Текст книги "Хигналир (СИ)"

Автор книги: Curious Priestess

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

“А её... безумный дед... пал... в застывшем поклоне, пред иконами. Так и стоит, мёртвый и недвижный уже как век”.

“Будь хлебом ты гордо белым иль омерзительно чёрным – не важно, ибо пред чревом Господнем все вы – лишь жалкие углеводы”.

“Анафемские браконьеры из гильдии волшебников, это они убивали их. Это они делали изделия из облаков”.

“Не неси имени своего зачревно убогого”.

“От нас с нами, от нас. С нами”.

И тишина...

Идеальная тишина.

Как здорово. Меня не разорвало на куски. И дырку не прорвало. Нет, напротив, разум стал подобным водной глади в штиль. Так спокойно. Чётко себя чувствую.

Переполненный через край границ моего восприятия красоты и блаженства момент был прерван мыслью, которую никак нельзя было проигнорировать: “Стоп, какого хрена?!” Что это за воспоминания только что вынырнули из моего бессознательного?! Они вообще мои? Не помню, чтобы что-либо из услышанного происходило со мной. В момент глубокого погружения в себя у меня случается, что всплывают старые порой забытые воспоминания в своём первозданном виде, не переписанном последующими перевоспоминаниями. Но то всегда были мои воспоминания! Что ещё за “от нас с нами”? Это откуда? “Безумный дед пал в застывшем поклоне пред иконами”. Это произносила Снолли... вот только она не произносила этого при мне! “Будь хлебом ты гордо белым...” А, вспомнил, это произнёс чёрный хлебник, перед тем как убить меня. А-а-а-а! Тогда всё произошло столь стремительно, я даже запомнить этого не успел! Наверное. Или не должен был? А что, если он стер это из моей памяти, думаю, он мог это сделать, когда меня материализовали. Это логично, ведь он мог предположить, что я пойму, кто есть чёрный хлебник, раз он знает такое слово как “углевод”. Он не мог бездумно процитировать Споквейга, он понимал, о чём речь. Хотя нет, меня бы казнили на рассвете, какой смысл стирать это из головы... Да не важно! В том или ином случае следует только один вывод: чёрный хлебник связан с сатанинским культом. И молитвы того запуганного батюшки, обращённые к Люциферу! Вот ублюдки, лишь прикидываются краясианами, так и знал, Инфернус был прав, они там все друг под друга ложатся. Так, что там ещё было, “анафемские браконьеры убивали облака”, “не неси имени своего зачревно убогого”. Ничего бредовее в жизни не слышал. Вот именно, не слышал! Нет, я не знаю, откуда эти фразы. Но про безумного деда пред иконами, уверен, я слышал это голосом Снолли. У неё и спрошу. Вдруг всё-таки ошибаюсь, и я просто-напросто забыл, как она когда-то произносила это при мне, как это вышло с “углеводами”.

Я забежал в библиотеку.

– Я вспомнил, что говорил перед моей смертью хлебник! Он сказал слово “Углеводы”! “Углеводы”! И не только это.

И вот почему я ничуть не удивился тому, что хлебный батюшка за иконостасом молился Люциферу, ведь подсознательно я об этом уже догадывался.

– Я и внимания не обратила. И что это значит?

– Снолли, милая моя, люди не знают таких слов, на дворе шестнадцатый век, тысяча пятьсот сорок восьмой год, если быть точным! И живём мы не в Горзуа!

– Ну да. Так, и что это всё-таки значит?

– А значит то, что чёрный хлебник – сатанист! Такие понятия имеются только в сатанинских Писаниях!

– А-а-а, какой пиздец! А-а-а-а-а!!! – передразнивала она мою экспрессию. – Как же так?! Сатани-и-и-ист!!! Каббала!.. Стой, а разве Инфернус тебе не говорил об этом?

– Я думал, только самые-самые верха сотрудничают. Но чтоб целая церковная ветвь, навроде хлебной.

– Не знаю, не впечатляет. И что с того?

– Да они там все повязаны! Каковы могут быть масштабы всего этого? А если они и впрямь переписали Писания всех мировых религий, молитвы, да и вообще изворотили всё религиозное учение?

– Кто переписал? – с хитрецой спросила она.

– Ты не заставишь меня произнести это, ты опять будешь подтрунивать, – я сел напротив неё у лампы. – Я слышал слова хлебника во время медитации... А ещё “дед пал в застывшем поклоне пред иконами”. Знакомо?

– Да, я это выдумала для Педуара.

– И тебя не совсем удивляет, что я это знаю?

– Очень удивляет. Просто я не НАЧИНАЮ ОРАТЬ КАК ПОТЕРПЕВШАЯ ВСЯКИЙ РАЗ, КОГДА МЕНЯ ЧТО-ТО УДИВЛЯЕТ!!! – бешено постебала она.

– Откуда я это помню, Снолли?

– Ты у меня спрашиваешь?

– Это не всё. Чёрт, как же там было... Такая белиберда, хрен упомнишь. А, что-то про анафемских браконьеров: “Это они убивали облака, это они делали изделия из облаков”. И... что же... как... “От нас сами и вами нами”... “С нами и с вами, и будет всем вам”...

– Это из Чтобыря, истории последователей. Ща покажу.

Снолли встала из-за стола, подошла к полке, вынула ту самую книгу и начала листать.

– Во, – с интересом она положила книгу в развёрнутом виде передо мной, и указала пальцем на строку.

Не понимаю, как Снолли читает в полутьме, ничего же не видно. Я подвинул лампу поближе и стал читать: “А восходящая вверх туча как бы показывала мне вывернутые наизнанку пустые карманы, с таким выражением, словно говоря: «Ну, что поделаешь, ничего у меня с собой и не было». И я простил её. Я понимал, что агрессия некоторых облаков небезосновательна: анафемские браконьеры из гильдии волшебников, это они убивали их. Это они делали изделия из облаков”.

– И ты читаешь это впервые, – правильно предположила Снолли.

– Клянусь, в первый раз.

– Клясться перед ступеньками церкви будешь. Я и сама поняла, что в первый раз.

Я читал дальше:

“Некоторые облака обладают экстрасенсорными способностями. Облака-чернокнижники. Они в силах контролировать разум. Так я однажды, ведомый их чарами и заушным нашёптыванием, убил тишину в полночь раскатом трахейного грома”.

– Ха-ха, “раскатом трахейного грома”. Это он про кашель?

“Хоть я и любил облака, однако мне было всегда плевать на солнце. Я мог часами пялиться прямо на него...”

– Какая забавная несуразица, – потешно проговорил я. – Парень как будто бы из Хигналира.

– Тоже заметил? И я говорила, у Чтобыря и проклятия есть что-то общее.

– И сколько тут таких историй?

– Сто с чем-то. Сто шестнадцать, вроде.

– Блин, хочу прочитать про облака целиком. А ещё скажи, под каким номером про нашего прапрапрарпрапрадеда.

– Про Рофелона. Семьдесят седьмая.

На радость Снолли, таящуюся под каменным лицом, я прочитал парочку историй из Чтобыря. После распрощались до вечера. Я и Авужлика договаривались на вечер встретиться у холма, о чём я уведомил Снолли, и она пообещала присоединиться к нам. Скоро вечер, а я так и не поговорил со отцом.

Я постучал в дверь его кабинета на первом этаже. Никто не отвечает, заперто. Лаборатория тоже закрыта. Ах, да, у него же на втором этаже ещё один кабинет. Поднявшись, я и туда постучал.

– Не заходи! – послышалось изнутри.

– Почему нет?

Молчит. Ну, значит, зайду. Вдруг он там что-то важное скрывает, я должен знать!

Я отворил дверь и вошёл. На его рабочем столе стоял аквариум с землей, а Споквейг стоя хмурился на него.

– Я сказал не заходи! Ты имбецил?!

– Почему не заходить? – я пошёл в его сторону.

– Не подходи! – он выставил перед собой ладонь.

Я резко остановился. Он снова посмотрел в аквариум и сказал:

– Это пси-червячок.

Внутри на поверхности земли лежал маленький червячок. Он шевелился.

– Зачем тебе два кабинета? – негодовал я. – Ты что, квант в суперпозиции, чтобы одновременно быть в обоих? Совсем тронулся?

Споквейг молча пялился в червячка.

– Да что там у тебя? – я подошёл к нему.

– Да чтоб тебя, я же сказал, не подходи! Чё ты как умственно отсталый!

Я посмотрел на червячка.

– Почему не подходить? – спокойно спросил я.

– Потому что пси-червячок! – он яростно указал на него пальцем.

– Червячок как червячок, – я подошёл посмотреть ещё поближе.

– Почему ты такой?.. А, точно, – он поставил аквариум с червячком в расписной чёрный ящик и убрал к стене.

– Это из-за него ты такой дегроид, – спокойно сказал он. – И я. Сам затупил, надо было сразу убрать, а не орать “не подходи, не подходи”.

Мысли вновь вернулись в голову, до этого момента они были как будто в отъезде.

– Ты и из червячков подразделение готовишь? Как с птицами домашними?

– А ты, смотрю, делец пёстрый – перец острый. Поведёшь червивый отряд? Всё равно дурак дураком, глупеть некуда.

– Куда поведу?

– Тренироваться.

Я недоумевающе поднял бровь.

– Да шучу я. Чего как робкая рыбка замер, садись, разговор есть.

Мы сели у стола напротив друг друга.

– Вот представь картину: маленький ребёнок падает на камень затылком, – начал он, перебирая пальцами.

– Зачем?!

– Совершенный безумец. Тебе рассказать мою теорию о совершенном безумце?

– Нет!

– Даже не выслушаешь? Вот поэтому я и выбрал в ученики Снолли, а не тебя или Авужлику. Ты в курсе, что Снолли осознанно программировала подсознание в детстве? “Типа поиск картинки им во взоре очей твоих”, Чтобырь, 1.45. “Выдуманно преумножь радость на два и на радость детям плюс близких в степени любви – есть формула, в неё ты бросаешь число, “кости судьбы”, и оно по твоим законам вселенной (оно – идейка/идея) преобразуется само, а ты смотришь, что получится”. Так она, наверно, думает, в повседневной жизни? Чёрта ломит, что у неё в голове. Вот поэтому она лучше всех вас. А вы сестрой не непредвзяты к революционным идеям.

Что он несёт?

– Не понимаешь – спроси, – он изобразил у висков пальцами “взрыв башки”, – чем сидеть тупить глазами блымкать. Я о курином мятеже, что происходил в моё отсутствие.

– А-а-а, – кивнул я, якобы понял, хотя на самом деле ещё больше нет. – У меня вопрос при себе, – я похлопал себя по карману, – в чём же была сложность работенки? Ты тогда сказал, что специально самое сложное на меня оставил.

– Как в чём? Промаяться пред погребением, иначе бы вас не допустили к Зултану. Промаялись перед погребением?

Блин, точно, почему я об этом не подумал, вот я идиот.

– Нет...

– Не такие уж и идиоты, похвально, – пробормотал он.

Фух.

– А если я скажу, что не всё прошло гладко... – неуверенно заговорил я, – это окажется проблекмой?

– Так это вы натворили?! Из-за вас люди Зултана полегли от чудищ?! Ты их призвал! Ха-ха, вот это я одобряю, сын, старина, ха-ха-ха! – он хлопнул меня по плечу через стол своей длинной ручищей, да так жёстко, как будто табуретом двинули.

– Откуда знаешь? – спросил я.

– Я много чего знаю.

– Я же не спрашиваю, сколько чего ты знаешь, а откуда. Старческий слух? – острил я, потому что догадывался, что отец такое уважает, он лицемерие не переносит.

– Ну Зултан рассказал. Он тоже у нас в гостях. Не встречался с ним?

Я покачал головой.

– Нет? Он в комнате для деловых обсуждений у свечей, – сообщил он.

Вдруг на краю стола из воздуха появился полупрозрачный утюг, и через секунду стал полностью прозрачным и исчез из виду. Неужели это...

– Мне только что утюг почудился... – поделился я.

– Призрак утюга?

– Да. Когда мне было девять, он сломался, и мы выбросили его за полем... Откуда он у тебя?

– Нет, это другой.

Я растерянно оглянулся, но не нашёл ничего разумнее, чем отнекиваться от наваждения странных мысленных приглашений пуститься во все тяжкие раздумья по поводу и без. В голове звенит. Должно быть, после контакта с пси-червячком.

– Ладно, пора начинать привыкать к таким штукам вокруг тебя, – сделал я шаг к смирению. – Раз уж мы разговорились, и ты ещё не выгнал меня, могу я задать пару вопросов?

– Дерзай, робкая рыбка. Умоляю, только не очередной тупой вопрос про вопрос, – он закатил глаза.

– Что за херня произошла с Уата-Глорра?

– А, кочевники? Разогнал. Разминался перед возвращением в Хигналир, поскольку думал, что вы намереваетесь дать мне отпор. Заодно страху навести, чтобы все прознали, что я живой, деятельный и проактивный.

– С чего ты решил, что мы собираемся...

– Кое-кто меня уже травил. А потом пришёл ты и изгнал мою менталку астральную!

– Зачем тогда посылать человечка, чтобы тот позвал меня к тебе?

– Он на разведку сгонял, разузнать о настроениях. Доложил: угрозы нет, максимум рожы обиженные скорчите, как заявлюсь. Но я к тому моменту уже во всю погрузился в веселуху с Уата-Глорра. Они даже драться не стали. Обосрались от страха, как и их скот. Сам видел, клянусь! – он размахивал по сторонам указательным пальцем и честно пристукивал им по столу. – Куда же улетучился их боевой дух? Наверное, это произошло после того, как все их сборище по лугам по долам в течение четырёх суток преследовал шторм, когда грозовая туча играла с их жизнями в кости, каждую секунду для каждого их покрытого шкурами троглодита проверялась вероятность один к сотне тысяч. Их и погибло-то всего навсего, седьмой части не наберется, зато стресса для выживших на всю жизнь хватит для урока – в Хигналир не соваться, ха-ха-ха-ха-ха!

– Так они и не совались...

– Вот и не будут! Теперь уж точно! Ха-ха-ха, пускай весь мир боится меня! Я вот только одного понять не могу, какого чёрта здесь вынюхивал Педуар?

Я рассказал ему всё с момента, когда заявились хлебники, до последних слов Педуара перед уходом, что тот подумывал над тем, чтобы выдвинуть идею в своём масонском клубе о приглашении семьи Дархенсенов. Споквейг сказал на это:

– Педуар стал таким наглым после того, как стал якшаться с демонами.

– Что за “те самые Энсфонштенциниллярды”? Какой-то влиятельный род, навроде “тех самых Оволюричей”?

– Да не какие они не те самые. В его фамильном поместье наступил расцвет после того, как он купил у меня ту книгу.

– Какую?

– Гоэтию. А тебе не помешало бы почитать каббалу. Если сможешь отстраниться от всей это сатанинской пропаганды и зреть в суть, узнаешь много полезного о мире. Думаю, справишься, ты хоть и дурак, но дурак неведомый, своенравный, что это больше хорошо, чем плохо.

– “Зреть в суть”, говоришь? Я так и читал, зря в суть.

– Читал уже? А, ну молодец тогда.

Он взял какой-то листок в руки и начал его листать.

– Я, пожалуй, пойду, не буду мешать твоим делам настольным, – начал потихоньку вставать я. – Только напоследок хочу узнать, кого воскрешаешь? Лиата? Ха-ха-ха, – пошутил я.

– Ха-ха-ха-ха! – рассмеялся Споквейг. – Славная шутка!

– Царствие ему подземное.

– Ха-ха-ха! Не скажу.

– Да пророка безымянного ты воскрешаешь, – с уверенностью предположил я.

– И чего тогда спрашиваешь, если всё знаешь? Иди давай. Лишь бы вопросы задавать. Спросил напоследок? Всё. Кыш.

Я стал уходить, но Споквейг выкинул на прощание:

– Девочка заплутала в своём сложном разуме. Чем разум сильнее, тем искуснее обманывает себя самого. В этом её слабость, я поэтому и приставил тебя к ней, когда посылал за артефактом. Ты-то умом не шибко отягощён – в реальность возвращать тупежом будешь. Ты больше не как раньше: теперь не обделен небесполезностью.

Я остановился, чтобы это осмыслить, но Споквейг выгнал меня жестами пальцем, как бы “выметайся, выметайся”, показывая.

– Что это за ребёнок? – спросил я.

На кухне сидел тот непредсказуемый внучок, что утром пинал катушки пыли. Я и мои сестры стояли у прохода на улицу.

– Это внук Марпы Варланной, – поведала Авужлика.

– Кого?

– Пращурки нашей, золовка мужа Галины по прозвищу “Газолин”, если помнишь её.

– Кого? Галины Газолин?

– Галининого мужа, который является кумом отца нашего покойного дяди. Они казаки, с юго-востока Горзуа, сами родом из Миивы.

– Кого? Чего?

– Забей, она нас даже не знает.

Внук чистил яйцо, отдирая скорлупу вместе с белком.

– Ах ты падла, – бабушка схватила его за волосы и поволокла по полу, скинув со стула через спинку.

В этот момент на кухню заходил Споквейг:

– Будешь плохо себя вести – придёт вивисектор, хы-хы, – припугнул он ребёнка.

– Споквейг Дархенсен, сделайте милость, накажите внука, – бабушка молебно сложила ладони у сердца.

Споквейг прикоснулся к плечу мальчика, тот тут же вскрикнул и упал на пол в конвульсиях. Похоже Споквейг ударил его током.

– Перестарался, – пожал плечами Споквейг и начал делать ногой массаж сердца, продолжая периодически бить током через ногу, заставляя мальчика барахтаться. – Что-то не получается...

Бабка протерла нос и вытерла руку о подол.

– И по заслугам, – заключила бабка. – Самой жалко было утопить...

Они вздохнули и замолчали.

– Что за хуйня только что произошла?! – категорически негодовал я.

– Обычный день из жизни Спока. Вот так и живём с ним, – ответила Снолли.

– Ладно, чего встали, пойдем, – Авужлика развернулась и пошла из дома.

Как раз поели, значит можно идти. Пока шли, мне, после увиденной картины, вспомнилась песня:

Матерь бьёт по рукам, по рукам, по губам, по рукам, по губам, по ногам ведром

За отца, праотца казака, за Творца, гнев отца, бьёт отец, тащит за волосы. Кровь

Кипит с утреца, молодца льётся кровь, пацана бьют кнутом, маленького пацана.

Злится батя, злится батя, злится батя, злится мать, металлическим ключом разбита бровь...

Авужлика сочла эту песню слишком стрёмной в контексте последних событий, чтобы дослушивать до конца. На четверть пути разразился ливень с грозой, наши планы намокли, пришлось бежать назад. В прихожей Авужлика предложила в таком случае пойти к ней. Мокрые, но навеселе, мы сели в круг на белый ковер.

Комната Авужлики выполнена в светло-зелёных тонах. Такая же большая как у Снолли, плотно заставлена мебелью, не такая просторная, однако хорошо прибранная, чистая до блеска. Как она успевает следить за порядком во всём Хигналире, и даже в комнате? Снолли следить не зачем, потому что почти ничего не имеет, а в моей старой комнате так вообще вещи в мешках и коробах лежали, прямо на полу.

– Я могу настоящего дымного элементаля пустить, – хвастался я.

– Правда? Покажи, – подстрекала Снолли.

– А может не надо? – Авужлика предчувствовала беду, – хотя интересно было бы посмотреть...

– Ща покажу.

Я сел на корточки, расчехлил оборудование. Забил хапку плотно-плотно, как шашку дымовую, поджег церковной свечой, и всё-ё-ё вдул. И быстро об этом пожалел: дым оказался слишком густым, страдал каждый бронх. Однако я смог удержать в себе на пару минут. Сестры, затаив дыхание, пристально наблюдали. Я выдохнул и сказал:

– Во! Видали, сколько вдохнул? Вот это – настоящие дымные элементали. Если пару таких сделать – вылетишь в прострации.

Я увидел, что хоть обе и посмеялись, Авужлика расстроилась из-за того, что сюрприз не оправдался.

– Но могу и настоящего, – обрадовал её я. – Но это точно не в квартире. Это ещё хуже, чем если бы я сюда запустил того космического монстра.

– Ого, правда? А космический монстр, кажется, высотой метров шесть был... – удивилась Снолли.

– Думаю, если в монстра с пушки выстрелить, ему не поздоровится, а в элементаля попробуй попади, – раздувал образ элементаля я.

– Ну давай, вызывай, весело будет, хах, – пошутила Авужлика.

– Ха-ха, сейчас, – отнюдь не пошутил я.

Приступив к оформлению ещё одной хапки, я быстро понял, что не справляюсь с простейшими задачами по причине укуренности в зюзю.

– После вас, – сделал я манерный жест рукой и выпал из равновесия на ковер, сам с собой похохатывая от предвкушения призыва реального элементаля, при том, как они уверены, что я дуркую.

Снолли. Авужлика. Теперь я. Сыпанул пару крошек. Потом подумал, что на элементаля не хватит, и отважился ещё на несколько. Собрал жизненную энергию в легких. Вдохнул, и, надолго не задерживая, чтобы дыму осталось, стал медленно выдыхать, наполняя воздух магической энергией. Дым собирался в облачко надо мной. Зрительницы сидели завороженные... а, нет, кажется, они в ужасе, и, готовы чуть что разбежаться в любой момент. К концу выдоха интуитивной вспышкой наделил энергию интеллектом. Получился маленький рыхлый элементальчик, ведь дым для таких дел нужен тяжёлый, древесный. Облачко приняло вытянутую форму и стало ритмично клубиться само в себе.

– Вот это да... Он опасен? – осторожно произнесла Авужлика, чтобы ненароком не спровоцировать загадочное существо.

– Все душные элементали крайне непредсказуемы, потому да, – имел я в виду “воздушные”.

Девушки стали медленно отползать от него.

– Но этот – из дыма чудолиста, – продолжил я, – наверное, поэтому и не громит всё кругом, не пытается никого покалечить. Гляньте на него, он выглядит умиротворённым.

Безмятежный элементаль мирно тусил в собственном дыму. Ему хотелось подтанцовывать. Спустя секунд пятнадцать дым рассеялся.

– Здорово! – воскликнула Авужлика. – Я тоже могу кое-что показать.

Она встала, подошла к комоду, выкинула оттуда на кровать горку одежды и аккуратно положила поверх камень ледрегона.

– Да, стырила, – предвосхитила она вопросы, до зубов хитровато усмехнувшись и ещё показав язык.

Одежда зашевелилась, и горка стала превращаться в нечто в форме человека, состоящее из штанов, свитеров, платьев и всего такого.

– Назову его Хламк, – задорно нарекла Авужлика.

Оно встало на рукава-ноги во весь рост. Потом Авужлика резко вытащила камень, что находился у него в области “груди”, и оно рассыпалось на составные части.

Все заржали.

– Блин, меня опять укусили! – Авужлика нахмурилась и стала расчёсывать шею.

– Опять фантомные комары? А давайте решим проблему мирным митингом, – предложил я. – Будем кричать “фу” на них.

– Ха-ха-ха!

Я повторил процедуру по схлопыванию сияющего барьера, как сегодня днём.

– Это выкусили? – помахал я кулаком в астрал. – Споквейг сегодня рассоздал, что я и Авужлика... ой, рассказал... что мы не предрасположены... не… Не, не не предвзяты... к куриному настою. Не-не-не... Блядь... Да, про настрой. Революционный. У кур. Что мы не не преднастроенны... к... нему...

– Ничего не поняла, – Авужлика переглянулась со всеми нами.

– Революционный укур? Как это не предрасположены, мы тут все вовсе не не предрасположены к революционному укуру, – физиономия Снолли, а также её речь, доказывали её слова, ведь мы с Авужликой сидели в том же состоянии.

– Ха-ха, нет, думаю, он намекал, что мы не способны противостать, – продолжил я плохо изъясняться. – О-о-о, а ведь он прав, это же исключительно твоя идея – убить Споквейга, Снолля, – я увидел, как Авужлика медленно начинает охеревать от услышанного. – А ещё, исходя из его слов, он был готов к тому, что мы попытаемся его убить, когда он вернётся, – что-то поник я. – Птолимит из Питлагорла приходил исследовать обстановочку. А Уата-Горла батя разогнал, чтобы тупо проверить горло после воскрешения, и разогреться перед возможной битвой с нами. И шугануть округу.

– Во пришибленный, – диву далась Снолли. – А чё он, про ритуал чё-нить сказал?

– Не. О, о, а помните, как он создал детектор лжи, но это оказался не детектор лжи, как все подумали, а детектор Лжи, что до парадоксальности лжет обо всем. “Вот же, узрите ваш разум со стороны!” Ха-ха-ха.

– А помните, – подключилась Авужлика высмеивать отца, – помните те обои с пчелиными сотами по всем стенам, полу и потолку? Он ещё ел там жареных ос, в остром соусе.

– Да, ха-ха-ха, – засмеялся я, кивая, – был быт. А давайте, когда Спок уснёт, отправимся в осознанном сне к нему, полетим ему во внутренний мир, вместе, будем путешествовать там, гулять?

– Ни в коем случае, а-ха-ха-ха! – перекрестилась Авужлика задом наперед, и перекатилась через плечо по полу, переплюнулась через себя саму.

– А помните, – развспоминался я, – как мне стражник докладывает: “Энты пришли, вас спрашивали”. А я такой: “Что-о-о-о?!” А-ха-ха-ах.

– Да, хах, – помнила Авужлика.

– И пошли, короче, с Лиатом в лес, а там реально энт. И он, такой, говорит, мол, передай Снолли конверт. Лиат ему: “А чё сам не передашь?” А он: “Не нахожу ни капли приятного в личном контакте с этой маленькой нахальной особой, ибо называет она меня «старый ебень»”.

Все засмеялись, больше всех ржала Снолли.

– Я ему говорю, – продолжал я, – придумай обзывательство в ответ. Например “Снопли”. И ушли. Письмо не понесли, потому что Лиат развыпендривался, что мы ему не почтовики.

– А наследующий день, помните... – начала Авужлика, я её перебил.

– Ах-хах, да, на следующий день мы сидим на крыльце, и саплинги приносят письмо на имя “Снопли”!

– Ха-ха-ха-ха!

– И Снолли, такая, читает, ещё маленькая совсем была, лет семь, где-то как Леска сейчас, такая, смотрит на конверт, мгновенно соображает, что это я...

– Потому что ты меня так уже обзывал, – вставила Снолли.

– Да, и говорит: “Подъебать меня ты смог. А бутылку поймать сможешь? Нет? Тогда лови!” – и швыряет мне в лицо стеклянную бутылку из-под сока! Я начинаю оправдываться, а она: “Слышь, ты… Дай мне сказать... Отдай назад бутылку”.

– Хах-хах. Я помню, – подкинула ещё историю Авужлика, – как Снолли в возрасте четырёх лет, когда только приехала, сказала нашему учителю по горзуанскому языку: “Слышь, ты, ебало завали”.

– Ха-ха-ха-ха! – ржали все.

После того, как мы славно повспоминали то да се, сыграли несколько партеечек в духовную политику, позанимались всякими неадекватностями, да побесились как под грибами-бесовиками, я поразил Авужлику своим решением передремать пару минут. “Двадцать часов проспал, и не хватает «пары минут»?!” – возмущалась она.

Через неопределённое количество времени я проснулся. Сестры продолжали играть на бело-зелёном ворсистом ковре. За окном темно. Я встал со словами:

– Мудрое дрёмо предрекло мне, что через час я буду хотеть кушать. Так и случилось.

– Мудрое дерево! – радостно воскликнула Авужлика.

В разуме проявилось воспоминание о мудром дереве. Когда-то давно мы с Авужликой любили ходить к одинокому дереву, сидеть рядом с ним, уповать на его мудрость, читать умные книги под ветками, брататься с ними.

– Надо будет навестить его, – предложил я. – Попрошу помочь в постижении Чтобыря, а то там всё слишком по-наркомански написано.

– Чтобырь специально по-наркомански написан, – объясняла Снолли, – чтоб читатель в таком ключе мудрые штуки встречал, не пользовался готовыми шаблонами интерпретации, легче схватывал глубину.

– Глубину-ты. Глубинуты?

– Что? – не поняла Снолли.

– Больше “глубинут”! Я придумал единицу измерения глубины и тонкости – величины смысла.

– О, круто, мне нравится, – одобрила Снолли. – Осталось найти меру благоёмкости.

– А блажь измеряется в гипокампусах, – решил я.

– Мудрое дерево – это энт? – спросила Снолли.

– Нет, – ответили мы хором с Авужликой.

– Ненавижу энтов, – Снолли сделала заявление, которое в повседневной среде ни от кого не услышишь.

– Почему тогда в качестве адресата они избрали тебя? – спросил я. – О, и только сейчас задумался, почему деревья не чураются бумажных конвертов, сделанных из собратьев?

– Конверты же не из энтов сделаны, а из деревьев, ты чего. А изначально заобщались, чтобы на Споквейга через меня выйти. Однако переговоры слились в никуда. Они просили заключить оборонительный союз против краясианской кампании по уничтожению всех культур, что древнее или моложе краясианства. Споквейг ответил, что Хигналир не заключает официальные договоры, любая официальность – иллюзия, притворство, социальная игра, мы же придерживаемся воззрения истинного хаоса. Они ещё какое-то время пообщались со мной. Их поначалу веселили мои подъёбочки, а потом обижаться начали и дружить перестали.

Снолли встала, стала крутить затёкшими конечностями и вдруг предложила:

– Ещё по одной?

– Сперва перекусим, – предложила Авужлика.

Так мы и поступили, прихватили чудо-рюкзачок Снолли и отправились на кухню. Время было за полночь, так что на кухне никто не повстречался. Я высунулся из восточного окна кухни и посмотрел по сторонам. Справа на чистом небе над горизонтом висел кривоватый недокруг луны, потому что луна без одного дня полная.

За пустословным трепом наших неугомонных языков мы наели животы. Там же по паре умеренных затяжек сделали.

Авужлика заговорила о насущном:

– Лэд! Я вспомнила за тебя! Хотите узнать, что там у кур? Ты же так хотел, Лэд.

Снолли усмехнулась под себя.

– Да! – воскликнул я.

– Пока вы были на деле, мне удалось вывести Кьюлиссию из хандры в разговор, – стартовало повествование Авужлики. – Вместе мы побывали в погребальне. Помните кровавые строки на могиле? Кьюлиссия провела колдовской обряд и выяснила, что кровь принадлежит не Споквейгу. Кровь коровья, а автор слов – Григхен. Вы тоже подумали, что это Споквейг написал?

– Ну да, – ответили мы.

– Все так подумали, а оказалось – нет.

– Снолли и я изучали записи Споквейга, после того как обнаружили открытую крышку могилы и те строки, но ничего хоть сколько объясняющего не обнаружили.

– Помнишь, я говорила про записки Григхен, – сказала Авужлика, – что это они находились в той сумке. Юзенхен их искала. И нашла. Она же мне об этом и сообщила.

– Я, кстати, так и не понял, побывали ли они у тебя на руках.

– Нет, я просила показать записи, но Юзенхен сказала, что бумаги выкрала коварная Кьюлиссия, а та в свою очередь предположила, что сумку на самом деле перепрятали, и затем отдали Споквейгу, а меня обманули. Хотя сама Кьюлиссия того не видела. Ссылалась на куриное чутьё, – она выделила шёпотом “куриное чутьё”. – По её мнению, Юзенхен собиралась посвятить в это дело не меня, а Лэда. Но передумала. Больше всего Юзенхен опасалась, что мы встанем в ряды Кьюлиссии, и всем петушиным сбором дадим отпор отцу, но мы, как после стало известно, моментально обделали ляжки при его виде.

– Чего же такого важного там написано? – задумался я.

Снолли вздохнула и произнесла:

– Всё ещё не считаю целесообразным и плодоносящим твоё расследование, Жлик, но, так и быть, тоже поучаствую. Послезавтра ранним утром мы с Лэдом припрём эту Юзенхен к стенке, будет отвечать. Либо вариант: завтрашней ночью обыщем кабинеты Споквейга, у тебя же есть ключ... Даже так, если выполнятся три последовательных условия. Первое, отыщем пророчества, второе, разберемся в курином подчерке и сможем понять смысл прочитанного, третье, пророчества нас не порадуют – то Юзенхен нам не понадобится. В ином же случае с оружием и вопросами направимся к ней.

– Я знаю, почему Снолли, считая затею бесполезной, соглашается в это влезть, – я решил ввести Авужлику в курс дела, ведь Снолли сегодня озвучила в её присутствии твёрдое намерение избавиться от Споквейга. Авужлика явно поразилась этому, но скромничает и не пристает с расспросами. Некрасиво получается, якобы мы ей наполовину доверяем. – Ей не нужны новые причины, чтобы убить Спока. Она беспокоится, что я изменю решение, откажусь от затеи. Она ждет от меня полной уверенности, что дело правильное, а то и более – праведное, – с последним словом я повернул голову к Снолли и предложил мимикой благоговеть, она мельком глянула на меня, и сразу затем снова посмотрела с сочувствием, как на нуждающегося или больного на голову, едва заметно покачав головой. – Если найдем верное подтверждение грядущего пиздеца, то во мне развеются все сомнения. Буду честен, я правда верю, что мы лучше управимся без Споквейга, но сказать, что я непоколебим, не могу. Я попросил несколько дней посмотреть, как с ним жизнь пойдет, но чётких выводов пока нет.