Текст книги "Хигналир (СИ)"

Автор книги: Curious Priestess

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

– За эти годы краясианство продвинулось дальше, в центральную часть, я и сам этим занимался, ну, расширением сфер влияния, – виновато признал я, – но не так важно, пожалуйста, продолжай! Только пару вопросов: к чему ты упомянул наших соседей, и как ты объяснишь вспышку по ту сторону границы с... а, кажется, я и сам догадываюсь.

– Не смотря на разрыв союза трёх королевств, государства до сих пор тесно переплетены торговыми связями с низкой пошлиной. А с заключением мира с северянами в 1477-ом, активно торгуем ещё и с ними. Хотя, хах, говорят, до этого мы умудрялись торговать и воевать с ними одновременно, вот же были времена дикие! А в Горзуа к тому году более тридцати лет со дня революции прошло, когда краясианскую власть окончательно свергли и воцарился сатанизм. Мы почему союз разорвали?

– Не знаю, я в истории не качок.

– Когда произошёл бум краясианства?

– В середине четырнадцатого века. Люрциния распространила религиозное влияние на запад и юг. В столице открывают первую школу света, и уже через четверть века вся западная сторона Рейлании лежит под патриархом, и миссионерская кампания разворачивается на восток. Первым делом нацеливаются на Горзуа.

– Именно. Горзуа молит о помощи союзников, потому что не в состоянии противостоять гиганту Люрцинии ни в военном плане, ни в духовном.

– Миссионеры Люрцинии во всю используют новооткрытые заклинания. Массовый и точечный контроль над разумом, миражи, святоизлучение, силовые иконы. В места сопротивления высылаются тяжёлые боевые архиепископы, способные покрывать магическим щитом целые легионы, для противодействия ружьям. Нисколько не хочу подвергнуть сомнениям твой уровень знаний, но Горзуа как раз-таки моги противостоять Люрцинии в военных вопросах благодаря пороховому оружию, точнее могли бы, если бы не пресловутый магический щит. Они не успели вовремя изучить свойства щита, и догадаться обратно перейти на медленные и тяжёлые снаряды. В войне зарешало именно магическое превосходство.

– Вот тогда-то мы, Санчиора и Миива, и отказались помогать Горзуа. Каждый из нас посчитал, что союзника уже не спасти, лучше использовать время, чтобы самим подготовиться к отражению удара. Это было большой ошибкой, ведь ожидали мы военного вторжения, а вместо этого Люрциния высылала агентов-проповедников, ворующих поддержку населения исподтишка. К такому не был готов никто. Когда, в 1477-ом, Горзуа насильственно провозглашается краясианским королевством, и Люрцинийцы через год приступают к промывке мозгов Миивцев, Санчиора отказывает в помощи уже нам, и от былого союза ни остаётся ничего. Наш король не решался принять жестких мер по противодействию миссионерам, так как опасался, что нас постигнет участь Горзуа, боялся полномасштабного вторжения.

В отличии от Горзуа, земли Миивы достались правоверному клану, они застолбили их как свою зону контроля. Правоверы предпочитают не вступать в бой напрямую, их методы основаны на медленном воздействии на общественное сознание, взращивание комплекса неполноценности, вины и ущербности. Всеведы же играют на страхе перед Сатаной, убеждают население, что пришли защищать их от армии демонов, что всё, якобы, для их же блага.

Актелл кивнул и продолжил:

– Но и на все предложения о добровольном принятии религии на государственном уровне король высылал отказы. В тот же год мы подписываем с Норсвалояс мирный договор, а на следующий становимся союзниками на случай открытой войны с Люрцинией. И тянулось так аж до 1500-го, пока в Горзуа из подполья на сцену не выходят сатанисты. Святая инквизиция жестоко пресекает всякое инакомыслие на корню, но остановить распространение течения им не удается, и в 1506-ом происходит переворот. Большая часть страны молится сатане, прежнее политическое руководство предаётся честному суду, и Горзуа становится демократической республикой, идеологический столпы которой: гуманизм, равноправие, научный прогресс, культурное развитие, и, прежде всего, духовный рост как каждого индивидуума, так и общества в целом. Правда, если честно, то я понятия не имею, как сатанистам удалось сдюжить с краясианской тиранией.

– Знания демонов, Актелл. Научный рывок, да и культурный рывок тоже, стали возможны благодаря их мудрости. А ещё не стоит забывать про колдовскую школу. Стихийная магия хорошо преодолевает магические барьеры, не говоря уже о щитах, если маг силен, разумеется, а ментальной силы у сатанистов выше макушки.

– А что, стихиями владеют только колдуны?

– Нет, смотри, каждая школа – это как дерево, и у каждой школы есть основные ветки – направления учения, и листочки – заклинания. Вот у колдовской, например, стихийная ветка, разлагающая ветка, ветка призыва. У некоторых других школ тоже может быть стихийная ветка или ветка призыва, но отличаются они как клинковое оружие в разных частях света. Колдовская стихийная ветка делает упор на реалистичность стихий, а волшебная на низкую энергозатратность или необычные эффекты. У каждой ветки тоже есть основные и побочные веточки, у стихийной колдовской основных пять, а у стихийной шаманской всего четыре: те же самые земля, вода, огонь, воздух, только без эфира. У волшебников тоже пять стихий, но другие: вода, огонь, дерево, металл, земля. Так вот, огонь волшебный отличается по свойствам от огня колдовского. Колдовской маг делает упор на реалистичность пламени, оно по свойствам очень похоже на настоящий огонь, поэтому магический барьер плохо сработает против колдуна. Если волшебник подожжёт уголок листа бумаги, то лист сгорит в магическом пламени, а от колдовского магический огонь по мере разгорания сменится реальным.

– Вау, интересно. Не знал, что ты так хорошо разбираешься в магии, надо будет у тебя пару приватных уроков взять, хих, – я опасался, он сейчас мне подмигнёт, но обошлось. – А ты умеешь увлечь. А ещё я не знаю, в каких нынче отношениях Горзуа с Люрцинией. Первое время имело место активное противостояние, но потом Горзуанские дипломаты смогли уладить вопросы мирным путем.

– Ныне их противостояние ограничивается конкуренцией за сферы влияния на чужих территориях. Почти без кровопролития, между собой.

– И вот мы подходим к нашему времени. Проклятые монеты Хигналира, да и не только монеты, вынуждают краясиан строить собственные взгляды на краясианство.

– А сатанистов собственные взгляды на сатанизм.

– Патриарх Люрцинии в дела Горзуа не лезет, а за ересь в Мииве рассылает угрозы всем, кого можно запугать. Давит на короля, требует от губернаторов проявить инициативу. Король не знает, как поступить, с одной стороны благодаря революции в Горзуа у нас появляется шанс воспротивиться воли патриарха и выиграть борьбу за сферы влияния в Мииве, а с другой – магия высших священников столь сильна, что никто в стране не способен противостоять ей.

– У нас никто толком не знает, как работает магия иллюзий, даже я шесть лет в институте проучился, так толком и не разобрался, хах.

– Итак, моя догадка заключается в том, что короля заставили разобраться с очередным непотребством в угоду его святейшества патриарха – проклятым Хигналиром. Его зажали в ситуационные тиски: с одной стороны патриарх, имеющий в своей колоде стопку рычагов давления, а с другой – проклятая земля, к которой за тридцать километров подойти страшно, не что соваться на неё, где ещё и великий и ужасный, известный на всю страну колдун Споквейг Дархенсен, от одного его шпыха половина королевской гвардии разлетится. Наверное, такой он нашёл компромисс – официально отречься от нас, также лишив Споквейга дворянского титула. А теперь ответь мне ты, не понимаю: колдовство зародилось в Горзуа совсем не давно по историческим меркам, неужели до этого не было никаких колдунов?

– Колдуны были, школы не было. Теперь это общепризнанное искусство магии, так как факультет колдовства стал пятым в Великой Школе Магии в Шенрьинской империи. Исключение только шаманизм, распространённый в Санчиоре, но школы шаманизма как таковой нет.

– Почему в Шеньире не откроют факультет шаманизма?

– Думаю, потому что методы обучения базируются на принятии тяжёлых психоделиков. Никакой директор школы не подпишется под тем, чтобы его студенты на уроках удалбывались в грязищу.

Зашел Фродесс, мокрый.

– Ладно, – поднялся я, разминая телеса, – пойду Снолли будить, а то опять всю ночь шелестеть чем-то будет. Привет, Фродесс!

– Здорово, Лэд, – прогудел он.

– Вам со Снолли пришлось потесниться из-за гостей? И нам с Фродессом тоже. Спите в одной кровати? – разошелся Актелл.

– Нет! – смутился я собственного смущения.

Блин, опять рекурсивные мысли, снова наседают.

– А нам приходится в одной, да, Фродесс? – подначивал брата Актелл.

– Заткнись, Актелл, – буркнул Фродесс. – Сочиняет он всё, обалдуй этот.

– О, а заваришь чаю? Я скоро вернусь, – обратился я к Фродессу.

– Ага, сейчас закипячу, – ответил он.

– Кружек нет, – сказала Авужлика. Она только что зашла со стороны гостиной. – Привет.

– Как это нет? Привет. А где они? – растерялся я.

– Их надо по всему дому искать, – ответила она.

– Хорошо, поищу, – оглядываясь в поисках кружек, я направился к выходу я.

Мимо меня через дверь проскочил бодрый деловой человечек в приличном костюме с портфелем в руке, и сходу обратился к Авужлике.

– Позвольте поприветствовать вас, мисс Авужлика, я – автор книги “Стоимость идей”...

– Пошёл вон, – мгновенно выстрелила Авужлика.

– Но вы даже не выслу...

– Пошёл. Вон, – медленно прошипела она.

Пока толковали с Актеллом о житухе в масштабах страны, солнце заскочило за навесную тучу и разыгрались ветрища. Снолли сидела на кровати. Из неё изливались кипящие потоки ругани.

– ...Поганоклятые припиздники, хуевымощенные злодроченные скудоёбки. Проблебъетниковые пиздобокие долбомякиши.

– Доброго заполдня. Что делаешь? Злоебесов зазываешь? Медитируешь?

– Упражняюсь. Оттачиваю сквернословие, – она выползла из-под одеяла уже будучи переодетой, и пошла ко двери. – Пошаболдаемся? Отдохнуть бы, развеяться.

От чего отдохнуть, когда она успела устать, она же целый день спала?

– Сперва чайком зарядимся? – я сделал шаг назад в коридор, чтобы пропустить её, и двинулся за ней, приняв эстафету. – Фиговицы муденские. Дуплокряки. Долбоклювики! Набитые чухонеи. Профанейцы тычиковые. Потные, э-э-э, некумеки, – старательно выдумывал я. – Еблоротые голуби, хе-хе-хе, кхм... чё, как? Готова окунуться в социальный океан?

– Да пощади Господь, – Снолли сонно плела ноги по коридорной ковровой дорожке. – А ты? Хочешь окунуться туда и перекреститься?

– Ниче не хочу, хочу просто уйти в отставку из этой жизни, – я поддержал её упаднические настроения.

Гостиная оказалась битком забитой людьми. До кухни дошли через улицу.

– Кружки? – сразу на входе спросил Фродесс.

– Блин, забыл...

– Эх ты, растяпа. Скажи сестре спасибо, она тебя знает хорошо, сама за ними сходила.

Нам со Снолли подали чай и свежеиспечённое сыпчатое печенье. Актелла не было, так что нас тут трое.

– Чего грустишь? – Фродесс спросил у Снолли. – Или глаза все не продрала, соня засоня?

– Чтобы грустить не нужен повод, – проронила Снолли над чаем и хлюпнула. – Нужен повод, чтобы не грустить.

Фродесс покачал головой и носовыми пазухами стал нахмыкивать песни сам в себя.

– Ох и вид, – оглядел я Снолли. – Ты, наверное, и людей будешь убивать с таким видом, “фу, отвратительно”.

– Наоборот. “Отвратительно, фу”. А начинала убивать именно так, да, – она лениво втёрла руки в лицо, встрепав и не без того взлохмаченные волосы, и облокотилась в поверхность стола. – Иногда мне хочется свалить отсюда куда подальше. Может быть, в Санчиору. Мне кажется, там прикольно.

– Как ты можешь, здесь же все наши ребята: Толкан, Грибоедка, ленточный кот...

– Кто-о-о?

– Сегодня на дне рождения местного кота были кошки и собаки, и даже крыса по столу бегала, дяде Сичимону закуски притаскивала.

– Максимально не желаю знать, что из себя представляет “ленточный кот”.

Я отхлюпнул чайную пробу.

– Всё-таки хорошо, что окно между комнатами занавесили, – я показал Снолли, как можно радоваться хоть чему-то.

– Я полотнище повесил, – сказал Фродесс. – Ладно, когда все свои, но сейчас неуютно.

– Во! – я указал для Снолли большим пальцем на Фродесса, как на пример сам не знаю чего.

Снолли осуждающе приподняла бровь. А потом поклонилась до самой кружки и, не поднимая её со стола, наклонила, и отпила. Настолько ей западло было. Со вздохом я откинулся на спинку стула, посмотрел в открытую на улицу дверь: на дорожке Леска смотрела в сторону сада. “О”, подумал я, прихватил кружку и вышел к ней.

– Леска! Что делаешь?

– Расту, блин, – ответила Леска в манере Снолли.

– Ха-ха. Какие вопросы не дают покоя твоему неугомонному умишку сегодня?

– Если может быть больше, и если может быть меньше, то может быть столько же?

– О, это я знаю, на микро-микромасштабах бывают микрочастички с абсолютно одинаковыми свойствами.

– Я о том, сколько длится миг! Что может быть одинаковым, и может ли что-либо?

– Говорю же, микрочастички, из которых всё состоит.

– А микрочастички из чего состоят?

– Это колебания полей.

– Абсолютно одинаковые с учетом продолжительности мига? Существует ли сам миг?

– Э-э-э, – посыпался я. – Зачем тебе вообще это знать? Ой, а что это у тебя за книжка? – я обнаружил способ отвлечь её.

– Мне нравится книжка про егерей. Это моя единственная книжка. Дать почитать?

– Угу, ты умеешь читать, – без толики удивления в голосе рассудил я. – Последняя книга, которую я прочитал, именовалась “Грехи младенца”. Суровое чтиво.

– Во, – вынула она её из своей сумочки из мешковины. – Нас в детском дворовом кружке миссионеры научили, чтобы, когда вырастем кредиты в правоверном банке брать могли, – она показала мне обложку, на картинке изображён густой лес, на коре дерева на переднем плане высечены миивские руны и орнаменты.

– Про что книжка? Небось, фигня какая-то детская. Что ещё за “матёрые егеря”?

“Матёрые егеря”, так было написано на обложке.

– Они на монстров охотятся, самых разных. А у каждого егеря свои умения и способности, как и у их врагов.

– Правда? Дай посмотреть, – пробудился интерес.

– На, – протянула она.

– Спасибо. Я тебе потом отдам.

– Угу.

Я развернулся и, засмотревшись на обложку, направился в сторону, откуда пришёл, прошёл несколько шагов, поднял взгляд: облокотившись об откос на пороге стояла Снолли и с легким уставшим недовольством смотрела на меня. Я повернулся к Леске, подошёл к ней и отдал книгу со словами:

– Ой, знаешь, я сначала Чтобырь прочитаю, а потом егерей.

Я вернулся к Снолли.

– Да ладно тебе, я от других ничего не требую... – Снолли зевнула, – не жду.

Я уважительно кивнул и с солидной физиономией стукнул ей в кружку своей кружкой, и всосал порцию подостывшего чая.

– Я слышала ваш разговор, – сказала она.

– Про втюхивание кредитов правоверами детям? Возмутительно!

– Вопросы, которые не дают покоя её “неугомонному умишку”. Есть предположение... – Снолли не на шутку раззевалась, – что происходит.

– Что? – я зевнул, и ветер пригнал на зубы дюжину песчинок. Ага, вот для чего Снолли во время зевоты поступает порядочно – рот предплечьем прикрывает.

– Не могу наложить эту мысль на общую картину в Хигналире, – размеренно и спокойно произнесла она. – Потому выскажу, когда гипотеза найдет больше подтверждений, – Снолли засмотрелась куда-то, я посмотрел куда, и увидел с краю площадки, что чуть левее главного выхода, ребёнка, лежащего на лавочке.

Мы подошли поближе. Побледневший труп ребёнка, что он делает на скамейке на улице?

– Его веки дёрнулись, или мне показалось? – сонным голосом заметила Снолли и медленно наклонилась поближе к его лицу.

– А-А-А-А!!! – заорал мальчик, вскочил. – Привет, дыхгка, – поздоровался он со Снолли и побежал по траве прочь.

– Чёрт! Какого чёрта! – в миг взбодрилась Снолли.

Мы расхохотались.

– Я был уверен, что парнишка мёртв.

– Это тот непредсказуемый пацанчик? – она смотрела ему в след.

– Ага. Так значит, он не погиб от удара током?

– Не Аркханазар же воскресил дистанционно.

– Дистанционно не воскрешают. Наверно. Я лично ни разу не видел, чтобы кто-то кого-то воскрешал. Только слухи слышал, что это высшая форма некромантии.

– Да быть не может. Чтобы ты, и не видел.

– Ты не путай с поднятием мертвеца, или призывом мертвеца.

– У-у-у, да ты что, вот оно значит, как, – со всей серьёзностью покачала головой Снолли и со всей ответственностью приняла к сведению.

– При поднятии душа не возвращается, а тело движимо только энергией мага, вложенную заклинанием, и ходит-делает труп только пока не израсходует её. При призыве почти то же самое: самосознания нет, однако собственный разум есть, и будет существовать призванный до тех пор, пока силой питаешь.

– Угу, “силой питаешь”, – впитывала она свой чай, как губка знания, и наоборот тоже.

– И быстро исчезнет, как перестанешь. А при поднятии роль разума выполняет магическая энергия.

– Ладно, не буду путать, а буду знать, – кивнула она и вняла.

– Правильно, вот так и надо. Знания – сила... которой можно питать мертвеца.

– О как, что ж, умно.

– Однако же не забывай, что и сила уму уступает.

– О, даже так.

– Даже та сила, которой можно питать мертвеца.

– Хах, хех.

– Смейся, однако смехом сыт не будешь, смехом нельзя питать мертвеца.

– Ха-ха.

– А смех силе брат.

– Брат той самой силе, которой можно питать мертвеца? Откуда в тебе с только пословиц?

– Блоха-пословица у дурака не водится.

– Эй, не разбрасывайся пословицами!

– Пословица не даром молвится, – согласился я.

С быдло-хрипотцой и хищным, повидавшим жизнь прищуром Снолли произнесла голосом бывалого наёмника:

– Не загоняй себя туда, куда ещё не загнали.

– В Хигналире новорожденные после проклятия дети умели изъясняться фразами уже в возрасте восьми месяцев, – рассуждала Снолли. – А теперь скажи мне, какая доля населения простолюдин в других поместьях и деревнях умеет писать?

– Хах, ну да, – согласился я.

– Что “ну да”? Какой процент?

– Да никакущий, естественно.

– Вот. А у нас с проклятием рано или поздно читать научились почти все. Самостоятельно образованием занялись.

– Может, и вправду дар, как ты говорила?

– Нехорошее у меня предчувствие.

– Тогда в библиотеке, когда ты намыливала мне мозг, было хорошее.

– На самом деле всегда плохое было, но плюсы, объективно, вычленяются. А тогда просто увлечь тебя хотела, чтобы вместе разбираться.

Мы нахаживали круги вокруг дома, потому что боялись далеко отдаляться, ведь в любой момент туча над нами могла начать лупить молниями налево и направо, как вчера. Ветер продолжал гнать пыль в рот. Леска, что увязалась за нами как щенок, приставала к кому-то из гостей:

– Ну, у тебя же есть внутренний диалог?

– Что, какой “внутренний диалог”? – с абсолютно невтупляющей физиономией ответил мужчина на закате зрелости.

– У тебя что, в голове пусто, когда молчишь?

– А что там должно быть, если я молчу?

– Споры самого с собой, рассуждения...

– Споры самого с собой? Я что, похож на ненормального?!

– Мысли в своей голове голосом озвучиваешь?

– Как это? Мысли в слух озвучиваются, а из головы возникают, глупышка.

Снолли заговорила тихо, словно мы тут скрываемся ото всех:

– По ней сразу не скажешь, но Леска – та ещё приставушка.

– Я тоже стараюсь избегать внимания к своей фантастической персоне, но чтоб так шептаться. Не перебор? Дескать, не от чертей прячемся.

– Не могу. Контактировать.

– Да почему?

– Тяжело сдерживаться. И так терплю, что есть мочи. Чтоб ты знал, по ту сторону титанических врат моего стального самоконтроля рвется тёмная сторона Снолли, в любую секунду готовая тестировать духовную технику на каждой наглой роже, что ошивается здесь и выбешивает.

– Как ты создала в себе такой самоконтроль?

– Из глины слепила, бля, – прозвучал достойный моему тупо поставленному вопросу ответ.

– Ну и ну. Мрак.

– Тёмная Снолли... пока подлежит дальнейшему изучению и последующему составлению методик по освоению и практическому применению её сильных сторон.

– Тебе нужно научиться управлять своими эмоциями, – вздохнул я.

– Я прекрасно контролирую их.

– Имею в виду направлять в нужное русло, использовать как источник энергии, а не рассекать и препарировать их своим острым умишком.

– У каждого свой подход. Но знаешь, когда ты вернулся, в первую очередь я заметила нашу схожесть. Теперь, увидев кардинальные различия, я удивляюсь схожести только больше, ведь новообнаруженные различия не заменят всей той похожести, они лишь прибавляются к ней.

О каких сходствах может идти речь в таком контексте?

В окне второго этажа Леска увидела женщину в весе и спросила:

– Вы тоже есть молчаливый наблюдатель собственного разума?

– Что за чушь ты несёшь, ты шо, заболела? – не щадя мозга тетка стучала себе по голове кулаком.

Кое-кого рядом она мне напоминает...

– Нельзя её показывать Споквейгу, – сказал я.

– Ага, – ответила “кое-кто рядом”. – Пускай остаётся чудесным цветочком.

– Попить воду из лужи и не отравиться или пережить укус ядовитой змеи – пусть это остаётся исключительно твоими привилегиями, – согласился я.

Леска подбежала к нашему крестьянину, который нес мешок в складское помещение в левой части дома:

– Какой смысл жить, если в конце пути мы теряем всю память и полностью исчезаем в небытии?

– Да просто, чё ты голову дуром забиваешь, просто живи, работай.

– Это кринж, – проводила его до двери Леска, а затем обернулась к нам, и, в совокупности с разведенными руками, слова приобрели итоговый характер, как обобщающий вывод всего услышанного в ходе её знакомства с окружающими людьми.

– Она говорит на горзуанском? – недоумевала Снолли.

– Ты чё, привет, сегодня горзуанские фразочки расхожи по всей Мииве. Хоть иногда надо выходить за пределы комнаты, ага? Жизни не знаешь, – высокомерно махнул я на неё рукой.

– А как ты шаришь в современном сленге, если общаешься исключительно со старцами?

– Так я и не шарю.

Послышался голос Авужлики:

– Тебе и к мешку инструктаж требуется?

В данный момент она руководила работами у склада.

– Тебе жарко? – добавила Авужлика

– Нет, – ответил крестьянин.

– Тяжело?

– Нет.

– Чего тогда кряхтишь?

Над головой стало сверкать. Пора заворачивать, пока никого из нас случайно не распидарасило. Благо, идти недалеко, мы как раз проходили возле сада.

– А почему мы не поискали записки Григхен, пока Споквейг на учениях с птицами? – спросил я. – Завтра начинаются выходные.

– Сейчас я сосредоточена на другом.

– На чём?

– На подготовке к битве с сильнейшим колдуном Миивы.

О чем она говорит, она же ничего не делает целыми днями?

– И тебе бы не помешало, коль вызвался поучаствовать, – настоятельно рекомендовала она.

– А... Я, я... так и я тоже да.

– Какая твердая решительность.

– Нет, правда, все эти дни я вспоминал свои заклинания...

– Так ты знаешь ещё что-то, кроме “огненный шар”? – удивилась она.

– Ну конечно! Но проблема в том, что большинство заклинаний мне готовить от двух до двадцати секунд. А судя по тому, что вызвался показать на себе как на манекене тот отстрельщик стекольный, время у Споквейга не входит в список условий для успешного сотворения. Копаясь в толщах своей бездонной памяти, перелистав во внутреннем архиве тонны страниц моего прошлого...

– Пошурудив по карманам, поозиравшись по сторонам, поковыряв рогатиной землю, вытряхнув камушки из сапога, что ещё?

– Да погоди. Ты просто не понимаешь масштабов поиска, знала бы ты, сколько обрывочных знаний я накопил за время путешествий, какой труд...

– Так что, стряхнув толстый слой пыли с увесистого сборника томов собственной биографии, подвинув поближе свечу, облизнув палец, ты перевернул первую страницу, и повел пальцем по строкам былой жизни. Дальше что?

– Ха-ха.

– Ну? – на редкость экспрессивно, крайне несдержанно выпалила Снолли.

– Да блин. Короче, пара заклинаний будет полезной.

Нас догнала Леска:

– Что есть “ты”? – началось снова.

Снолли остановилась. Задумалась. Глубоко задумалась. Потом открыла рот что-то ответить, но вместо этого снова задумалась.

– Ну, это... – думала Снолли.

Девочка молча стояла и смотрела. Снолли указала обеими руками на неё, потом на что-либо ещё, и снова задумалась.

– Не знаю, как тебе... не совсем понимаю, что именно ты спрашиваешь... Эх, давай ты лучше сама разберёшься, а потом мне расскажешь, что придумаешь, – сдалась Снолли.

– Что... придумаю? Хм... Что... Ничто... Пока ничто. А что такое “ничто”? Что такое “что” – это и так очевидно.

“Да неужели”, – сказал про себя я.

Снолли напрягалась, будто на экзамене. И ответила:

– О, ничто – это, ну, ты, – она тыкнула пальцем Леску меж бровей.

Леска сначала призадумалась, затем зажмурила глаза, нервно схватилась за голову, согнулась вся, напряглась так, что аж затряслась, но в итоге открыла довольные искрящиеся глаза и одобрительно кивнула:

– Хм... Да! Точно! И вправду!

Ей богу, в моменте я ждал, что эта девчушка от такой информации сейчас взорвется нахрен или ещё какая лабуда сюрреалистичная случится.

– И я – ничто, – Снолли указала на свой лоб. – А Снолли для тебя – “ты”.

Леска подняла брови, от удивления раскрылся рот и лицо преисполнилось восторгом:

– Вот это да! Здорово! – восторженно воскликнула она. – Теперь до конца поняла! Ты – лучшая! – девочка кинулась обнимать Снолли, а та сделала такое лицо, как бы говорящее: “Неплохо, неплохо, а я очень даже неплоха, не побоюсь этого смелого слова: молодец. Какая же я умная, да-а-а...”

– Но если здесь – “ничто”, – девчушка ткнула себя в свою аномальную голову, – то “всё”: там и тут, меньше и больше, следствие и причина...

– Либо наоборот, да? – сказала Снолли.

– Либо наоборот... Тогда это не важно. Ох, блин, делить легко, а соединять тяжело. На что ни глянь – всё делится пополам, причина и следствие, когда же, с другой стороны, и то и другое – следствия. А причины? К примеру. И так во всем! – жаловалась она на невесть что.

Кажется, Снолли её понимает.

На радостях Леска побежала вперед. Там стоял непредсказуемый мальчишка, она обратилась к нему. А мне стало интересно, какую дичь он выкинет на сей раз.

– Ты тоже есть наблюдатель...

Мальчик бросил крупой в лицо, заливисто засмеялся и убежал в дом. Леска расплакалась. Из-за дверей главного входа как раз показалась Авужлика. Она подошла и погладила её по голове.

– Не плачь, Леска, – утешала её она, – и тогда дядя Фродесс даст тебе пирожок.

– Хорошо, не буду, – моментально успокоилась она. Как с гуся вода слезы.

Снолли тоже присоединилась успокаивать:

– Он просто тупой, видишь, у него постоянно рот раскрыт, даже когда молчит, – она бросила взгляд этого на мальчика у окна прихожей. – Уровень развития животного или простолюдина, – успокоила она по-своему.

– И вы идите скорее в дом, гроза начинается, – Авужлика указала пальцем над головой. Там скопилась страшнейшая туча, какую я видел, не считая снов.

Люди бежали по домам, а мы со Снолли что-то, мягко говоря, развыёбывались друг перед другом и специально медленным шагом пошли до двери на кухню, типа, соревнуясь, кто из нас меньший ссыкло. Ну или чьё отношение к собственной жизни более наплевательское. И как только мы переступили порог, позади шандарахнула молния прямо по крестьянину. По-любому убило бедолагу...

– С такой статистикой мы вымрем за пару лет... – обречённо произнёс я.

– Это был самый скоророждённый пессимистичный вывод... в мире, – зафиксировала рекорд Снолли, пока Авужлика сожалеюще глядела на мёртвого мужика.

– Предположения оправдались. Леска тяжело озадачена двойственной природой разума, дуализм у неё как рыбья кость в горле, – заключила Снолли.

– Бедная девочка, – пожалел я. – Ну и девочка... – изумился следом.

– Но я не наблюдала сколько-нибудь идентичной особенности ни у кого из жителей.

– Так ты же ни с кем и не общаешься. Хотя и я ни за кем такой проблемы не замечал.

– Научить её духовной технике легче, чем тебя. Нет, не в укор тебе, не ты дурак, а ей в похвалу. Они видит тоньше.

– А ничего, что мы говорим при ней?

Мы повернулись на неё. Кажется, Леска намеревалась что-то сказать, но у неё был полный рот еды, поэтому она отложила мысль и продолжила есть. Я, сестры и Леска сидели за столом на кухне, Фродесс готовил, а Актелл грустно смотрел в окно, наверное, потому что шёл дождь.

– Сколько в этом салате вкусов? – прозвучал рядовой вопрос от Лески.

– Ну, салат один, и вкус у него один, – обронил я, сразу зная, что неправ, и по-другому с ней быть не может.

– А вот и нет, смотри, – она набрала ложку. – Видишь, здесь лежат: два маленьких кубика картошечки, параллелепипедик картошечки, два треугольника огурчика, полполосочки морковки, продолговаточка свёколки, обрывок капустки, один горошек, ошмёточек мяса. Когда я все это жую, – она положила два маленьких кубика картошечки, параллелепипедик картошечки, два треугольника огурчика, полполосочки морковки, “продолговаточку” свёколки, обрывок капустки, один горошек и ошмёточек мяса себе разом в рот, и дальше уже бубнила, – то я чувствую вкус салата... салата с таковыми пропорциями. Фишка в том, что в каждой ложке всегда разное количество разных кусочков разного размера формы и измазанности маслом. Не может быть столько же.

Она сделала паузу прожевать и проглотить, чтобы ничего не помешало ей крайне эмоционально воскликнуть:

– Значит в одной салатнице вкусов бесконечно!!! – стукнула она кулачком по столу, чтобы заявление было ещё громче. – Бесконечности, я замечаю их повсюду!!! Как тут не сойти с ума?! Как не сойти с ума, когда бесконечно бесконечная бесконечность бесконечностей?!

– Никого она вам не напоминает, – Авужлика провела взглядом по всем нам, а затем повернулась к Снолли, – а, Снолли?

А ведь они даже внешне похожи. Смотрю на Леску, и вижу маленькую Снолли, если бы ещё волосы не светлые были, а пепельно чёрные.

– Нет, даже для меня в детском возрасте перебор, – не прерываясь на еду ответила Снолли.

– Где бесконечности? – недоуменно закрутился Фродесс. – Где?

– Ха-ха, – повеселились мы.

– Как вкусов может быть бесконечно, – решил я поиграть в эту игру, – если ты не почувствуешь большего разнообразия, чем на то заранее предрасположен твой язык. Человеческое восприятие ограничено.

– Да это понятно, я говорю сколько в салате вкусов, в салате, а не в твоём восприятии, – парировала Леска.

– Вне контекста восприятия не существует никаких “вкусов”, – парировал я.

– Ну так и дальше меряй все в рамках своего сиюмоментного восприятия, – отколола она. – В добавок, понятие вкус даже касательно пищи – это гораздо больше, чем ощущения в языке. А как же всё то, что влияет на вкус за пределами самого блюда? Эмоции, атмосфера, цвет тарелки, запах и вид блюда. Фраза “сколько всего” – это не про твой ограниченный мирок, а про то, на опоре чего твой ограниченный мирок строится, – она указала на салатницу, а затем повела руками дальше на “всё остальное”. – Не ты же есть исключительный автор своего опыта, ведь основа твоего опыта преспокойно существует без тебя, – тоненьким голоском пропищала девочка.