Текст книги "Право рождения (СИ)"
Автор книги: Gusarova
сообщить о нарушении
Текущая страница: 31 (всего у книги 34 страниц)
– Потому что как раньше уже не будет.
Спокойная твёрдость его слов заставила Илью согласно кивнуть.
– Да, не будет. И это к лучшему.
Взгляд, полный веры.
– Ты правда так считаешь, пап?
– Правда. Я никому тебя в обиду не дам, я обещал тебе.
Следом скептическая усмешка, как последний укол меркнущего сомнения.
– Ты в курсе, что дав обещание Яхонтову, ты обязан будешь его выполнить?
– Я выполню его с радостью. И когда ты узнаешь меня больше, ты поймёшь, сынок, что я не даю пустых обещаний.
Удар головой в плечо – несильный, чтобы просто прижаться и остаться в объятьях. В кольце отцовской защиты.
– Ладно. Я тебе верю. Но... Пап. Мне кажется, тебе стоит знать, прежде, чем ты подпишешься неизвестно на что. Я... – сопение, – я... Гей.
«Ну это не новость, – хмыкнул про себя Илья. – Ещё про Гора мне расскажи».
– Что ж, а я узкоглазый алкоголик.
Плечи затряслись. Смеётся. Не плачет, а ржёт. Это хорошо. Илья тоже фырчит смехом.
– Ну... Ты же бросишь ради меня?
– Я уже бросил. Горбатого могила исправила, – гордо отвечает Илья.
Он замирает на вдохе и выдох его рябит дрожью.
– Увезу вас всех в Новосвирь, – скорее переводит Илья разговор от жутких воспоминаний, покачивая сына. – Тебя, брата, девочек. Мама будет прилетать. Станем жить все вместе. И трескать большие жирные пельмени бабушки Ярэ. Величиной с мой кулак.
– И дохлых чистиков?
Савва выныривает из объятий, раскрасневшийся от чувств, с сияющими доверием глазами. Чистый, искренний сапфир-яхонт, каким он является лишь избранным. Такому точно не нужны замены. Ему нужен отец.
– Это необязательно, но раз ты просишь, могу устроить... – Илья копается в карманах скафа и выуживает оттуда пару зерновых батончиков.
– Ну я же тоже немножко эрси, – ведёт бровью Савва, принимая подкрепление. – И некромант.
– Ты обормот. И мой сын.
====== 91. Его друг ======
Светоч Касаткина: привет, Тимочка, как дела? Долго вас не было, я волновалась! Саша говорит, вы победили.
Борзой собрался набить ответное сообщение, но так и не коснулся голоэкрана. Не смог. Да и что написать ласточке? Что он её недостоин? Что она вывела его из забвения, спасла рассудок, а он в благодарность целовался с её учителем? Или сдержанное: «привет, любимая, всё хорошо». Да что хорошего? И как теперь быть со свадьбой? Ведь он не мог кривить душой, перед Светой так точно! Тим не понимал своего состояния, не контролировал эмоции, ненавидел себя и презирал, как в школьные годы.
«Эдика ты убил силой смерти. Илью – избил за верность Саше. Что же ты за дрянь такая? Лицемерная, несдержанная дрянь».
Эдуард Геликович всплыл в памяти так резко, что Борзому стало дурно. Он прижал перчатку ко рту и постарался не вывернуть наружу пустой желудок. Собственные похоть, порочность, себялюбие жгли совесть, оставляя мысли о том, что он, Борзой, в один момент испортил то, о чем мечтал всю жизнь. Крепкую, надёжную дружбу и духовное единение. Да, Илья ударил первым. Но он имел на это право. А вот Тим отвечать не должен был. Да и подавно – устраивать глупую, спесивую возню.
– Дядя Тим, тебе, может, пластыря принести, э? – пристал Вахтанг.
Борзой молча мотнул головой. Само зарастёт. А вот разбитую дружбу и попранное доверие не склеить.
«Как теперь вернуть его? Как смотреть в глаза Свете? Что же я наделал?»
– Дядя Тим, они летят! Дядя Илья нашёл Савву! – следом раздался ликующий возглас, и юный смерч ринулся в небо навстречу брату. – Ослиные ты кишки! Что ты опять устроил!
– Вах!
– Брат!
Близнецы, судя по шлепкам и крикам, обнимались. Тим искоса поглядел здоровым глазом на спешившегося с духа Айвазова и отвернулся к рюкзакам – нужно было собираться в обратный путь. Илья настороженно приблизился, чуть ли не крадучись, и присел рядом. Увидел, что Тим отворачивает лицо и сматывает крапивную верёвку – принялся помогать распрямлять конец. Так они работали молча, пока неразлучные братья о чём-то ворковали на воздухе. Присоединившиеся к команде Ерёма с Зефом не мешали колдунам выяснять отношения. За то Тим и любил своих добби. Илья перебирал верёвку, а Борзой собирал в бухту, потом закрепил узлами и повесил на кофр. И заметил, что Айвазов сидит, скрестив ноги, и неотрывно смотрит на него.
– Ну и разукрасил я тебя, – вскользь бросил Тим и выдрал из души: – Прости.
– Это ты меня прости, – гулко вторил Илья. – Я совсем не Громова.
– Ты о чём? – Борзой делал вид, что копается в вещах.
– В семнадцать лет. Я влюбился в Маргариту. – Илья приложил ладонь к брови и промокнул кровь. – В первую экспедицию.
– Ты говорил.
– Да, – вздохнул Илья. – Я признался ей. И поцеловал. Она меня не ударила.
– Ты был ребёнком.
– Не в том дело... Она мудрее. – Илья помолчал и продолжил: – И не росла в детдоме, где случалось всякое. Ты прости меня, Борзой. Я не ожидал и... Я сделал это по привычке. Как привык отбиваться в детстве.
– Тебя пытались изнасиловать? – Тим, забыв о собственных переживаниях, обернулся к Илье. Тот, увидев его нынешнюю красоту, смешливо покривился и повёл плечами.
– Я отбивался. И они отставали.
– Я не знал, Илюша! – вырвалось у Борзого.
– И не узнал бы... – Айвазов перетёр сукровицу подушечками пальцев. – Потому – прости меня. И вот что знай: я тебя понимаю. К каждому из нас приходят наставники, иные настолько восхищают нас, что мы влюбляемся. И это хорошая связь, хорошее чувство: восхищение. Желание учиться. Сопереживание, боязнь потерять. Особенно, если ты слишком долго просил для себя наставника. Я знаю, ты просил обо мне у судьбы.
Горящие в пещерном сумраке угольки его глаз излучали тепло и понимание.
– Да, я просил. Но я не хотел тебя полюбить, это неправильно, – забормотал Тим. – Я Небом венчан со Светой. Я не знаю, как мне быть. И... Я уже любил в юности. Печальная история.
– Расскажешь?
Тим вдохнул побольше воздуха, раздвигая скованную сожалением грудь.
– У меня в старших классах был учитель по рисованию. Любил клетчатые вещи, как ты, и бесподобно рассказывал о мастерах прошлого. Я влюбился в него впервые в жизни. Он был не против, и мы иногда проводили время вместе. А потом... Он как-то предложил встретиться вне школьных стен. Оказалось, не наедине. С другом. Они увезли меня в лес и пытались убить. Я тоже впервые в жизни применил силу чернобога, я лишил их жизни, Илья. Да, маньяков-педофилов. Но... Эдуард Геликович не идёт у меня из памяти, это невозможно забыть. Я не хочу, чтобы... – Тим осёкся, так как не знал, чего бы он не хотел от Ильи. Ведь и драться с ним он дрался, и убить убил, и сам за ним отправился, и вместе выбрался из посмертья. Чего между ними не было, если подумать?
– Ты не забудешь его, – отозвался, подумав, Илья. – И я не маньяк. Хотя, если подумать, чуть-чуть есть, у меня клетчатых вещей много. – Он попытался пошутить. – Но я не собираюсь причинять тебе боль или отвергать тебя, Борзой. Наша связь – на века. Ты меня в любом случае не потеряешь. Может быть, тебе на самом деле нужно это? Может быть, твоя любовь значит, что я тебе просто дорог? Если так, расчитывай на меня. Ты мне тоже дорог в не меньшей степени. Я говорю сердцем. Я всегда буду рядом с тобой, и то, что ты меня любишь, останется с тобой, но со временем станет больше. Дороже, важнее физического. Ведь мы – одно целое и есть друг у друга.
– Правда не отвергнешь? Даёшь слово? – смутился Борзой. – Меня отчего-то это страшило, опять потерять тебя.
– Даю. Мой очаг – твой очаг. Моя добыча – твоя добыча. Моё оружие – твоё оружие. – Илья встал и раскинул руки, приглашая Тима обняться. – И так будет во веки вечные.
– Спасибо, родимый, – с этими словами Борзой принял объятья эрси и помял его в своих со всей горячностью. – Я уверен, ты прав.
– Хочешь, все мои клетчатые пиджаки обольём горючим и сожжём на пустыре? – услышал он у уха.
– С ума сошёл? Носи на здоровье!
– Мне, значит, дозволено, граф?
– Дозволено, княже, тебе – дозволено.
На душе сделалось светло и хорошо от поддержки преданного, честного ворона. И всё мучения показались не более, чем мимолётными облаками на небосклоне. Тим вдруг осознал и примирился с истинной природой своих чувств к Илье – обретением наставника и друга на всю жизнь. Просто эта слишком сильная, неиспытанная им ранее связь не сразу стала понятна. А теперь, после объяснения – да.
– Илья, послушай. – Тим вспомнил важное и опять разволновался.
– Что тебе?
Он сунулся в сумки и, покопавшись, достал коробочку, купленную в Теночтитлане. Там лежали те самые чёрные серёжки с бриллиантами в виде черепов, которые, как решил Айвазов, Тим купил для Светы. Борзой показал их удивлённому однобожнику и сказал:
– Я тут подумал... Вернее, тогда, на празднике. Если бы мы с тобой носили их по одной в ухе, как бы ты к этому отнёсся? Знаю, ребячество, но...
– Я отношусь к этому положительно, – тут же обрадовал Тима Илья. – Симпатичные безделицы. Правда, они золотые, а золото, сам знаешь, чьё.
– Охти, а ведь верно, – спохватился Борзой и посмурнел. Но Илья согрел его плечо своей ладонью:
– Будем носить их до самой смерти и пусть нас похоронят с ними. Как тебе мысль, граф?
– Хорошая мысль! – одобрил Тим. – Я тебе ухо проколю, а ты мне!
– Тебе какое?
– Левое!
– И мне левое!
На том они и порешили. И пока искали коробку с медициной, с помощью коей Тим уже зашил однажды Илью, да ковыряли друг другу дырки, к ним нагрянул взволнованный Савва с Вахтангом, прыгающим из-за спины.
– Мать в «Юничате» пишет, что она рожает, э!
– Пап! Что делать будем?
====== 92. Его брат ======
Такое простое, недооценённое счастье вновь заглянуть в свои глаза, как в отражение, но живое, увидеть хитрую улыбку на собственной рожице, и то, как закатный ветер треплет такие же точно волосы – крупными, коричневыми волнами. Он похудел и осунулся, но и про Савву можно сказать ровно то же самое.
– Вах!
– Брат!
Столкновение, обжим щека к щеке. Свой же запах. Самая родная кровь из всех возможных. Его кровь.
– Вах, я...
– Я так за тебя переживал!
– А за меня-то почему?
– А как ты там без меня, э?
Брат, отторгованный у посмертья, перенёсший столько невзгод по его вине, первым делом не бросается ругаться, а заявляет, что переживал!
– Ваха, Небо, как же я рад тебя видеть!
– Никогда не думал, что буду рад твоей наглой морде, э!
Савва берёт его за руки и просит:
– Рассказывай. Что там было? Как ты умудрился не дать себя закабалить?
Ваха укобисто изгибает брови, и Савве уже тогда становится ясно, как.
– Я что им, ишак, чтобы меня на поводу вести?!
Ишак, ещё какой, самый упрямый ишак на свете! И как же это хорошо.
– Да и пение... Кто так поёт! – Ваха складывает пальцы в щепоть и трясёт ими перед носом. Савва ловит себя на мысли, что готов смотреть это кино вечно, как и слушать его отрывистое «э». – Я и то в ноты лучше попадаю!
– Ну хорошо, что ты видел? Как там, с той стороны?
– Да никак, – жмёт плечами. – Скука смертная. Все ходят, как неживые. – Савва помимо воли начинает посмеиваться. – Что ты потешаешься, я, между прочим, отца нашёл! Пап, ты смотри, он надо мной смеётся! – Ваха кивает в сторону невидимому спутнику, и у Саввы падает сердце.
– Дато?
– Да, меня эти комки навоза мурыжили, мурыжили, поняли, что душу не вынут, и упихали на какой-то склад, в клетку. Я сперва бился и орал неприличное, а потом гляжу, я в плену не один! Два мужика сидят со мной, один совсем пылью порос, скуксился, молчит, как не в себе, а второй глядит на меня, прожигает аж дыры. И я так задёргался, душа заволновалась, вижу – что такое? Вай мэ! Я же помню его! Маленький был, а помню! Руки помню, и глаза помню! Я ему и говорю: «Эс шэн хар, мама?»{?}[«Папа, это ты?» (груз.)] А он ко мне тогда подбежал, трясёт и кричит: «Вахтанг, швило, акх рогор агхмочнди? Мквдари хар?»{?}[«Вахтанг, сынок, как ты тут очутился? Ты умер?» (груз.)] А я ему: «Мэ ар вар мквдари, мама, мэ гамитацэс им вири кудэби!»{?}[Я не умер, папа, меня похитили эти ослиные хвосты! (груз.)] А папа мне: «Мэц гамитацэс да исини акх рамдэни ханиа, рогор гавдиварт ахла, швило? Мэ ар могцэмт акх дарчэнас!»{?}[Меня тоже похитили и держат тут чёрти сколько, как же нам теперь выбираться, сынок? Я тебе не позволю тут остаться!(груз.)]
Савва слушал болтовню брата на чистом дзергинском и еле понимал, что он лопочет. Сам-то давным-давно позабыл язык Дато, да и вникать особо не стремился. А Ваха, оказывается, помнил. Настоящий Арцивадзе!
«Что ж, эрский придется выучить, – подумал Яхонтов, краем уха прислушиваясь к голосу Ильи в пещере за стеной. – Чтобы так вот легко общаться с отцом. Ему будет приятно».
– Ну а дальше, Вах?
– А дальше, – Ваха почесался – он тоже был грязным, как чёрт, – глядим, опять летит та девушка, девушка-птица, которая меня унесла. А в руках – ключ! Открыла клетку, как завизжит! И прямо к мужику заросшему бросилась. «Артём! Артём!» – кричит, сама бьётся у него в объятьях, ну есть сумасшедшая, э. А мужик будто очнулся, Сав. Глазами хлоп-хлоп, поводил, нас увидел, склад этот проклятый, и говорит: «Аврора? Где это мы?» а девушка-птица плачет и отвечает: «Мы вместе». Клянусь, Сав, я и сам слезу пустил, такое умиление! А потом она нас вынесла сюда. Я всё думал, как ты тут один? Ты ж дурной! Сав, я знаю, что ты косточку прое##л! Ради нас... Как же ты теперь станешь великим?
– Не, – Савва вытащил из кармана золотой самородок и повертел перед носом близнеца. – Не прое##л. Но об этом потом. А великим... У меня великая семья! – Он снова обнял Вахтанга. Тут телефон мигнул сообщением из теневого «Юничата», и Савва, вытаращившись, бормотнул:
– И... И готовится стать ещё более великой!
– Что ты несёшь?
– Мать рожает!
– Вай мэ! – ахнул Вахтанг. – Надо сказать... Илье!
– Надо!
Братья ураганами влетели в пещеру к чернобогам.
– Мать в «Юничате» пишет, что она рожает, э! – разорался Вахтанг, и Савва подумал, что брат становится похож характером на Давида. И, может быть, то, что старший-Арцивазде так орал на мать, было всего-то проявлением их взрывного дзергинского нрава.
– Пап! Что делать будем?
Тут и Илью подбросило.
– Что-что, надо... Я обещал ей быть рядом, Куль-Отыр де... Тьфу, келе возьми! – Он обхватил большую голову руками и смешно забегал по пещере. Застыл посерёдке, растопырился и воскликнул: – Я всё равно не успею! Где она, в роддоме хоть?
– Ща выясним. – Савва набрал мать и передал телефон отцу. Самому было страшно услышать её голос.
– Сашка моя, как ты? – елейным тоном поинтересовался грозный чернобог.
– Йа-а рожаю, – услышал Савва кряхтение. – Дичи...
– Ты где, любимая? – Илья посжимал кулак, промокнул вспотевший лоб.
– В К-курье...
– В какой Курье? Ты почему в роддом не улетела с Инкой? – Вопрос был, прямо скажем, более чем резонный.
– Земля мне сказала рожать тут! – проревела мать. – Дэш тебя! Я, наверное, обо всём позаботилась! У меня тут передвижной бокс, овердохера акушеров вокруг и Валера, будь он... А-ах... Здоров и весел... Дичи...
– Сашка, милая, – Илья сжался, точно сам рожал. – Я бы так хотел быть с тобой рядом, но я не успе...
Его нытьё было прервано рёвом материных потуг и рябью в стене пещеры, прямиком там, где они находились. Некто открывал портал. Тим мгновенно ухватился за Подпись, Илья сунул Саввин мобильник в карман и ринулся к луку. Савва заслонил собой Ваху. Но страхи небесных колдунов оказались напрасными. Это были не лагартос, хотя к ним в гости и пожаловал известный некромант. Из середины пестреющей зыби вынырнула чёрная с проседью голова и плечи в шерстяном костюме. Павел Константинович Дорохов обвёл непроницаемым взглядом опешивших маний и, Савва мог бы поклясться, слегка улыбнулся. Вылез целиком из разрыва пространства, оставив дыру за собой разверзнутой. Оправил манжеты и заявил без обиняков:
– Чернобогов я провести в Курью не смогу, к сожалению. Но, – акульи зеницы вгрызлись в Савву, и в них Яхонтов углядел нечто свойское, а самородок в его кармане принялся жечь грудь, – я могу отправить к матери детей. Савва Давидович, как ты на это смотришь?
– А-а... Э-э-э... – Яхонтов вопросительно глянул на Илью. Тот недоверчиво нахмурился.
– Я бы... Павел Константинович, я мальчиков от себя отпускать не хотел бы.
Савва понял, что нужно проявить решимость. Мать рожала там без них, а отец опасался отправлять его с некромантом через портал! И его можно было понять, но мама...
– Папуль. Мы справимся. – Он подошёл к Илье и обнял его за спину. – Маме надо, чтобы близкий человек был рядом. Значит, мой черёд. Она отказалась от рода, но... Она всё равно Яхонтова, согласись. Я дам ей силы, я смогу.
– Дашь силы? Да вы с братом еле на ногах держитесь! Вам бы поесть, и тебя бы полечить. – Илья дотронулся до глубокой ссадины на лице сына.
– Меня дажди как раз и обработают, – рассудил тот. – Они, уж простите, врачи получше вас. И еды у них больше, мне отчего-то думается.
– Савка, это не для детей зрелище! – запротестовал тогда Илья.
– Я не ребёнок.
– Ох, – Илья засопел, решаясь. И тут влез Тим со своим шепотком:
– Илюша, Мраз мне написал, что Дорохов вызвался быть куратором для Саввы. Вот буквально сейчас.
Илья повернулся к Павлу Константиновичу.
– Это так, – подтвердил тот и пригладил чёрную бородищу. Настала очередь изумиться Савве.
– Так вот вы почему меня защитили?
– У нас будет время объясниться, – уклончиво сказал Дорохов. – Я бы советовал вам не мешкать.
– Да! – Савва вытер взмокшие руки о штаны и решительно протянул некроманту ладонь. – Я готов. Вах?
– Я с тобой, брат! – Вахтанг прицепился к другой руке.
– Тогда приготовьтесь, будет неприятно.
«Не так уж и неприятно, – подумал Савва, увлекаемый некромантом через глухую стенку в неизвестность. – Я уже ходил с брухо через портал, и Ваха то... Мать! Мать мою! Горячо!»
Снова это волшебное ощущение, что тебя обернули пылающим рубероидом и скручивают в буррито. Глаза слепил невыносимый свет, в ушах стоял звон тысячи колокольцев, дыхание спёрло, как в узле чужого смерча во время сторминга. Савва закряхтел от этого, и оттого, что Вахтанг сдавил его ладонь, чуть ли не ломая пястные кости. Дорохов же невозмутимо пёр вперёд, вот, что значит мастерство!
– У меня на тебя большие планы, готовься, – услышал Савва сквозь пронзительный и непрерывный звук раздвигающейся ткани бытия. – Я неплохо знал твоего деда и слежу за тобой с самого твоего рождения. Я ждал момента, когда ты заявишь о себе. Но чтобы ты завладел силой столь могущественного некроманта, как Каброн – о таком подарке я не мог помыслить. О том, что ты избавишь от него мир – тоже. Ты интересен мне во всех смыслах, Савва Давидович. И потому, мы будем с тобой работать. Не считай это предложением. Это наша основная задача на ближайшие двадцать лет.
– Ка-кая... – проскрежетал Савва, пряча голову от жара.
– Это я тебе тоже со временем объясню.
– Обна-дёживает, – еле продышал Савва.
– Мы пришли.
Портал расступился, как кроличья нора, выпуская колдунов на холодный ноябрьский воздух. Стало хорошо, просто кайфово, как если из горячей парной плюхнуться в прохладную кадку с родниковой водой. Савва упал локтями и коленями в жухлую листву. Рядом на спину повалился Ваха. Кругом торчали ёлки и моросил самый обычный осенний дождик. Павел Константинович навис над ними.
– Вставайте. Помните, зачем вы здесь. Ваша мама ждёт помощи и поддержки.
– Да... Спасибо. – Савва задрал голову и увидел перед собой несколько аккуратных бревенчатых домиков, скульптуру лосиной головы с рогами, вырезанную из коряги, и соответствующую надпись:
«Лосиная Курья».
«Мать, ну куда тебя занесло опять, по-человечески родить никак? – возмутилось яхонтовское благоразумие. Потом Савва выдохнул: – Да разве она может по-человечески, бешеная ведьма!»
В одном из домиков горел свет, внутри, за стеклом, метались тени, снаружи, на пороге, курили мужики. Савве стало боязно, даже рот пересох. Мать была там. Савва сжал руку Вахтанга, неуверенно глянул на Дорохова.
– Идите. Я не пойду, – сказал ему Павел Константинович. – Не люблю эти женские таинства. Но вы – идите.
Развернулся и двинулся прочь. Савва не стал его удерживать, спиной чуя, что старый кудесник уберётся отсюда так же, как приволок их, через портал.
Близнецы направились на огонёк окон. Одна из сидящих у порога фигур порхнула к ним и выросла всклокоченным, хмурым Валерой. Другая оказалась столь же подавленным Нико, обнимавшим собаку. Вий Балясны затянулся долгой затяжкой от неизвестно какой по счёту сигареты и выпустил из себя вместе с дымом:
– Савун. Вах. Ребят... Ваша мама, она...
Савву точно в лёд вкатали. Чуть ноги не подогнулись, но он сумел удержаться стоймя. Открыть рот и задать простой вопрос оказалось почти невозможно, услышать ответ – тем паче, но он совершил над собой усилие и...
– Что такое с нашей мамой, э?! – Ваха оказался первее.
Валера дёрнул губами, почесал острый нос и, вцепившись Савве в плечи костлявыми руками, выпалил:
– Рожает!
– Тьфу, Валера, бл#, иди ты на!!! – взорвался облегчением Яхонтов. – Это мы знаем! Как она?
– Орёт. Выгнала нас с Нико, оставила Настю. – Валера похлопал на них выбеленными глазами. – Воды отошли и... Ты чего материшься, шкет?
Савва не стал дослушивать. Очень невежливо оттолкнул Вия, ухватился за резную ручку двери и, продышав волнение, дёрнул её на себя.
====== 93. Зима ======
Внутри едко пахло кровью и антисептиками, и уже с порога стало слышно, как переговариваются дажди, да подвывает от боли мать за белой шторой, отделяющей передвижной родильный бокс от входной части домика. Савва снова ощутил шаткость в ногах, не в силах представить волевую, грозную мать распростёртой на кресле и ослабленной схватками – в его памяти она всю дорогу была полна кипучей энергии и железного здоровья. И тут... Роды, поди ж ты. Сестру, и ту мать просто принесла и показала им с Вахтангом, словно оформила с доставкой по интернету, а не выносила и родила сама. Вот, кстати, и Буська. Сидела рядом с запахнутым магнитами пологом на лавке, поджав ноги, и тоненько, в такт стонам Саши, попискивала. Пожилая смуглая женщина с восточным лицом, которую Савва видел впервые, обнимала её и поглаживала по косицам.
«В Свири, видать, половина народа на одну рожу с отцом, – подумалось Савве. – Шаманы!»
– Маленькая, – позвал он, Бусинка вскинулась и, узнав братьев, метнулась к ним со спасительным визгом:
– Савва! Вахтанг!
Савва подхватил сестру, та обвила его руками и ногами, как обезьянка, и принялась всхлипывать. Ваха накрыл их с Саввиной спины сильными руками.
– Мне... Стра... Шно... Бра... Тики. Ма-ма...
– Тише, тише. – Савва поцеловал Бусинку в солёные пылающие щёчки. – Мама подарит тебе сестрёнку.
– Будете вместе играть, э, – поддакнул Ваха.
– Бу... Дем... Маме пло-хо. Сав-ва, а где па-па...
– Летит к нам, не переживай. А ты как? Выспалась на три жизни вперёд?
– А-га, – кивнула Бусинка.
Женщина со своего места приветственно кивнула близнецам и сказала негромко:
– С Сашей Столетова. А я – Лена Усольцева, хозяйка Курьи.
«А, ведьма, кто ж ещё, – сварливо хмыкнул про себя Савва. – Мог бы догадаться. Чтобы вокруг ведьмы, производящей на свет ведьму, не кучились другие ведьмы, это надо планете сойти с орбиты».
– Очень приятно, Яхонтов. – Савва, удерживая сестру, протянул ей левую ладонь, и опять осадил себя – эта вещая наверняка была правшой. Но Лена взяла его ладонь обеими руками и задержалась взглядом, явно пытаясь прочесть, не опасен ли он.
«Да читай ты, насрать. – Савве вдруг стало смешно. – Давай с тобой вместе, по буквам, я помогу: Ма-лю-та».
Ведьма дрогнула бровями, и хоть ничего дурного не сказала, но Яхонтов ощутил её неприязнь сторожевой собаки, готовой вцепиться в него, шагни он влево.
– Саша ждала Илью.
– Илья в пути, – доложил Савва. – Нас провёл Дорохов.
Имя Дорохова подействовало на Усольцеву, как отворяющий заговор. Лена забрала Бусинку обратно на скамью и пропустила близнецов в бокс.
Вдох-выдох. Безликие, суетливые фигуры в синих робах. Голова матери, мокрая, словно облитая из душа. Рядом с её ухом Настя Столетова тоже в робе и шапочке, скрывшей светлые волосы, держит за плечи, шепчет. Задранные мускулистые ноги. Нелепая цветная распашонка. Левая кисть с сапфировым перстнем, судорожно вцепившаяся в подлокотник кресла. Свежие капли на застеленном белой тканью полу – одни светлые, другие рубиново-алые. Кресло скрипит, врачи о чём-то говорят Насте, та передаёт матери, мать отвечает болезненным мычанием. Складывается чуть ли не впополам в этом кресле, так, что становится видно её бордовое, сморщенное лицо и шея, вся во вспухших венах. Спустя миг откидывается назад, бледнея на глазах. Дышит как в агонии. Полуоборачивается, шарится глазами за спиной и зовёт:
– Илья. Илья...
Савва смекает, почему она путается. Мать мережкой льнёт к привычной силе мужа-чернобога. Только у некроманта фон тот же, немудрено ошибиться, да ещё в таком состоянии. Настя узнает Савву и замирает. Он чувствует себя стейком на тарелке.
– Ма, – испуганно отзывается и повторяет чуть громче, чтобы она его услышала: – мам!
Робко идёт к ним. Мать встречается с ним глазами и тут же ощетинивается, насколько способна. Беспомощность сменяется хищной подобранностью, страдание в лице – настороженной неприязнью.
– Вы что тут забыли? Почему от тебя... Ай! Разит смертью? Где Илья?
– Отец летит, – в который раз объясняет Савва, готовясь к самому сложному: не взбрыкнуть, не нагрубить, не плюнуть в ответ.
– Отец? – щурится с кресла. – Вы нашли Давида?
– Мам, э, Давид со... – Савва затыкает этому дураку рот ладонью – ещё чего не хватало, так это присутствия покойного мужа при родах его женщины от нового!
– Если б я хотел сказать «Давид», я сказал бы «Давид»! Папа в дороге, – успокаивает мать. В зрачках той дрожит удивление и... Радость? – Всё хорошо, они справились, – продолжает как ни в чём ни бывало Савва. Про подробности того, как-они-справились, и кто справился на самом деле, тоже, пока, не стоит. – Я здесь за него. Поддержать тебя.
Судя по виду матери, та готова огрызнуться, но ведьма Столетова опережает её:
– Если явились помогать, быстро мойтесь и переодевайтесь! Нам тут бациллы не нужны! Блин, взрослые уже ребята, могли бы сами додуматься!
– А, хорошо, – Савва осматривает свои действительно грязные руки. Ваха не меньший чёрт. Незнакомые дажди разворачивают их за плечи, доталкивают до закутка, велят раздеться до трусов. Облако особого антисептика заставляет близнецов обчихаться, но Савва трогает свою башку – волосы промыты до хруста. Близнецам кидают две стерильные робы, бахилы, шапочки, маски – теперь они тоже безликие, как и вся собравшаяся материна гвардия. Пока они облачаются, мать опять стонет и громко кричит: потуги у неё идут, что надо. Савва быстрее спешит назад.
– Ма! Ма! Мы тут!
Она сменяет гнев на милость. Не до злобы сейчас.
– Не получилось... Стать медведицей... Никак. – Жалуется и тужится. – Не смогла.
– Ну и не надо. – Савва пристраивается у другого уха. – Колдовство отнимает силы, а они тебе нужны. Ты справишься сама.
– Хочется верить, – сквозь зубы скрипит мать. – Я уже н-не девочка. Савун, мой тебе совет, не рожай в сорок четыре. Тяжко...
– Хорошо, ма, не буду. – Она находит силы пошутить, это добрый знак.
Ваха, дурень, лезет поглядеть, что происходит у ног матери, таращится, сменяет цвет на серо-зелёный и прямо там под «вай мэ» складывается в обморок, его под руки выволакивают вон. Савва понимает, что остался один. Мать то ли плачет, то ли ржёт.
– Интересно, сможет он... После такого трахаться?
– Ма, тебя во всех ситуациях половой вопрос заботит, да? – Савва отцепляет её левую руку от подлокотника, берёт в свою, зная, что помощь рода Яхонтовых ей будет весьма кстати. Она и вправду оживает. Трётся о щёку.
– Ты зарос...
– Мать, не отвлекайся.
Идёт новая волна схваток. Дажди велят тужиться, Настя командует матери то же в другое ухо. Мать рычит и мотает головой:
– Не могу, не могу, не могу больше... А-ах!
Роды это тоже битва. Савва крепче сжимает материну ладонь, перстень больно вдавливается ему в кости.
– Давай, бро, соберись, ты ж стормер, – шепчет ей на ухо первые слова, которые приходят на ум. – Не тяни кота за яйца, на. Ты или стормишь, или сваливаешь с ринга.
– Чё?! – Мать лупится на него недоверчиво, глазищи у неё сейчас – не описать какие, с яблоки.
– Тужься, Санчес! – командует Столетова.
– Вставай и верти. – Савва сам не понимает, что несёт. – Не позорь род.
– Владик... – Мать плаксиво морщится, но Савва прогоняет её сентиментальный порыв.
– Не ля-ля мне тут! Погнали, на!
Она долго, качественно тужится. Дажди сообщают, что видят головку. Схватки идут непрерывно. Мать орёт, оглушая Савву.
– Камон, бро!
Её снова скрючивает так, что она на секунду зависает в воздухе, и следом что-то происходит – врачи суетятся, Настя бросает свой пост и подается к материным ногам, сама же мать дышит с облегчением. Один из акушеров поднимает за ногу лилового ребёнка со шлангом из живота и с недовольным видом лупит его по заднице.
– Эй, красавица, кричать будем?
Кроха обиженно пищит. Савва видит, как перчатка доктора враз покрывается изморозью, он изумлённо шикает и чуть не выпускает новорожденную.
– Ничего себе! Заморозила!
Настя выглядит умилённой, принимает ребёнка, знаком зовёт Савву. Мать устало мигает, мол, иди.
– А?
Савву накрывает дрожь. То ли от волнения, то ли в боксе впрямь становится по-январски морозно. Сестра уже не пищит, кажется, характер у неё прямо-таки нордический. Копошится в полотенце. Какая же она маленькая и белая! Белая? Погодите. Белые волосы, белые бровки...
– Мать! Эй, мать! – Савва бросается обратно к измождённой Саше и осторожно шепчет ей: – Она пипец блондинка! Ты уверена, что её не надо перекрасить? Отец не поймёт, на! Она от Борьки что ли? – Тут Савва задумался: – Хотя у Борьки ж нет промежа... Нет, пожалуйста, не говори, что Смарагдин, я сдохну, если это так!
Мать морщится от боли и смеха.
– А кто? Базальтов? Фатов? – допытывается Савва. – Ненаглядов?
Один из врачей-даждей с осуждением супит белёсые брови, поворачивается к ним, поднимает перчатку и бубнит в маску:
– Если что, я тут.
– Альбиноска... – корчась, объясняет мать. – У нас с дичем... Наследственность. С двух сторон. Узбагойся.
Настя опять подзывает к себе, протягивает ножницы.
– Раз Ильи нет, пуповину резать будешь ты. За него.
– Да ну нахер! – Савва видит шланг, бегущий вниз от живота сестрёнки и два зажима на нём. Примеряется, ощущая нереальную ответственность, возложенную на него. Будто перерезаешь ленточку перед новым зданием института полярных исследований...
– Вот тут?
– Да, давай!
Нажим ножниц, и сестра становится самостоятельным человеком. Ну почти. Настя заворачивает её и тащит матери, Саша тянет руки, принимает, обнюхивает, чуть ли не пытается вылизать. Дикая тварь, вся в мужа! Савва утирает перчаткой слезу.
