Текст книги "Право рождения (СИ)"
Автор книги: Gusarova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)
– Всем спасибо, – плачет мать и заявляет в своей манере: – Все свободны.
Савва подбирается к ним, пока врачи заняты приборами, и разглядывает белобрысую тыковку, торчащую из полотенца. Да, узкоглазая, уже сейчас видно, мордастенькая, и родинка у неё на шее, бабогуровская метка, только бесцветная. Точно отцова. Сестра шевелит крохотной, почти кукольной ручонкой.
– Зима, – торжественным шёпотом нарекает её Савва. – Добро пожаловать в мою семью.
Это странно, но она слегка попискивает в ответ. Мать светится счастьем, находит взглядом Саввины глаза и выдаёт:
– Спасибо тебе, бро.
Савва хмыкает на этот бред. Надо бы набрать отцу – хлопает себя по штанинам робы и вспоминает, что мобильник-то Илья присвоил, когда они прощались в Мохике! Узкоглазый клептоман!
– Ма, можно с твоего отца оповестить?
– Лови. – Она протягивает телефон, который – ну конечно же! – лежит рядом с родильным креслом. А вдруг в «ГосПаре» революция, пока она тут ерундой занимается?!
Савва по видеосвязи вызывает Илью, тот берёт трубку практически мгновенно. Видно, как отец летит через мглу на косматом духе, а следом за ним, на Цеффири – Борзой. Редкие огни отражаются в белом шлеме Ильи, но забрало он спустил, и видно, как горят в ночи его чёрные глаза. Савва показывает мать и сестру в полотенце.
– Какая хорошая, – сдержанно бросает отец. – Я люблю вас, моя семья.
– И мы тебя любим, пап! Летите осторожно, – велит Савва.
Мать посылает ему воздушный поцелуй и добавляет:
– Мне на мережку пару часов назад стучала Ярослава. Инна родила сына. Можешь их поздравить, если не спят.
– Счастливый день! – отец сам радуется, как дитя.
– Сань, врачи говорят, что вас надо транспортировать в Карасукск в роддом, – влезает Настя. – На дообследование. Спецборт уже выслан. Биостанция – не лучшее место для родов.
– Надо, так надо. – Мать нехотя отдает Зиму и вздыхает Савве: – Делай, что должно, и будь что будет.
Яхонтов кивает девизу предков, озвученному бабой по фамилии Айвазова, и рассматривает свою руку с вдавленным в неё отпечатком родового перстня. Наверное, будет синяк.
====== 94. Яхонтовы ======
2046 год, ноябрь, Карасукск.
Небо над тайгой было безоблачным, но внизу всё равно стояла беспроглядная темень. На Савву навалилась тяжесть прошедших дней, а, может, акклиматизация, или сроднение с несвойственной его стрибожьему организму силой подии. Было плоховато. То ли знобило, то ли подташнивало, Савва пытался провалиться в сон, но он не шёл, и приходилось лежать с закрытыми глазами. А по факту всё ведь было хорошо, просто отлично. По соседству традиционно посвистывал носом Ваха, у него на коленях устроилась калачиком Бусинка. В отдельной транспортировочной капсуле-колыбельке смотрела первый земной сон кроха-Зима. Сопровождающий её педиатр тоже задремал. Один облокотившись на другого в креслах вповалку спали медики. Полосы на датчиках показателей жизненных функций равномерно и последовательно изгибались, что у Лики, что у Саши, но Савва видел: мать не спит. Моргает, отвернувшись к окну, как и он, только к противоположному, и время от времени сжимает руку. В ушах у неё торчат «капельки» с музыкой. Савва не ведун, но знает, что слушает мама – старьё, любимое им самим. Он уже узнал мотив, угадал с первых аккордов.
«В моём «прощай» боли нет, оправданий нет, ведь каюсь я в морем лжи скрытой истине. Так будь прощён и отмыт весь мой грех...»{?}[песня группы «Linkin park» – «What I’ve done»]
Мимолётным впечатлением, отзвуком давнего прошлого в разрозненной и перемешанной памяти Саввы гремит концерт. И то, как они с матерью орут почти вкрай осипшими голосами эту песню, а он оберегает её экстаз, заслоняя могучей спиной от толпы.
Савва смаргивает чужие воспоминания. Что было, то было. А песня классная. Сухие губы матери шевелятся, пальцы с прилепленным катетером отбивают такт.
«У нас с тобой куда больше общего, чем ты думаешь», – Савва прищуривается от странного отождествления сорокалетней, трижды рожавшей матери с маленькой забитой девчонкой, наполненной ужасами прошлого. Нельзя дальше позволять ей ошибаться. Ведь как раньше, уже не будет.
«Позабудь всё, что мнила ты. Я торю свой путь колесом неизвестности. Так будь прощён и отмыт весь мой грех».
«Если между нами непреодолимая стена, зачем ты слушаешь это?»
– Ма, – шикает Савва. Саша увлечена песней и полна тех же воспоминаний, он отчего-то уверен. Приходится перелезть через кресло, чтобы она обратила на него внимание. – Мам.
– М? – Саша царственно вынимает наушник, величавая даже в мелочах. – Чего не спишь, мелкий?
– Сама чего не спишь? Болит что-то? – Савва подсаживается к её кровати. Мать грустно усмехается.
– Всё, нахрен, болит. Но так и должно быть, хотя бы блевать больше не тянет. Спасибо, что спросил.
Ох, зря он это затеял! Ей сейчас не до того. Савва смущённо кивает и пытается ретироваться, но мать сама просит:
– Поговори со мной, если спать не собираешься.
– А? Я? – Савва аж теряется. – А, прости. Давай поговорим, окей. – Возвращается к ней, внутренне собираясь и предугадывая тонну нотаций в свой адрес. Но даже их можно слушать с удовольствием, зная, что мать спасена и не сдохнет от гниения внутри мёртвого ребёнка.
– Как ты? – вместо этого интересуется она.
– Нормально.
Воцаряется безмолвие, нарушаемое только приглушенной музыкой из динамиков. Савва вздыхает.
– Ну вот и поговорили, да?
Они с матерью шуршат смехом, потом она жмурится на него и со своей фирменной улыбочкой мурчит:
– Так что там было?
Там, это известно где, в Мохике. Савва психует, пытаясь понять, допрос это или просто интерес. Или и то, и другое.
– Да так, – в её же манере бросает он, вспоминая их с Вахтангом побег из дому, неудавшуюся сделку с брухо, метель в горах, райскую птицу, повешение Ильи и гибель Тима, убийство Каброна и всё за ним последовавшее. – Ничего особо.
И всё. Подробности, пожалуйста, узнавай сама, если они тебе так присрались. Тыжведьма.
Мать смотрит прозорливо, испытующе, пытается инспектировать. Савва суёт глаза в пол, чешет на руке царапину под пластырем. Но Саша ничего не говорит, отворачивается к иллюминатору.
– Надо будет завтра забрать свидетельство о рождении Лики и подать документы в единый центр, – спустя время слышит Савва и не понимает к чему она клонит. – И, кстати, можно бы заодно поменять тебе фамилию.
– Чё? – Мир моментально обретает цвет.
– Савва, – цедит мать. – Тебе давно пора стать Яхонтовым.
– О, ч-чёрт, – У Саввы получается не внятный ответ, а лепет слабоумного. – Нихера... Да ладно? Ты хочешь это сделать?
– Отрицать твою принадлежность к роду бессмысленно. – Мать низко смеётся. – Если Верховный Шабаш когда-либо вынесет тебе смертный приговор, то там не будет указана фамилия Арцивадзе, как ты считаешь?
– Ну, думаю, нет. Тут ты права, – Савва, смутившись, трёт лицо.
– И вот ещё, – одна её рука тянется к другой, через проводок капельницы к перстню на безымянном пальце. Савва ахает, догадавшись, что она пытается его снять, и спешно накрывает руку матери своей.
– Не надо! Ма! Не надо. – Ловит её взгляд, полный любопытства. Сглатывает и заверяет: – Я потерплю. Ты слаба и... Немолода.
– Я Хозяйка Качурки, – возражает мать. – Я не умру от передачи силы Яхонтовых, по праву принадлежащей тебе.
– Нет. – Савва твёрд. – Как... Глава рода Яхонтовых, – ох, как чертовски охренительно это звучит, аж самому жарко! Мать улыбается шире. – Как глава рода Яхонтовых я запрещаю тебе передавать мне силу. Придёт время, и спрошу, и заберу. Дог?
– Ну, дог. – Любопытства в её глазах прибавляется и к нему примешивается нечто ещё, то, что Савва часто видит во время своих тренировок по верчению. Любование? Гордость?
«А вот тут я тебя огорчу, мать».
– Ты лучше... Вот что: можно я уйду из сторминга? – задаёт Савва важный для себя вопрос. Одна её бровь выгибается наверх, и это всё выражение огорчения и недовольства. Да, ему самообладанию у матери ещё учиться и учиться!
– Что значит «можно»? Раз ты глава рода, то ты и решай, можно тебе, или нельзя. Только, позволь узнать, с чего такая блажь?
Савва набирает полную грудь воздуха и выдувает:
– Я хочу заниматься полётами на скорость.
– Глиссингом, стало быть. – Она помогает ему выговориться и полна при этом скрытой насмешки.
– Гастингом. – Савва сжимает кулаки. – Это новое направление в... Эм-м...
– Нагон верчением, я в курсе, – она кивает, чтобы он продолжил.
– Валера готов за меня взяться.
– Это твоё право. – Мать отворачивается к окошку и говорит в стекло: – Но если ты так решил, должен давать себе отчёт, что, не порви ты там всех нахрен, я сама тебя порву на шнурки, срастил, мелкий?
Савва выдыхает и облегчённо смеётся. Кажется, пронесло.
– Я даю, ма. Я буду великим.
– В этом у меня сомнений нет.
С этим разобрались, но есть ещё одно дело на миллион или больше. Савва косится на спящего Вахтанга.
– Ма, можно ещё пристать?
– Дэшь на всю.
– Тут знаешь... В общем... – Савва собирается с духом и на пальцах объясняет матери почему ей стоит проплатить дорогостоящую операцию и реабилитацию для маленькой кривоногой фаготистки, дочки сотрудника её конторы. И, желательно, на Сухарке. Саша внимательно слушает и потом говорит:
– Не вопрос. Выбьем квоту.
– Ничоси! – Савва и не думал, что использовать рот в общении с матерью куда легче, чем изгаляться с торговлей духами. – Спасибо. Я благодарен, правда. Мать, спасибо.
– Это услуга за услугу, Савва. – Она заставляет его снова насторожиться.
– Я слушаю, ма. – Он сцепляет пальцы в деловой манере, да, дедовым жестом, они оба это знают! Мать тоже так делает. Теперь настаёт её черёд тяжко вздыхать:
– Савва, мы многое упустили в отношениях. И я бы хотела попросить у тебя... – Прощения, что ли? Савва преждевременно охреневает, но нет, мать, помолчав, говорит: – время от времени ходить со мной в кафе-мороженое на Парковой.
Савва отлично помнит это кафе, куда они с мамой и братом часто приезжали ещё до гибели Дато, и мороженое там было просто замечательным. Есть надежда, что таковым и осталось.
– Да, ма, хорошо. Когда... Буду прилетать в Балясну из Новосвиря.
– Вы хотите жить с Ильёй? – догадывается она и довольно румянится.
– Семья должна быть вместе, – добавляет Савва.
– Окей. Ну тогда хочу ещё попросить тебя летать со мной на деловые встречи, – заявляет мать. – Тебе это было бы полезно, а мне приятно. Пора начать знакомить тебя с нужными людьми. Например, с губернатором...
– С Дороховым, что ли? Дак мы... – выпаливает Савва и тут же готов откусить себе язык. – А-а, э-э-э, хорошо, мам. Познакомлюсь. А что до наших отношений – я готов наверстать.
Она тянется кулаком к нему, выставив синий перстень, и Савве ничего не остаётся, кроме как стукнуть туда своим. И соглашение между Яхонтовыми вступает в силу.
«Всё что вершил, начну с нуля. И, боли не боясь, покончу с ним. Прощу себя и весь мой грех».
====== 95. Золото ======
– Ну что, разлетаемся, мил друг? – вздохнул Тимофей Берзарин на перепутье между Новосвирьском и Карасукском. – Эх ты, ну и поездочка у нас случилась!
– А я не жалею. – Илья снял шлем и надел вместо него меховую вайкутскую шапку. – Хорошо у нас вышло! И с предками повидались, и настоящее дело сделали.
– С предками он нам даже проститься не дал, – попенял на Хозяина Борзой. Илья зашикал на однобожника.
– Имей совесть, граф, у него там не дом свиданий! Да и потом: тебе-то что? Захочешь, вызовешь предка на ковёр и так, без посредников. Учись, говорю тебе, быть чёрным шаманом!
– Ох и трудна эта наука! – Тим потянулся с Цеффири и обнял родимого ворона. – Напиши, как долетишь, и как они там.
– Я не задержусь, – уверил Илья. – Свадьба через неделю, на ней и свидимся!
– Да, – с готовностью сказал Тим. Илья насмешливо прищурил узкие глаза:
– Ежели тебя опять не утянет к чёрту на рога!
– Нет уж! – вспылил Борзой. – Рога рогами, а семью надо создать. Сколько можно честную девушку мурыжить?
– Надо. – Айвазов похлопал его по спине. – Лети.
– И ты лети.
Так они и разлучились. И, вроде бы, ненадолго, но Тим уже грустил по своему бесхитростному другу. Всё-таки родная сила – страшная сила, если подумать! Борзой засмеялся, глядя вослед белому скафу в серости промозглого ноябрьского дня, и пришпорил Зеффи в другую сторону. Снежные заслоны Родины раскинулись перед ним – запечатанная первым льдом Упь дробилась такими же укрытыми снегом островами, мост пестрел гирляндой огней. Солнце зябко пряталось за низкими облаками, и ветер, природный Отец-Стрибог, надувал порывами, словно злился на сына, отринувшего небесный приют ради приюта подземья.
«Не гневайся, Отче, – лукаво подумал Тим, застёгивая на себе аппарат для полётов и кивая Зефу: летите, мол, без меня. – И Светика удивить не грех!»
Он сунул Подпись в крепление на кофре и отстегнулся из седла резвым потоком. Осенняя инеистая морось ударила в лицо сотней иголок, но Тиму это было в радость. Он летел. Над заснеженным городом, над его биением, столь же чинным, как всё во Свири, над зданием вокзала и «Маком». Да, впервые странствия Борзого заканчивались не в «Маке»! Туда и тянуло не очень-то. Прав был Дорохов: встреча с Гасящим на каждого накладывает отпечаток. Борзой тоже изменился. Стал умудрённым. Понимающим. Осмотрительным. И что уж там: открытым. Ведь это так важно – находить отклик в любви, пусть и не с той стороны, с какой в неё заходишь. А Илья, он и вправду замечательный учитель. Тим пошевелил вспухшей скулой. Уметь вовремя подать руку и не оставить другого человека в душевном страдании не менее важно, чем спасти раненого. И Илья в этом смысле тоже оказался цивилизатором не хуже Тима. Борзой верил: у такого чуткого и сердечного человека, как его Багурка, всё должно быть хорошо. И детей он вырастит достойными людьми, как вырастил милую ласточку.
Погружённый в добрые мысли, Тим не заметил, как долетел до конюшни. Подул в окна, всколыхнул еловые лапы у ворот, понял, что любимой тут нет, и устремился на тонкий след её родного запаха, как верный, истосковавшийся по ласке пёс. Света скакала по белоснежному полю, оставляя за собой борозду в снегу. Круглозадая Куколка легко несла хозяйку навстречу ветру. Только Света не знала, что её суженый ветерок мчит на всех потоках совсем с другого краю! Тим снизился, пролетел близко, приласкав дуновением гриву лошадки и выбивающиеся из под вязаной шапочки русые косы всадницы, унёс частичку её тепла в серую высь.
Света придержала Куколку – ужель, почуяла? – загарцевала по полю, заозиралась, розовые от холода губы её сложились в улыбку. Тим не стал мучать невесту. Подобрал потоки и, раздув себе хорошее местечко, приземлился в озимую траву, прохрустев несколько метров ботинками. Она ахнула. Прижала ладонь к груди, потом подобрала повод и вскачь добралась до него. Спрыгнула с фырчавшей Куколки, упала в объятья. Втёрлась щекой в кожу скафа. Тим поймал её румяное личико и направил губами к своим губам. И позабыл всё на свете, кроме её священного имени.
– Светик.
– Тимочка!
«Как же я люблю её! – кружилась голова. – Как же её не хватало. Вот она, та самая, наречённая любовь, и никакая другая! Наша любовь, пронесённая сквозь время и смерть. – Борзой вздрогнул. – Сквозь две смерти. Разве это не золото?»
– Ты вернулся.
– К тебе.
Света совсем опьяневшими от чувств глазами пробежалась по его лицу и, увидев синяки, нахмурилась.
– Вы подрались?
– Да так, нечаянно. – Борзой смутился. – Не признали друг друга в темени... – Тут он решил, что врать нехорошо и непорядочно, и сказать ей о том, что было между ним и Ильёй, стоит сразу. – Светик, я просто... Ты знаешь... Как бы это...
– Не хочешь, не рассказывай, – помогла она. – Вам пришлось тяжело?
– Очень, – сознался Тим.
– Главное, что вы дома. И что все живы. Вы большие молодцы, я горжусь вами!
– Спасибо, ласточка моя, – Тим обвил её плечи и, целуя, призадумался над тем, что ничегошеньки они с Ильёй не молодцы, а кто молодец, про того лучше помалкивать для его же сохранности. Теперь держать им эту тайну до гроба. И кое-какую другую.
– Тимочка, я знаю, что вам трудно было.
Словно на думы чернобога Света потянула из под ворота кофты цепочку с подаренным ей родовым перстнем Берзариных, тем самым в который Валера зимой заключил Тимину смерть. Достала, показала жениху, и тот обомлел. Рубиновое брюшко жука оказалось расколото напополам.
Вот что значит – любовь, которая из смерти вытянула... Тим сразу вспомнил, как нашёл этот перстень на своей груди в посмертье и вспомнил имя.
– Тимочка?
– А... Прости. Прости. Дурные воспоминания, но... Это минуло, ласточка. Спасибо тебе. – Он прижался к ней в порыве благодарности. – Это ты меня спасла. Твоя любовь. Снова и снова.
– И так будет всегда, мой любимый будущий муж, – она чмокнула его в губы.
– Скоро стану самым, что ни на есть, законным! – Он подхватил её и усадил на лошадь. И тут светлая мысль пришла ему в голову. – Светик, а отдай мне перстень назад? Он свою работу выполнил, а носить битое на себе – примета плохая.
– А, хорошо, – Света протянула ему семейную реликвию.
– Я знаю, кому его приподнести! Скачи на конюшню, я скоро буду! – Тим велел ей, в два счёта обернулся ветром и завыл над полем.
Света, державшая шапку рукой, вскоре стала точечкой, а потом и вовсе скрылась. Но Тим не спешил оставлять её надолго – ему попросту надо было найти реку. И вот она попалась ему на глаза: маленькая, но тёмная, с быстрым течением, нетронутым льдом, и илистая – в такую уронишь что – вовек не найдёшь. Тим прилетел к обрыву, где клубилась вода, и с благословением бросил золотой перстень в пучину.
«У Берзариных есть другой перстень, безоаровый. – Тим пощипал серёжку в ухе. – Возьми, Хозяинушка-Баринушка, и не гневайся на нас. Это золото тебе пригодится, а у меня своё есть – родные люди».
Тимофей Берзарин постоял ещё, любуясь шустрым потоком, низко поклонился чёрной реке и, свившись ветром, умчал к своей ненаглядной.
====== 96. Семья ======
Ноябрь 2046 года, Карасукск.
Только подлетая к дому Ярославы, Илья понял, как чудовищно устал и измотался за эту поездку. Необходимая все дни собранность откатилась разбитостью, заныли раны, залихорадило, хорошо, не сильно. Одно радовало: голова больше не болела.
«Наверное, это было от алкоголя, – думал Илья, заставив келе снизиться у жилого комплекса. – Куль-Отыр убрал мою зависимость. Или и вправду началась новая жизнь?»
В окнах старой шаманки горел свет. Илья решил, что слишком грязен, чтобы прорываться к Ярославе через консьержа, и, ловко перескочив на карниз, постучал в стекло. Штору отодвинул Савва. Выкатил глаза, начал шариться по оконным рамам в поисках форточки, к нему поспешила сама Карга, и вскоре Илья, гремя луком, ввалился в тёткину квартиру.
– Айвазов! Двэри нэ для эрси?
– Дядя Илья! Папуля! – На Илью напрыгнули дети. Он затормошил Вахтанга и Бусинку, видя, как Савва скрестил руки на груди и буднично кивнул:
– Привет, пап.
Хорошая актёрская игра, но губы он поджал. Волновался ли, стеснялся, боялся показаться слабым, хотел ли – сдержанным, или всё вместе, Илье было неважно. Савва давал понять, что первым обниматься не полезет. Айвазов одарил поцелуями других детей и привлёк к себе сына. Крепко прижал, чмокнул в строптивую макушку.
– Привет, Консыг-ойка.
– Эй, я постриг ногти! – возмутился Савва. – На себя посмотри, грязнуля! – И они оба засмеялись. Бусинка не отлипала от отца.
– Папа! Папа! А ты видел Лику?
– Видел.
– Правда, она красивая?
– Очень.
Илья вспомнил важное, достал из-за пазухи тряпичную куколку и протянул дочке. Бусинка ахнула и запрыгала, как мячик.
– Эльза! Ты нашёл её!
– Это она меня нашла.
Ярослава испустила долгий, тягостный вздох. Илья глянул на неё, и вдруг обнаружил, что тёткины волосы стали приметно светлее. Догадался, почему, и сердце его сжалось. Извечные чёрные пряди Карги пересыпала седина. Но старая ведьма выглядела счастливой и умиротворённой. Илья отпустил Бусинку и потянулся к мудрой вороне. Сгрёб в объятья, шепнул на ухо:
– Прости за всё, что пришлось пережить.
– «Молочный амбар бэз мух нэ бываэт», так говорят шорцы, – отвечала Ярослава. – Большоэ дэло вы сдэлали.
– Спасибо, Ярэ, – шепнул Илья. – Расскажи, как они?
– Что за манэра начинать с конца? – возмутилась тётка. – Вэрнулся живым, так спэрва помойся, поэшь, а там и до разговоров врэмя дойдёт. Нэвэжа! Вэсь в отца! – Она пригладила его по равномерно колючей поросли на голове.
– Слушаюсь вас безропотно! – Илья помаршировал отмываться, и Владка, копируя его, тем же чинным шагом устремилась за ним.
Как же хорошо в доме, где всё хорошо!
Ярэ позаботилась о нём. Принесла свою походную рубашку и камуфляжные штаны – в поле тётка носила мужские вещи, и невысокому Илье они пришлись впору. Заставила показать рану на животе, натёрла какой-то пахучей штукой её и лицо, а Савва добавил, что сам был обмазан этой гадостью.
– Сам ты гадость мэлкая! – огрызнулась Ярэ. – Восэмьдэсят трав на топлёном маслэ, сэмэйный рэцэпт, которому цэны нэт! Смотры, как хорошо тэбэ затянула! – Она разошлась. – Айна возьмы! Что за родствэнничков мнэ принэсла судьба! Эсли и внуки такими жэ вырастут, ух!
Потом кормила и рассказывала новости, половину которых Илья и так знал. Но среди них были и поразительные.
– Звонили из нэхлюдовского цэнтра, – она положила ему ещё пельменей, от которых, или просто от заботы родных, он почти ожил. – Наша мумия, Ыляку, рассыпалась прахом. Гэнэтики до сих пор нэ могут понять почэму, и что это вообщэ было. Вэщи остались, а тэло истлэло за сутки, пока рождалась твоя дочь.
– Вот как! – изумился Илья, припоминая, как в юности он залез в воздушный гроб Харыысхана, и его тоже обсыпало чёрным прахом с головы до ног.
– Да. Тэпэрь она опять с нами. – Карга расплылась в улыбке. – Со своими пэрвыми родитэлями. Бэрэги эё, Ыляку. И этих шалопаэв. – Она строго глянула на сидевших рядком троих ребят.
– Буду, Ярэ. Хочу поскорее увидеть Сашу и маленькую, – признался Илья. – И Инку с Платоном.
– Да уж, дэти, вы и тут спэлись! – в шутку пожурила их Ярэ. – В один дэнь мнэ внуков принэсли. И куда столько наслэдников? Мы сэгодня к ним собирались, но тэбэ поспать бы.
– Да разве он поспит, ба, – хмыкнул Савва. – Он без матери, как без крыльев.
– Э! – по обыкновению накинулся на брата Вахтанг. – Ты почему перебиваешь старших? Это невежливо!
– Оу, чую, тебя Дато успевает науськивать, – не остался в долгу Савва.
– А что бы и нет? Мой отец – кладезь благовоспитанности!
– Зато мой не орёт на мать!
Заслышав это, Ваха раздул ноздри и ожидаемо залепил Савве пощёчину. Яхонтов заржал и скрутил брата в зажим.
– Что кусаэтесь, мэдвэжата? – попыталась приструнить мальчишек Ярослава, не привычная к их каждодневным потасовкам. – Вы развэ нэ близнэцы?
– Ага, близнецы, ба! – Савва брякнул, пытаясь справиться с Вахтангом. – Сиамские! Писькой срослись. Когда нас разделяли, угадай, кому из двоих она досталась!
– Нечестивый! – возопил из подмышки Саввы обиженный Ваха. – Ну... Что... Ты... Несёшь!
...Перед тем, как зайти в палату к девочкам, Илья растерялся и отчего-то сробел. Савве даже пришлось подтолкнуть отца в спину. По просьбе Вия Карасукска Елика Малахитова Инну и Сашу разместили вдвоём в корпусе для колдуний. И, поскольку с детьми всё было в порядке, малышня сопела и покряхтывала тут же, рядом с мамами.
– Сашка моя!...
Секунда, и Илья упал на колени перед постелью жены, а та обхватила его голову руками и вжалась в воротник Яриной рубашки. Супруги одновременно подняли лица и всласть потерлись носами друг о друга. Потом только поцеловались, смущая всех в палате. Сашка выглядела пугающе. Видать, во время схваток капилляры у неё в глазах полопались, и белки стали красными. Инна была куда бодрее, но Илья знал, что Генрих сразу согласилась на кесарево.
– Я порвалась нахрен, – шёпотом пожаловалась ему Саша. – Зашивали два часа. Никаких больше родов, дич.
– Клянусь, нам детей и так хватит. – Илья обвёл взглядом всю свою ныне многочисленную семью. – И если тебя это утешит, я тоже порвался. – Он увидел беспокойство в глазах жены и поспешил добавить: – Немножко. Тимке даже зашить пришлось. Он тоже часа два возился, но ничего, справился.
– Зато взгляни на нашу принцессу, – велела, гордо заулыбавшись, Саша.
Илья послушно встал, приблизился к колыбелькам и умилился, насколько разные отпрыски Бабогуровых оказались и похожи, и непохожи друг на друга. Белоснежная дочка и рядом – такой же плосколицый мальчонка со жгуче-чёрной макушкой. Памятов-младший имел восточные черты, нос и губёшки Ярославы. Лика лежала и горделиво ухмылялась точь-в-точь, как та древняя мумия. Или, бывало, бабка Умси.
Крошка-хорз и его троюродная сестрёнка мора...
– Миша счастлив? – Илья пригладил по руке Инну.
– Ещё не видел сына, – осторожно ответила сестра. – Не знаю, как отнесётся к его внешности.
– «Как-как», – раскаркалась Ярослава и взяла Платона на руки. – От нэго таким солнцэм веэт, что нэ любить его нэвозможно.
– И ты иди сюда, принцесса северной страны, – Илья осторожно вынул свою тяжёленькую, тёплую кроху из колыбельки. – Эляку Айваседа.
«Клянусь кровью и честью ворона, твоя внучка Эляку ещё побежит по этой земле, как бегают шаманские наследницы с даром крыльев в Хаасе, в Карасукске!» – вспомнились слова отца. Илья гордился тем, что, наконец, смог исполнить его клятву.
– Да, таких родов я нэ припомню, Алэксандра Малютична, – вновь вздохнула Ярослава с хитрым прищуром. – Раз было, правда, по новостям рассказывали, нэкая бизнэсмэнша родила в самолёте по дорогэ в столицу с какого-то симпозиума добытчиков руды.
Саша, лакомившаяся в это время виноградиной, прекратила жевать и колко уставилась на «карасучку».
– Это что за новости, и откуда их сливают?
– Откуда? С мэрэжки! – рассмеялась Карга и все остальные, а Илья подхватил Владку на вторую руку и воскликнул:
– Вот как, вот как! Моя средняя дочь родилась в воздухе! Потому ты у меня такая летунья, да?
– Папуля, а Лика зато врача заморозила! Так мама рассказала! – сходу сдала сестру Бусинка.
– Зима, она и есть Зима! – развёл руками Савва.
– Ну ты Эльзу ей вернёшь? – устроил для дочки провокацию Айвазов.
Владка явно призадумалась. Куклу ей, по всему, отдавать ну очень не хотелось.
– Ну-у, – промычала она, – я пока Эльзу у себя подержу, папа. А то Лика маленькая, она её порвёт или съест. Подрастёт, тогда отдам. Если будет себя хорошо вести!
Илья расцеловал дочек и подумал о том, что с какого-то перепугу стал до неприличия нежным отцом.
====== 97. Козюльник ======
Ноябрь 2046 года, Новосвирьск.
– Мой повелитель, я сварилась.
– Да чтоб тебя в пюре раскатало, гадина! – донёсся с кухни визг Насти Столетовой и бурчания: – Никогда мне к этому не привыкнуть, никогда...
Савва прыснул в кулак. Ведунья грибовская не изменяла своему крепкому лексикону, даже помогая тундровым келе стряпать для гостей.
– Тётя Настя, прикольно же, картошка говорит, э, – Ваха там же, за стенкой, резал что-то большим ножом. Он вообще любил ножи подлиннее.
– Прикольно-то прикольно, а как её есть? – последовал резонный вопрос от настиного отца, Петра.
– Молча!
Дом Ильи в Новосвире оказался намного теснее особняка Яхонтовых в Петрово, с кучей гостей так подавно, но, странное дело – уютнее. Всего два этажа и десять комнат, причём, не самых просторных, но каждая Савве нравилась. Он в итоге выбрал себе лучшую, с витражным куполом, поближе к небу, и в тот же день подрался за неё с Вахтангом. Брат уступил комнату со скрипом, за пожизненную возможность первым занимать компьютер, ближнюю ванную и переднее место в машине рядом с Ильёй. А свою комнату решил сделать студией звукозаписи, и Илья с удовольствием перетащил к нему гитары.
– Брат, я побрился!
Да, он научился бриться, и что, обязательно каждый раз об этом сообщать? Духовный родич «берзаринки речистой». Савва раздражительно покривился и продолжил выстраивать внутри бутылочки небоскрёбы Сити. Нескоро ему теперь их увидеть! Новосвирьская школа, впрочем, тоже оказалась приветливой и располагающей к свершениям. Савва ещё не размышлял, каким.
– Эй, Консыг-ойка! Твой брат побрился, а ты явишься к гостям заросшим? Непорядок.
Половина башки Ильи просунулась в дверь. Савва потёр пушок на подбородке и лениво заметил:
– Я ребёнок четырнадцати лет. Я имею официальное право не бриться.
– Как косточкой деда распоряжаться, так ты взрослый, – уел Илья. – Иди, побрейся тоже! А то вас будут отличать.
– Ну па-ап, – позволил себе проканючить Савва. – Что тут брить? Да и если я порежусь, это будет лучше, чем моя мягкая шёрстка?
– Ай, какой ты вредный, Консыг-ойка! – Илья залез к нему в комнату и схватил за щёки. Разглядел и заявил: – У тебя борода растёт!
– У тебя тоже!
– У меня ухоженная!
– Ну всё, всё! – сдался Савва. – Раз тебя, папуля, так нервирует мой небритый вид, вот возьми и побрей меня сам!
Илья прищурился.
– Думаешь, мне слабо?
Савва вызывающе заржал и напросился на выпровод взашей в ванную и скобление морды с пеной. Тоже ножом, каким отец брил себя в походе. Но Савва не боялся. Илья обрабатывал его с настолько сосредоточенным видом – как снимал какой-то там культурный слой – что Савве было смешно. И щекотно.
– Не гримасничай, порежу. – Отец вертел его так и эдак, ласково придерживал за лоб и избавлял от пушка. – Я надеюсь, ты не собираешься отчебучить на свадьбе какой-нибудь цирк?
Савва строго глянул на него:
– Я что, похож на клоуна?
– Ладно, – успокоился отец. Потом сполоснул Савву водой, облил жутко щипучей дрянью и вытер полотенцем. Развернул в зеркало. – Гляди, какой красавец!
– Ну и чего ты добился? Где логика? – Савва пошлёпал себя по гладким щекам. – Я опять ребёнок!
– Ты глава рода Яхонтовых, опрятный и стильный, – возразил Илья, промывая лезвие ножа. – Теперь мне перед твоими предками не стыдно, а они всё видят.
– No cap, мелкий, всё видим, – погрозила, проходя мимо с мелкой, мать. Бусинка позади неё навела на брата палец на манер пистолета и сказала: «Пу!» Савва закатил на них глаза. Что поделать, родня!
– Я пригласила Дорохова, – чуть позже переговаривалась с отцом и Тимом мать, вполголоса, думая, что Савва от бритья оглох. – И он прибудет на торжество.
– Считаю, идея хорошая, – сказал Тим. – И губернатора уважить, и всех земных в его лице. Он нам тоже знатно помог в том деле. Мраз, возможно, опоздает, но к самому празднеству доберётся.
– Женя с Ритой на подлёте от гостиницы, – поделился отец.
– А Гамаюн восстановился?
– Сказал, что вполне. – Голос у отца погрустнел. – Сам понимаешь, времени у него ни много, ни мало, ровно столько, сколько отведено.
– Твоя правда, родимый.
Дорохов! На свадьбе будет Павел Константинович. Савва бочком, бочком, убрался от стены и помчал к Вахтангу.
