Текст книги "Вернись и полюби меня (ЛП)"

Автор книги: laventadorn

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 36 страниц)

========== Глава 1 ==========

Тогда

“Взгляни… на… меня…”

И – о чудо – мальчишка его послушался; наверное, потому, что речь шла о таком пустяке, что не имело значения, выполнит он эту просьбу или нет. Но полумрак в хижине скрадывал цвета, и зеленые глаза казались темными. Видны были только черты лица – а значит, с тем же успехом над Северусом мог стоять этот кретин, мальчишкин отец. Как смотрел бы на него Поттер-старший, если бы это и впрямь был он? Как младший – словно не определившись, ужасаться ему или ликовать?..

И как посмотрела бы на него Лили, если бы он умирал у нее на глазах – неужели точно так же?

Мир начал ускользать от него – так утекает вода в водосток, так иссякает поток эмоций под натиском окклюменции, так уплывают к легилименту воспоминания – воронки в прошлое того, с кем установлена даже мимолетная связь…

Ибо, как известно каждому легилименту, глаза – это и впрямь врата души.

Сейчас

Темнота. Да, он полагал, что там будет темно.

Прохлада. Что ж, и в этих ожиданиях он не обманулся.

У него было тело. В нем ощущалась тяжесть, подозрительно похожая на ту вялость в мышцах, какая бывает перед пробуждением; под лопатками было что-то мягкое – оно продолжалось подо всем туловищем, до самых икр и пяток; живот словно провалился к позвоночнику – но он всегда чувствовал себя так, когда лежал на спине…

Это была кровать?.. И премерзейшая, если судить по выпирающим из матраса пружинам. Не вполне соответствовало прогнозам, но и удивляться особо нечему. Безотрадному посмертию – поганая мебель а-ля детство.

В воздухе витал какой-то запах. Нафталин?..

Северус открыл глаза.

Потолок с трещиной, похожей на Нил на картах Африки. Грязные драные обои. Узкое окно без штор, запотевшее изнутри и занесенное снегом снаружи, – сугробики на отливе прижимали к стеклу свою несвежую изнанку. Надсадное дребезжание калорифера под окном. Книги, пыль, ободранный платяной шкаф. Распахнутый школьный сундук, извергший на грязный пол ворох нестираных мантий. И незабываемое амбре нафталина и тушеной капусты.

Он угодил в свою сраную детскую.

Северус сел – тело снова атаковали пружины. Ничуть не изменившаяся комната с нового ракурса вызывала все то же отвращение. Судя по проблеску сдобренного злостью удивления, он всерьез ожидал, что та превратится во что-то другое.

Это преисподняя? Если так, то дьявол основательно просчитался: Северус, конечно, терпеть ее не мог, но до персональной пыточной камеры на ближайшую вечность это уебище явно не дотягивало – на это имелись куда более серьезные претенденты. Значит – чистилище?..

Он поднялся с постели. Что-то упорно не сходилось. Возможно, виновата была школьная мантия? Северус совершенно забыл, как от них чесалась кожа, – как и то, что в детстве носил их дома, потому что вся его маггловская одежда была куплена в секондхенде и не подходила по размеру.

Он осторожно дотронулся до шеи; провел по ней всей ладонью. Никаких ран. Зеркал в его комнате отродясь не водилось – пришлось выйти в коридор и добраться до ванной.

Из заляпанного зеркала над умывальником на него смотрел подросток.

Северус вытаращился на него в ответ. Зажмурился, протер глаза и уставился снова. Уже почти собрался повернуться вокруг себя и хлопнуть в ладоши – старинная защита от сглаза, весьма смахивающая на какой-то предрассудок, – но так и остался стоять на месте, таращась на себя и думая… то есть не думая – совсем ни о чем. В голове была только пульсирующая пустота.

Потом разум заработал снова – как калорифер, ненадолго поперхнувшийся собственным паром. Господи, сколько же лет он не пользовался калорифером – да с тех самых пор, как стал взрослым… Твою мать – он же взрослый, ему тридцать восемь лет, тридцать восемь, ебать их, лет, и он должен был загнуться, когда эта пиздоблядская змея его угандошила – вырвала глотку и оставила подыхать в агонии и луже собственной крови…

Неосознанно он вцепился ногтями в предплечья – но это была лишь память о яде, только призрак вскипающей в жилах крови. Должно быть, он все-таки прокусил ту капсулу в зубе, иначе все не закончилось бы так быстро – а может, и закончилось, если была разорвана сонная артерия. Северус не мог сказать, отчего Темный Лорд не прибил его любимой Авада Кедаврой. Но момент изменить традиции был явно выбран неудачно, поскольку Убивающее проклятие разом помешало бы ему доделать то, что было необходимо мальчишке.

Альбус как-то сказал, что Темный Лорд всегда был себе злейшим врагом. Северус подозревал, что вряд ли это следовало трактовать настолько буквально, однако сей грандиозный ум раз за разом умудрялся вырыть самому себе яму. Победил ли его мальчишка в итоге?.. Или же он, как и Северус, так и не дожил до финала?

Не то чтобы это имело какое-то значение. Северус умер, в этом он был уверен, а мертвым класть с прибором на проблемы живых – в этом-то и смысл смерти. Нет, единственное, что его теперь занимало – это абсолютная нелепица, творившаяся вокруг. И прыщики на лице вместо привычных морщин. Удивительно, насколько гладким выглядел лоб, если перестать хмуриться.

Что ж, любуясь на себя в зеркало, никаких ответов не найти. К тому же он и так слишком хорошо знал это лицо – огромный нос, волосы сосульками и гримасу оскорбленного негодования.

Он снова вернулся в спальню – к запаху нафталина и лязгу обогревателя – и попытался присесть за письменный стол, пребывавший в разгроме и беспорядке, но тут же вскочил, когда стул под ним предупреждающе заскрежетал, и неожиданно почти уткнулся носом в настенный календарь.

Если он только не забыл оторвать страницу – каковую возможность в его случае было необходимо учитывать, – на дворе стоял декабрь тысяча девятьсот семьдесят шестого года. Причем невесть почему он еще и обвел тридцать первое число жирным черным маркером – вот нахуя, спрашивается? Достали со своим Новым годом…

Северус опустился на кровать. Несмотря на источающий тепло калорифер, в комнате было зябко – но не так, как в подземельях. Тут была совсем другая стужа – сорта “дерьмово утепленный дом”.

Завернувшись в пропыленное стеганое покрывало, он откинулся назад, прижавшись к стене затылком и продолжая смотреть на календарь.

Декабрь семьдесят шестого.

Возможно, он недооценил это место. Если окажется, что календарь заслуживает доверия, то это означает, что он уже успел потерять Лили – в первый раз из многих.

Двадцать третье декабря года тысяча девятьсот семьдесят шестого.

Может, это шанс прожить жизнь заново?

Он почти не дал себе додумать ироничную мысль, что за такую возможность многие охотно согласились бы умереть – ибо это означало, что весь его предыдущий жизненный путь свелся к какой-то хуеватой репризе. Особенно с учетом того, что в итоге ему снова шестнадцать. Если Северус и мог возненавидеть что-то сильнее, чем собственный пубертатный период, то только перспективу пережить его во второй раз.

Строго говоря, ему было не шестнадцать, а почти семнадцать, но какая в жопу разница? Все равно это рождественские каникулы шестого учебного года. Хорошо уже то, что не придется снова сдавать СОВ, и доза “подросткового периода дубль два” свелась к абсолютно необходимому минимуму. Не то чтобы он вообще понимал, какая от него польза – разумеется, он мог бы провести время гораздо продуктивнее, если бы вернулся в то время, когда уже вступил в ряды Пожирателей Смерти?.. При всем желании он никак не мог сообразить, почему его закинуло в дубликат именно этого дня, в эту странную промежуточную точку между двумя основополагающими вехами, когда с момента разрыва с Лили уже прошло добрых девять месяцев, но до принятия Метки оставалось еще почти десять. Какой в этом смысл?

За тридцать восемь невеселых лет природный пессимизм Северуса сцементировался в железобетонное кредо. Причина могла оказаться охуительно веской, но ее могло ни хуя и не быть, причем с равной степенью вероятности.

Если он в чем и был сейчас уверен, так только в том, что не хочет больше находиться в этом богом забытом месте ни минуты. Откопав под грудой одежды на полу свою единственную куртку – унылые обноски из секондхенда, – он вышел на улицу, удачно избежав встречи с обоими родителями, беззвучно затаившимися где-то в недрах дома.

До Рождества оставалось всего ничего, и Новый год неуклонно приближался с каждым чуть заметным удлинением светового дня. Уже перевалило за пять часов, и на улице совсем стемнело; однако в те годы эта окраина была еще заселена и обжита, и там, где не горели хаотично натыканные фонари, дорогу озарял льющийся из окон свет. Они были притиснуты практически к самому тротуару, эти дома, отделенные от него лишь узенькой лужайкой; Северус шел по полосатой мостовой – пятно темного, пятно тошнотворно-электрически-светлого, – омываемый обрывками теле-и радиопередач, чужих споров и разговоров, хлопаньем дверей, гудением включенных пылесосов – всей этой шелухой маггловской жизни. Он оставил позади кинотеатр – тот давно закрылся в то время, когда Северус повзрослел и пережил их всех; на фасаде здания красовался плакат – афиша чего-то, именуемого “Звездные войны”, с напечатанным внизу “25 мая” – название отдалось в памяти отголоском смутно знакомого.

Он осознал, что не думает совершенно ни о чем, и уже не первую минуту – мимолетное ощущение показалось неожиданно приятным. Свернув на оживленное авеню и минуя закрывающиеся магазины, он знал, даже не глядясь в запыленные витрины, кого видят идущие мимо прохожие. Подростка, довольно уродливого, в одежде с чужого плеча, которому неплохо было бы помыть голову, вылечить зубы и, если получится, вообще превратиться в совершенно другую личность, если он хочет быть принят в приличном обществе. Недалеко ушел от того человека, каким был на момент смерти – каким он вообще когда-либо был, если вдуматься – и все же… Ничего больше – ни для кого больше. Никакой Темной метки – только слишком короткие штанины. Никакого Пожирателя Смерти, шпионящего на обе стороны, только безобразный мальчишка. Эти магглы даже не знали, что его зовут Северус Снейп – для них он был просто безымянный никто.

Удивительно, но сейчас это совершенно не мешало. И было облегчением.

***

Он долго бродил по улицам, пока не наткнулся на маленькую закусочную. Сквозь опущенные жалюзи пробивался приглушенный свет, а на двери агрессивно-красными лампочками помаргивала надпись “Открыто”. Он зашел внутрь. Отделанная хромом и пластиком забегаловка оказалась пустой, если не считать официантки с сигаретой и измученного вида женщины, читавшей газету за столиком в угловой кабинке.

Официантка неторопливо подошла к нему, чтобы принять заказ. Сигарета свисала у нее между пальцев; рыжеватый уголек тлел в колечке черного пепла. Северус редко сталкивался с этим запахом – от силы два или три раза в год, когда закупался летом в бакалейной лавке, и кто-нибудь из покупателей, взяв в магазине пачку, останавливался на крыльце подымить.

– Что принести? – спросила официантка. У нее был резкий голос; Северус не замечал, что уставился на ее руки – крупные, широкие, с неровно обстриженными ногтями, – пока она не поднесла сигарету к губам, одарив его насмешливым взглядом.

– Неважно, – ответил он. Его собственный голос прозвучал бесцветно, потому что это действительно было неважно. – Принеси что-нибудь.

– Попросишь что-нибудь – получишь что-нибудь, – она не угрожала и не предупреждала – просто информировала.

– Значит, это я и получу.

– Это и получишь, – согласилась она и ушла.

Разобравшись с устройством жалюзи, Северус повернул их так, что в окно стала видна улица. Мимо проезжали автомобили, проходили люди. Начал накрапывать дождь, заставив черное зеркало мостовой поплыть отражениями магазинов, машин и беспорядочных огней, которыми магглы разгоняют темноту. Все казалось холодным.

Официантка вернулась с кофейником и непритязательной чашкой и молча налила ему кофе. Сам не понимая отчего, он снова уставился на ее руки, и когда осознал, в чем дело, то почувствовал себя вуайеристом.

Это были мужские руки. Официантка откровенно ухмыльнулась; он глотнул кофе, так и не сказав ни слова, и она вернулась к стойке и снова затянулась сигаретой. На кухне гремела посуда; женщина с газетой неслышно плакала в своем углу – то ли и в самом деле читала, то ли притворялась.

Господи Иисусе, насколько же гнетущее это местечко. Просто охренеть можно; он едва не рассмеялся от восхитительной абсурдности происходящего.

Глядя на газету в руках плачущей женщины, Северус подумал, что зря не прихватил с собой книгу. Без нее он не знал, чем себя занять, а значит, был обречен погрузиться в пучину удручающих мыслей о собственном… настоящем. Или будущем?..

Это если предположить, что все происходящее имело место на самом деле. Пока что все вокруг казалось довольно правдоподобным, а по части информации, поступающей от органов чувств, и вовсе убедительным даже в мелочах, но происходило ли оно в действительности? Он никогда не слышал о том, чтобы людей после смерти забрасывало в произвольно выбранный момент из прошлого. Что это вообще такое, какая-то странная вариация на тему временной петли?..

Не исключено, что это попросту шанс послать все к черту и удрать в Белиз. Или на Крит – он всегда питал слабость к Средиземному морю. Может, к этому и сводится все загробное существование – поначалу испытываешь замешательство, поскольку к посмертию путеводитель не прилагается, а потом оборачиваешь все к своей выгоде и делаешь то, что так и не удалось при жизни…

Дверь закусочной с грохотом распахнулась; Северус машинально повернулся посмотреть, кто это так шумит…

И едва не задохнулся от застрявшего в горле кома, потому что на пороге стояла Лили.

Лили, которую последние семнадцать лет он видел только в чаше думосброса – а значит все равно что не видел вообще; Дамблдор наверняка ввернул бы на этом месте какую-нибудь пакость о том, как магия сердца отличается от магии волшебной палочки, но Северус полагал, что у людей попросту дырявая память. Он совершенно забыл эти веснушки у нее на носу – и лишь увидев их заново, припомнил, как она год за годом (и совершенно безуспешно) пыталась справиться с ними при помощи солнцезащитного крема. Забыл он и эти брови – кончик правой слегка задирался вверх, и это бесило Лили, потому что – как она говорила – бровям положено быть одинаковыми. У Поттера – у младшего, Гарри – были точно такие же брови.

А еще он забыл, как она умела сверкать глазами.

Но эту встречу в маггловской забегаловке незадолго до Рождества он не забыл, о нет.

Потому что ее никогда не было.

Вернувшаяся к его столику официантка изучала посетительницу, скучающе приподняв бровь. Если Лили ее и заметила, то не подала виду, но Северус подозревал, что она слишком увлеклась, пытаясь прикончить его взглядом: разгневанная Лили наблюдательностью не отличалась.

– Северус, – прошипела она, так яростно стиснув зубы, что его имя прозвучало как парселтанг. На мгновение Северус опешил, пытаясь понять, что может быть такого ужасного в сочетании его и обеда в маггловской кафешке, но по зрелом размышлении рассудил, что скорее всего ее вывело из себя что-то еще.

Он ждал, молча глядя на нее, не зная, что тут можно сказать. Когда он представлял себе эту встречу, то всегда умолял о прощении призрак, взрослую женщину, которая уже стала матерью и знала все, что он натворил. Эта же девочка не знала еще ничего.

Сверкнув глазами, Лили открыла рот – и снова закрыла, клацнув зубами и уставившись на него еще более свирепо. Хотя, кажется, теперь она отчасти злилась на саму себя.

– Присаживайся, дорогуша, – наконец сказала официантка. Лили вздрогнула – видимо, действительно не замечала, что в закусочной есть кто-то еще.

– Эм-м… Спасибо, – пробормотала она, густо покраснев, – этот цвет никогда ей не шел – и, подойдя к столику, неловко села на диванчик напротив Северуса, пытаясь пристроиться поудобнее на жутком маггловском пластике.

– Хочешь чего-нибудь? – скучающе поинтересовалась официантка. – Кроме как поцапаться?

– Ох… Хм-м… – Лили моргнула, совершенно сбитая с толку. Выражение ее лица странным образом снова напомнило ему Поттера – сына, не отца. Вероятно, это было самое запоздалое открытие в его жизни. Шесть лет он только тем и занимался, что смотрел на мальчика и думал о его матери, и все повторял себе, как он ничуть на нее не похож, абсолютно, совершенно, ни на йоту, если не считать глаз. Они глядели на Северуса с тем же укором, с каким смотрела на него Лили в худший период его биографии; и вот он встретился с ней лицом к лицу, и ее сконфуженная гримаска оказалась совсем как у мальчишки.

– М-м-м… Кофе? – произнесла Лили таким тоном, словно спрашивала разрешения. Официантка молча отправилась за кофейником. С ее уходом замешательство на лице Лили стало вновь уступать место досаде; Северус поймал себя на том, что внезапно заинтересовался костяшками собственных пальцев – откуда там мог взяться этот порез? Он так и не проронил ни слова; молчала и Лили.

Наконец официантка принесла кофе и его обед, который наверняка был обозначен в меню как завтрак. Яйца плохо прожарились – плевать, вкус еды его мало заботил. Ему почти всегда было все равно, чем питаться – если не считать нескольких лет в промежутке между сме… между событиями восемьдесят первого и тем годом, когда школа пала к ногам безалаберного отпрыска Лили. Монотонная обыденность учительского существования, не нарушаемая ничем, кроме здорового соперничества с Минервой, – которое иногда доходило до того, что они начинали шипеть друг на друга, как кошки, – только в это время он сумел расслабиться настолько, чтобы научиться ценить вкусную пищу.

– Что-нибудь будешь? – спросил Северус тем невыразительным тоном, который означал, что он полностью закрылся окклюменцией.

Лили – она благодарно улыбалась официантке – непонимающе моргнула.

– Что?

Вместо ответа он указал на тарелку.

– О нет, я сыта. Петунья приготовила обед, как невероятно это ни прозвучит; я совсем забыла, как она… – Лили осеклась, словно только что осознала, что ведет с ним светскую беседу – так, будто он не Пожиратель Смерти, который когда-то назвал ее грязнокровкой, а она не…

– Хорошо, – ответил он безразлично и принялся нарезать вилкой яйца на полоски. Официантка ушла; в течение нескольких секунд был слышен только скрип металла по керамике.

– Северус, – произнесла Лили тоном, не предвещавшим ничего хорошего. Он поднял на нее глаза; окклюментные щиты его были прочны, как камень, и от одного взгляда на ее лицо в них разверзлась трещина шириной с Нил. В семнадцать он ни за что не разобрался бы в вихре ее эмоций, да и в тридцать восемь не до конца их понимал, даже с помощью легилименции – такая это невозможная была мешанина гнева, отвращения и… скорби. Кажется, скорби.

– Я хочу знать, почему, – сказала Лили. К чуть теплому кофе она не притронулась; над ее чашкой даже не поднимался пар. – Я осталась, потому что хочу спросить тебя, почему…

Северус отхлебнул кофе, выжидая. От влаги ее рыжие волосы завивались на концах, и она не принесла с собой зонтик. Сердце так громко колотилось у него в груди – почти до головокружения, – что он бы не удивился, если бы и она расслышала эти гулкие удары.

– Ладно, я хочу спросить тебя много о чем, – сказала она, – но прежде всего – отчего ты назвал меня… тем словом?

Северус опустил чашку на стол – вдумчиво и аккуратно, стараясь сконцентрироваться на этой вещице. Он столько раз проигрывал в мыслях этот диалог, представляя тысячи всевозможных сценариев в безопасном уединении собственного разума – но сейчас не мог вспомнить из них ни слова, был не в силах придумать для нее ни единого ответа.

– Я мог бы попробовать объяснить, – произнес он так же осторожно, как отставил в сторону кофе, – но ты не поймешь.

– Если ты не прекратишь говорить со мной свысока…

– А может, и поймешь, – негромко перебил он. – Что ты сказала тогда на прощание? “На твоем месте я бы постирала подштанники, Сопливус”. Что-то в этом духе, если мне не изменяет память.

Лили побледнела – только скулы вспыхнули алым.

– Что? Ты – что?.. – похоже, она и впрямь растерялась.

– Ты обиделась. Выбрала самое язвительное, что смогла придумать в ответ, и сказала это. Защитная агрессия, – он взял вилку и подцепил желток, размазывая его по яичнице. Лили молчала.

– И ты ждешь, что я в это поверю? – наконец произнесла она; он не смог интерпретировать эту интонацию.

– Я ничего не жду. И уж тем более не несу ответственность за то, во что ты решишь поверить. Ты спросила – я ответил. Остальное твое дело.

Закрывшись окклюменцией, он говорил прохладно и бесстрастно – а внутри его мутило и корежило, все тело выкручивало, как мокрую тряпку. Сколько раз он мысленно молил ее о прощении, заклинал понять, выворачивал наизнанку каждый неприглядный закоулок души – и все только для того, чтобы при встрече швырнуть в лицо те старые обидные слова? Он и сам себя не понимал; должно быть, это окклюменция – с ней все становилось далеким и неважным, словно эмоциям перекрывало клапан.

– И где же здесь связь, – в лоб спросила она, – со всеми этими… – на этих словах ее голос понизился до шепота – сердитого и испуганного, – со всеми этими мерзкими Пожирателями Смерти?..

– Да, этим словом пользуются Пожиратели Смерти, – ответил он все тем же отрешенным голосом, – а также чистокровные снобы. Равно как и те, кто…

– Те, кто что, Северус? – спросила Лили запальчиво; на ее щеках все еще играл румянец.

– Те, кто хотели бы стать Пожирателем или чистокровным снобом, – закончил он самым равнодушным голосом из всех возможных.

– И к какой из этих категорий ты относишь себя?

О Господи – она была готова заплакать. Она сверкала глазами, словно собиралась оторвать ему нос заклинанием, но на самом деле чуть не плакала. Ему захотелось срочно умереть, потому что по сравнению с такой жизнью это было почти что безболезненно. Так что он сказал правду.

– Понятия не имею.

Лили взглянула на него в упор; презрительно фыркнула, скривив губы в неприязненной усмешке.

– Что ж, ты хотя бы не врешь.

Северуса мгновенно захлестнуло бешенство – столь всепоглощающее, что он лишь чудом не расколотил о стену тарелку и не разнес все окна в забегаловке одним взмахом волшебной палочки. “Я лгал, – едва не выкрикнул он, – я лгал семнадцать лет – семнадцать лет этой ебаной мудистики – чтобы защитить твоего пизданутого сыночка, и на хуя все это было нужно? На-ху-я?”

На мгновение мир заволокло белесой пеленой – потом исступление кончилось – прошли какие-то секунды, не больше – и он снова обрел над собой контроль и увидел наконец дрожащую и совершенно белую Лили.

Он попытался что-то сказать – успокоить ее или вспомнить что-нибудь из того, что повторял ее призраку семнадцать лет, но получилось только прошептать:

– Может, хватит говорить со мной снисходительно?

Лили медленно поднялась с диванчика. Ее трясло. Он не мог шевельнуться. Он стал льдом. Стал камнем.

Затем она развернулась и помчалась к выходу; с силой рванула на себя дверь – колокольчик залился истошным звоном – и дверь захлопнулась.

Бесконечное мгновение Северус сидел и просто смотрел на ее нетронутый кофе. Потом он вытряхнул из бумажника все деньги, какие там были, швырнул их на столик рядом с тарелкой и побежал за Лили.

========== Глава 2 ==========

Ледяной дождь хлестал в лицо, но Лили была ему даже благодарна: это позволяло не думать о том, что только что случилось. Машинально пригнув голову – холодные капли окропили темечко – и подняв воротник дубленки, чтобы хоть как-то прикрыться от воды, она все торопилась вперед, не зная, что будет делать, если Сев – если Снейп – ее догонит. Может – вскрикнет и запустит в него каким-нибудь глупым проклятием, может – разревется; но ни того, ни другого ей не хотелось, потому что этот чертов Северус Снейп…

– О-ох, – только услышав это, она осознала, что с кем-то столкнулась.

– Простите, – выдохнула она, пытаясь обогнуть неожиданное препятствие, но плечо сдавили чужие пальцы. На мгновение ей померещилось, что это Сев – Снейп! Черт побери, этот окаянный Снейп даже не извинился за то, что обозвал ее грязнокровкой и хотел присоединиться к Пожирателям Смерти, а она никак не могла…

– Куда торопишься, лапушка? – лицо обдало пивным дыханием.

О, Мерлин. Ее угораздило нарваться на пьяных. Что ей грозит, если она нарушит запрет на магию для несовершеннолетних и вмажет этим магглам по яйцам только за то, что они приставали к ней на улице?

– Подальше от вас, – отрезала она, пытаясь выдернуть руку, но он только ухмыльнулся и, покачнувшись, подступил к ней на шаг. Его дружки пьяно загоготали – вот извращенцы…

Лили дала ему в пах коленом, и он скрючился от боли; попыталась прошмыгнуть мимо пьянчуг, но кто-то из них обхватил ее сзади.

– Пусти! – выкрикнула она, пытаясь ударить его локтем в живот.

– Не-а, – плеснул в ухо нетрезвый голос, – гляньте только, какая славная цыпочка…

Что-то хрустнуло, и чужие руки разжались; маггл кулем осел на тротуар, словно мешок мокрого цемента. Лили стремительно развернулась…

Разумеется, это оказался Северус – с монтировкой в руках, ни больше, ни меньше. Черная и грозная, она вырастала из его кулака, и свет ближайших витрин заставлял блестеть дождевые капли на металле. Северус был смертельно бледен, и у него мерцали глаза; она ощутила внутри пустоту, словно кто-то невербальным заклинанием вынул из нее все внутренности – да, и сердце тоже…

Послышался дробный топот быстро удаляющихся шагов; моргнув и оглядевшись, Лили убедилась, что рядом с валяющимися на земле пьянчугами остались только она и Северус – и еще прохожие, которые заметили сквозь пелену дождя, что происходит что-то интересное, и притормозили поодаль, перешептываясь и жестикулируя.

Северус перешагнул через того, которого ударил он – монтировкой – и остановился перед вторым, с которым расправилась Лили. Тот стонал, пытаясь подняться; Северус поддел его монтировкой за подбородок, заставив пьяницу запрокинуть голову и задрать перекошенное лицо. Лили почувствовала, что сейчас засмеется, а потом ее вырвет. Или в обратной последовательности.

– Как по-твоему, какого наказания ты заслуживаешь? – спросил Северус; его голос струился мягко и насмешливо, звучал еще выразительнее, чем раньше в забегаловке. Она не представляла, что ее друг способен так говорить; когда они общались в школе, он еще пытался избавиться от северного акцента, но сейчас его речь текла гладко и безупречно, она завораживала и обволакивала – и как же это было страшно.

– Ты же не думаешь, что на этом все закончится?

– Сев… – она потянула его за рукав; какая-то ее часть истошно протестовала: “Что ты делаешь, не прикасайся к нему, не надо, зачем ты!..” – Сев, тут магглы кругом, нас полиция схватит, нас исключат…

– Я не пользовался магией. Это правомерная самооборона посредством маггловского оружия, – сказал Северус, не поднимая взгляда от лежавшего на земле пьяницы.

– Только от вооруженных бандитов! – с противоположной стороны улицы к ним направлялся какой-то человек.

– О Господи… – она попыталась тайком нащупать во внутреннем кармане свою палочку, но человек заметил и крикнул:

– А ну бросай оружие! Живо! – Лили отчаянно всматривалась в него, но формы не видела – значит, не полицейский… или он в штатском?..

Словно зачарованный, Северус повернулся и выпустил монтировку; та упала на мостовую с металлическим звоном.

– Разумеется, – произнес он неожиданно и абсолютно спокойно.

Не-полицейский поглядел на него – и наконец сказал:

– Так, все понятно. Убирайтесь отсюда немедленно.

Лили, как и все вокруг, оцепенела от недоумения, и тогда он повернулся и повторил толпе:

– Вы все – уходите отсюда, здесь не на что смотреть, просто произошло небольшое недоразумение…

Северус все пытался увести ее с этого места; ноги сами понесли ее вслед за ним – они очнулись от ступора раньше самой Лили. Она трусила по улице мимо зевак, которые расходились, перешептываясь недовольно и слегка недоуменно, и не отваживалась заговорить – не отваживалась ни посмотреть на Северуса, ни отшатнуться, хотя от страха у нее бежали мурашки по коже. Он всего лишь придерживал ее за локоть – защищенный дубленкой локоть, – но ей казалось, что самая кожа ее хочет вывернуться из его пальцев. В ушах все стоял хруст, с которым треснул череп того человека, все звучал голос Северуса – низкий, притягательный и недобрый, и она никак не могла перестать гадать, капли ли только дождя блестели тогда на монтировке…

Дойдя до конца улицы, они бездумно свернули; Лили оглянулась, но Северус произнес холодно и отрывисто:

– За нами никто не следует.

– Ты применил к нему Конфундус, – сказала она.

– Разумеется.

– И ударил того человека монтировкой по голове.

– Какая наблюдательность.

Какая-то часть Лили хотела съежиться и стать незаметной; другая – залепить ему пощечину, а третья пребывала в растерянности. Северус никогда с ней так не разговаривал, никогда не использовал этот жесткий командный тон, никогда не был таким, как тогда в забегаловке – словно из последних сил цеплялся за рассудок в шаге от безумия…

Должно быть, он уже стал Пожирателем Смерти, и это его изменило.

Лили захотелось плакать – так сильно, что она сама этому удивилась. Она полагала, что успеет ему помешать – что на этот раз сможет что-то изменить, и тогда в будущем все не покатится под откос… Будто если загладить вред, нанесенный в тот день, когда он назвал ее грязнокровкой, а она отказалась его простить, то каким-то чудом удастся предотвратить и возвышение Волдеморта, и размолвку между Мародерами, и смерть Джеймса, и тогда Гарри…

Но я опоздала, я все равно опоздала, они отняли у меня Северуса – снова, он теперь с ними…

Ей захотелось сбежать. Она не могла тут больше оставаться – рядом с этим незнакомцем, который уже примкнул к Темному Лорду, перешел на его сторону, и теперь тот человек, которого она знала – ее лучший друг – совсем исчез и никогда больше не вернется… Почему-то нынешнее поражение оказалось даже горше того, прошлого.

Изо всех сил отпихнув Северуса – тот потерял равновесие и свалился в урну для мусора, – она рванулась от него прочь и лишь тогда осознала, что ее уже давно никто не держит.

Лили мчалась по улице – не слыша, как зовет ее Северус, не чувствуя секущего лицо дождя, не замечая, как поскользнулась на мокром тротуаре и чуть не упала… Обогнула едущую по дороге машину, перепрыгнула через скамейку и выбежала на детскую площадку – все дальше, дальше, хлюпая по грязи, по волглой траве, мимо заржавленных металлических качелей – пустое сиденье покачивалось, оглашая скрипом беззвездную декабрьскую ночь.