Текст книги "Еврипид: Полное собрание трагедий в одном томе"

Автор книги: Еврипид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 49 страниц)

Сжимается и у меня, как вспомню,

Что я его убила... эти козни...

1110 Весь этот гнев безумный... Горе мне...

Электра

О, поздно, мать, – ты раны не залечишь:

Отец убит – но как до этих пор

Ты не вернешь домой скитальца-сына?

Клитемнестра

О дочь, боюсь: своя печаль больней.

Он, говорят, в изгнанье злобу копит.

Электра

Иль ярость ты в Эгисфе не смиришь?

Клитемнестра

Да, он суров. Но ведь и ты упряма.

Электра

Бессильная, я гнев свой подавлю.

Клитемнестра

Тогда и он к тебе добрее будет.

Электра

1120 О, как он горд. Забыл, что мой жилец!

Клитемнестра

Опять огонь потухший раздуваешь?

Электра

Молчу – в душе один глубокий страх...

Клитемнестра

Оставим лучше это. Посылала

За мною ты, дитя мое?

Электра

О да.

Я – мать, тебе, конечно, говорили...

Молю ж, заменой будь у алтаря

Неопытной. Ведь первенцу луна

Десятый раз свой факел зажигает...

Клитемнестра

Повившая пусть жертву принесет...

Электра

О мать, сама я повивала сына.

Клитемнестра

1130 Иль никого у вас друзей окрест?

Электра

Кого ж она приманит, дружба нищих?

Клитемнестра

И ты, едва покинув ложе мук,

Без ванны и в лохмотьях. О, войдем же!

Я жертвою десятую луну

Отпраздновать готова для малютки.

Не медли: ждет меня священный пир

В честь сельских нимф. А вы коней ведите,

Их ясли ждут.

(Женщинам.)

Едва освобожусь

От жертвы, мы немедля уезжаем...

Не лишнее и мужу угодить.

(Уходит.)

Электра

(сопровождая ее)

Войди в наш бедный дом. Но осторожней,

1140 Чтоб копотью от черных стен его

Ты пеплос не испортила. О, жертву

Ты должную бессмертным принесешь.

(Вслед ей.)

Кошница ждет, и нож жреца отточен:

Зарезан бык, а рядом место есть...

О, там, во тьме Эреба, как под солнцем,

Ты ложе с ним разделишь. Получай

Свой долг сполна и расплатись со мною...

(Уходит.)

«ТРЕТИЙ МУЗЫКАЛЬНЫЙ АНТРАКТ»

Хор

Строфа Отмщение злу! И нового ветра в чертоге дыханье!

Тогда над ванною царь

1150 Поник главою венчанной,

И отдали крик и мраморный фриз, и стены тогда,

Исполненный муки:

"Злодейка жена, не десять ли лет

Свиданья с родимой землей

Я ждал – и зарезан?"

Антистрофа Но мести волна, дыханием правды гонима, блудницу

К ним в сеть примчала... О ты,

О ты, что мужа убила

Меж каменных глыб, где долго его дворец ожидал,

Секирой железной

1160 В преступной руке... О, сколько бы мук

Ты здесь ни подъяла, жена,

Безумно деянье.

Словно львица там, в черной тьме лесов,

Ты кровавый свой совершила грех...

«ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ»

На сцене никого.

Голос Клитемнестры

(за сценой)

О, милосердие... Я мать... Не убивайте...

Корифей

Ты слышишь... крики там?

Голос Клитемнестры

О, страшно! Ой, больно мне!

Корифей

Она в руках детей – о, горький жребий!

Хор

Суд божий свершится, и правда придет.

1170 О, страшная доля, о, зверский трофей

Преступной расправы!

«ЯВЛЕНИЕ ШЕСТНАДЦАТОЕ»

Открывается задний план сцены с трупами Клитемнестры, плавающей в крови, и

Эгисфа. Бледный, с потухшим взором и безоружный Орест и порозовевшая

Электра, в которой еще не улеглось волнение, – глаза у нее горят искрами.

Корифей

Идут, идут... Пропитанные кровью

Их матери зарезанной... О, вид

Трофея их победы нечестивой...

Нет дома, нет несчастнее тебя,

Дом Тантала... злосчастней и не будет...

«КОММОС»

Орест

Строфа I О матерь-земля, и ты, о небо, о стражи!

О смертных зоркие стражи!

О, вот вам два трупа -

1180 Кровавое дело десницы моей,

Расплата за муки Ореста...

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Электра

О, тяжек грех, но он не твой, а мой:

Я на нее, родимую, напала,

Враждой палимая.

Хор

Увы! О мать, как лют удел

Носившей и убитой.

Ты в море слез погружена, -

Пускай права была их месть, -

Детей родных руками, мать.

Орест

Антистрофа I 1190 О Феб-Аполлон, твой глас карать повелел мне.

На свет исчадия мрака

Воззвал ты, о вещий...

И, кровью десницу его загрязнив,

Изгнанье судил ты Оресту...

О, кто же, кто, праведный, даст мне

Приют, убившему мать?

Электра

Увы! Увы! Куда пойду теперь?

Подруги, где и кто Электру примет

1200 На ложе брачное?

Хор

О, как покорна сердцем ты

Дыханью ветра, дева...

Так святы стали помыслы

Теперь твои. Увы, давно ль

На зло толкала брата ты?

Орест

Строфа II Видала ль ты, как горькая из-под одежды

Достала грудь, чтоб у убийцы дрогнул нож?

Увы, увы! Как мне она,

Там, на коленях ползая, терзала сердце!

Хор

1210 О, сколько мук ты вытерпел, увы,

Внимая стонам нежных уст

Родимой матери!

Орест

Антистрофа II Она, к лицу убийцы руки протянув,

Рыдала там: "О, сжалься надо мной, дитя",

И шею так в мольбе она

Мне обняла, что уронил и меч убийца-

Хор

Несчастная! Как этот страшный вид

Ты снес ее предсмертных мук,

1220 Убийца матери?

Орест

Строфа III Меж складками плаща лицо я спрятал,

И меч тогда занес,

И в грудь ей погрузил клинок.

Электра

Звала тебя, толкала я,

С тобою меч вздымала я...

Хор

О, горе вам, преступные!

Орест

Антистрофа III Сестра, набрось лоскут на это тело

И раны ей закрой.

(К трупу.)

Убийц своих носила ты...

Электра

(набросив одежду на труп Клитемнестры)

Покойся ж под плащом моим,

1230 Любимая, постылая...

Хор

Конец тебе, о славный дом!

Корифей

(открывает словами исход)

Во время следующих слов его над домом вырисовываются из белого тумана фигуры

Диоскуров.

«ЯВЛЕНИЕ СЕМНАДЦАТОЕ»

Но что там, над домом в эфире?

Иль демоны это? Иль с выси святой

Небесные боги? Стопа человека еще

Туда не ступала... Могу я

Богов различить... Но разве

Им место меж нами?..

Кастор

Внемли, о сын Атрида, Диоскурам

И братьям той, которой ты рожден.

1240 Я Кастор, вот близнец мой Полидевк...

В пучине мы едва волненье злое

Утишили, как Аргос нам явил

Здесь труп сестры, твоей несчастной жертвы.

Она была достойна кары, но...

Но не твоей, Орест. Об Аполлоне,

Как о царе своем, я умолчу,

Иль преступить ума не может мудрый?

Но покорись! А жребий и Кронид

Судьбу твою решили. Вот послушай:

Ты, в жены дав сестру Пиладу, сам

1250 Родной предел покинешь; непристойно

Убившему родную мать входить

В аргосский кремль. Как тень, метаться будешь,

А за тобою прыгать неустанно

И страшные и злые псицы: их

Божественна природа – это Керы.

В скитаниях когда придешь, Орест,

В Афины, там есть истукан Паллады,

Прижмись к нему, – Эринии тебя

Покинут вмиг; тебя эгидой стоит

Ей осенить – и очарует змей...

А в городе есть холм Арея: древле

Впервые там судился бог войны,

1260 Когда убил исчадье Посейдона,

Ругателя дочернего казня.

Решения Ареопага святы,

И хоть теперь должны звучать они

Из смертных уст – все ж слово непреложно...

И ты, Орест, свой примешь приговор

С того холма. И половина скажет:

Виновен ты, а половина – нет,

Но Локсий сам, оракулом смутивший

Тебя, вину Орестову возьмет...

И с этих пор войдет в закон, коль мненья

Где поровну поделятся – прощать.

1270 Эринии ж, сраженные обидой,

У самого холма поглощены

Жерлом подземным будут, чтобы после

Из пропасти, пожравшей их, вещать.

Оттуда путь тебе к брегам Алфея,

В Аркадию, где дивен Зевсов храм.

И в честь твою там город будет назван.

А трупы пусть: Эгисфов – похоронят

Аргосские сограждане, а мать -

Царь Менелай, вернувшийся из Трои,

Земле с сестрой Еленой предадут.

1280 В Протеевом таилася чертоге

Сестра моя Елена: только тень

Ее Кронид явил предметом тяжких

И распрей и убийства. Пусть Пилад

Теперь берет себе Электру в жены

И с ней идет в Ахайю, а того,

Который был твоим названым зятем,

Пускай пошлет в Фокиду, и с дарами...

А ты, Орест, стопы направь на Истм,

К брегам Кекропии блаженной ближе...

1290 О, тяжесть мук убийцы пережив,

Свободен ты и долго счастлив будешь.

Корифей

О Зевса сыны! Божественный слух

Мы ваш утрудить дерзнем ли мольбой?

Кастор

Дерзайте: вас кровь, о девы, не кроет!..

Орест

А к речи Ореста склоните ль вниманье?

Кастор

О да, Аполлон подъемлет вину

И крови и зла.

Корифей

Вы боги и братьями были

Убитой жены...

1300 Зачем же, зачем этот ужас?..

Кастор

Тяжелый млат судьбы сковал

Худую речь для вещих уст.

Электра

Иль и меня его глагол

Кровь матери пролить опутал?

Кастор

На общее дело одна вас сковала

Обоих судьба,

Проклятие в роде сгубило...

Орест

Сестра дорогая! Тебя не видал я

Так долго и ласки минутной лишаюсь,

1310 Тебя покидая, тобою покинут.

Кастор

Ей дом остается и муж, и ее

Не в горе покинешь; но город

Аргосский ей, точно, не видеть...

Электра

О, есть ли в груди стенанья больнее

Стенаний разлуки с отчизной?

Орест

Увы! От палат отцовских вдали

Чужими судим я буду за кровь

Родимой.

Кастор

Дерзай! Ты придешь

1320 К священным стенам Паллады... дерзай!

Электра

О милый Орест! Ты грудью ко мне

Прижмись, и нежнее:

Оторваны мы от сени отцов,

О матери кровь, проклятьем твоим.

Орест

Ты к сердцу прильни и плачь надо мной,

О, плачь, как над мертвым в могиле!

«СЦЕНА ПЛАЧА»

Кастор

Прощальная речь... Как страшно звучишь

Ты в сердце бессмертном!

Вы ж, о муки людей, обреченных страдать,

1330 Вы слезой закипаете в боге...

Орест

Не видеть тебя!

Электра

Лучами очей не сливаться!

Орест

С нежных уст, о последний привет...

Электра

Ты, о город, прости!

Будьте счастливы долго, подруги.

(Собирается уходить.)

Орест

Уходишь... так скоро... а дружба и клятвы?

Электра

Лицо мое слезы покрыли... Прости мне...

(Уходит с Пиладом.)

Орест

(вослед Пиладу)

1340 Прощай же и ты, о Пилад,

Будь мужем Электры и счастлив.

Мимическая сцена. Орест болезненно съеживается и делает прыжок. Глаза его

беспокойно горят и бегают. Он готов бежать.

Кастор

Оставь их... а сам скрывайся, беги

К Афинам... Ты видишь, уж вот они, вот:

Собаки ужасные рвутся к тебе;

Не лапы, а змеи, как уголь черны,

И сладки им муки людские...

Орест убегает, дрожа, большими прыжками.

А мы к сицилийским волнам поспешим

Спасать корабли среди бури.

Преступное сердце с эфирных высот

1350 Спасенья от нас не увидит,

Но тот, кто и правду, и долг свой хранил,

И жизнь не позорит, тот мил нам:

Его и под грузом нужды сбережем.

О смертный: обид и нарушенных клятв

Страшися. И свят и свободен,

Тебе говорю, как бессмертный и бог.

(Исчезает.)

Корифей

О, радуйтесь... вы, кому радость дана.

Кто бедствия чужд и не страждет,

Не тот ли меж смертными счастлив?

Хор молча покидает сцену под мерные звуки ударных инструментов, отбивающих

такт.

^TПРИМЕЧАНИЯ^U

«„ЭЛЕКТРА“»

Трагедия поставлена скорее всего в 413 г. до н. э.: в ст. 1280 – 1283

Еврипид набрасывает план своей трагедии "Елена", поставленной в следующем,

412 г., а появляющиеся в финале Диоскуры сообщают о своем намерении

отправиться в район Сицилии, чтобы оберегать там от морских бурь корабли

(ст. 1347 сл.). Эти слова, не имеющие никакого отношения к действию

трагедии, могли быть понятны в Афинах лишь весной 413 г., после того как в

Сицилию только что отбыл большой вспомогательный флот во главе с полководцем

Демосфеном; в Сицилию корабли прибыли в июле (Фукидид, VII, 20,42), и

естественно, что за время их плавания афиняне не раз имели основание

тревожиться о судьбе своих близких.

Миф о печальном возврате Агамемнона из-под Трои и о мести, свершенной

его сыном Орестом над убийцами отца, восходит, вероятно, еще к микенской

эпохе и издавна являлся предметом эпических сказаний. Во всяком случае,

воспоминания об участниках этих событий, содержащиеся в "Одиссее" (1, 29 -

43, 294 – 296; III, 195 – 198, 248 – 275, 303 – 310; IV, 512 – 537; XI, 405

– 439; XXIV, 199 – 202), показывают, что история убийства Агамемнона была

хорошо известна и автору поэмы, и его слушателям. Первую литературную

обработку она получила, очевидно, в послегомеровском эпосе – поэмах "Киприи"

и "Возвращения". В первой из них уже был подробно разработан мотив

жертвоприношения Ифигении (см. вступительную заметку к "Ифигении в

Тавриде"), который делал более обоснованным участие Клитемнестры в убийстве

Агамемнона; теперь оно могло быть объяснено местью за погубленную дочь.

Дальнейшее развитие мифа произошло в хоровой лирике VI в., главным образом в

двухчастной "Орестее" Стесихора, во многом использованной Эсхилом в трилогии

под тем же названием. Из нескольких трагедий Софокла, принадлежавших к этому

кругу мифов, сохранилась только "Электра", дата которой неизвестна, и

исследователи до сих пор не могут прийти к единому мнению, какая из двух

"Электр" – Софокла или Евршшда – написана раньше. В любом случае несомненно,

что в изложении событий, как предшествующих действию "Электры", так и

предстоящих после его окончания, Еврипид достаточно близко следует

сложившейся традиции, особенно – Эсхилу.

При возвращении в дом Агамемнону было устроено, как полагалось путнику,

омовение в бане; здесь он и был убит Клитемнестрой (ст. 157 сл., 1148 -

1150), отметившей ему за жертвоприношение Ифигении и связь с Кассандрой (ст.

29, 1032 – 1034). Роль Эгисфа при этом не вполне ясна – то говорится, что

Агамемнон, коварно обманутый Клитемнестрой, погиб от руки Эгисфа (ст. 122 -

124), то убийцей названа одна Клитемнестра (ст. 1155 – 1160), а Эгисф – ее

вдохновителем (ст. 159 – 166), то в непосредственном убийстве царя

обвиняются оба (ст. 85 – 87). Так или иначе, они должны стать жертвами мести

Ореста, чья дальнейшая судьба излагается здесь (ст. 1250 -1272) в том же

духе, как в "Ифигении в Тавриде" (см. ст. 940 – 969 и примеч. к ним). Что же

касается фиктивного брака Электры с микенским пахарем, а особенно -

отношения Ореста к убийству матери, то здесь, напротив, Еврипид занимает

совершенно новую позицию, принципиально отличную по сравнению с Эсхилом и

Софоклом (см. вступит, статью, с. 581).

Ст. 1. Инах – речка в северо-восточном Пелопоннесе, втекающая в

Арголидский залив. На ее правом берегу, недалеко от устья, находился Аргос.

Ст. 20 – 21. ...со всей Эллады сватать съезжалась знать. – Мотив, не

известный из других античных источников.

Ст. 27. К детенышу... любовь живет...– сильно расширенный переводчиком

образ оригинала, где сказано только: "Мать, хоть и жестокая, спасла ее от

руки Эгисфа".

Ст. 116. Тиндарида – здесь: Клитемнестра, дочь Тиндарея. "Родословная"

Электры переведена Анненским с изощренностью, чуждой оригиналу, где сказано:

"Я родилась от Агамемнона и Клитемнестры, ненавистной дочери Тиндарея".

Ст. 171 – 174. ...к... Гере в Аргосский храм девы сбираются... – Речь

идет о большом празднестве в честь Геры, покровительницы Аргоса (см.

Геродот, I, 31), которое справлялось в священном округе Гереоне, примерно в

восьми километрах от Аргоса.

Ст. 214. Тиндарида – здесь: другая дочь Тиндарея – Елена, виновница

Троянской войны и всех связанных с нею бедствий.

Ст. 215 – 219. ...там чужие... – В незнакомцах Электра подозревает,

очевидно, убийц, подосланных Эгисфом.

Ст. 317. Аграф – металлическая застежка.

Ст. 367 – 390. Размышления, обнаруживающие скептическое отношение

Еврипида к врожденной доблести и преимуществам аристократического

воспитания.

Ст. 410. Танай (Танаос или Танос) – река, протекающая через область

Фиреатиду, лежащую между Арголидой и Спартой и неоднократно служившую

предметом пограничных споров. В конце V в. Фиреатида принадлежала

спартанцам.

Ст. 432 – 486. Еще один образец "дифирамбического стасима" (см. примеч.

к "Гекубе", ст. 905 – 952, и к "Ифигении в Тавриде", ст. 1234 – 1283),

весьма отдаленно связанного с содержанием трагедии; внимание поэта

привлекают живописные детали прибытия греческого флота под Трою (ст. 432 -

441) и щита Ахилла (ст. 442 – 469). Этим интересом к созданию самодовлеющей

картины объясняется контаминация в ст. 442 – 469 сведений, относящихся к

разным щитам Ахилла и соединенных между собой без достаточной

последовательности. Так, в рассказе хора речь идет, по-видимому, о тех

доспехах, в которых Ахилл прибыл под Трою из своего родного края – Фтии

Фессалийской; именно сюда морские богини Нереиды должны были принести ему

вооружение, минуя горные хребты Пелий и Оссу. Согласно эпосу, однако, Ахилл

взял с собой под Трою доспехи, подаренные богами его отцу Пелею в день

свадьбы с Фетидой ("Илиада", ХУП, 194 – 197; XVIII, 84 сл.), – для того

чтобы получить это вооружение, хранившееся в доме отца, Ахиллу не

требовались услуги Нереид. Когда же доспехи Ахилла, надетые в бой Патроклом,

оказались в руках Гектора, Гефест, по просьбе Фетиды, изготовил для Ахилла

новые, и Фетида доставила их сыну в лагерь под Троей ("Илиада", XVIII, 130 -

148, 369 – 616; XIX, 1 – 13), опять же без помощи Нереид, которых, впрочем,

не трудно было с ней соединить: уже в эпосе Фетида в сопровождении своих

сестер являлась утешать Ахилла после гибели Патрокла ("Илиада", XVIII, 35 -

69), а в трагедии Эсхила "Нереиды", названной так по хору, они как раз

приносили герою новое вооружение. Но в этом случае им явно незачем было

искать Ахилла в Фессалии, и, таким образом, их маршрут через Пелий и Оссу

снова остается необоснованным.

Ст. 435 – 437. ...очарованный трелью флейты, дельфин играл...– О любви

дельфинов к музыке повествовала знаменитая легенда о спасении певца Ариона;

здесь речь идет о звуках флейты, посредством которых давался ритм гребцам.

Ст. 441. Симунт (Симоент) – река на Троянской равнине.

Ст. 452 сл. Щит твой, о сын Нереиды...– Поскольку Еврипид описывает

первый щит Ахилла, хор не может сослаться на традицию, идущую от эпических

певцов, и в качестве источника своих сведений называет какого-то человека,

от которого он слышал рассказ о щите Ахилла в порту Навплии, на берегу

Арголидского залива. Естественно, что изображения на этом щите не совпадают

с теми, которые сделал Гефест на втором щите, кроме солнца и созвездий,

помещенных в центре щита (ср. ст. 464 – 468 и "Илиада", XVIII, 483 – 489).

Ст. 469. ...Гиад и Плеяд, Приамида сразивших. – Неточный перевод.

Созвездия Гиад и Плеяд не являлись виновниками гибели Гектора ("Приамида")

ни в прямом, ни в переносном смысле слова: Гектор был сражен, естественно,

копьем Ахилла, а не его щитом. В оригинале речь идет о том, что Гектору

приходилось отвращать взоры от сверкающего щита Ахилла, подобно тому как в

"Илиаде" (ХХII, 134 – 137) Гектор обращается в бегство при виде сияния,

исходящего от доспехов Ахилла (ср. также XDC, 14 сл.).

Ст. 474 – 475. Лев... что за дивно крылатым конем... следил... – На

панцире Ахилла было изображено сражение Беллерофонта, оседлавшего крылатого

коня Пегаса, с Химерой – чудовищем, имевшим голову льва, тело козы и хвост

дракона.

Ст. 527 – 546. Еврипид откровенно полемизирует с изложением мифа у

Эсхила в "Хоэфорах" (ст. 168 – 234), где отрезанный локон Ореста, след от

его ноги у могилы Агамемнона и знак, вышитый рукой Электры на одежде брата,

служили для его опознания.

Ст. 659. Но где ж мета? – Образ заимствован из лексикона спортивных

состязаний: старику кажется, что Электра не ясно различает конечную цель

своего плана, подобно бегуну или возничему, не видящему меты, которую он

должен обогнуть.

Ст. 671 – 683. Принятое Анненским распределение реплик, соответствующее

рукописи, отвергается большинством издателей текста. Вероятнее всего, эти 12

стихов представляют собою стихомифию с участием Ореста, Электры и старика.

Первая реплика принадлежит Оресту.

Ст. 684. Все слышит он... – Скорее всего этот стих представляет реплику

старика, более точный перевод которой таков: "Все слышит он, но нам пора

идти". В ст. 685 Электра прямо называет имя Эгисфа.

Ст. 699 – 736. Содержание этого стасима составляет сказание о вражде

детей Пелопа – Атрея и Фиеста (см. примеч. к "Ифигении в Тавриде", ст. 194 -

200).

Ст. 745 – 746. Только эти два стиха имеют непосредственное отношение к

содержанию трагедии, подготовляя как приход Клитемнестры, сестры

прославленных братьев – Диоскуров, так и их собственное появление в финале.

Ст. 781. ...на берега Алфея... – То есть в храм Зевса в Олимпии (см.

примеч. к "Ипполиту", ст. 535).

Ст. 826 – 829. ...утробу, стал изучать... – По расположению

внутренностей жертвенных животных гадатели предсказывали будущее и в

современных Еврипиду Афинах, и еще много столетий спустя – в Риме.

Неудивительно, что в "героическую" эпоху царские и жреческие функции

сосредоточивались в одних руках.

Ст. 902. Глумления над трупом не простят. – Ср. "Одиссея", XXII, 412.

Ст. 1002. За дочь убитую – за Ифигению.

Ст. 1032 – 1034. Менаду царь безумную привез... – Кассандру (см.

"Гекуба", ст. 825 – 832 и примеч. к ст. 120 сл.). Клитемнестра изображает

дальше дело таким образом, будто взяла себе в любовники Эгисфа, чтобы

отомстить Агамемнону за измену с Кассандрой; между тем вся предшествующая

Еврипиду литературная традиция считала именно давнишнюю связь Клитемнестры с

Эгисфом причиной убийства Агамемнона.

Ст. 1083 – 1085. В самой Елене был для тебя, жена, богатый приз... -

Электра хочет сказать, что на фоне безнравственного поведения Елены могла бы

еще выгоднее выделяться добродетель Клитемнестры.

Ст. 1126 – 1127. Ведь первенцу луна десятый раз свой факел зажигает. -

На десятый день после родов полагалось созвать родных для жертвоприношения и

угощения; тогда же давалось имя новорожденному.

Ст. 1158. Меж каменных глыб... – См. примеч. к "Гераклу", ст. 15. Ст.

1181. После этого стиха, как видно из сопоставления с антистрофой, в

рукописях утеряны два стиха.

Ст. 1259. Впервые там судился бог войны... – См. примеч. к "Ифигении в

Тавриде", ст. 940 – 969.

Ст. 1275. Город будет назван. – Город Орестеон в Аркадии, вблизи города

Ликеона, где находился храм Зевса.

Ст. 1285. Ахайя – область на северо-западе Пелопоннеса.

Ст. 1287. Фокида – область к северу от Коринфского залива, в которой

расположены Дельфы.

Ст. 1288 сл. Истм – Коринфский перешеек; Кекропией Еврипид называет

Афины по имени их древнейшего царя Кекропа.

Ст. 1292 – 1359. Вся заключительная часть трагедии написана

анапестическими диметрами, которые переданы переводчиком только отчасти.

Ст. 1306. Проклятие в роде Атридов связано с заносчивостью Тантала (см.

"Орест", ст. 10 и примеч.; "Ифигения в Тавриде", ст. 388), вероломством

Пелопа (см. примеч. к "Ифигении в Тавриде", ст. 191 – 193), прелюбодеянием

Фиеста и жертвоприношением Ифигении. Следует, однако, отметить, что мотив

родового проклятия появляется здесь только для того, чтобы еще больше

подчеркнуть бессмысленность происходящего.

Ст. 1329 – 1330. ...о муки людей... вы слезой закипаете в боге... -

Высказывание, противоречащее обычному убеждению Еврипида в безразличии богов

к страданиям смертных.

В.Н. Ярхо

М.Л.Гаспаров.

Еврипид Иннокентия Анненского

–

Еврипид. Трагедии. В 2 томах. Т. 1.

"Литературные памятники", М., Наука, Ладомир, 1999

OCR Бычков М.Н.

–

Иннокентий Анненский был щедро вознагражден посмертной славой за

прижизненную безвестность. Но слава эта все же неполная. У него было четыре

дарования: он был лирик, драматург, критик и переводчик Еврипида. Прочная

слава пришла только к его лирике; переводы Еврипида упоминаются с почтением,

но мимоходом; критику хвалят, но с усилием; а о четырех драмах на античные

темы стараются не вспоминать. (Пятое его дарование – педагогика – почти

вовсе не известно.) Отчасти причиною этому – разделение труда: исследователи

поэзии Анненского мало читают по-гречески, а филологи-классики мало

интересуются стихами Анненского.

Между тем Еврипид Анненского едва ли не важнее для понимания

Анненского, чем для понимания Еврипида. Если лирика – это парадный вход в

его творческий мир (парадный, но трудный), то Еврипид – это черный ход в его

творческую лабораторию. Так часто бывает с переводами. Когда поэт пишет

собственные стихи, бывает нелегко отделить в них главное для поэта от

неважного и случайного. Когда поэт вписывает в чужие стихи что-то, чего не

было в подлиннике, – будь то образ, мысль или интонация, – то ясно, что он

делает это потому, что без этого он не может. Анненский, извлеченный из его

Еврипида – из переводов и сопровождающих статей, – был бы более

концентрированным Анненским, чем тот, которого мы видим на полутораста

страницах его оригинальных стихов.

"Язык трибуна с сердцем лани" – писал Анненский в стихотворной надписи

к своему портрету. Вряд ли кто из читателей услышит в его стихах и статьях

"язык трибуна". Но Анненский знал, о чем говорил. Он был сверстник Надсона,

Гаршина и Короленко, брат своего брата народника, воспитанный в самой публи-

цистической эпохе русской культуры. Собственными усилиями, скрытыми от глаз

современников, он сделал из себя того образцового человека fln de siecle,

каким мы его знаем. Внутренний ориентир у него имелся, "сердце лани", полное

страха перед жизнью, не выдумано: он был смолоду больной, всегда под угрозой

разрыва сердца, неврастеник с осязательными галлюцинациями. Но внутреннего

ориентира недостаточно: "языком сердца говорить" не так просто, как казалось

романтикам, этот язык тоже нужно сперва выучить. Нужен был ориентир внешний.

Таким ориентиром для него стали французские "парнасцы и проклятые" – и

Еврипид.

В обращении к французам он был не одинок. Другой его сверстник, П.

Якубович-Мельшин, тоже переводил Бодлера, тоже от потребности сердца и теми

же приемами, что и Анненский. В мировоззрении Анненского мрачный агностицизм

Леконта де Лиля опирался на старый атеизм Писарева. На модное

сверхчеловечество Ницше у него уже не хватило силы; он устал от

самовыковывания, от той пропасти между Надсоном и Малларме, которую ему

пришлось преодолеть одним шагом. Но себя он выковал – и новый поэтический

язык тоже.

В работе над этим новым языком у него было два ряда упражнений – более

легкие и более трудные. Более легкими были переводы из французских поэтов:

здесь нужно было преодолевать сопротивление материала в себе, изламывать

привычный надсоновский (в лучшем случае фетовский) язык по чужим образцам.

Более трудными были переводы из Еврипида: здесь нужно было преодолевать

сопротивление материала перед собой, переделывать по тем же новейшим

западным образцам язык античной трагедии, еще гораздо менее податливый.

(Каким подспорьем для Анненского при этом был леконтовский прозаический

перевод Еврипида, тогда знаменитый, а теперь забытый, – этого пока еще никто

не исследовал.) Французов Анненский переводил на имеющийся русский язык,

преображая его; Еврипида он переводил на новый, преображенный русский язык,

без опоры на традицию, как первопроходец.

(Полвека спустя похожими стилистическими упражнениями на поприще

перевода стал заниматься Пастернак, взявшись за Шекспира. Пастернак в это

время в собственных стихах перешел на "неслыханную простоту", а прежнюю

шероховатость и резкость своего знаменитого стиля перенес на переводы:

здесь, в царстве традиционной гладкописи, даже в умеренных дозах она была

особенно ощутима. Пастернаковский Шекспир от настоящего отстоял настолько

же, насколько Еврипид Анненского от настоящего. Но Пастернаку было легче: он

работал тем стилем, который у него уже был, Анненский же – тем, который еще

только должен был возникнуть.)

Каждый поэт знает: всякий художественный перевод делается не просто с

языка на язык, но и со стиля на стиль. (Для филологов-классиков это сказал

Виламовиц.) Анненский добавлял к этому: и с чувства на чувство. В

классических книгах каждое новое поколение уже не видит чего-то, что видели

отцы, но видит что-то, чего отцы не видели. В России с ее ускоренным

культурным развитием, где каждое поколение могло считаться за три западных,

Анненский чувствовал это лучше, чем где-нибудь. "Мы читаем в старых строчках

нового Гомера, и "нового", может быть, в смысле разновидности "вечного""

(писал он в статье "Что такое поэзия?"). И не только "мы", люди конца XIX

в., но и греки V в. читали Гомера не так, как современники, и Еврипид видел

в тех же мифах не то, что Эсхил, и поздний Еврипид – не то, что ранний

Еврипид ("Поэт "Троянок""). Так и он, Анненский, через какие-нибудь 50 лет

после Гоголя, Гейне, Достоевского, Тургенева, чувствует в их строчках что-то

новое, необычное, странное: его очерки о классиках XIX века в "Книгах

отражений" – это прежде всего пересказы их текстов на новом языке чувств

("языке сердца", сказал бы романтик). Такой же пересказ представляет собой

его Еврипид – и в стихах, и в манерных ремарках, и в статьях-комментариях.

О том, что такая Nachleben, жизнь поэта в потомстве, есть неотъемлемая

часть его подлинной жизни, Анненский напоминает неустанно: на первой же

странице "Театра Еврипида" 1906 г. названы и Катюль Мандес, и Суинберн, и

Мореас, "Иона" Еврипида он сравнивает с Леконтом, а "Ифигению" – не только с

Гете, но и с Руччеллаи. Все поэты всех времен для него заняты одним и тем

же: переводят на свои мысли и чувства "вечное" – общую для всех мучительную

загадку мироздания. А слова второстепенны: они никогда не выражают вполне

мысль поэта. Интонация важнее слов. Лучшее, что можно делать с языком, – это

писать прерывистыми фразами, чтобы в разрывы предложений просвечивало,

угадываясь, невыраженное и невыразимое. Отсюда – те многоточия, которые так

пестрят на каждой странице Анненского и так меняют (по выражению Ф. Ф.

Зелинского) "дикционную физиономию" его европейского подлинника: превращают

железную связность греческой мысли в отрывистые вспышки современной

чувствительности.

В статье "Памяти И. Ф. Анненского" Ф. Ф. Зелинский приводит два ярких

примера такого "соблазна расчленения". Первый – слова Медеи об обманутом ею

Креонте ("Медея", 371 сл.): в подлиннике – "Он же дошел до такого неразумия,

что, имея возможность, изгнав меня из земли, этим (заранее) уничтожить мои

замыслы, – разрешил мне остаться на этот день, в течение которого я обращу в

трупы троих моих врагов – отца, дочь и моего мужа" (подстрочный перевод

самого Зелинского; "нечего говорить, что в поэзии этот перевод невозможен",

соглашается Зелинский, смело отождествляя "поэзию" со вкусами своего времени

и круга). У Анненского:

О слепец!

В руках держать решенье – и оставить

Нам целый день... Довольно за глаза,

Чтобы отца и дочь и мужа с нею

Мы в трупы обратили... ненавистных.

Другой пример – из монолога Федры («Ипполит», 374 сл.; здесь Зелинский

заступается за связность подлинника, "его рассудочность вырастает из самого

характера героини: она так естественна, что с ее устранением пропадает и по-

эзия"), У Еврипида: "Уже и раньше в долгие часы ночи я размышляла о том, что

именно разрушает человеческую жизнь. И я решила, что не по природе своего

разума люди поступают дурно – благоразумие ведь свойственно многим – нет, но

вот как должно смотреть на дело. Мы и знаем и распознаем благо; но мы его не

осуществляем, одни из вялости, другие потому, что они вместо блага признали

другую отраду жизни". У Анненского:

Уже давно в безмолвии ночей

Я думою томилась; в жизни смертных

Откуда ж эта язва? Иль ума

Природа виновата в заблужденьях?..

Нет – рассужденья мало – дело в том,

Что к доброму мы не стремимся вовсе,

Не в том, что мы его не знаем. Да,

Одним мешает леность, а другой