и Дентворт, целуются взасос. Ну же, народ, Лунатику надо отдохнуть – только взгляните на него, – он помахал рукой у Ремуса над головой, словно отдергивал занавес.

– Гриффиндоровы яйца, Люпин, – произнес Поттер-Пирбрайт, – что с тобой стряслось? Что, Блэк рассорился с подружкой, а ты подвернулся под горячую руку?

– Нет, под нее подвернулся я, – ухмылка Джеймса стала еще шире. – О, мы могли бы такое об этих каникулах рассказать, такое… но не станем. Не-а, не станем.

Он провожал их до двери, рассыпаясь в цветистых комплиментах, называя их истинными джентльменами, прародителями милосердия и офигительно славными ребятами. Питер остался в купе, скалясь в довольной улыбке.

Наконец шестикурсники ушли – обмениваясь по пути тычками и тумаками и пытаясь припомнить, кого из девчонок Сириус бросил (или кто из них бросил Сириуса) прямо перед каникулами.

Как только за Бентвортом закрылась дверь, ухмылка сползла с лица Джеймса. Бледный и взволнованный, он плюхнулся на диванчик рядом с Питером. Волосы его торчали во все стороны – он всегда пытался их так взъерошить, особенно перед Лили; Ремус не знал, что состояние шевелюры Джеймса может зависеть от его настроения.

– Вот же тупое мурло, – сквозь зубы проворчал Сириус и помог Ремусу опуститься на сиденье, принимая на себя большую часть его веса, что задачу эту весьма облегчало; к счастью, силой Бродяга обделен не был. – Дрочила недоразвитый… Да ему ни в жизнь Мародером не стать, сколько б ни выебывался! Даже за сто тысяч лет!..

А затем он повернул голову, и из темно-серых глаз на Ремуса уставился ураган.

– Ну? Так ты расскажешь наконец, какого хуя тебя занесло к этому сопливому дерьмолюбу? Он что, тебе угрожал? Да он у меня кишками сморкаться будет, эта тварь скользкая!..

– Ты был у Сопливуса?.. – у Питера отвисла челюсть, а к щекам прилила кровь – он всегда краснел, когда пугался.

– Я там отдыхал, – сказал Ремус, с ностальгией вспоминая ту благословенную тишину, – и мне никто не угрожал.

Хотя он не представлял, с чего это Снейп вдруг завел речь об Аконитовом зелье… собирайся он отравить Ремуса – обстряпал бы все ловчее, уж чего-чего, а хитрости и ума ему было не занимать… Сама идея, конечно, завораживала – превратиться и сохранить рассудок; но ни за что на свете Ремус не принял бы зелье из снейповских рук – даже если бы к нему прилагались полное исцеление, горшок золота и то милое лицо, которое грезилось ему, когда с ночного неба сиял месяц – потому что под полной луной ему грезился только бесконечный бег.

Сириус продолжал пылать, еле сдерживая гнев, Джеймс явно беспокоился, а Питер заливался краской испуга.

– Меня привела Лили, – пояснил наконец Ремус. – Сказала, что Снейп нашел тихий уголок, и чтобы я присоединялся. Вы, обормоты, как раз запускали свои фейерверки, когда мы проходили мимо.

Ну да, в воздухе все еще витал запах горящей серы…

– Что там делала Эванс? – вставил Джеймс еще до того, как Сириус успел разразиться новыми оскорблениями и призвать на голову Снейпа очередные кары. – В смысле – почему?.. Он же ее обозвал…

– Угу, перед половиной курса, – фыркнул Сириус. – Она тогда совсем с катушек слетела, это точно.

– Нет, не слетела! – горячо возразил Джеймс. – Эванс просто… – Кажется, у него не хватало слов. – Лунатик, ты же был там – что произошло?.. Она – лежала на… – на этом месте Джеймс залился румянцем; он всегда отличался повышенной стыдливостью.

– Заебал со своим ханжеством, – сказал Сириус, даже не пытаясь смягчать выражения. – Ну, положила она ему голову на колени – и что с того? Тебе бы тоже неплохо как-нибудь заполучить туда девчонку.

– Она – что? – пропищал Питер, вспыхнув до ушей. – С Сопливусом?..

Ремус вздохнул:

– Она просто спала, придурки. Потому что очень устала. По-моему, она заболела.

– Лунатик, соревнуйся вы двое, кто из вас сегодня выглядит хуже, жюри бы встало в тупик, – без обиняков заявил Сириус.

– Эванс больна? – Питер удивленно переводил взгляд с одного на другого. – И Сопливус снова ошивается рядом, а она – спит у него на коленях? – он снова раскраснелся.

– Ну как-то так, да, – безразлично подтвердил Сириус, хотя Джеймсу было явно невыносимо слушать все эти ужасы.

– Это же полная чушь! – наконец взорвался он; можно было подумать, что еще чуть-чуть – и мебели крепко достанется. – Он же назвал ее… Хвост, ты же сам мне рассказывал – Макдональд говорит, Эванс наконец поняла, что Снейп собирается стать Пожирателем Смерти!.. Она весь остаток года себя вела, словно его не существует, а теперь вдруг опять… Лунатик, ты что, не видишь, насколько это странно?!

– Да, если так сформулировать, это и впрямь кажется странным, – согласился Ремус, закрывая глаза и откидываясь на спинку сиденья.

– Большое спасибо…

– …но не тогда, когда ты вспомнишь, что они уже много лет как дружат. Макдональд еще добавила, что он пытался извиниться, а Лили не захотела слушать.

– Вот именно, – выпалил Джеймс, – не захотела! Да ведь еще перед каникулами она его в упор не замечала!..

– Ну, значит, теперь передумала, – сказал Сириус. Ремус терялся в догадках… он что – единственный расслышал в этих словах нотки усталости? Скорее всего, да; вряд ли кто-то еще подозревал, насколько Сириуса раздражала эта Джеймсова одержимость. Питер бы всем разболтал, а сам Джеймс был бы оскорблен в лучших чувствах.

– А может, Сопливус ее заставил, – внезапно предположил Питер. Что-то в его голосе заставило Ремуса приоткрыть глаза. Питер сидел неподвижно, только взгляд его блуждал между Ремусом, Сириусом и Джеймсом – и, наконец, остановился на Джеймсе.

– Он же хочет стать Пожирателем Смерти, так? Значит, разбирается в разной нехорошей магии и может заставить… кого-нибудь… что-нибудь сделать.

Глаза Ремуса окончательно распахнулись. Сириус застыл на соседнем сиденье, скрестив на груди руки, а у Джеймса от лица отхлынула вся кровь.

– Я пытаюсь сказать – вы только подумайте, – зачастил Питер, и черты его лица словно заострились, – он же и в зельях хорошо разбирается. Он мог ее заколдовать или что-то ей подлить… Ему наверняка надоело, что она его не замечает и ведет себя так, словно он ее недостоин. Должно быть, он что-то с ней сделал, чтобы они снова подружились. Подружились и… ну, вы понимаете… – и он снова зарделся.

Ремус почувствовал, как в животе начинает скручиваться тугой узел. Не оттого, что слова Питера его убедили – оттого, что в них поверил Джеймс, если судить по его лицу; ну или же вот-вот поверит, буквально через какую-то пару секунд, если только не…

Сириус фыркнул. Узел в животе замер – и болезненно дернулся, когда Сириус произнес:

– Бля, да он без мыла в жопу пролезет. Ему зелья девчонке подлить – как нехуй срать. Или Империусом ее приложить… Не то эти его Пожиратели до сих пор бы друг друга ебали, пидорасы сраные… Но как по мне, так Лунатик прав, Сохатый: когда это Эванс видела в нем кусок дерьма, как все нормальные люди?

– Весь прошлый семестр! – Джеймс пошел пятнами; то ли от возмущения, то ли от Сириусовой манеры выражаться – Ремус не знал. – Об этом и речь!

Сириус пожал плечами:

– Значит, у нее случился приступ инсайда.

– Инсайта, – машинально поправил Ремус. – Инсайд – это внутренняя информация.*

– Спасибо, ботаник ты наш напыщенный, – Сириус улыбнулся краешком рта – тем, который не был виден Джеймсу, сидевшему на другом конце купе. – Инсайт, как мне тут услужливо подсказывает Лунатик. Временный. А потом Сопливус как знатный жополиз в очередной раз что-нибудь такое выкинул, и она его простила. И теперь он снова будет таскаться за ней хвостом, как последний гондон, а она перестанет замечать, какой он ебаный говнюк, и все у них будет по-прежнему – радуга, щенята и прочее дерьмо.

– Если он подлил ей любовное зелье, – добавил Ремус, – тогда у него склероз. Он едва ли не больше меня удивился, когда она положила голову ему на колени.

А мне показалось, что очередное полнолуние наконец-то свело меня с ума.

– Может, он наложил на нее Обливиэйт, – предположил Питер. Похоже, его вера в снейповское коварство ничуть не поколебалась. И Джеймс был с ним согласен.

“Просто зашибись”, – обреченно подумал Ремус. Плакал их единственный шанс хоть как-то тормознуть Джеймса – если бы Сириусу удалось его убедить, что все это полная ерунда…

– Питер прав – он что-то с ней сделал, – настаивал Джеймс, упрямо стиснув зубы; Ремус уже сталкивался с ним в таком состоянии. – Я более чем уверен. Лунатик, я тебя услышал, но Эванс и правда плохо выглядит, и она снова сдружилась со Снейпом – тут должна быть какая-то связь, она наверняка есть!.. – его глаза решительно блеснули за стеклами очков. – И я собираюсь разобраться, какая.

“Прощай, надежда на спокойный семестр”, – подумал Ремус и мысленно застонал от усталости.

– Хорошо, Сохатый, – вяло сказал он вслух, – поступай как знаешь. Когда Лили всыплет тебе по первое число – мы с Бродягой отлевитируем тебя в больничное крыло, а мадам Помфри заштопает.

– Бродяга, ты же мне поможешь? – Джеймс широко распахнул глаза. – Так ведь? Эванс с Гриффиндора – не можем же мы позволить, чтобы эта скользкая гадина что-то с ней сделала!..

– Конечно, Сохатый, – согласился Сириус. Как всегда. Предложи Джеймс отрезать ноги и смотаться на прогулку в Гималаи – Сириус бы согласился, и глазом не моргнув. И даже сам притащил бы мачете.

Но на сей раз Ремус определенно расслышал в его голосе нотки усталости.

***

Дождь. Каждый день – сплошной дождь.

“В пизду эту Эванс”, – мрачно подумал Сириус. Семестр еще толком не начался, а от нее уже одна головная боль. От нее и этого Сопливуса, ебать его в рот…

Ему хотелось сигарету. Этим летом Сириус начал курить – чтобы чем-то себя занять, пока живет у Поттеров, и чтобы не зацикливаться. С сигаретой жизнь становилась терпимой, а воспоминания – сносными. Черно-алые клубы темной магии, ползущие из отцовской волшебной палочки, вопли матери, вцепившийся в руку Регулус, рыдающий: “Сириус, не уходи, останься, пожалуйста!..” – когда куришь, все это казалось хуйней. А из-за хуйни на стенку не лезут. Можно было думать, не рискуя разнести все вокруг – о том, что Регулус, этот родительский любимчик, впервые за пять лет не злорадствовал – и не насмешничал, не пытался уязвить… В первый раз, и не исключено, что в последний – теперь, когда Сириус ушел из дома и поселился у Поттеров, злостных предателей крови… Сириус никогда и ни за что не смог бы возненавидеть Сохатого – но временами, и особенно прошлым летом, когда он замечал, как родители любят Джеймса и сколько они для него делают, Сириус готов был отдать все на свете, лишь бы родиться не Блэком, а младшим сыном Поттеров, и никогда не узнать, как же ему повезло.

Сохатый кое-что знал… не так уж много, но он бывал в резиденции Блэков – в этом мавзолее… не сказав ни слова, глядел на головы домовых эльфов – сморщенные, свисающие со стен; на предков, которые презрительно фыркали на Сириуса с потертого фамильного гобелена – их осуждающий шепоток: “Гриффиндорец… предатель крови…” – следовал за наследником Блэков по всем гостиным этого ебаного склепа – как и разочарованные взоры родителей. Именно в тот день Джеймс повернулся к Сириусу и сказал: “Бродяга, ты же знаешь, что я всегда тебе помогу? Тебе даже просить ни о чем не надо – ты только приди и посмотри мне в глаза. И я сразу же все пойму”.

Сириус так и сделал, и чета Поттеров улыбалась ему все каникулы напролет, и чтобы его отвлечь, Сохатый показал, как можно незаметно выбраться из их холмистого и запущенного поместья, и Сириус дошел до той маггловской деревушки в нескольких лигах пути, и увидел, как курит какая-то милашка, и тоже захотел попробовать. Он тогда спросил, можно ли стрельнуть у нее сигаретку, и она дала ему ту, которую курила сама – с темно-красным пятном от помады на фильтре – а себе зажгла новую; он глядел на магглу сквозь едкие клубы табачного дыма и думал, что в жизни не видал зрелища охуительнее.

Так он начал курить – и не бросил, хотя Лунатик все это страшно не одобрял, недовольно косился в его сторону и хмуро язвил, что рано или поздно Сириус засунет за ухо непотушенную сигарету и подпалит себе волосы.

Нет, Сириуса не раздражал Лунатик – вместе со всеми его взглядами исподлобья и лекциями о раке легких (какая-то маггловская болячка, о которой мама-врач, должно быть, прожужжала ему все уши). Порой он бывал немного занудой, но Сириус уже давно решил, что ему, пожалуй, это нравится – как и то, что раз в месяц Лунатик превращался в кровожадного монстра, который одной левой способен вырвать тебе руки, а затем прибить ими нафиг. Сразу и монстр, и зануда – уникальный в своем роде. А еще – иногда он сжимал волшебную палочку, и в глазах у него разгорался особый блеск, и тогда Сириус видел, что Ремус тоже способен вырвать тебе руки, а затем ими прибить – вот только он никогда бы так не поступил, потому что такой уж он есть, Лунатик, воздушная зефирка внутри оборотня внутри у зануды. Единственный и неповторимый.