Текст книги "Хигналир (СИ)"

Автор книги: Curious Priestess

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

– Вот это да. Давай обсудим это всё за чашкой супа у стола. Уж очень хочу есть, – положа руку на живот, честно признался я.

Мы отправились вниз по лестнице. Впервые по ней не спускался Споквейг.

– Фродесс и Актелл уехали к своим Бурфарвалионам по поручению Споквейга, так что готовит сегодня крестьянин, – профессионально оповестила о перестановках Авужлика, как если бы это было её призванием. – А Тьоргул Хорниксен вчера напился и нассал в колодец.

– И Окрал уехал?

– Сдался тебе этот Окрал? Что он есть, что его нет.

Немолодой парень на кухне учтиво представил нам пару тарелок овощного супа, изысканно украшенных листочком петрушки поверх. Мы понесли их в гостиную. О, чудо, там никого, все места свободны.

– Благо у всех гостей похмельдос, – я прислушался к тишине дома. – Отсыпаются.

Я попробовал первую ложку:

– М-м-м, вот это похлебка, вот это человек, вот это может. Знает, как, – одобрил я серией кивков своей безобразно взлохмаченной головы.

– Вчера Споквейг поручил найти замену Фродессу, как раз того, кто “знает и может”.

– Стало быть, тебя хвалить полагается? Кхм, – поперхнулся я в кулачок, – что ж. Кто это у нас такая умница? Авужлика умница! Молоде-е-ец! – похлопал я в ладоши.

Сестра засияла, будто её удостоили королевской награды.

– Забавно, ты назначила его и не знаешь имени.

– Знаю, но думала, тебе не важно.

– Да нет, важно. Так что ты там говорила про эксперименты Споквейга? И зачем он Бурфарвалионов к Бурфарвалионам отправил?

– Так если важно, чего не поинтересуешься, как звать?

– Хорошо, и как?

– Илох.

– Замечательно. Отличная похлебка, Илох! – заорал я ему.

В ответ тишина. Кажется, на кухне никого, он отошел. Ну и ладно. Из-за такой ерунды расстраиваться? Тьфу, ну нету и нету.

Авужлика подвинулась поближе.

– Лояльный Дархенсенам дом Бурфарвалионов согласился выслать на тренировки своих боевых животных, которыми славится их поместье, – полушёпотом поведала она. – Часть оставят у нас. Споквейг учредил новые птичьи отряды: петушиных ведьмаков, он развил в них дар ясновидения, они способны почуять угрозу за много километров; гусиных засадников, научившихся заклинанию “маскировки”; индюшиных головорезов с их боевыми кличами и заговорами, что могут в ходить в трансовое состояние кровожадности. Самостоятельные индюки, кстати, сами научились этому, и уже давно, просто они не привыкли хвастаться, в отличии от петухов, что каждый вечер крутят свои выкрутасы во дворе, сальто вытворяют, флипы, палки крутят.

– Такие результаты, и всего за несколько дней? – поразился я.

– Да, сказал, птичий проект и людской проект будут завершены после главной тренировки, что будет на выходных. Эдакий “катализатор развития”. Он пообещал всем животным, жителям и, в частности, гостям великий сюрприз, мистический, чуть ли не трансцендентный коллективный опыт, после которого у всех участников откроются особые силы, – Авужлика говорила, сама безмерно поражаясь ею же произносимым, а именно отцовскому исследовательскому умоисступлению.

– Хочу пойти и лично расспросить его обо всем.

– Он и мужская часть птичьего населения ушли за реку обучаться магическим искусствам. Вернётся к вечеру.

Я собирался выведать какие-нибудь подробности о предстоящем событии, но за нашими спинами отворилась дверь и зашли четыре стонущих от жажды бородача.

– Ы-ы-ы, как меня тошнит, нутро ноет, – жаловался один из них.

– У-у, жизнь утекает, здоровье предаёт, – другой потянулся к навесному шкафчику и начал доставать бутылки одну за другой, по цепочке, они передавили друг другу и ставили на середину стола в углу.

– Ладно, пойду займусь списком закупок, его нужно составить и передать одному человечку...

Авужлика, конечно, уже доела порцию и встала из-за стола. Вот блин, как назло, столько вопросов из памяти повылазило, например, что по последним результатам куриного расследования? Блинский блин, и про пророчества Григхен всякий раз спросить забываю.

– Нам столько нужно обсудить, – расстроился я.

– Можем сегодня в... тайное место... сходить, – Авужлика зачем-то тихо-тихо шепнула на ухо фразу “тайное место”, – там точно не побеспокоят. Только я не знаю, как скоро освобожусь.

– Ещё вчера в жажду клонило, – доносилось от мужиков, – а наутро вообще язых пересых, э-э-э-э.

– А давай на вчерашнее место? – предложил я.

– Точно, договорились! – она улыбнулась и оставила меня наедине с недоеденной хлебной похлебкой (хлебной, потому что я покрошил в неё сухарь) и группой неуимчивых распивал.

– О, смотрите, это же малышок Лэдти! – они обратили на меня внимание. – Подсаживайся, ща и Цесселип подоспеет, че-то он застрял, в уборной засел, походу. Вечно везде застревает заливала наш курьёзный.

Остальные мужики начали кричать мне: “Хэ-э-эй!” Я мигом доел, отнёс тарелку на кухню и оттуда же выскочил на улицу. Перед этим я успел услышать: “Куда это он?” “Он в часовню торопится, на миропомазание, внука Варланной мазать идёт”.

На улице навстречу приближался Илох с мешком рыбы и охапкой дров, на каждое у него было выделено по могучей руке. Я перегородил ему путь, он удивлённо уставился на меня. Меня переполняли эмоции. Я слезно положил ему руку на плечо.

– Гений, – все, что я мог произнести.

Мужик улыбнулся:

– Спасибо. Рад, что вам так понравилось. Хоть это и была самая обыкновенная похлебка на воде, которую я к тому же и пересолил.

– Пересолил, говоришь? А-а-а, вот почему мне так понравилось.

Чтобы упаси Господь не натолкнуться на Цесселипа, я обошёл здание со стороны реки, что петляла в полтора километра восточнее, и зашёл с заднего входа, там, где выход на площадку с идолами. У порога изнутри стоял мальчик, которого я видел в окно. Он пинал катушки пыли. Позади него показалась бабушка:

– Чем повесничать, веник намочи, пади да подмети!

Она бодро подоспела дать ему такого увесистого подзатыльника, что тот стукнулся о дверной откос. Громко так. Почему в Мииве у всех бабушек к внукам всегда такого устоя отношения? Я пошёл на вторую лестницу, поднялся на второй этаж и по коридору направился в комнату Снолли. Так скучно и неуютно одному в нынешней обстановке, что можно и разбудить собеседничка.

Повезло, будить не пришлось, она уже сидит на краю кровати, сонная. Вяло, но ловко крутит метательный ножик между пальцев.

– Ты уже проснулась, – я сделал вид, что ужасно расстроен этим фактом и собираюсь тут же выйти.

– Как же не кайф туда идти, – она указала взглядом на дверь из комнаты.

– Давай я тебе поесть сгоняю, а потом погуляем пойдем.

Она задумалась, и удовлетворенно покивала:

– Давай. Чего-нибудь такого, что не требует посуды, что с рук естся.

– Сию секунду.

– А я переоденусь пока.

Я пошёл тем же обходным маршрутом на кухню. Взял ломоть свежего хлеба, здоровую картофелину в мундире, вареное яйцо, половинку морковки, маленький огурец и грушу. Потащил все это всеми пальцами рук. Снолли девица хоть и пендитная, но аскетичная, такой набор ей более чем угодит. На жраном ужине она может раскритиковать каждое из блюд, чтобы потом найти гастрономическое удовлетворение в обычном яблоке.

На обратном пути на втором этаже перед последним поворотом налево есть ещё один, другой поворот налево, оттуда вышла женщина с младенцем в руках.

– Здравствуйте, Лэдти Дархенсен! – поздоровалась она.

– Здрасьте.

– Только проснулись? Мы тоже только проснулись, да, мой маленький? – она заглянула себе под грудь в лицо грудного ребёнка. – Моего малыша зовут Бимбо.

Ну и имя.

– Славно, – одобрил я скупым оценивающим кивком. – Человек?

– Естественно! – немного отвернув голову, но не взгляд, крайне удивлённо произнесла она, потратив на одно слово весь объем легких.

– А думал слоненок какой-нить.

Женщина произнесла на вдохе: “Ох-х-х!” – с таким изумлением, словно произошло нечто вопиющее.

– Лэдти Дархенсен, прошу вас, не могли бы вы избегать подобной, низкой речи в присутствии ребёнка. Правильно говорить “какой-нибудь”.

А вот и доёбчивый гость. Здесь же полдома так разговаривает, что за лицемерие.

– Простите за инцидент, столь низменный и непристойный, заслуживающий места во что ни есть задрипанном в кабаке каком или, того хуже, тюрьме, – произнёс я последнее слово тише, приставив ребро ладони к лицу, украдчиво оглянувшись. – Право же, инцидент заслуживает места в тюрьме подле параши, мадам, – признал вину я, поклонился и поспешно удалился.

Возвратившись, я рассказал соседке по комнате, что приключилось со мной по пути, и мы славно гы-гыкнули. Знал, что Снолли такое зайдет, что одобрит.

Она лениво потянулась, в процессе потягушек дотянулась до морковки, надкусила её и начала медленно-медленно подниматься с кровати.

– Погоди, стопы в обувь обую и потёпали, – решилась выйти Снолли.

Дверь на кухню была открыта. Пока мы переобувались в уличную обувь, я стал свидетелем следующего разговора:

– ...”Простите миледи, я сейчас всё уберу,” извинялся передо мной. Попытался отмыть со скатерти то, что взблевнул, но делалось только хуже... Ох, в итоге убирала я, пока его выворачивало в туалете, а потом я уложила его спать, – усталым тоном жена поведала гостям, чем закончилось вчерашнее приключение Хорниксена.

На выходе из прихожей на улицу нам встретился тот внучок.

– Господин, вот знаете, я сегодня понял... – едва слышно прохрипел он себе в ноги, мне пришлось слегка нагнуться к нему и внимательно вслушаться, – что я – НЕПРЕДСКАЗУЕМЫЙ!!! – заорал он мне прямо в лицо.

Я перепугался так, что аж подпрыгнули поджилки, а малец потопал дальше, в дом. Снолли засмеялась и подавилась огурцом так, что тот вылез у неё из носа.

Мы пошли по дорожке на запад, дошли до места, где по правую сторону начинаются поля, а по левую шагах в пятидесяти – небольшой лесок. Снолли сошла на узкую тропу в сторону деревьев.

– На тебе тоже укусы? – заметил я.

– Кстати, да, чё это?.. – жевала она корку хлеба с картошкой.

– Вроде как всех покусали. Авужлика сказала, это из-за того, что Споквейг в дудку подудел. Некромантию осваивает, вот и умерших комаров повызывал. К глобальному эксперименту готовится, что по его заявлению... как я понял из слов Авужлики, – сделал я помарочку, – даст скачок в развитии каждого, кто находится в Хигналире. Знать бы ещё скачок в развитии чего.

Я подумал, а какого хрена вчера перед сном я сам перед собой распинался, что духовная энергия Снолли защищает её комнату от магических казусов, которые могут быть связаны со мной, если нас обоих в итоге покусали фантомные комары. Но следом в голове послышалось Авужликино: “Фантомные не значит нереальные”. Фантомные комары – не значит магические комары. Заклинание отца и не должно было призвать комариных фантомов именно в нашей комнате, духов, чьё энергетическое тело приковано прижизненной памятью между астральным и физическим мирами. Должно быть, с улицы позалетали.

– Твоя техника активна, когда ты спишь, – рассказал я.

– Да, в какой-то микромере, техника действует постоянно. Но этого хватает только на то, чтобы рассеять попавшее в меня заклинание, и то на девяносто процентов.

– Но вернемся к проделкам Споквейга. Ты никак не можешь расслабиться из-за...

– Будем ждать, когда станет невыносимо, или пришьём сразу? – Снолли решила начистоту. – До или после глобального эксперимента?

– Грандиозная тренировка произойдёт на выходных. Сегодня четверг. Дай ещё день, чтобы разузнать больше от него самого. Утром я не успел поговорить с Авужликой из-за гостей, – Снолли среагировала на слово “гости” моментальным оскорбляющим матюком. Да, реакция у неё и впрямь мгновенная. – Думаю, и у Авужлики в голове должна залежаться какая-никакая полезная информация.

– Идёт. Потратим время с пользой. Надо основательно подготовиться, – согласилась она и её лицо тут же пришло в более спокойное состояние.

– Разумно! Научишь духовной технике?

– Да, попробуем. Посмотрим, как у тебя обстоят дела с медитацией.

Мы продолжили бродить меж деревьев уже не по тропинке, по пути совместно заговнились на приехавших, так и развеселели.

Выходя из леска в южной стороне поместья, куда открывается вид с задворки с идолами, мы увидели маленькую девочку. Неуклюже раскорячившись на корточках, она сидела с цветком в руках.

– О, я её в окно утром видел, – похвастался я, будто бы этим можно похвастаться.

– Сюрприз: ты её уже знаешь. Подойдем к ней. Приколы гарантированы, – обещала Снолли.

– Правда? Кто это?

– Не помнишь?

Мы подошли к ней.

– Подерутся – не подерутся, – девочка лет шести со светлыми прямыми волосами, в жёлто-зелёно-белом платье отрывала листочки с цветка.

– Кто подерётся? Родители? – спрашивала Снолли.

– Два очень пьяных мужика, – она указала пальцев на двух мужиков на другом конце поля, в сторону реки. – Оба зашли под дерево помочиться, и в ходе дела у них что-то пошло не так.

Я точно знаю её? Девочка увидела божью коровку на травинке, подставила под неё пальчик, и коровка на него взобралась.

– Количество точек на божьей коровке означает её звание, – вглядывалась на узоры на крылышках. – Мне это Асцилия рассказала.

Угадываю этот голос и манеру речи...

– Это та девочка из Миевки! – вспомнил я. – Как её звали?

Девчонка ответила:

– Леска.

– Что ты здесь делаешь, Леска? – удивился я. – Ты с родственниками?

– Ничего не делаю. Здесь – одна. С родителями – там, – она указала на запад. – Там... А “там” это где? Где заканчивается “здесь” и начинается “там”?

– Я же говорила, с ней не соскучишься, – сказала Снолли.

Я всерьёз задумался над её вопросом и сразу упёрся в мысленный тупик. Девочка вздохнула.

– Мне приснилось гинекологическое древо, – поведала она с грустью.

– Генеалогическое? – поправила Снолли.

– Ой, да, генеалогическое. Я повесилась на нём, на отцовское ветке. Слушай, а как оно появилось?

Леска обращалась к Снолли, но попытался ответить я:

– Древо изросло из чрева предков.

– А как появляется что-либо?

– Из семени причинной прошлости, – отвечал я абы что, потому что это всего лишь ребёнок, чай, не с профессором философии дискутирую.

– Я плод? Плод матери, да?

Я со Снолли стихли в молчаливом согласии.

– Говорила я маме: “Мама, я – твой дар. Это тебе: я”, и обнимала её, – сказала она и всплакнула. – Мама, мне нечем...

Мы переглянулись.

– Ладно, – вытерла она слезы, – я по жизни считаю так: как бы то ни было. А у тебя было?

– Было, есть и будет, – заявил я.

– А как мне набрать скорость?

– Куда тебе спешить? – спросила Снолли.

– Вперед. В будущее. Здесь мне никогда не нравилось, – с горечью призналась она.

“Здесь”, я полагаю, в широком смысле.

– Все мы всегда “здесь”, – уверенно задвинул я.

– А всеми нами? Если не всеми, то кем?

Я поднял руки:

– Сдаюсь, – чтобы затем их опустить.

– Всеми нами что? – Снолли нужны были детали.

– Смотря “всеми”, это сколько? Все – это сколько?

– Все – это один, – я указал пальцем в небо, намекая на понятно кого.

– Нет, всеми нами. Всеми нами мы тут у нас приходимся быть друг другу, начиная с меня.

– И здесь и там? – уточнила Снолли.

Леска понимающе кивнула:

– Вот именно! И как собрать это в одно? – она эмоционально соединяла и разъединяла пальцы в замок перед её, а потом моим лицом. – А?

– Не знаю, – не без вздоха поражения сдалась и она.

– Нечем мне, Снолли.

– Нечем что? – переспросила Снолли.

– Нечем начать.

– Что начать?

– Да хоть что, – психанула она, и швырнула полуободранный цветок на траву.

– Леска всегда была такой... глубокознательной? Глубоколюбознательной?

– Да, но не настолько, – ответила Снолли.

Мы двигались к дому. Прервать прогулку по округе нас вынудили несколько ударов грома неподалёку, причём последний удар сопровождался криками со стороны крестьянских домиков.

– Думаешь, из-за особенностей нашего славного поместья? – спрашивал я касательно Лески.

– Возможно, мы наблюдаем воздействие проклятия на новоприбывшего человечка, что на её примере проследить проще, так как это её первое посещение Хигналира. Вдобавок я знаю Леску до приезда сюда, много раз виделась с ней, когда ездила погостить к бабушке с дедушкой.

– Как она здесь очутилась? Не могла же сама приехать.

– В душе не представляю.

– Ну и какие выводы?

– Не будем торопиться с выводами, продолжим бдеть оба в оба.

Вдалеке полыхал крестьянский домик, люди бросились тушить пожар.

– Вот оно, братишка, чувствуешь, чем попахивает? Что я и говорила. Дальше – только хуже.

Из-за ветра, огонь перебросился на огромный сноп сена.

– И впрямь, пожар становится только хуже, – подметил я.

– Я больше всего боюсь, что, глядя на всё это, ты будешь пожимать плечами. “А чего такого?” – скажешь.

Я хотел возразить, но она продолжила:

– Перетрындишь со Споком, уверуешь в гипотезу эволюции, о том, что весь мир произошёл от обезьян, и на пару колдовать, катастрофы вызывать будете. А потом поздно будет.

– Я думаю, поздно будет уже после ритуала, который он запланировал на выходные. Чуйка нашептывает.

– И без чуйки понятно: мощи пророка, сотрудничество с некромантом Аркханазаром, флейта, игра на которой достаёт не только живых, но и мёртвых, с того света. Небось собирается воскресить доисторического деда, чтобы тот научил нас чему-то. Хуже и представить нельзя.

– Опасаешься, что я не смогу удержаться перед ним, позволю себе упустить возможность перемолвиться парой сотен тысяч слов со столь соблазнительно старинным дедом?

– Именно.

Со снопа сена огонь перебросился на соседний сноп. Вот беда, да там этих пшеничных куч – тьма стоит, и все в ряд вдоль окраины поля!

– Почему на своём примере я не замечаю какого-то резкого перехода между тем, как было до проклятия, и после? – обратил я взор в прошлое. – Всё менялось настолько плавно, что даже охарактеризовать изменения не получается.

– Потому что степень проклятости и нарастала постепенно.

– Да-а, точно – хлопнул я себя по лбу.

– Но за некоторыми событиями следовали рывки.

– В Хигналире меня не было девять лет, и по своему впечатлению могу отметить, что разница в... Ну, как бы, всё становится ненастоящим. И ты начинаешь обо всём задумываться, что реально, что ценно, что контролируемо, что случайно, что правда, но вместо ответов только больше осознаёшь тщетность рассуждений. И так тебе становится похер, ты такой: “Ай, ладно, я всего лишь песчинка в космосе”, и всё самое важное и серьёзное становится какой-то шуткой, и ты кощунственно смеёшься над этим. Всё равно ты ничего не знаешь, и сколько бы не познавал – никогда ничего не познаешь до конца. Уверенность? Смешно. Сомнения? Ха, нахрена, делай ставки! Самоуважение? ещё смешнее! Уважать себя? Кого это себя, что есть это “я”? Авторитет? Бессмыслица, ведь только тебе под силу познать истину, чужие слова не передают информацию, а вызывают в твоём разуме образы из уже пережитого опыта. Честь? Игра воображения, вымысел. Слава? Крайне недостоверный образ в твоей голове крайне корявого образа в головах других. Вина? Где чёткая грань между “можно понять” и “нельзя”, “не по своей воле сделал” и “по своей”? Если грани нет, значит и разницы нет, разница – иллюзия, причина которой – ограниченный ум. Самоотверженность? Субъективное желание быть таковым, либо не быть “эгоистом”. Чистота? Относительно тебя. Грязь? Относительно тебя же. Объективность? Ха-х, самое смешное… Подставьте сюда девяносто девять процентов слов – и всегда будет бредово. Мы делаем, что хотим, только и всего. Ну, или нам кажется, что мы что-либо делаем, а на самом деле всё происходит само, но в моменте запоминается так, словно действуем по своей воле, когда же мы на само деле просто отождествлённо наблюдаем. Говорят, Бог – Творец, а мы по подобию Его сотворены, как бы намекая на природу одушевлённого – свободу воли, что есть творческий потенциал. Но когда начинаешь глубоко анализировать каждое своё действие, каждый свой выбор, то приходишь к выводу, что ты – молчаливый бездеятельный наблюдатель, а происходящее убеждает твой разум в том, что ты есть автор действий, хотя это просто в памяти так запоминается! И в то же время нет! – я разгорячился до восклицаний и жестикуляций, “будто бури низвергаю руками”. – И отличие от тех же самых рассуждений, только вне Хигналира, в том, что здесь ты столь явно и чётко осознаешь эту бредовость, что всё – бред, херня, весь мир – игра внутри твоего разума, и ты не можешь от этого убежать в тихую обыденность, нету больше обыденности, куда ни глянь – жизнь тычет тебя в бредовость, начиная с говорящих кур, заканчивая грёбанной тучей над нами, которая тупо висит. А если некуда бежать, то ты сам потихоньку становишься этой бредовостью, а если ты становишься бредовостью, то весь мир становится бредовостью. И глядя на всю эту бредовую картину в целом, совершенно не понятно, почему это происходит, на что именно и как воздействует проклятие, где проклятая энергия находит лазейку к нашей душе, что никак не получается её уловить: всё что ты можешь зафиксировать – только косвенные проявления хер пойми чего.

Мы подошли к дому, но остановились договорить до интонационной точки. Очередь возмущаться Снолли:

– Да, и почему изгнание Спока совпало с куриными бунтами? Почему за тем проектом по высасыванию сил из матушки земли следовал скачок по интеллектуальному развитию животных? А после призыва бурана в стычке с войсками с крепости Тегнур появилась магическая поросль, мы её потом вытяпали зачарованными тяпками. С твоим осквернением хлеба – чёрное пятно на огородах, а за убийством Споквейга – появление его призрака, за убийством Григхен – призрак Григхен.

– Стычка с войсками с крепости Тегнур? Как вы одолели их?!

– У-у-у. Там жалоб накопилось, на всякие нехорошие штуки вокруг Хигналира. Кляузы дошли до самого Екефия – патриарха священной империи Люрциния, и тот потребовал от нашего короля разобраться с этим безобразием. Король отказал им, потому что сам нередко пользовался услугами Споквейга, покупал магические артефакты, устройства. Но патриарх смог надавить на лордов Ульгхвиналя, и те выслали войска.

– Ну да, юго-запад Миивы уже в сфере влияния Джейса. А северо-восток, где столица короля, пока держится, старым богам молится, в большинстве своём.

Я сказал “столица короля”?

– Споквейг сначала натравил духов голодных, стяжателей рациона, – рассказывала Снолли, – попортивших припасы армии, пока те были в походе. А когда они почти прибыли, Спок вызвал буран. Им пришлось разбить лагерь, ведь никто не был к бурану в середине лета. Войска оказались в ловушке, были вынуждены жечь костры в палатках и молиться, чтобы погода смилостивилась. А далее произошло кое-что интересное: сидели они так пару суток, буран закончился, но солдаты, вместо того чтобы начать штурм, перецапались друг с другом, в итоге вырезали собственное начальство и все до одного дезертировали. Кое-кто даже к нам примкнул, тот страж, которого ты назвал дворецким, например, попросился остаться.

– Определённо проклятие. Учитывая, какая военная в Ульгхвинале дисциплина, иного варианта нет.

– Ага. Ценности, устои, клятвы и принципы превращаются в пыль в разуме любого, кто ступит на проклятую землю. Свободное падение в бездну неопределённости, – поставила логическую точку Снолли, а значит пора в дом.

Мы быстро проскочили коридорные пути, которые были переполнены людьми настолько, что не поговоришь о своем. Зайдя к Снолли, я неожиданно захотел принять душ. Я извинился за сумбурность желаний и ушёл.

После душа я захотел есть, ибо похлебкой до сыту не нахлебался. Поел прямо на кухне, чтобы избежать возможных неприятных встреч в гостиной.

И в уборную.

Потом вернулся к Снолли, и мы отправились в библиотеку учиться медитации. Наконец-то! Снолли разожгла лампу, и мы присели за столик.

– Прежде всего я должна прояснить, что в ремесле медитации я никудышний делец. Как же мне тогда довелось открыть духовную технику? Больно нужно было, вот и всё. Рвалась к цели как оголтелая. Не открыть – хуже смерти. Достижений в самой сфере медитации у меня правда нет. К примеру, я долго пыталась обуздать свой ум: пялилась в каждую возникавшую в нём мысль и любое шевеление, пока те не растворятся, потом к каждому чувству, осознавала свою непричастность посредством расстояния к происходящему внутри до тех пор, пока мысли не начинали ощущаться как электрические импульсы в мозге, а потом и пустота, и только чувство динамического существования. Передо мной пустой замерший разум, и в такие моменты я понимаю, что я лишь безвольный безучастный наблюдатель. И стоит абстрагироваться от разума, и тот начинает жить сам по себе, и как будто бы и не нужна я вовсе в нём, хорошо ему без меня – думает всякую несуразицу. Мерзостное состояние. Но полезное, для осознания места своего в мироздании. Бытие так и остаётся неприятным мне, братишка, дискомфортным, как бы я ни старалась это исправить. Но зато, с практической стороны, в конкретных житейских целях медитация для меня —бесконечная жила потенциала, кажется, теоретически она способна дать тебе почти всё. Почти. Кроме самого главного. Как, собственно, и всё. Ну осознаю я свою расчудесную наипрекраснейшую природу, не выразимую ни в какой форме, и что? Какой смысл? Тупо кайфовать? Короче, я пока с этим не разобралась.

– Ай, да разберёшься. Молодая, здоровая. Не парься, – махнул я рукой, будто это плёвое дело. – Ерунда.

– А ты зачем медитируешь?

– Вымести сор с головы, разжиться энергией для колдовства, концентрация, чтоб, когда веткой коснулся шеи и чешется, отрешиться и сосредоточиться, если колдовать вдруг надо будет. Думать глубоко.

– А ещё?

– Разобраться в чувствах сложных, вопросах философских. Технику магическую развивать.

– И всё?

– Выйти в сферу интуиции, где открывается способность мыслить “без мыслей”, в привычном понимании... Очень удобно, помогает быстро соображать в экстренной ситуации, да и на мыслях силы экономить. Ещё услышать свои искренние желания, хотя с этим уже сложности возникают, – ответил я.

И замолчал.

– И? – нарушила молчание Снолли.

– Бывало, умиротворение наступало, восхитительно прекрасный штиль в голове, покой. Не надо ничего. Разве не прекрасно? Сидеть тупо кайфовать... Это же мечта – ничего не делать!

Судя по её виду, все не то. Совсем не этого она хотела от меня услышать.

– Дальше, – требовала продолжения Снолли. – Почему я по реплике из тебя вытягиваю?

– Куда ещё дальше?

– Давай дальше.

– Я не знаю, куда, в душу себе залезть? Это невозможно, всем известно, что она за пределами нашего восприятия. Если мы говорим о душе, как о сознании, разумеется. Вот, в философиях Горзуа, например, между душой и осознаванием стоит знак равно, а в Санчиорских учениях под душой понимают тончайшее существо нашего тела, разума, центр нашего естества – “сердце”. И даже туда попробуй заберись.

– Тебе никогда не открыть духовную технику, если будешь так думать. Нужно сделать невозможное. Пытайся сделать невозможное. Если цель станет для тебя вопросом жизни и смерти, даже больше, чем жизнь и смерть, тогда получится.

– Боюсь, у меня так не выйдет. На самом деле, всё, что я перечислил – маленькие попутные бонусы. Дело исключительно в любопытстве, не более. Я даже не стараюсь.

– Если устремлённости недостаточно, попробуй пойти другим путем. Пусть тебя подтолкнёт твоя жизненная энергия, да, точно, ты же Дархенсен, в вас её полно. Пробуждай её что есть мочи, пусть она заполонит всю твою нервную систему, от края позвоночника до макушки головы. Этот способ лучше подойдет. Делай так каждый день.

– А это не опасно? Если её сразу не потратить, меня разорвёт.

– Просто ничего не делай, и не разорвёт. Выскочишь в бездну напутственным пинком жизненной энергии.

– Но как развивать саму технику?

– А вот это ты только сам. Слишком тонкая штука, чтобы словами объяснить. Единственное, что могу сказать, духовная техника – это не то, чем управляешь – ей пользуешься. Создай условия, она же проявится сама. Условия ты создашь по мере своих уникальных возможностей, и уникальная техника проявится по мере воссозданных уникальных условий.

Я собрался идти, но Снолли выдумала для меня совет:

– То, что тебе нужно, уже у тебя есть. Осталось только заметить это. Запомни: тут всё куда очевиднее, чем можно подумать.

Снолли осталась в библиотеке, а я отправился в комнату. По пути я вспомнил, что говорила Снолли в гостях у чудовища гидроцефала и его Гипоциклоиды, точнее в гостях у их трупов: она может пробудить поток энергии. Жизненной энергии? Или духовной? Хотя не представляю себе, как это может быть с духовной. Снолли, значит, пробуждает поток энергии, энергия поднимается, возможно, утончается до духовной, которая затем применяется в виде духовной техники. Вот он, её способ, теперь понятно, почему ей требуется неопределенный срок времени. А может и не так. Ну не может же она духовную энергию пробуждать! Или всё-таки может? Предполагаю, что Снолли и сама не знает.

Я закрыл за собой дверь, сел на кровать, подложил подушечку под спину, облокотился и расслабился.

Можно форточку приоткрыть, люблю звуки природы. Окно как раз над слева от меня, даже вставать не надо.

Закрыл глаза.

Да кто меня кусает? Опять эти комары фантомные.

Снова укус. Вот достали!

Я раздражённо открыл глаза, выставил руки перед собой и начал наращивать сияющий барьер. Когда он уже стал достаточно сияющим, я резко сменил полярности снутри навыверт, и световой шарик лопнул яркой вспышкой. Да, этого должно хватить, чтобы изгнать всех маленьких надоедливых фантомов в радиусе двух тысяч метров за тридевять измерений. “Теперь можно спокойно медитировать”, – успокоился я.

Блин, а что, если Споквейг в этот момент проводит какой-нибудь магический эксперимент в своей лаборатории, и моё заклинание что-то там поломало? Нет, он же на тренировках с птицами. “Фух, пронесло. Ладно, за дело”, – решился я.

Надеюсь, комары ему не были нужны. “Да не, вряд ли. Просто Споквейг не из тех, кто прибирает за собой”, – подумал я.

Он свинота. Да, та ещё свинота, хе-хе. “Хватит отвлекаться, пора сконцентрироваться”, – собрал я волю в кучу.

Блин, укус чешется. Интересно, когда Актелл вернётся? Надо будет как-нибудь вечером на кухне засесть с ним политику пообсуждать, а то я вообще не в курсе последних новостей. “Все, сколько можно ду... стоп, я что, на каждый вспёзд подсознания должен отвечать?!”

Ишь, расшумелись там, на улице, зря только окно открыл...

Долго сидел я, потоки жизненной энергии раскрывал, аккумулировал, разгонял, больше и больше. И вот, наконцентрировал как никогда много. Я чувствовал себя как кастрюля с запечатанной крышкой, мой разум как озеро сотрясало как от поступи племени великанов, бегущего наперегонки на водопой. Бублик света... Эта херня пугала меня с детства. Впрочем, и до сих пор пугает.

Снолли обещала, что ничего страшного не случится... Ай, была не была!