Текст книги "Хигналир (СИ)"

Автор книги: Curious Priestess

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

Светает. Я бы и не обратил внимание, что светает, если бы Авужлика не приподняла бровь, поскольку бы не узрел во тьме ночной движенья брови.

– Существуют всеведческие и правоверные божьи дни. Ты сейчас описала всеведческий, что равен около 0,11 от обычного.

– Ох... А что так мало?

– Потому что Господь тебе не юла! Вот, а правоверный божий день равняется периоду вращения Джейса в гробу, пока он тот ещё не воскрес лежал.

– Да быть не может, – засмеялась она.

– Всё это есть в Писаниях, я же говорил. Правоверный божий день, который я и имел ввиду, равен, если округлить, полторы тысячи оборотов в неделю. Э-э-э, так, о чём это я? Да, ничего не освящалось, и группа решила воротиться назад. Но я остался. Я хотел довести дело до конца. Я что, зря так усердно старался все эти правоверные годы в священном институте? И вот, весь очередной день я потратил на тщетные попытки освятить церковь и, когда наступила ночь, лёг спать прямо там. Меня разбудил знакомый голос. Я открыл глаза: передо мной стоял тот самый Маагон-Аткана! Он произнёс: “Судьба снова свела нас вместе, Фруторут”... Вспомнил, вот как я ему тогда представился, Фруторут! Короче, он поведал мне историю о том, что предательство Иурай было подстроено Господом, да и вообще, всё, что происходило с Джейсом, было одним большим спектаклем. Даже казнили его почти что понарошку. Да и, мол, сама подумай, что ещё, как не краясианство, способно столь безупречно проворачивать трюки и фокусы. А затем он показал письма, те самые, адресованные Иудай!

– Кому? В смысле, Иурай?

– В самых старинных источниках, что мне довелось видеть благодаря Инфернусу, он значится “Иудай”. Сейчас об этом мало кто знает, ведь свидетельств почти не осталось. В показанных мне записках были чётко оглашены время и место якобы предательства. Письма передавались через подставных пророков-еретиков, до которых никому тогда не было дела, потому и сведений об их личностях к нашему времени не сохранилось. В ту ночь я решил, что не желаю больше быть частью этой группы аферистов под названием ” Правящая Троица”, безвкусно названной в честь числа три. Так иеромонах Инфернус стал моим мастером.

Я умолчал о том, что мой лютый страх перед Богом никуда не делся после того случая, даже многократно преумножился.

– Ничего не понимаю, – пыталась переварить подуставшая Авужлика.

– Ладно, забей. Есть разные уровни доступа к знаниям краясианства, и поднимаясь выше, ты можешь обнаружить, что то, что тебе было дозволено знать о краясианстве и мироздании, было ложью, типа предназначенной глупому земному обывателю для контроля над его мироубеждениями. Я и сам запутался со всеми этими слегка отличающимися версиями одних и тех же историй и утверждений.

– А чем всеведческая от краясианской отличается?

– Ты что, совсем в этом не разбираешься? Ах да, у нас же весь Хигналир такой. Тебе информацию для простого обывателя или с источников повыше? Примечание: источник повыше, это Инфернус.

– Повыше, конечно!

– Отличный выбор. Это два клана из крайне ограниченного числа персон, посвящённых на самый высший уровень знаний самим что ни на есть Богом! И хоть правоверная и всеведческая церкви соперничают, грызутся, их верховные первосвятейшины пируют за одним столом и тайно проводят совместные обряды. Для мирян разница догматическая, например для правоверов, в первую очередь, неверующие заслуживают страшной смерти, а для всеведов – пособники других религий, прежде всего.

– А как Джейс в гробу вращался?

– Это чудо.

– А он вообще умирал?

– Да, казнили его насмерть, но это было спланировано: он заранее знал, что будет воскрешён.

– А Инфернус этот твой откуда всё это знает?

– Когда-то давно он был масоном 33-ей ступени.

Авужлика погрузилась в размышления. Я высунул голову в окно и поудобнее облокотился, чтобы вот так сидеть воздух ловить лицом. Легкий пост-эффект гипноцвета ещё присутствовал, что, конечно, сердечно приветствовалось мною. У меня хорошее настроение.

– Получается, ты всё-таки отказался от своей веры?

Я не мог объяснить сестре всю сложность ситуации, в которую я удостоился влипнуть, а также весь переплет внутренних противоречий, потому решил чрезмерно упростить:

– Так же просто, как и принял. Но всё ещё я оставался правоверным священником. Не вера делает человека батюшкой, а диплом, по сути, записывающий в список Божьих распорядителей. Там строгая бюрократия, – я засунулся обратно внутрь кареты и со вздохом продолжил. – Божьи годы летели один за другим, служить новому мастеру было сплошное удовольствие, да и вообще, вера эта его не особо сильно отличалась от предыдущей. Он обучил меня колдовству, альтернативному взгляду на краясианство, гуманизму, тому, как правильно вести себя в обществе демонов, нежити, карликов, секс-меньшинств, принципиальных агностиков и старых дедов-умников, которые думают, что всем так нужны их якобы мудрые советы и уместные пословицы, и что когда они говорят и одновременно поднимают указательный палец вверх, это добавляет важности их словам.

– Значит, всё оставшееся время ты провёл с ним?

– Нет, у нас, точнее у меня, случилось некоторое внутреннее разногласие в результате одного казуса... Однажды на рассвете к нам ворвались элитные краясианские инквизиторы и так свято исполнили молитву Господу, что большинство колдунов и адептов освятило насмерть, что, кстати, означает, что в их неподготовленных организмах случился переизбыток благоговения, и их души “эвакуировались”. Инфернуса в тот день не было с нами. А я выжил благодаря тому, что в священной академии нас регулярно подвергали нагрузкам в виде избыточного освящения. Пришлось призвать костяных защитников, чтобы задержать преследователей и благополучно сбежать. Призыву нежити меня научил мастер Инфернус, спасибо ему за это. После того случая я стал вольным, а затем, с опытом, наёмным духовником. Я научился исповедовать абсолютно любую религию и периодически менял места богопоклонений. Мне было всё равно, кому молиться и куда преклоняться, ведь к тому времени я познал, сколь глубоко и надёжно захоронена истина, а, значит, и разницы тогда никакой нет.

Хотя страх мой пред краясианским Богом только возрос.

– О, это уже круто. А что насчёт других фраз, произнесённых во время ритуала? Ты вроде говорил, что кто-то “закрестил до смерти”.

– А, это было в пограничной церкви, где епископ не кичился пройтись по деревням попросить милостыни. А когда сам епископ у простого люда просит пожертвование, простой люд, по причине своей бедности, как правило, вынужден платить душой. Это выходит в среднем на 100–125 золотых монет. Короче говоря, епископ крестит бедолагу до тех пор, пока тот не испустит дух.

– Ого... дорого.

– Почтовые лошади всегда находят путь домой, – пробудившись, кучер зевнул и рассмеялся, смех плавно перешёл обратно в зевок, затем в кашель и, наконец, в громкий утиный кряк, от которого вздрогнула Авужлика. Мы прибывали в Улинг.

Заревой свет горизонта пожелтел, и мне как раз захотелось спать. Лошади остановились. Муж с женой проснулись. Деревня выглядела хозяйственно оживлённой. Карету встретило несколько местных лошадей. Кучер вышел из кареты, освободил запряжённых коней, которых затем погнали встретившие нас другие лошади и сами поскакали в конюшню. Я чуть не охренел от увиденного, но Авужлика всё-таки охренела, что совсем не есть хорошо.

Солнце неумолимо взошло.

Я закрыл глаза, сделал спокойный выдох: возник образ кучера в полумраке, делающего тот самый странный жест плечами. Из-за того, что я был в дороге и не спал ночь, в воображении рисовалась картинка иконы отжимавшегося на одном указательном пальце Джейса, одной из тех, что которая висели в храме “Братишек Джейса”. Этот образ оставил забавное послемыслие. Я открыл глаза. Передо мной лежал отвратительный красный младенец на весах. Вокруг него собрались чуть ли не все жители Улинга. Стрелка весов указывала на 7,533 кг, а стрелка часов – на 7:31. Как только настало 7:32, я дал сигнал: “Давайте-давайте”. Ребёнка бросили в купель с холодной водой из реки. Из чемоданчика со святпринадлежностями я вынул резную мешалку, затолкал ею малыша поглубже в воду и начал активно перемешивать, окружив его бушующим водооборотом, в то время читая молитвы: “Смиренный раб” и “Властвуй душой, Спаситель”. Оглушительный глас ангела – пронзительный до костного мозга писк, вслед за тем обернувшийся леденящей душу трелью, ознаменовал успешность крещения. Жизненный путь ребёнка стал прямолинейным, предсказуемым и чётко очерченным. Ребёнка вынули из чаши, аккуратно сняли терновый венец, прижгли раны до бела освящённым крестом. Это родители малыша настояли на высокоуровневом обряде, чтоб “как патриархи крестят”. Я поклонился, и народ, неожиданно, возликовал. Может, Споквейг Дархенсен и смог побороть веру в пределах своих земель, но большинство холопов иных владений увлекалось краясианством с самого рождения. Кто-то из толпы попросил и своего сына “для прикола” крестить, но я отказался. Когда я собирался уходить, ко мне подошла женщина в льняной робе с капюшоном.

– Приветствую вас, Лэдти Дархенсен, я – Кафелина Алин, служительница местного культа духовной поддержки “Муровая полусвятыня”, пристанище для краясиан холопского происхождения. Проведённый вами обряд правоверного крещения воистину восхитил меня, и я была бы сказочно рада попросить вас крестить моего никогда не голодающего годовалого племянника каким-нибудь экзотическим способом.

– О, вы увлекаетесь необычными чудесами? Конечно, с удовольствием.

– Разве чудеса бывают обычными? – улыбнулась Алин.

– На всякое необычное всегда есть ещё что-то более запредельное. Если стоимость для вас не проблема, я рекомендую вам крещение колдовского типа “Катарсис”.

– Цена не имеет значения, ведь наше пристанище имеет невероятный доход с пожертвований, в связи с расцветом вольнопоклонничества. Сейчас всех духовников континента ожидает либо успех, либо крах, но такие фанатичные верователи, как мы, тут, в Мииве, уж точно преуспеем.

Миива – это разрозненное северо-центральное государство средних размеров. По большей части правоверное, в связи со стремительно нарастающей популярностью краясианства на континенте. Однако, в отличие от наших южных и западных соседей, здесь отнюдь не забыты языческие традиции, мало того, они сливаются с краясианской культурой, из-за чего окружающие государства видят нас как еретиков. В стране стало образовываться много новых культов, сект, в добавок сюда нахлынуло как из ведра вода мессий, пророков, колдунов, чародеев, церковных отступников, мазохистов, астрологов, некромантов и убедительно орущих на улице безумцев, а у нас тут и без того – шаманов, жрецов, ведунов сплошь и рядом, ну и, конечно, священников. Краясианское духовенство считает, что это серьёзное препятствие на пути к установлению единой краясианской веры в Мииве, тем более и король вроде как не слишком горит желанием официально разменивать нашу национальную самобытность на все те бесчисленные выгоды во внешней политике, что предлагает доминирующая религия.

– Крещение обойдётся в 88 монет, – обрадовался я, – вам необходимо принести следующие ингредиенты: девственную свинью, язык мёртвого грешника, двух бесполезных алкоголиков и прочный веник. А по поводу сложившейся ситуации в Мииве, скажу вам откровенно... из-за всей этой религиозной суматохи я нажился не сколько материально, сколько духовно.

– Так это же самое важное, – искренне улыбнулась Алин.

Я был рад не столько легкому заработку, сколько возможности, как в лучшие времена, показать неотесанным синякам матёрый колдовской обряд. Редко кто решается на столь экстремальные виды крещения вроде “Катарсиса”.

– Благодарю. Жду вас через час в нашей обители, мы приготовим всё, что требуется, – она поклонилась и ушла.

– Почему к нам в гости всегда приезжают такие придурашенные люди? – возмутился я.

– Потому что нормальный человек в проклятое поместье не поедет, – ответила сестра, играясь пальцами со своими светло-пшеничного цвета косичками. О, она успела заплести пару косичек, как мило.

Нужно немного подождать, пока все не будет готово к крещению. Чтобы убить время, мы с Авужликой пошли гулять по Улингу. Тяжёлое изумление лошадям-конюхам пошатнуло её неустойчивую психику, и, когда мы проходили мимо бортников, она подошла к пчелиному улью, внимательно посмотрела и обратилась к пчеловоду:

– Похоже, у вас пчелы засахарились, – сказала она, задумчиво приложив палец к губам.

Авужлика попала на красную тему пчеловода. Он так поразился, что уронил находящуюся у него в руках пчелу, и сразу в след за этим в нём закипела неудержимая прополисовая ярость. Он схватил попавшуюся ему под руку пролетавшую мимо пчелку, подскочил к Авужлике и ткнул ей в лицо сконфуженное насекомое.

– Твои глаза что, навозом намазаны?! – завопил он. – ты где увидела, что пчела засахарена?!

Мне показалось, что я почувствовал, как неловко чувствует себя та пчела. Авужлика только собралась что-то ответить, но пчеловод ужалил её пчелой, ударил локтем в живот и с ядовитой ненавистью плюнул поверх. Как интересно... Авужлика, поднялась, рассмеялась и пошла дальше, оставив пчеловода в покое.

Не прошли мы и несколько шагов, как моя сестра снова устроила представление. На этот раз она обратилась к какому-то рыболову.

– Однажды я поймала рыбу больше, чем жена вон того скотовода, – неучтиво указала она пальцем на скотовода, который стоял неподалёку и все слышал.

Рыболов и скотовод уже подоставали рыболовный и мясной ножи соответственно, а Авужлика добавила:

– Использовала нетель в качестве приманки. Клев на её маленькое и нежное вымя что надо.

Эта тема оказалась красной для всего пастбища, и, по зову скотовода, целое стадо коров ринулось в сторону Авужлики. Первое же подбежавшее животное получило от Авужлики коленом в нос, а второе – лампой, которую она всё ещё таскала с собой, потому что боялась, что эти невероятные лошади её выкрадут. Я достал крест, вознёс его к небесам и величественно огласил:

– Преклонись, паства, ибо Господь учредил судилище для вас! – заклял я.

Скот и крестьяне перепугались и разбежались в страхе кто-куда.

– Лэд! Вот зачем ты их разогнал? – недовольно скрестила руки Авужлика. – Я же выполняла просьбу Фродесса по деморализации его конкурентов перед ярмаркой.

– Прости, всё произошло так стремительно. Я подумал, что ты на восемьдесят процентов состоишь из последних нескольких часов, и сейчас в тебе играло безумие лошадей-наездников.

– О, тоже не можешь выкинуть их из головы? Эти создания могут украсть мою лампу, так что не спускай с них глаз! – предостерегла сестра, инстинктивно обхватив свою лампу.

– Да чё ты её носишь в руках, дай сюда, – подтрунил я над Авужликой.

– Нет! Зачем она тебе? Ты её потеряешь.

– Ой, с чего ты взяла?

– Мне Снолли вчера рассказывала, как ты тупил.

Вдруг леденящее волнение захлестнуло прямо в сердце. Я постарался расслабиться, скрыть это, чтобы она не заподозрила чего. Я не помнил, где и когда я тупил, поэтому принялся судорожно анализировать последний со Снолли разговор.

– Ты что такое городишь, глупышка? – не показывая виду, что перепугался, ответил я.

– Да шучу, чё ты, – смеялась Авужлика, – Снолли тебя хвалила.

Я испытал неимоверное облегчение. Словно камень с желчного пузыря спал.

– Ну что ты придумываешь, – скромно произнёс я. – Какой вздор. И что же она говорила?

– Что Лэдти умный, обаятельный, а, и что ты непобедимый.

– Опять шуточки свои шутишь? Ах ты козюлька невежественная, хватит небылицы выдумывать!

– Ха-ха, на самом деле, что ты крутой чувак сказала, – наигранно серьёзно произнесла она.

Авужлику уже было не остановить, и на её серьёзность рассчитывать всё равно что камушек о камушек стукать – бесполезно.

– Всё приготовлено для крещения, – поклонилась Алин.

– Отлично!

Мы зашли в пристанище Муровой полусвятыни. Внутри много чем пахло: деревянные стены источали древесные запахи, да и в целом тут было уютно. Я бы вписался в их приход только за укромную домашнюю атмосферу

Клинком я заточил обратную сторону веника, заколол девственную свинью и наполнил кровью чашу с младенцем. Затем я вручил веник одному из алкоголиков и предложил за три ящика бутылок дрянного пойла вонзить его в жадную глотку своего товарища. Пусть лучше так умрет, чем пропьёт дом и возьмет кредит у церкви, оставив душу в залог. Кровь собутыльника пролилась незамедлительно. Мало кто знает, но именно кровь собутыльника является одним из сильнейших колдовских ингредиентов, о чём с детства твердил Споквейг. Вот только крещение на крови собутыльника являлось моим личным изобретением, чем я от всей души гордился и самоутверждался перед умершими предками.

Древняя ярость опалила мои руки, воспламенив серу, которой я начертал фигурку на алтаре. Тревожный звоночек для тех, в чьей голове имеется хоть капля сомнений. Кажется, я слышу шёпот, что это? Язык грешника, извлечённый из выкопанного из своей уютной могилы мертвеца, пытается что-то сказать... я наклонился поближе. Ничего не разобрать. Ещё чуть ближе... Ещё чуть... ближе... Кончик языка коснулся моего уха... Он тихо прошептал мне прямо в душу: “Ложь, апирия, дерзость, мятеж, грех... Безверие ли, иль вера в самого себя явствует в тебе, бездумно ниспосланная отцом твоим? Зародившаяся в нём гордыня и внятые истины, однако, испустились не через кровь, а через наставление. Пред тобой разворачивается поразительный вид на бытие – истина в разрезе... проекция первопричин... мёртвая истина – истина с прописной буквы, малая истина, коей ты, страшный грешник, нисколь не достоин. Но не в силах ты сметить, что покамест движет тобой, кто направлял тебя, и, более всего, как посчастливилось сберечь...”

– Прости, ты мне не для пророчеств нужен, – извинился я.

Я поднес язык грешника к уху младенца.

Неразборчивый шёпот ли успокоил орущего малыша, или же причиной тому являлась пьянящая кровь собутыльника – не знаю, но ритуал выполнен безупречно. Дальнейшая судьба маленького человека претерпела немыслимые искажения, свободно разделившись на неисчислимое множество ответвлений, путей возможностей. Крайние меры имеют соответствующие внушительные последствия.

Мы с Авужликой погрузились в свободную карету и под ржач кучера отправились домой. На этот раз никто с нами в карете не сидел, так что возвращаться было приятнее.

– Что там за война была у вас, всё забываю спросить?

Авужлика похрустела позвоночником.

– Я победила врага, – гордо произнесла сестра. – Мне пришлось управлять войском, и я победила, – повторила она.

– Но ты же не умеешь управлять войском.

– Авужлика научит тебя войне! Дерзни взойти выше всех: взгляни в лицо смерти и плюнь ей прямо в глаза, обнажив как можно больше зубов! Так я действовала, и, прошу заметить, действовала успешно!

На Авужлику накатил саркастический приступ, и не было смысла надеяться на серьёзный разговор с ней в течении нескольких часов, поэтому я решил подремать. Очередной сон, по которому я так скучал.

– Ты чего, спать собрался? – громко и пискляво спросила Авужлика. – Мне что, молча ехать?

Я был настолько сонный, что, несмотря на раздражитель, быстро вырубился. Я так переутомился, наверное, как всегда перестарался с колдовством...

Вдруг раздался оглушительный ржач, прервавший ритмические удары бубна и перепугавший меня до смерти. Я вскочил и с грохотом ударился конечностью для перемещения по поверхностям, то есть ногой для ходьбы, о крышу кареты, перепугав и тихо спавшую рядом Авужлику.

Вот мы и в Хигналире. Мы вылезли из кареты. Кучер и лошади удалились восвояси. Похоже, я так крепко спал, что не пришлось смотреть эти дурацкие языческие сны. Хотя, что-то мне вроде и снилось, но, к счастью, не помнил, что. Прихрамывая, я потихоньку почапал в свою комнату положить на место святпринадлежности и закончить прерванный сон. Подойдя к главному входу в дом, я встретил Фродесса, несшего в руках груду черепашьих панцирей.

– Лэд! – закричал он мне в лицо. – Вернулся?

Я скромно отвел взгляд и сдержал беспричинную улыбку. Фродесс продолжил:

– Возьми, – он извернул свой массивный таз, направив карман брюк в мою сторону, – это тебе тот странный священник со вчерашнего вечера передал, сказал, что ты ему приглянулся.

Я сунул руку в его карман, который оказался целым мешком, и аккуратно извлек конверт, стараясь не прикоснуться к потной ноге Фродесса.

– Почему странный? – поинтересовался я. – Вполне себе обычный монах.

– Я заметил, что на пиршестве он умудрился в одиночку сожрать почти весь хлеб, не притронувшись ни к какой другой еде, – ответил Фродесс и оставил меня.

Так вот оно что. Теперь очевидно, кем на самом деле является тот человек.

Я зашёл в свою комнату, закрыл дверь, сел на кровать, вскрыл конверт и стал читать:

“Поколь не дотянется железна рука Господня и не раздавит тело твоё яко червя земного – не сыскати покоя Ему; ежели не удалось Духу Святому уцепиться острыми когтями в горло твоё дрянное, пока сном забывшись покоишься ты иль трапезничаешь во грезах. Уверься, мы приходим невдолге, сея на пути нашем пшено и покаяние грешникам наподобие вашего, Лэдти Дархенсен. В стезе своей от неведения неукорезненного до скверного научения тварью омерзительною, ты обличил себя оным: колдун, еретик, иконоборец, молитвосказочник, обнищалый лохмотник, не уплативший Господу праву долю. Окстись, отмолись, выпей освященной отравы, содержащейся во флаконе, да не дрогнет рука Господня, покамест избивати тебя на Страшном суде будет, яко раба провинившегося. Аминь.

Архимандрит Амфиалон Клезентский, первый настоятель священного культа Хлебница Иакова.”

Я покопался в конверте, но флакона с ядом не нашёл. Спать расхотелось. Самое время посетить библиотеку, чтобы проверить своё предположение – мою последнюю надежду на спасение своей чудо-жизни.

В библиотеке, как всегда, бездельничала Снолли.

– Что привело тебя сюда? Здесь душа твоя чужда, о, заблудший разум, – промолвила она.

– Хлебная ветвь рока коснулась меня: завтрича во сухарь оборотиться суждено.

Я показал ей письмо. Снолли читала, периодически посмеиваясь, затем протянула мне и негодующе спросила:

– А флакон?..

– Не знаю, его там не было.

Снолли выдохнула с облегчением.

– Я уж подумала, что ты... Не то чтобы я считаю тебя идиотом, но всё же ты был верующим... Не важно, я уже придумала решение. Завтра к твоим заслугам, помимо перечисленных в письме, добавится осквернитель.

– Да, да, я уже думал об этом! Вчера, из-за флуктуаций в сознании, мне эта идея казалась безгранично гениальной... Но сейчас мне кажется, что сила моего колдовства несоизмерима с уровнем святости хлебников, которые с детства сидят на освященной хлебной диете и выросли самыми настоящими духовными мутантами.

– В этом и кроется их слабость! Раз они всю жизнь питаются одним лишь освященным хлебом, то, следовательно, их тела почти целиком состоят из него. Правильно ты подумал. Если проведешь ритуал хлебного осквернения, то, помимо хлеба, осквернению подвергнутся их организмы, сечёшь?

– Да брось, осквернение не смертельно. Когда я был священником, мы без особого труда освящали осквернённые...

– Значит не доводилось узреть настоящего осквернения. Даже мне удалось овладеть этим умением, уверена, удастся и тебе.

– Что для этого нужно?

– В отличие от твоего несусветного колдовства – ничего. Просто вырази свои искренние тёмные чувства к освященному хлебу – всё то, что ты о нём думаешь. Преобразуй презрение в действие.

– Звучит слишком просто. В чём сложность?

– В наличии у тебя соответствующей точки зрения на хлеб. Уверенности в истинности точки. Ты должен видеть святой хлеб таким, каким он является на самом деле – недостойным. Понимаешь, на что я намекаю?

– Недостойный хлеб?.. Стой! Но ведь истины как таковой не существует... для нас, жалких смертных, в смысле...

– У тебя получится, если хватит дерзости признать, что твоё субъективное мнение истинно.

– Это то ли гордыня, то ли невежество.

– В нашем случае это называется интеллектуальное превосходство над противником, ну, в конечном счете. Тренируйся, – Снолли подошла и неуклюже ободрила меня гулким хлопком меня по спине. – Соберись духом, или что там у тебя осознает или хотя бы пребывает: завтра ждет хлебное погребение.

– Погоди, не завершай диалог. Знаешь, кого Цесселип недавно видел?

– Какой ещё нахрен Цесселип?

– Храброзубый. Который на грядке...

– А, вспомнила. Кого видел? Ефрея?

– Споквейга.

– Вот как... ты же понимаешь, что его слово ломанного журавля в небе не стоит?

– На мой широкий многосторонний взгляд пришёлся один точечный аргумент: он слишком правдоподобно процитировал отца. Он сказал, что видел его в трактире что ли... в Миевке, по пути сюда, скорее всего он имел ввиду посёлок в соседней провинции Маякевьен, судя по маршруту до Хигналира.

– Тогда завтра поедем туда и что-нибудь разузнаем. Что-то пошло не по плану, это может плохо кончиться.

– Какому плану?

– Моему плану, разработанному с учетом твоего недавнего возвращения. Твоё возвращение мотивировало меня действовать. Слушай, перед нами открываются уникальные возможности, и, в отличии от Спока, я верю, что ты не упустишь их, если будешь действовать согласованно со мной, хотя бы до тех пор, пока сам не начнешь понимать.

В который раз Снолли продемонстрировала свой запредельный уровень тщеславия, которое, по расчетам Споквейга, равнялось одной трети тщеславия Джейса Краяса. Ободряющий хлопок по спине подействовал. Я успокоился, осмельчал, взбодрился.

Бодрости хватило на то, чтобы дойти до кровати, поспать после поездки.

Но иногда бывает, что я не спешу успокаиваться.

В тот день, когда мы обнаружили таинственное предречение в склепе, Снолли призналась, что достигла такой самоуверенности в момент, когда осмелилась признать для себя, что даже Споквейгу стоило бы прислушаться к её советам. Причём рассказывала она это все вовсе не подвергая сомнению его мудрости...

– Отличная новость! Коня, страдавшего астмой, выписали из лазарета, и я пригласила его на ужин. О, вот и он, – завертелась Авужлика. – Вот, наполни эти фужеры чем-нибудь эдаким, да покрепче.

В сторону нашего дома шёл конь. Я был взволнован.

Конь вошёл в дом.

– Присаживайся, – предложила она коню.

Конь присел в кресло.

– Ну, что дальше? – спросил я, стоя с бутылкой конского пойла в руках. – И зачем ты привела его в мою комнату?

Авужлика молча сидела напротив коня и сопереживающим взглядом смотрела ему в глаза, а он грустно глядел на неё.

– Жлика, ты... – начал я, но вдруг конь перевел на меня взгляд и монотонно заговорил.

– Лэдти Дархенсен, не слишком ли много лошадей свалилось на тебя в последнее время?

И вправду, многовато лошадей повстречал… Неожиданно раздался громкий звук. Словно конь-колосс заржал на всю округу. Я подбежал к окну: с небес шёл дождь из лошадей! Лошади летели и с диким воплем разбивались о землю. Я отвернулся от окна и увидел следующее: вместо коня на табурете сидит кучер, тот, что возил нас с сестрой в Улинг. Он сделал очень странный жест плечами и улыбнулся. Я медленно подошёл к Авужлике, но вместо неё сидел тот самый путник из моего сна, чья молочная борода мягко лежала на моих руках вместо бутылки. Я судорожно отбросил бороду и отпрянул назад.

– Посмотри на судьбу,

Что лежит пред тобой:

Топчет конь в ней тропу для тебя.

Стук копыт по гробу?

Значит конь на убой

Приведёт твоё тело притворно любя.

Марионеткой безвольной являешься ты

По готовой тропе пока движешься следом.

Не пошёл за котом – миновал нищеты,

Приводящей лишь только к бедам.

Слова мои не забудь. Помни это всегда:

Лишь пройдя собственный путь, ты избежишь рокового вреда.

– Здесь становится опасно! – крикнул кучер. – Все в карету!

Конь, обернувшийся кучером, вскочил с кресла и побежал. Я ещё раз посмотрел в окно: в сторону дома приближалось конное торнадо, поднявшее в воздух тысячи лошадей. Я тоже всполошился и бросился за кучером вслед.

Мы подбежали к карете. Первым запрыгнул кучер.

– Скорее! – подозвал он меня. —Нужна твоя помощь! Лошади боятся и не тронутся, пока ты их не успокоишь!

Я посмотрел на запряженных лошадей: они выглядели максимально напуганными.

– Оставь, в доме безопаснее! – закричал я.

– Я знаю, но, если оставим их здесь, они погибнут!

– Тебе же говорили, к чему приводит беспокойство о лошадях...

Но кучер уже сам наспех приласкал лошадей, выдавил из себя смех и помчался прочь.

Я забежал в дом, запер дверь и снова подбежал к окну. Прямо за каретой неслось конное торнадо, которое меньше чем за полминуты настигло её и подняло в воздух вместе с лошадьми. Я побежал вверх в свою комнату, но там никого не...

– Лэдти, проснись! – резво будила меня Авужлика.

– Разбуди меня в спать утра... – отмахивался я.

– Надо сходить в конюшню!

– Зачем? Ради ничтожных коней? Ненавижу их! Всех оскверню! – разорался я.

– Причём тут кони? Мы идём туда, чтобы узнать больше о деятельности кур, а не из-за ничтожных коней. Я и сама их не выношу.

– А... точно. Пошли сходим.

Пока я спал, начались ливень, ветер и вечер. Втроём они принесли уютную атмосферу в наш дом, которую нам пришлось оставить и выдвинуться в конюшню.

Конюх, Жмежоуздельский Квяз, подскочил, услышав наши шаги, подтянул пояс и поприветствовал:

– Что привело вас в такую погоду? – поинтересовался он.

– Мы очень хотим узнать всё о курином погроме, учиненном здесь пару дней назад, – очень хотела Авужлика.

– Я же уже всё сказал! Несколько кур в сопровождении матёрого боевого петуха ворвались в конюшню, я спрятался за ящиком с овсом, они начали всё громить, запугивать...

– Это ты уже рассказывал, – резко перебила его Авужлика, – лучше скажи, зачем они это сделали? Это был разбой?

– Да, они покрушили часть конюшни.

– Покрушили часть конюшни?

– Ну, ведро, табурет...

– А по мне ты в очередной раз что-то не договариваешь, Квяз ты Жмежоуздельский, – недоверчиво щурилась Авужлика. – Однажды ты прибежал к нам и разнылся, что твоего сына похитили древние медведи и утащили в пещеру посреди леса. Но ты, конечно же, не договорил до конца то предложение. Если бы ты тогда сразу сказал, что сына похитили древние медведи и утащили в пещеру в лесу на острове Норсвалояс десять лет назад, когда ты работал на рыболовном судне в открытом море, и сейчас, за бутылкой медовухи, ты вдруг неожиданно вспомнил, как его звали, Лиату и Лэдти не пришлось бы переться в ближайшую пещеру и полдня искать там грёбаных древних медведей и твоего грёбаного сына!

– Всё, что мы там нашли – лишь несколько похищенных какими-то священнослужителями детишек, среди которых, кстати, оказалась твоя дочь – подтвердил я. – По-моему ты самый худший отец из всех, что я видел. Надо же, променять дочь на коня, причём больного коня...