Текст книги "Вернись и полюби меня (ЛП)"

Автор книги: laventadorn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 36 страниц)

– Нормально, – хрипло ответила она, хотя уверена в этом отнюдь не была. Высморкалась в салфетку – но, похоже, ее нос обзавелся прямо-таки бесконечным запасом соплей. – Вот черт.

– Ты простыла, – заявил Северус уверенно, – потому что носилась по городу в слякоть без зонтика или хотя бы шапки. Ну и кто тут, спрашивается, неспособен о себе позаботиться?

– Ой, заткнись. Спорим, ты будешь следующим, кто заболеет – в твоей куртке даже церковная мышь продрогнет.

Она снова чихнула, на этот раз в суп. Просто великолепно. Что ж, это хотя бы были ее родные микробы.

– Спорим – ты только масла в огонь подлила, когда с утра пораньше потащилась в магазин со стадом таких же маньяков, – продолжал настаивать Северус, сволочь безжалостная. – У тебя глаза покраснели. Прекрати чихать в суп и марш в кровать.

Лили невольно подумалось – должно быть, таким же тоном он командовал студентам нарезать плоды смоковницы абиссинской.

Она украдкой глянула на другой конец стола – мать и Петунья уставились на них с Северусом как-то странно, но ее голова была настолько забита соплями, что думать ею уже не очень получалось.

– Северус прав, солнышко, – мягко сказала мама, поднимаясь со стула. – Пошли – давай переоденем тебя в пижаму и дадим отдохнуть.

Лили последовала за ней. Петунья и Сев остались сидеть за столом.

Мать расхаживала по комнате и шебуршала по ящикам, доставая для Лили ночную рубашку и чистые носки.

– Не стоило отпускать тебя прошлым вечером. С другой стороны – может, и к лучшему, что ты оказалась рядом с Северусом в тяжелую для него минуту.

– Ой, ты себе даже не представляешь. Его мать – такой ужас кромешный… – пробурчала Лили и тут же испуганно оглянулась на дверь: не хватало еще, чтобы это услышал Сев.

Но его там не было, да и не могло оказаться: возможно, в шестнадцать он еще и мог бы заявиться в ее спальню в разгар переодевания, но у взрослого Северуса уже явно хватало смекалки, чтобы остаться на месте. Даже в компании Петуньи.

Мать расстилала кровать. Помедлила в задумчивости – и продолжила это занятие.

– Ну вот и все, милая, – сказала она, подтыкая одеяло вокруг переодевшейся дочери. – Отдых – лучшее лекарство.

– А я думала, смех, – пробормотала Лили.

Если так, то понятно, отчего я заболела: длительная нехватка смеха в острой форме…

– Ох… Мам? – мать взглянула на нее вопросительно, поставив на прикроватный столик коробку с бумажными салфетками. – Можешь проследить, чтобы этот упрямец чертов не ушел домой без новой куртки? – она махнула рукой в направлении пакета с покупками, который унесла на второй этаж, как только уверилась, что мать не собирается выгонять Северуса за ее спиной. – Его развалится при первом же ветре, поэтому я взяла ему новую, но он, мерзавец, ее не берет, а у меня сейчас слишком распухла голова, чтобы нормально его застращать.

Лили зажмурилась – настолько у нее зачесались глаза. Мать молчала так долго, что она почти решила их открыть, чтобы посмотреть, не вышла ли та из комнаты. Но потом мама произнесла – негромким, ласковым голосом:

– Конечно, солнышко, – и Лили почувствовала, как лба легонько коснулись нежные губы; на мгновение ее окутал запах парфюма – потом зашуршал бумажный пакет, и мать ушла, забрав с собой ее покупки.

***

Когда Лили проснулась, в комнате начало темнеть. Пока она дремала, во-первых, успел наступить вечер, а во-вторых – к ней в рот запрыгнула жаба, забилась поглубже в горло и там застряла. В уши же, судя по всему, кто-то напихал ваты.

Эксперимента ради Лили попробовала застонать. Когда она в последний раз умудрялась так расхвораться?.. Она и забыла, насколько погано себя при этом чувствуешь. И все же та Сириусова еда из индийского ресторанчика была гораздо хуже. Лили тогда отравилась, и Гарри проорал всю ночь, потому что никто из мужчин не сумел его угомонить – от этого воспоминания ей захотелось смеяться и плакать одновременно.

Кто-то постучал в дверь и распахнул ее, не дожидаясь ответа. Лили сощурилась в полутьму; заходящее солнце отбрасывало на стену последний золотистый росчерк.

– Петунья? – прохрипела она.

– Мамуля решила, что тебе пора подкрепиться, – сказала размытая темная фигура отрывистым голосом сестры. Поставив что-то на прикроватный столик, Петунья чем-то звякнула и щелкнула выключателем настольной лампы, рассыпав по комнате пятна матово-желтого света.

– Который сейчас час? – спросила Лили, отталкиваясь от кровати, чтобы сесть. Голос прозвучал измученно и сипло. Есть совершенно не хотелось, но она была достаточно взрослой, чтобы понимать, что от пищи лучше не отказываться. Судя по пару над глубокой тарелкой, там был какой-то суп.

– Начало четвертого. Ты проспала два с половиной часа – если хочешь уснуть ночью, тебе уже хватит.

Петунья поставила поднос к сестре на колени и принялась ловко и почти суетливо наводить на нем порядок. Лили оставалось только похлопать глазами на это воистину королевское великолепие: тарелка стояла на подставке под горячее, ложка лежала на белоснежной салфетке. Чай тоже оказался выше всяческих похвал – безупречного светло-коричневого оттенка: Лили всегда наливала в него больше молока, чем чая.

– Просто изумительно, – сказала она сестре, взяв с подноса стакан с апельсиновым соком и осушив сразу половину, чтобы утихомирить першение в горле.

– Со стороны это сложным не кажется, – ответила Петунья пренебрежительно, но наметанное ухо Лили уловило в ее голосе нотки самодовольства.

– Я бы все так разложить не сумела.

– Вряд ли искусству сервировки учат… в том месте, – Петунья поджала губы, недовольно раздувая ноздри.

Лили ожидала, что сестра покажет спину после первого же упоминания о Хогвартсе – однако, к полному ее недоумению, та развернула стоявший у письменного стола стул с подлокотниками и уселась на него.

Решив, что лучше всего промолчать и съесть свой суп, Лили так и поступила. Петунья принесла ей куриный бульон – неужели сварила специально для нее? Как ни маловероятна была эта неожиданная забота о “чокнутой сестрице”, Петунья не стала бы готовить его на ужин – возможно, она варила курицу, и у нее остался лишний бульон?

– А где мама? – спросила Лили и поморщилась, надеясь, что сестра не воспримет эти слова как попытку обидеть.

– Я сказала ей оставаться внизу. Возможно, ты и не в курсе, – добавила она таким тоном, словно ничего другого от своей эгоцентричной сестрицы и не ожидала, – но мамуля в последнее время очень устает. Не хочу, чтобы она от тебя заразилась.

– И я тоже, – только и сказала Лили. Кстати об усталости: у нее не хватало сил, чтобы раз за разом опускать ложку в бульон, так что она отложила ее в сторону, поднесла тарелку ко рту и отпила большой глоток – к вящему шоку Петуньи.

“К черту все”, – подумала Лили. Она слишком утомилась, чтобы изображать вежливость – спросит то, что действительно хочет, и баста.

– Мама уговорила Северуса взять куртку?

– Да, – холодно сообщила сестра. Спрятавшись от нее за тарелкой, Лили закатила глаза.

Как ни странно, даже упоминание Северуса не заставило Петунью немедленно ретироваться. Лили пришла в недоумение. Не то чтобы она нарочно старалась рассердить сестру, о нет – похоже, это был природный дар, который в девять лет расцвел в ней за ночь вместе с магией. Ничто из того, что она говорила или делала, не могло быть правильным по определению, и Петунья это знала. Так отчего она не ушла, отчего осталась сидеть на стуле, чинно скрестив ноги в лодыжках и сложив на коленях руки?

– Лили, – начала Петунья, и Лили невольно вскинулась – таким необычным был этот тон. Ни раздражения, ни самодовольства, ни ехидства – просто тихий, серьезный голос. – Как давно ты… встречаешься с этим мальчиком?

Лили моргнула – один, два, три раза.

– Встречаюсь с кем – с Севом?

– Да, с ним, – взорвалась Петунья, мигом растеряв всю свою серьезность. – Или ты много с кем встречаешься? У вас что, так принято в этой вашей ненормальной школе?

– Нет и опять же нет – на оба твои вопроса, – сказала Лили, усилием воли вытеснив Джеймса из головы. Только не сейчас, не надо думать о нем сейчас… – Но Тунья, – прозвище само сорвалось с языка, как “Сев” тогда в Сочельник, – я не встречаюсь с Северусом. Отчего ты решила…

– Отлично, – сестра практически перекусила это слово пополам. – Если тебе нравится всех вокруг держать за идиотов – будь по-твоему, – она выхватила поднос у Лили из-под носа, но задержалась, чтобы с громким стуком переставить на прикроватный столик сок и чай.

– Допивай! – рявкнула сестра. Когда дверь с грохотом за ней захлопнулась, Лили невольно содрогнулась.

– Какого дьявола, – пробормотала она, прикладывая руку ко лбу – голова послушно запульсировала, словно отвлекая на себя внимание.

Откинувшись на подушки, Лили допила апельсиновый сок и еще раз прокрутила в голове этот престранный эпизод. Право же, стоит только начать тесно общаться с мальчиком – и люди сразу думают, что вы друг дружке нравитесь. Ну, положим, не совсем “начать” – они с Севом всегда были неразлучны (то есть всегда до прошлого лета), но все же…

Никто никогда не верил, когда она говорила, что Северус – вовсе не ее молодой человек. Лили подозревала – они скептически относились к самой идее, что мальчики и девочки способны просто дружить. Однако именно это между ними и было: давняя дружба. Им нравилось одно и то же (до того как на горизонте возникли Пожиратели и Темные искусства) – Шерлок Холмс, и “Звездный путь”, и “Одинокий рейнджер”. На “Индиану Джонса” она пошла с Ремусом – и никак не могла отделаться от виноватой мысли, что куда охотнее бы посмотрела его с Севом. Она знала, что этот фильм ему бы понравился, хотя он и сделал бы вид, что считает его ерундой, достойной только осмеяния.

Нет, Ремусу она, конечно, симпатизировала – но при нем никогда не могла быть самой собой. Если взбелениться и в сердцах на него наорать – он бы закрыл на все глаза и постарался переждать бурю, настолько он был учтивым. Лили не могла с ним скандалить – сразу чувствовала себя так, словно обижает беззащитного малыша. Северус же никогда не давал ей спуску. Как-то раз она запустила в него чернильницей (не попала), а в отместку у нее над головой просвистела книга (он тоже промахнулся, примерно на фут). Джеймс никогда и ничем бы в нее не швырнул, даже в тот нелегкий год, когда им приходилось прятаться, и они оба были на взводе и временами даже несчастны – то по очереди, то одновременно. Да стань он свидетелем той сцены – мигом сам атаковал бы Северуса и наставил ему синяков каким-нибудь заклинанием…

Однако в те дни, когда между Лили и Северусом еще ничего не стояло – ни Темные искусства, ни Мародеры, ни его друзья, – он был единственным, кого не приходилось сторониться, когда она чувствовала себя усталой, раздраженной и готовой взорваться. Рядом с ним не надо было держать себя в руках и притворяться безупречной – она могла вести себя совершенно ужасно, но по итогам всего этого ужасной себе почему-то не казалась. С Джеймсом она и близко подобного не испытывала, когда оказывалась не в силах соответствовать совершенному моральному облику блестящей и обворожительной Лили Эванс Поттер.

А еще с Северусом было можно проводить целые дни напролет, болтая одновременно обо всем и ни о чем. Ей всегда казалось, что это важная часть дружбы: когда не можешь потом вспомнить, когда о чем болтали, и дни в компании друга плавно перетекают один в другой, без задержек и остановок. Северусу было можно рассказать то, что не понял бы ни один из пестрого калейдоскопа ее приятелей – и сколько же их было, таких мелочей, недоступных ее подружкам.

У них никак не укладывалось в голове, зачем ей сдалось общество Сева – Сева, который всегда и везде казался не на своем месте, торчал отовсюду, точно большой палец на руке, и был притчей во языцех во всем Хогвартсе – за дурной и взрывной нрав, и огромный нос, и волосы, которые вечно становились сальными. У Лили не хватало духу им объяснить, что в глубине души она чувствовала себя таким же изгоем, как и Северус.

Даже когда Лили выросла и уехала в Хогвартс, где волшебниками были все, не только она и Сев; даже когда она начала нравиться сверстникам, и самый популярный в школе мальчик из кожи вон лез, чтобы произвести на нее впечатление, а все ее друзья наперебой вздыхали, какая же она счастливица… где-то в глубине души, какой-то крошечный ее кусочек, заботливо уложенный в далеко запрятанную коробку, всегда боялся, что она проснется, и все это окажется сном. И тогда все разом увидят, что на самом деле она не представляет из себя ничего особенного – обычная чокнутая девчонка-грязнокровка. Сев всегда ее понимал – поэтому и было так больно, когда он сказал…

Но ничего из этого не означало, что они встречаются. С мальчиком, с которым встречаешься, принято делать кое-какие вещи, которые не принято делать с мальчиком, с которым просто дружишь. Будь между ними с Севом что-то подобное – она уж как-нибудь бы это заметила, можете не сомневаться. Нет, она, конечно, об этом думала – когда оставалась одна – но в итоге только смущенно хихикала и краснела до оттенка собственных волос. И ничего такого с Севом определенно не делала. Сама по себе идея казалась… ужасно глупой. Она вообще не могла представить Сева в подобном контексте – совсем ни с кем; даже своими именами все это назвать не могла.

В памяти всплыла картинка: Сев – такой, каким он был сегодня – слегка сутулится, щурясь от солнца… потом другая – Сев в ту первую ночь в гостиной, как он поднимался со стула, словно тень… внутри встрепенулось какое-то странное чувство, и…

В ужасе, Лили постаралась его придушить. Да что ей только в голову взбрело! Неужели она – что?.. Ради Бога, она же замужняя женщина! Даже если сейчас ее муж лишь шестнадцатилетний мальчишка – как телом, так и душой…

Лили поставила стакан из-под сока мимо столика – разжала пальцы, уронив его на ковер – и примерзла к месту, застыв на середине этой логической цепочки. А что если… что если Джеймс тоже перенесся в прошлое? Она и Северус вернулись, так почему бы не Джеймс? Они же умерли – все трое…

“Слишком много совпадений”, – заявил Глас Рассудка. Кроме того – останься их брак у Джеймса в памяти, он бы уже давным-давно ее нашел…

А может, и нет – я же его еще не нашла. Нет, вместо того она клещом вцепилась в Сева, потому что была нужна ему, а он ей. Как бы Лили ни мечтала кинуться Джеймсу на шею – ее Джеймсу, настоящему Джеймсу, ее мужу и отцу Гарри – несмотря на все ссоры и размолвки последнего года, и жизнь взаперти, и то и дело повисавшую в воздухе напряженную тишину – ее потребность в Северусе была совершенно другого калибра. Сейчас он был гораздо старше ее и опытней, и знал столько всего жизненно важного… С Джеймсом все было иначе. От потери Северуса в сердце Лили осталась дырка, которая так никогда и не зажила… она так скверно, так больно рассталась с юным Севом, что просто не могла не подойти, когда увидела его в той забегаловке незадолго до Сочельника. Боже, если бы она этого не сделала… то уже наверняка рассыпалась бы на мелкие осколки, совершенно спятила бы без этого нового, взрослого Сева, который помогал ей, рассказывал про Гарри и собирал ее по кусочкам.

Если ее Джеймс и впрямь где-то тут, она скоро его найдет, и они снова будут вместе. Если же нет – что ж, у нее всегда остается здешний Джеймс. Его можно увидеть, с ним можно поговорить. Конечно, для этого придется подождать еще пару дней – пока она не выздоровеет настолько, чтобы подняться с постели и сесть на поезд до Поттеров.

Лили отпила глоток чая и вернула чашку на столик. Сладкая теплота смягчала больное горло: Петунья добавила в чай мед. Откинувшись на подушки, она перевернулась на бок, изучая нарисованные на чашке розы. Петунья так странно держалась – почти так же необъяснимо и непостижимо, как вел себя Сев… что юный, с которым она разругалась, что взрослый, которым он стал…

А кем же он, собственно, стал? Сев преподавал в Хогвартсе зелья… учил Гарри… а что еще? Какой из него вышел учитель? Женился ли он? Были ли у него дети? Он намекнул, что друзей у него не было…

Ей стало больно при одной мысли о том, как Северус год за годом идет по жизни совсем один. Он всегда был так полон того, чем жаждал поделиться… Вот только он никогда не делился легко, и люди в основном от него просто отворачивались…

“Совсем как ты”, – прошептал внутренний голос, который Лили ненавидела. Не из-за того, что он ей нашептывал – из-за того, что всегда прорезался в такие моменты, как этот. Голос внутреннего дементора, называла его она; это была та ее часть, которая всплывала из глубин, чтобы терзать и мучить из-за того, что она сама себе никогда не простила – из-за того, что она сделала. И – из-за того, что не сделала.

После разрыва с Севом Лили временами просто тошнило – как от собственной правоты, так и от отвращения к себе. Иногда даже одновременно: когда она видела его рядом с этими мерзкими мальчишками – теми самыми, которые напялили на него эту дурацкую маску и одеяние Пожирателя… Да, она была права. Но увы – она была права.

Хуже она себя чувствовала только тогда, когда боялась, что их найдет Волдеморт – ее, и Джеймса, и Гарри – и уничтожит их маленькую семью. И тоже не ошиблась.

Сейчас рядом с ней снова оказался Сев – переживший ее на семнадцать лет, и временами даже более опасный, чем она когда-то воображала. Лили вспомнила его полубезумную тревогу, когда она поскользнулась на лестнице, и как сверкали его глаза, когда он ударил того маггла, и как выходил из гостиной ее матери, и интонацию, с которой он произнес: “Я перестал быть Пожирателем”. Если она хоть раз и усомнилась, что влезший в окно Северус сказал ей правду, то даже не расслышала шепоток этих сомнений – настолько уверена она была, что перед ней Сев, который вырос в совершенно другого человека.

И все же в самой своей сердцевине он оставался все тем же. Лили знала, что это не какой-то двойник в его теле – нет, это точно был Сев, совсем взрослый, скорее всего – одинокий, настрадавшийся, и, возможно, даже слегка безумный.

“Северус, – подумала она, закрывая глаза – розы на боку чашки по-прежнему сплетались в венок. – Через что же ты прошел, пока я была мертва?”

Комментарий к Глава 7

*”Как пожелаешь” – это отсылка к фильму “Принцесса-невеста” (прим. авт.)

========== Глава 8 ==========

Северус вошел в дом своего детства, которым он владел на протяжении двадцати одного года и скоро будет владеть снова. Солнце садилось – большую часть дня оно провисело на бледном и мутном небе, и сейчас, на закате, ставшие яркими лучи пронизывали ровные шеренги домов и сквозь кухонные жалюзи падали на стены золочеными полосками.

Как всегда, он вошел в дом через черный ход. Как всегда, свет не горел – мать находила электричество слишком слепящим. Из-за этой ее привычки им не раз удавалось сэкономить на счетах, обходясь магическими огнями и ее фосфоресцирующей настольной лампой. Отец злился до невозможности, но выбора иногда не было – он пропивал все деньги, и платить по счетам оказывалось нечем.

В гостиной шелестели книги; мать паковала свою библиотеку. Она всегда заполняла все свободные стены книжными полками – единственная роскошь, которую отец и мачеха ей позволяли. Северус часто гадал, рассталась бы она с библиотекой, если бы могла выручить за нее хоть что-то. Он не был уверен – мать всегда казалась жадноватой, особенно до знаний. “Ориентируйся на свои сильные стороны, Северус, – не раз поучала его она. – Даже если они и кажутся не слишком надежной опорой”.

– Северус? – позвала она из гостиной. Он вслушался в ее интонацию – голос показался спокойным. Не то чтобы он мог ей отказать, будь это не так.

Уже не в первый раз Северус подумал, что ему, скорее всего, удавалось так долго выживать только потому, что в нем, как и во всех чистокровных – или наполовину чистокровных – детях с младенчества укоренились те привычки, которых требовал от своих Пожирателей Темный Лорд. Вежливость в условиях жесточайшего давления. Постоянное ожидание телесных наказаний. Слепое послушание, когда на тебя смотрят – и молчаливое восстание, как только бдительный надсмотрщик поворачивается спиной.

Неохотно он подошел к дверям гостиной, но мать лишь продолжала восседать на своем кресле, обитом пыльно-зеленым бархатом. Кресло это было магическим; время от времени оно посапывало, словно во сне, или шевелило ножками, выполненными в виде когтистых лап. Северус видел это кресло даже в самых ранних воспоминаниях матери; она взяла его с собой, когда вышла замуж – точно так же, как и все остальное, чем она сейчас владела. Насколько ему было известно, она никогда не возвращалась в магический мир, если не считать той поездки в Мунго, когда он был еще совсем маленьким. Все его школьные принадлежности и учебники перешли к нему от нее; мать даже шила ему школьные мантии из купленных в городке отрезов черной ткани.

Невольно он задумался, откуда она взяла траурную одежду. Зная ее, вероятнее всего, из сундука с приданым.

Сейчас Эйлин занималась библиотекой. Какая-то система в ее действиях явно была – книги шуршали в воздухе, пролетая через комнату, и сами по себе собирались в стопки у всех четырех стен. Она читала – в левой руке держала книгу, правая покоилась на подлокотнике, а кончиками пальцев небрежно придерживала волшебную палочку.

Помедлив, мать подняла на него взгляд. Лицо ее было безмятежно и ничего не выражало.

Она махнула волшебной палочкой – к счастью, всего лишь указывая в направлении старой софы с некрасивой оливково-зеленой обивкой.

– Садись, – приказала мать, и голос ее был таким же, как и лицо, ровным и бесстрастным.

Ей захотелось поговорить. Просто чудесно.

Северус не мог вспомнить, происходило ли в прошлый раз то же самое. В напластованиях воспоминаний о периоде юности не нашлось ничего более внятного, чем смутная мысль о том, что смерть отца отчего-то удивила его куда больше, чем он того ожидал. Попытался вспомнить, тосковал ли он когда-нибудь по отцу, но не нашел ни следа от этой эмоции. Слишком давно это произошло, да и чувство даже тогда должно было быть весьма расплывчатым.

Он пересек комнату, лавируя между стопками шуршащих книг, и сел на софу – из диванных подушек немедленно полезли пружины. Неужели та самая софа, которую он предлагал Нарциссе? Ему стало смешно, хотя ничего смешного в этом, в общем-то, не было.

Закрыв книгу, мать опустила ладонь на переплет. Пока что она только глядела на него – но способности к ментальной магии были у них в крови, и Северус осторожно избавился от эмоций. Его совершенно не устраивала возможность того, что мать проберется к нему в голову и обнаружит там что-нибудь компрометирующее – например, кто он такой на самом деле. У нее хватит таланта, чтобы отличить фантазию о том, что ему тридцать, от не-фантазии.

Магический огонь в камине подсветил его лицо с одной стороны. На улице прокричал черный дрозд – там, на морозе, за тонкой оконной рамой; где-то на дороге рявкнул машинный выхлоп. В доме стояла тишина.

– На днях тебе исполнится семнадцать, – наконец промолвила мать. – В нашем мире ты будешь считаться взрослым, хоть и молодым.

Северус ничего не сказал. Она вопросительно приподняла бровь, и только тогда он тихо ответил:

– Да, матушка.

– Твой отец не мог оставить дом тебе, поскольку по маггловским законам ты еще считаешься ребенком. Поэтому он оставил его мне. Однако я зарегистрировала его в Министерстве как магическое домовладение, и девятого января тебе незамедлительно будут доставлены магические передаточные документы.

– Благодарю, матушка, – произнес он. Его всегда поражало, как специфически она исполнила свой материнский долг – обеспечив ему проживание в маггловском доме. Однако жизнь ее всегда вертелась вокруг самой слизеринской из концепций: обходись имеющимся.

– Я наложила на дом стандартные отталкивающие заклинания, чтобы прохожим-магглам он казался пустым и неинтересным, – продолжала она. – И легкие охранные чары. По достижении совершеннолетия можешь заменить их на те, которые тебя больше устроят. Маггловские счета проблем составить не должны – ты можешь использовать магию, чтобы получить все необходимое.

– Да, матушка, – откликнулся Северус автоматически. Хорошо, что не придется снова долго экспериментировать, чтобы в доме была вода, когда муниципалитет перекроет водопровод – это и в первый раз не доставило ему ни малейшего удовольствия. Он вспомнил, как нечаянно повредил трубу на улице и получил залп ледяной воды прямо в нос. Правда, по столь обширной мишени промахнуться было непросто.

– Как вдова твоего отца я унаследовала после его смерти небольшую сумму денег. Я оставляю их тебе. – Как и в прошлый раз. – Этих денег тебе должно хватить до окончания школы, пока ты не найдешь себе нормальную работу.

Работа. Черт возьми, в один прекрасный день ему придется искать себе работу. Все прошлые карьерные перспективы теперь сгорели синим пламенем. Помнится, на первых порах принадлежать к числу Пожирателей было весьма прибыльно…

– Я перебираюсь к тете Филомеле, – движение было еле заметным, но он все равно увидел: она начала вертеть в пальцах волшебную палочку – не исключено, что даже неосознанно; мать использовала ее для передачи эмоций, точь-в-точь как другие передают их жестами. Северус выучился читать ее позу, жестикуляцию, изменения в выражении ее лица – изучал их до тех пор, пока мельчайшая перемена не стала для него ценнейшим источником информации. Он знал, что для чистокровной ведьмы нервно крутить палочку – все равно что заламывать руки.

Почему – для него было очевидно. Дело в тетке Филомеле, умалишенной сестре ее отца. Изо рта у нее текла слюна; она либо говорила нечленораздельно, либо несла бессмыслицу, и жила на острове Мэн, в полуразвалившемся имении, с платной компаньонкой и двумя домовыми эльфами. Мать когда-то заняла место этой компаньонки – и, видимо, вскорости займет его вновь, чтобы опять коротать дни в обществе душевнобольной и двух ее угрюмых и желчных домовых эльфов. Насколько Северусу было известно, Филомела никогда не узнавала племянницу – несомненно, это стало одной из причин, по которым Эйлин там поселилась.

Это, и еще то, что у нее никогда не было особого выбора.

– Разве она еще не умерла? – уточнил он ради правдоподобия.

– Нет.

Северус выжидал в молчании – мать уставилась в противоположный конец комнаты, и взгляд ее казался почти невидящим. Он помнил, как однажды выбрался ее навестить и аппарировал на бесплодный скалистый клочок земли на краю аспидно-серого моря. Сложенный из серого сланца дом; пустынные и каменистые берега; воздух – серый и невесомый – был наполнен гулом неумолчного прибоя. Он мог только гадать, нашла она там покой или же безысходность.

– Матушка, – произнес он, не зная, стоит ли об этом говорить, – ничто… не обязывает вас… отсюда уезжать.

Он не увидел никакой внешней реакции, но знал, что слова его были услышаны.

– Нет, Северус, – ответила она наконец. – Я всегда была здесь чужой. – Мать посмотрела на него, и горящий за креслом свет отбросил на ее щеки черную вязь теней. – Тебе комфортно в маггловском мире?

Он почти ответил “нет”, но осекся. Визит в больницу абсолютно сбил его с толку – как его собственным душевным смятением, так и царившим в больнице хаосом; однако он не забыл тот первый вечер в этом молодом теле, когда прямо посреди сырой и промозглой улицы вдруг осознал, что для магглов он все равно что пустое место. Когда-то этот факт стал бы для него тяжким испытанием, но сейчас, когда его постигла куда худшая участь, это чувство несло ему только успокоение. Выживи он в войне – это было бы невозможно.

Однако быть неприметным для магглов – слишком мало. Особенно в долгосрочной перспективе. В отличие от Лили, Северус плохо разбирался в этом мире. За время каникул он узнал от нее больше, чем от отца за семнадцать лет, поскольку отец никогда ничему его не учил – только как яростно презирать весь свет, пока даже кости твои не истлеют.

– Я справлюсь, – произнес он. Возможно, что и впрямь справится, если придется. Бывало и потруднее.

– Ты должен культивировать в себе этот навык, – сказала мать, – если получится. Для чистокровного волшебника – для всех чистокровных – маггловский мир совершенно непостижим. Слизеринец не вправе игнорировать столь значительную часть реальности, которая может причинить ему существенные неудобства. В таком мире слишком многое ему неподвластно. Самой мне никогда не удавалось освоить это искусство, а сейчас уже и пробовать поздно. Но я не то хотела с тобой обсудить.

Она снова умолкла. Комнату теперь освещал только огонь в очаге – блики солнечного света высоко на голых стенах уже давно померкли.

– Я долго откладывала эту беседу по целому ряду причин – не буду утомлять нас обоих их перечислением, – начала она медленно. Разумеется, допытываться Северус никогда не станет – приличным детям это не положено. – Но сейчас ты уже достаточно взрослый – даже более, чем достаточно. Надеюсь, что-то из сказанного даже осядет у тебя в голове.

Северус молча выжидал. Матери повезло даже больше, чем она предполагала: сейчас все разумные аргументы осядут у него в голове куда более охотно, чем в шестнадцать. Он уже не такой идиот, каким был тогда – хотя бы в некоторых аспектах.

– Прошлым летом, – сказала она задумчиво, – когда ты постоянно прятался у себя в комнате, выглядел так, словно у тебя сердце разбилось, и больше не произносил имя той девочки, я подумала, что это уже случилось.

– Это? – переспросил Северус.

Ответный взгляд его матери к дальнейшим расспросам не располагал.

– Буду весьма признательна, если ты не станешь меня перебивать, – отчеканила она таким голосом, что даже огню в камине захотелось бы съежиться. – Полагаю, я достаточно разумна, чтобы объяснить свою мысль без чужих подсказок.

Северус решил, что лучше всего совершенно заткнуться и даже не извиняться. Сильнее она не рассердилась – значит, угадал он верно.

– С того самого момента, как я встретила эту девочку, – продолжала мать, снова расслабляясь до задумчивого тона (ну да, если только “удостоить миссис Эванс недоверчивым взглядом вместо рукопожатия” можно обозвать “встречей с Лили”…), – я знала, что она разобьет тебе сердце.

Северус почувствовал, как от упомянутого органа по венам начал расползаться лед – точно сосульки по проводам на линиях электропередачи.

– Такова обычно участь подобных нам, – продолжала мать. Голос ее становился все более далеким и бесстрастным – окклюменция словно осушала все ее эмоции, отводя их в глубокую темную воронку. – Особенно когда мы сталкиваемся с теми, кого все любят. Ты же не посмеешь отрицать, что ее превозносит пол-Хогвартса слепых обожателей?