Текст книги "Хигналир (СИ)"

Автор книги: Curious Priestess

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

– Я потеряла нечто, что было у меня с рождения... что ещё не успела осознать. Нужно вернуть что-то, не знаю что. Чудоцвет помогает с этим, но эффект временный, этого слишком мало для реализации моих амбиций.

– Ты потеряла духовность.

– Да. Тяжёлые годы научили меня тому, что самые изощрённые теории бесполезны без энергии “внутреннего огня”, как ветряная мельница без воздуха. Идеи не работают, когда в тебе нет чего-то такого... не могу сама понять, чего именно.

– Да духовности.

– Ну, духовности, и что? Как её вернуть?

– Крестик носи.

– Хах, блин, ну.

– Хрен его. Тебя ж Чтобырь вдохновлял. Во, да, ищи вдохновения для духовных происков.

– Раньше вдохновляло осознание несравнимого потенциала, теперь я стала сомневаться в собственной невъебенности, знаешь. И так я потеряла основной источник внутренней энергии.

– Хреновый у тебя источник. Крайне ненадёжный и нестабильный.

– Это всегда было понятно, но другого-то нет. Всю жизнь чувствовала себя так, будто ставлю на кон всё. И стремительно приближаюсь к проигрышу.

– Зато опыт какой уникальный. Иначе бы ты его никак не получила, а?

– Ага, искусственный оптимизм. Вычленяешь плюсы из любого неприятного события и фокусируешься на них. Как правило, этот плюс – опыт, и впечатления для сравнений в дальнейшем. А что делать, если уже похер и на опыт? Ради чего я тренируюсь?

– Ради того, чтобы найти, ради чего.

– Вот именно.

– Так это же здорово.

– Пф, отнюдь.

– Это потому, что не ожидаешь ничего хорошего. Не думаешь, что смысл, который однажды обретёшь, будет невообразимо охеренным? Ведь не может же в такой огроменной реальности оказаться убогий смысл бытия? Кстати, и это уже естественный оптимизм.

– Хотелось бы верить, но как-то не верится.

– Значит у тебя проблемы с душой.

– Ага, каловая пробка.

– У тебя бывает такое, что логически понимаешь, что произошедшее событие – это хорошо, но всё равно не ощущаешь соответствующей радости?

– Да, потому что понимаю, что логика всегда может оказаться ошибочной. Сколько раз по жизни мы были уверенны в чем-то на сто, а потом глухо обламывались?

– Но постоянно думать об этом – безумие.

– Да. Но как об этом можно не думать?

– Хотя бы по причине того, что это не рационально. Такие мысли только мешают, снижают твою эффективность.

– Я это прекрасно понимаю, а теперь, будь добр, убеди в этом моё подсознание, потому что не по своей воле я об этом думаю! Я же рассказывала, что не умею полностью управлять собственным разумом.

– О, боже, как у тебя всё сложно! Я сдаюсь, тут только божественное вмешательство подействует!

– Что переводится как “ничто не поможет”.

Сочувствие сестре вызвало во мне вздох и переосмысление взгляда:

– Но я верю, что ты что-нибудь придумаешь.

– Ну-ну.

Нет, я не прав. Сочувствие, пусть и вызвало вздох, но вот переосмысление здесь не потребовалось. Ведь достаточно вспомнить то восхищение, с которым я смотрел на свою подругу в убежище Маячащих, с которым слушаю её с Серхвилкросса по сей день, как тут же появляется неподдельная уверенность в её интеллектуальной и волевой моготе.

Я сказал так, как это вижу и видел всегда:

– Прибежишь однажды и скажешь: “Прикинь, я щас такое придумала, ты охуеешь, короче...” – и станешь часами рассказывать про новую невероятную когнитивную технику или крутую теорию, про смысл или источник вдохновения. Зная тебя, скорее всего так и случится.

– Ты правда так думаешь или это сарказм?

– Конечно правда, было бы подло так шутить над сестрой после таких откровенностей. Признаться, и сам боялся, что ты пизданешь каку в ответ на похвалу, но переборол себя.

– Высокого ты обо мне мнения, если так.

– Я и тебе докажу, что ты вправду такая, какой я тебя считаю. Обещаю, ибо за правду топлю, – помпезно стукнул я себя кулаком по сердцу.

Кажется, я и впрямь обрел цель, которой хочу добиться, больше всего на свете. Не знаю почему, но это и не важно, ведь мне нравится это переполняющее чувство. К чёрту причины, в отличии от Снолли, я умею не задаваться вопросами, когда в этом нет нужды. И неужто мне теперь есть, к чему стремиться? А не бесцельно плыть по течению судьбы, как это особенно явно ощущалось последние недели в Хигналире, особенно тяжело позавчера, после последнего диалога с Кьюлиссией. Надеюсь.

– За правду топишь?.. Я раньше считала, что не существует объективной разницы между истинной и ложью, она у нас только в головах. А потом я многое поняла, и осознала, как тупо ошибалась. Если допустить, что разницы нет, то не было бы и разницы между реальностью и вымыслом. На первый взгляд, разницы между ними тоже нет. В имитированной ты вселенной или реальной, ощущения же те же, но если мир не ограничивается лишь твоим существованием, а он не ограничивается, то у тебя возникнут проблемы со смыслом существования. Никто в здравом уме не отправится добровольно жить в мире грез до конца жизни, зная, что их тело будет валяться где-то в реальном мире, потому что в пути постижения смысла жизни это путь ровно в противоположную сторону. А путь в правильную сторону – это путь в сторону истины, ведь смысл жизни, который ищет человеческое сознание, нужен тебе настоящим, иначе теряется смысл в смысле жизни, верно? Плюс, если всё так, то зачем нужна правда в межличностных масштабах? Искал бы сам себе истину, да и всё, а других за нос води, какая разница, правду ты им говоришь или нет, важно что тебе выгодно. Так дело-то и есть в “выгоде”. Для любой системы из множества элементов что может быть выгоднее, чем тотальная взаимопомощь, когда благо любого это благо каждого? Все участники чисто теоретически могущественнее в складчину и достигнут большего значения благополучия на единицу человека, чем если каждый будет сам за себя. Так что в истине есть какой-то глубокий философский смысл, реальный смысл, легко проверяемый на практике. Жаль только, что люди – тупые ублюдки.

Удивительно, что она зашла сюда логическим путем, разве это и без того не очевидно? На все это можно получить те же самые ответы, просто-напросто прислушавшись к внутреннему “я”. Я ответил:

– И если получишь вывод, что правда разумнее лжи, то истина, реальность мироздания, разумнее всех наших придумок, то, теоретически и создатель всего этого разумен как никто. Как для меня, стремление знать правду и есть духовность. Ты пришла к этому с чёрного хода путем умозаключений, а люди сами собой это знают, потому что чувствуют так по совести.

– Просто моя позиция.

– Это было бы просто позицией, если бы не один моментик в твоём рассуждении, а именно вот что: зачем вообще смысл жизни?

Я увидел, как Снолли натужилась в тяжёлых раздумьях и остановил её:

– Да расслабься, это риторический вопрос. Сколько бы ты не объясняла, хоть диссертацию пиши, исчерпывающего ответа бы не получилось.

– Всё как всегда сводится к выбору без вариантов. Нужен смысл или не нужен. Ответ определён внутренним чувством, обусловленным устройством твоего существа, полагаться тут всё равно больше не на что. И против природы собственной души не попрёшь.

– Однажды придётся довериться чувству и прекратить перебирать лингвистические ответы, которыми тонкие штуки в полной мере не выражаются. Двигай глубже, от мысли к чувству, от логики к интуиции, от анализа к синтезу, в сторону своего “я”, и дальше, к причине причин...

– Не соглашусь, чувства могут быть обманчивыми.

– В этом-то и сложность, приходится вычленять те, которые исходят изглубока, а не откуда-либо извне: из подсознания, инстинктов, предрассудков, памяти, мыслей... Да и вообще, чувства не обманчивы, обманчива как раз их логическая интерпретация, верно?

– Без доверия к себе это совершенно невозможно.

– К сожалению для тебя, – на вздохе протянул я, уходя в легкий ментальный ступор от осознания масштабов катастрофы в голове Снолли.

– Вот видишь сколько у меня проблем! Море проблем!

– Хм... Так... по-моему мы застряли! В философию вляпались. Давай отвлечемся, а то зациклимся так на неопределённо длительный срок. И сколько мы уже тут часов разглагольствуем? – я потянулся, зевнул. – Будто время застыло с тех пор, как мы покурили, целую вечность сидим, ей богу, ёп твою мать...

Я вскочил на ноги и чуть нечаянно не сплясал, активно болтая затёкшими ногами, пытаясь своим видом побудить прилипшую к ковру Снолли на хоть какое-то шевеление. Снолли выглядела одновременно умиротворённо и удручённо.

– Наверное, такие темы для тебя могут быть вопросами жизни и смерти, – предположил я. – Для меня это, конечно, тоже максимально важно, но я вижу, что моё “максимально важно” близко не стоит с твоим “важно”. У меня с этим попроще. Мне достаточно тех ответов, чтобы временно насытиться и не суетиться, на этом жизненном этапе. А тебе мало.

– Ничего, я такая с двух лет, – махнула она рукой, а затем посмотрела в пол, медленно согнула ногу в колене и свесила руку на него. – Не думала, что кто-то признает это. Всегда знала, что и ты не от мира сего. Это было понятно по твоему балахону со звездочками, когда ты вернулся после многолетнего отсутствия. Я переживала, что ты, как многие другие, растворишься в социуме и станешь ничем, кроме как отражением всего того, что тебя окружало.

– Ха-ха, балахон у меня что надо. А вообще это домашний наряд.

– Я думала, ты так везде ходишь.

– Нет, хах, я ж не настолько пришибленный. Я вот что хотел сказать...

– Что?

– Забыл, что... а и хер с ним, давай ещё курнём. О, вот это я и хотел сказать: тебе тоже надо научиться вовремя говорить: “А и хрен с ним”. А то доведёшь себя.

– До чего доведу? Доведу и доведу, и хрен с ним, так ведь?

– До этого... до оспоквейгоковения.

– А, ну, не, вот этого мне точно не надо, ха-ха! Порой уместнее говорить: “Ну нахрен”.

Снолли всё-таки приподнялась и потянулась к рюкзаку, чтобы в не помню который раз достать принадлежности для поднятия духа, которому уже предполагалось пробить все допустимые потолки. Насыпая, сокурильница спросила:

– Пока тебя не было дома, ты, случаем, не почувствовал, что проклятие отступает? Хочу понять, ослабевает ли оно, если свалить подальше от Хигналира.

– Да в чём проблема? Посвисти через левое плечо – и проклятия как не бывало. А если серьёзно, что я должен был почувствовать? Я не знаю, в чём оно проявляется.

– Никто не знает. Но хоть что-то изменилось? В твоей голове, или где-то ещё?

– Вроде нет... – я пожал плечами, подумал, покачал головой и с большей неуверенностью повторно пожал плечами.

Снолли так сильно о чём-то призадумалась, что снова отвлеклась от дела.

– А чем ты там занимался в последнее время? Хочу узнать, что натолкнуло тебя вдруг вернуться в Хигналир. Ты же давно закончил обучение, да?

– Как закончил обучение, я понял, что так ничего и не понял, поэтому решил совершенствоваться после сам. Учиться у жизни.

– У дедов.

– Воротиться вознамерился после психоделических месяцев с шаманами. Тогда счёл, что саморазвился достаточно, чтобы перед родичами и сородичами не стыдно было объявиться. Да и весть о гибели Споквейга сыграла не последнюю роль, чего греха таить, тем более от тебя, грешницы.

– А шаманы жизни не научили?

– Жизни не учили, сказали, учить жить не будем, только сам всё постигнешь. А вот магические техники показывали. И истории рассказывали всяко увлекательные, с неожиданно поучительными поворотами в сюжете.

– Оно и видно, что не учили. И хорошо. Тебя и так всяк старик учит.

– Да, но я всё равно забываю, что они мне там научили, только то, что само приживается к древу мировоззрения, запоминается.

– О, да, есть такое. И тщательно перерабатывается на составляющие.

– Что? Нет, зачем? Кромсать своим острым умишком?

– Чтобы растворить в пропорции. И использовать как пожелается.

Я подсел к ней.

– Ну, по крайней мере суть тут одна, да?

– У нас – да, суть, конечно, одна.

Мы настолько расхлябенились, что возникли сложности с, казалось бы, простейшими манипуляциями, но работая вместе, в команде, справлялись и предотвращали всевозможные траты чудо-вещества в пустую. Во время сего действа, Снолли ещё умудрялась и что-то вразумительное говорить, историю сорта “Раскушенного Посыла” рассказывать, и даже биографию самого растеньица, выращенного ею лично за рекой.

Сестрица первая подзарядилась чудо-дымом, теперь настала моя очередь “дымного элементаля” пускать, как я это называю. Сердечная подруга приободрилась и её речь стала снова быстрой:

– У меня необычная черта – радоваться, когда происходит что-то плохое. И “искусственный оптимизм” тут не причём. Не могу объяснить, почему так происходит. “О, да, давай пусть станет ещё хуже!” – что-то вроде того. Как это было, когда Споквейг встал и пошёл куда-то после смерти. И так было всегда, пока токсинов Споквейговских не накушалась, а именно мёртвой воды, заговоренной на разрушение связи с природой и тотальную дисгармонизацию. Для тренировки духа. Но когда ты приехал, я будто бы с того света проснулась, подумала, что если ты всё ещё тот, что и раньше, то вдвоём мы сможем это порешать. И Споквейга тоже порешать, – на её лице распласталась длиннющая улыбка. – А ещё я наивно полагала, что прохождение через пучину самоосознания образумит Споквейга. Стыдно признать.

– Так вот, почему ты мне показалась подозрительно весёлой тогда, тем утром. Картина сложилась по местам.

Я втянул дым, а Снолли продолжала:

– Насчёт батяни. Короче, хорошенько сконцентрировавшись, я могу пробудить поток энергии, и пользоваться духовной силой на полную катушку сколько душе угодно. Но угодно душе минут на тридцать – час, и то пока трачу энергию, а как только прекращаю, поток быстро утихает и снова засыпает. На активацию мне требуется неопределённый срок времени, зависящий от психического состояния и длинного списка прочих факторов. Продемонстрирую тебе как раз на примере моих духовных техник, когда Споквейга гасить буду. Сама буду с ним биться, меня магией плохо пробивает. Тебя же он в мгновение ока в землю вжарит, нельзя тебе в поле зрения его, а лучше вообще не суйся.

– Всё равно обоим придётся рискнуть, – с выдохом произнёс я.

– Риск я возьму на себя. Если ничего не выйдет, то хотя бы твоя история продолжится. А я смерти не боюсь, а то и наоборот, давно к ней морально готова.

– Вот поэтому ты и радуешься, когда все плохо.

Снолли осмысленно кивнула. Я подумал и спросил:

– Что сподвигает тебя так стараться ради меня? Уже и умереть за меня готова? За какие заслуги?

– Повод хороший, – усмехнулась она, – чтобы умереть.

Снолли собрала всё в рюкзак, кинула его на диван, а сама присела на подлокотник:

– Я тут курнула и осознала, что мой лучший друг, то бишь ты, так близок моему сердцу, что это просто так не осознать на трезвячок голимый.

– У меня тоже так. И то и то тоже.

– Ого, и то и то?

– Да.

– А что второе “то”?

– Что могу пробудить поток энергии. Только не свой, а призвав дух Зверя. Зверь это типа как Святой дух у Бога, только у Сатаны, – всё же признался я. Не слишком-то долго я это скрывал.

– Какой пиздец! Вот почему тебе такая ебота сегодня снилась! И сера тогда была разбросана по комнате! – вылупив глаза, проговорила она, потом неожиданно одобрила большим пальцем с кивком головы, вздохнула, и добавила. – Прости, я должна была уделять тебе больше внимания. А ещё у меня ни малейшего понятия, что по факту такое, блядь, Святой дух.

– Ты мне и так всё своё внимание уделяешь, как никогда не сменяемый идеальный друг.

– Оккультизм твой тебя с ума сведет, или инквизиторы пришьют в закоулке, или языческие старички-боги доведут. Или Споквейг натравит кого-нибудь, как вчера хлебника чёрного, по-любому это он тебя сдал. Почему Споквейг сказал, что заготовил самую сложную работёнку, если подразумевалось нам всего-то навсего забрать дудку и вернуться, когда уже всё обговорено? Значит знал, что возникнут сложности.

– Но я непреднамеренно спровоцировал сектантов своей религиозной пиндитностью, разве не? То есть... А-а-а, блин, туплю, нас же всё равно хлебник поджидал. Я так к этому привык, к богам и темным сущностям, что недооцениваю всей опасности, ха-ха. А то загружусь, и уныние, и печаль, и сонный ходишь с мешками под глазами, оно мне нах не надо, – я провёл пальцем по своему горлу, изображая переполненность всем таким. – Так что спасибо за внимание, – откланялся я.

– Я сама тебя отталкивала, потому что чувствовала себя никем рядом с тобой. Неприятно вспоминать. Эх, какой же скучной я тогда была.

– А, по-моему, было как раз-таки замечательно, мы же всё время вместе проводили, и каждый день что-то невероятное происходило.

– Ну не знаю.

Я помнил её маленькой, темноволосой, с короткой стрижкой, на первый взгляд тихой молчаливой, и абсолютно непредсказуемой, иногда дикой, иногда сверхактивной, бегающей, носящейся по крышам, заборам, прыгающей по головам языческих идолов, отпуская острые шутки про них же, висящую, сцепившейся пальцами за карниз, вечно отлынивающую и халявящую. И я точно помнил, что и ей, и мне, было весело.

– Да не, говорю, нормально было. Это застой, и это отстой. Хватит чёрную смолу отчаяния на светлые воспоминания проливать. Это всё твоё уныние.

– Да, наверное, похоже на то...

– Кстати, а я и думать не думал, что ты меня крутым считала.

– Просто что не скажешь – всё гениально, такой ты тогда был.

– Все мне твердили, что я унылую нуднятину несу: “Уста полны нуднятины”. “Усопший рот”, – говорил Спок. В детстве просто что попало говорить любил, что в голову придёт озвучивать.

– Ну это ты на людях нуднятину нес, а когда вдвоём или втроём гуляли, подобного не было, уверяю.

– Ой, ну тогда ты тоже молодец, скажу тогда, как никак ты регулярно побеждала всех в настольные игры, да и вообще все игры. Ты круто метала ножи и фехтовала тем складным клинком. Но самое главное: твоя точка мировоззрения мне больше всех нравилась, больше, чем любое религиозное течение и чей-либо взгляд.

– Ого, больше, чем любое религиозное течение, вот это комплимент! Это сильно, – она притворилась, будто вытирает слезу счастья.

Укуренные в хламину, мы стояли у полок с фигурками. Снолли вела меня по ситуации, глубоко охваченный историей я плыл по рассказу:

– ...Смотри, вот этот вот чувачок целится в тебя с арбалета, – он показала пальцем на игрушечного арбалетчика, – но в последний момент башмак пинает его и спасает тебя, потому что он, как и ты – старость уважает. – Она взяла и “пнула” его маленьким игрушечным башмачком. – Бедолага башмачок одинок, он истосковался по дряблой ноге... Но что это? Простолюдин, зевака, стоит, он – друг башмака, а значит и твой друг. – Она переставила ближе игрушечного простолюдина.

Я кое-как переварил эту информацию, мы медленно перевели взгляд друг на друга и через секунду заржали.

После вместе бродили по комнатам двухэтажного дома. В каждой комнате происходило целое приключение. Вроде бы уже столько времени прошло, но картина за окном не изменилась: всё ещё полуденное положение солнца, легкий ветерок поигрывает сочно-зелёными листьями деревьев на участке хозяев. И дневная луна как не при делах. А дело только двигалось к полудню.

В какой-то момент мы ползали по вершине шкафа-стены. Снолли, как шкодливая кошка, спрыгнула с него на спинку дивана, я же стремался.

– А этот твой Краеугольник... – донеслось до неё со шкафа.

– Что?

– Чтобырь его, что он из себя представляет? О чём там написано? – послышалось ей из-под потолка.

– Чтобырь состоит из нескольких частей, и я читаю их параллельно, а не по порядку, и немного вразброс, выбираю, что интереснее на данный момент. К примеру, первая часть – в основном что-то типа философская теория от Графа Краеугольного, его взгляд на вселенский быт, вторая – безумные притчи, из последних, что запомнились – про мальчика, который очень любил коров, потом ему с матерью пришлось уехать из села в город из-за пьющего отца, там у него начисто поехала крыша, но дела до его психического состояние ни у кого не было, пока почки не заболели, и тогда они вернулись домой и всё наладилось, потому что коровы.

– Это была история Фродесса? Ха-ха-ха.

– Ха-ха-хах-кх, не знаю как, но книга, – она швырнула в меня книгу про таракана, я брезгливо отбил её предплечьем, – вдохновляет, вызывает озарение, так после прочтения мне приходили идеи по развитию техник.

– Получается, Граф Краеугольный учит человека “саморазвитию”? Становление нечто большим, чем несамостоятельным творением высшего разума, уподоблению Богу? Так это ж опять каббалистика, сатанизм.

– Не, это чепуха тупая, что ты говоришь. Там гладко, хоть и не чётко. Там, прежде всего, обретение особого разума, способного отличить истину от лжи. Книга некорневые характеристики себя изменять учит, “надстройки” собственной личности – подчистую перелопатить, видеть глубже и дальше, находить гениальные решения в преодолении препятствий на жизненном пути, творить нечто уникальное, рождённое из собственной универсальной исключительности, понимать, что важно, а что не очень и, прежде всего, как обрести то, что тебе на самом деле нужно, для истинного счастья.

– Уж извини, но меня одолевает скептицизм. По мне и не скажешь, но за свою убойную жизнь я успел смириться с тем фактом, что извлечь из чьих-либо слов правду сложно как нечаянно уроненные нерасщёлкнутые семечки в кучке шелухи в тарелке выискивать.

Осенило! Чего бы там не удумал нашептать язык грешника, в Улинге, но сберёг меня до сего момента мой внутренний скептицизм, видимо, и впрямь переданный отцом не через кровь, а наставление. Должно быть это все та же причина, одна из причин, почему Зверь, как и все другие боги, так и не овладели моей душой.

– Рада слышать. Тогда тебе тем более понравится труд Графа.

– Надоел Граф, – я кинул в неё пыльный рулон чего-то, попав не рулоном, зато пылью, – как можно столько нахваливать что-либо в этом “конченом мире”?

– Не преувеличивай, всего лишь временная фанатическая одержимость какой-то диковинкой, однажды надоест, как это всегда бывает, чего ты, – она кинула в меня нож.

– У меня у... – нож пролетел в полуметре от стены с хорошими бледно-лазурными обоями, которые было бы жалко испортить, и попал в штанину мне. Благо, брошен был в шутку, еле-еле, так что отскочил от ноги без кровопролития.

– Эй! – воскликнул я. – Не бросайся столовыми приборами! Правила этикета кровью написаны, знаешь нет? Ха, а я в моменте подумал, что ты на меня рукой махнула, типа “ой, да брось”, а тут нож такой прилетает.

– Ха-ха-ха-ха!

– У меня и у самого так было, в какие учения только не уносило. И надоедало, везде фигня. Как ты и сказала тогда на рыжей лошади, похоже на духовное разводилово. В выигрыше остаётся божество, и никогда не наоборот.

– А-а, шкаф трещит, слазь быстрее!!! – вскрикнула Снолли.

– А-а-а!!! – быстро спустился я, подобно мешку с картошкой.

– Ха-ха, шучу! Шкаф надёжный, – похлопала она его в бок, ползая по спинке дивана.

Я взобрался на сестринскую вышину и потёр колено, которое стукнулось пару раз при спуске.

– А тебе не кажется, что мы тут уже часов двенадцать зависаем? – оглядывался я в поисках часов.

Снолли достала часы из своего рюкзака, что удобно устроился на диване возле нас.

– Мы тут всего пару с половиной часов.

– Неужели?!

– Ужели. Хотя сама в шоке от таких новостей.

– Скоро засидимся.

– Да, ты прав, через час-пол где-то. Может, поедим ещё нахалявы?

– Да, погнали.

На кухне мы пошаркали по ящикам, наскребли съестного, как вредители. О, боже, какой же я, оказывается, негодяй, объедаю людей, ладно Снолли, но от себя не ожидал. Может, просто попал в плохую компанию?

– В голове дюны пустынные... от сухости, – жаловался я, когда иссушающий ком шёл по горлу.

– Нехер печенье жрать не запивая, – ответила Снолли. – Старость тебя так ничему и не научила.

Наевшись до отвала, мы поубирали на кухне всё на свои места, а затем и во всём доме. Если уж и быть вредителями, то оставаясь скрытными, а не уподобаться насекомым. Ведь так же Господь завещал? Или то был Споквейг?

По итогу мы стояли у окна в прихожей и смотрели на улочку. Иногда по ней проходил какой-нибудь человек, иногда воробушки становились на дорожку, иногда дуновение ветерка ветку колыхнет, а иногда нет. Проведя так уйму времени, я всё же озвучил предложение махнуть через подоконник и пойти.

– А куда пойти? – спросила Снолли.

– Куда хотели. А куда хотели? Хорошо бы уведомить Пиллтеца, что его жена убита, и что это мы прикончили младенца. И что труп надо сжечь, а то я и сам забыл, хах, но сейчас уже что-то лень.

– Ой, ну зачем?

– У нас и так много врагов, а он вроде как с самим Хрунью связан, а Бахар Хрунью – большой орешек.

– С подгнившей сердцевинкой. Горькая душонка.

– Прогорк человечек... Если Споквейга... “уберём”, защищаться от угроз придётся самостоятельно. Во времена его астрального круиза хлебники ограбили часть населения, кое-кого убили, меня, например. Сила совершенного хаотического стиля Споквейга – единственное, что останавливает внешние силы в своих наглых посягательствах на наши вопиющие для сего мира независимость и свободу, неприемлемые прежде всего для монотеистического вероисповедания. Я опасаюсь, что нас разберут на кусочки соседствующие секты, конкурирующие за сферы для влияния.

– Вообще-то я спрашивала, зачем труп ребёнка сжигать, если он уже всё.

– А про привидений ты, случаем, не забыла? Про такой маленький занятный факт о нашем мире, что неупокоенные души становятся призраками, если не оборвать их связи... с источником... это самого… – вспомнился дед-сектант в красном балахоне.

– Не похер ли, а?

– Не удобно, он же принял нас той ночью... этой ночью. Это было ещё вчера. А как будто не вчера.

– Не удобно – поёрзай.

– Ну тогда по первой причине пошли. Могли бы притвориться, что из вежливости объяснимся, но ты не оставляешь мне выбора, придётся признать...

– Пожалуйста, не надо... – молебно просила Снолли.

– Нет уж, я скажу. Я скажу – а ты выслушаешь: мы пойдем, чтобы избежать недопонимания и не обзавестись очередным потенциальным врагом для Дархенсенов. У Бахара, у него же связи повсюду, если раскроет нас, будет палки кидать, в колеса. Я таких подонков не первый день имею несчастье лицезреть.

– Ох, как унизительно. Но разумно. Ладно, давай. Так, ничего не забыли?

Снолли перепроверила своё добро, и затем повернула ручку форточки.

– А где... а, я ж его дома опять оставил. Готов!

Мы выпрыгнули из дома, но уже через пять секунд Снолли со словами: “Да бли-ин, я сейчас”, – залезла обратно в окно, сгонять за ножом, который торчал из малыша.

Очень скоро она вернулась, я подстебнул её за скалдырничество, она выругалась на меня за тех гигантских ос у селения Маячащих Пред Прачедями, из-за страха перед которыми ей пришлось оставить в трупах целых одиннадцать таких горячо ею ценимых штуковин.

В трактире на сей раз поспокойнее. В прошлый раз народу было как дерьма в деревенском сортире, а сегодня как смыло людей. Точно, началась новая рабочая неделя. Вчера ведь было воскресенье, общепризнанный день кутежа, куража и разврата. Дорога сюда прошла отлично: нежаркая погода, красочная атмосфера, внутри нас и снаружи дома. Весь путь смеялись надо мной и всем таким. За барной стойкой стоял тот, к кому и шли. И пара алкашей за столиком, больше никого. Мы подошли к стойке и одновременно вздохнули, из вежливости.

– Приветствую! Что-то случилось? – наш бармен заметил нас.

– Добрый день! Как настроение? – с сочувствующе кислой миной поздоровался я. Судя по его виду, он ни о чём не подозревает.

Чёрт, как же я плох в серьёзных вещах. И всё же, уж лучше буду говорить я, чем Снолли, ведь сожаления в ней не больше, чем у сорвавшего куш в игровом заведении везунчика.

– Да нормально. Хотите пить? – пожал он плечами.

– Да-а, почему бы и нет? – переглянулся я со Снолли. – Светлого элю, тогда уж, будь добр.

Бармен приступил к разливу, и спросил:

– Ну, а у вас как день начался?

– Ой, знаешь, сразу с утра не задался: сон стрёмный приснился, потом жену твою мёртвую нашли... – чёрт, как же я в этом плох, это было просто ужасно, почему я не умею как Авужлика – нормально разговаривать с людьми? – ребёнок ваш до усрачки перепугал в добавок, да? – повернулся я к Снолли, она кивнула и покачала головой, как бы говоря: “Да-а-а, напугал, ух...” – Он её и забил... лбом. У этих маленьких чудищ феноменально прочная лобная кость, удивительно, да? Но о мутанте можно не беспокоиться, с ним покончено.

От услышанных слов бедолага чуть не пролил эль, но, к счастью, не пролил, и, перед тем как рухнуть на стул, подал две кружки в лучшем виде.

– Мне правда очень жаль... О, спасибо, м-м-м, отличный эль! – отхлебнул я. – Да, увещевал же, что малыша непременно сжечь полагается, я сам должен был этим озаботиться, простите, моя вина, – прискорбно склонил я голову. – И сожжение ещё актуально, а то призрак ночи ночевать поселится к вам... ой, дико извиняюсь, к тебе... – мямлил я.

– Как чувствовал... как чувствовал... Так не хотелось выходить на работу, думал же отпроситься сегодня, сменщика попросить... – роптал он.

Мужик совсем поник, а мы с сестрой присели за самый дальний столик. Сначала перешёптывались, потом бессовестно развеселились, но изо всех сил старались сдерживать смешки, у человека же горе. Потом заказали ещё выпивки и закуски. Спустя пару опустошённых кружек, бармен подсел к нам. Он стал губить себя лошадиными дозами на сухомятку, начал про жену, про себя, про то как встретились, и далее по воспоминаниям. И вот разговор пошёл сам собой, не то что бы прям “заструился”, но капелька по капельке и мои реплики стали звучать, монолог постепенно вылился в диалог, а там и Снолли влилась... И как-то мы доболтались до того, что рассказывали ему про чёрного хлебника. Сам не уловил, как так вышло, можно скинуть это на чудеса травянистые, но вот мы уже делились своей обеспокоенностью по поводу того, как хлебник мог знать, где мы окажемся вчера днем. И вдруг бармен предложил помощь:

– Кто знал о том, что вы туда направляетесь? А, впрочем, не важно, я знаю, что делать.

Он встал и отправился на второй этаж. Там, по всей видимости, располагались приватные комнаты для богачей. Через пару минут вернулось два человека. С нашим барменом подошёл Бахар Хрунью. Пришлось поздороваться с его потной ладошкой. Большой человек заговорил:

– Опа, снова ты. Проблемка возникла? Понимаю, у самого все наперекосяк, паршиво стартовал июль. Но не переживайте, я не унываю, и вас к тому же призываю. Познавший успеха пойдет на любые жертвы, чтобы его удержать, поверьте моему опыту, – он подсел к нам. – Менефей, а ну-к плесни нам сам знаешь чего.

– Вас понял, – удалился бармен.

– Расклад такой, – продолжил распухший от успеха человек, – Менефей ввел меня в курс дела. А ты, как тебя там...