Текст книги "Подземелье Иркаллы (СИ)"
Автор книги: Alexandra Catherine
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)
Гаральд с воплем ужаса вновь кинулся на стену, готовый рвать ее ногтями. Невообразимый крик любимой звенел в его ушах, в его душе, в его сердце, и более никогда он не забудет его.
И задрожала, завыла, утробно зарычала Иркалла, тряся свои стены, разрушая свои пещеры, засыпая их камнями и многовековою пылью. Ее накрыла тьма, и захлестнуло пламя, новое, свежее по силе, наполняя все жилы ее и возрождая к жизни.
Это был вой приветствия.
Кунабула торжествовала.
Глава 18. Мессия Света
В шатре Его Величества Трена было темно. В углу горела одинокая свеча, тускло, безмолвно, будто страшилась потревожить государя. Тяжелые раны и от яда почерневшие участки на теле не позволяли королю заснуть. Он глядел на потолок затуманенным взором, и ему казалось, что шатер падает и на него, будто войска Кунабулы, чтобы похоронить под своими безбрежными складками. Не было ему ни покоя, ни горя, ни страха. Лишь тяжкая тоска, которая давила на него сильнее видений.
– Ваше Величество, вам нужен крепкий сон. Сомкните глаза. Я буду охранять ваш покой.
Эти слова, звучащие в устах акидийской королевы, которая не покидала поста сиделки вот уже множество часов, казались двоякими.
– Если я сомкну глаза, боюсь, мне уже не посчастливится открыть их вновь, – тяжело, хрипло ответил Трен, чувствуя прилив сил от раздражения.
– Ты выздоровеешь, Трен, – прошелестела побледневшая от недосыпания Аккаста, низко склонившись к нему, заботливо глядя на него.
Где-то в углу грозной тенью маячил королевский целитель, миларец Скипий, которому Дарон и Аберфойл Алистер приказал не оставлять короля наедине с акидийской королевой. Вот уже сутки целитель не нарушал этого приказания. А Трен чувствовал его защиту. Ибо, как бы не страстны были ласки Аккасты, он не доверял ей нисколько.
– Мне не заснуть, – отвечал Трен, – как бы ни тяжела была моя рана. А знаешь ли ты, почему, Аккаста? Боль душевная сильнее боли моего тела. Я осознал свою ошибку. Беспечность и горячность всегда были мне свойственны. Лишь после гибели отца мне пришлось забыть об этой черте своего характера. Гибель моей Эрато и вовсе отлучила меня от радости. Я стал мрачен и потерял волю к жизни. Но у меня оставалось два сына, которым я еще недавно мечтал передать свою власть, как мой отец передал власть мне. Я стал жить ради них и ради государства, которое готовил для них. Беспечность ушла, но осталась горячность, мрачная, раздраженная. И эта горячность позволила мне отправить на бойню обоих своих сыновей, – все, что осталось мне после любимой женщины, все, что оставалось у меня. Если Карнеолас не перейдет к моим сыновьям, кто продолжит мое дело? Мои сыновья – самые достойные молодые люди, а я не снизошел до того, чтобы лучше узнать их, чтобы прислушаться к их мнению по тем или иным вопросам… Я недооценивал их обоих, Аккаста, хотя готовил Дарона себе на смену, а Арнилом занимался до того редко в последние три-четыре года, что и вовсе забыл, что он за человек. Да и не знал. Я полагал, что он способен лишь прожигать жизнь в сомнительных удовольствиях – вине и обществе порочных женщин. Он отправился в Кунабулу за юбкой Акме Рин. Она погибла, а он не сдался. Он продолжил путь, несмотря на то, что может вовсе не вернуться. Он это знает прекрасно. Сейчас сын мой кинулся на помощь своему кузену, Густаво, хотя был не обязан этого делать. Он далеко от меня, мой сын, сражается, возглавляет армию Карнеоласа вместе с генералом Капуи.
О, как я раскаиваюсь! Как виноват я перед ними, Аккаста, как грешен! На смертном одре своем открываю я душу не им, а тебе, моему вечному врагу, королеве вражеского государства, которая мнит из себя моей возлюбленной! Вы все – лжецы! И сыновей моих предадите! Сожрете, как только меня не станет!
Трен заворочался, мучительно постанывая.
– Нет-нет, Трен! – оглядываясь на целителя в поисках помощи, воскликнула Аккаста, пытаясь удержать его, утихомирить. – Я не враг тебе! Я не предам твоих сыновей! Альвария никогда не предаст Дарона! Акидия не предаст Карнеоласа! Возьми сердце мое, и я!..
– У акидийцев нет сердца… только яд!.. – в забытьи кричал Трен, корчась от горя и страшных болей. – Эрато, прости меня, я виноват перед сыновьями нашими, перед тобою!.. Дарон! Арнил! Аберфойл, защити их!.. Только в них душа моя!..
Его стоны разрывали душную июльскую ночь и сотрясали тех, кто остался защищать раненого государя.
Раны Трена были опасны. Скипий и другие опытнейшие целители Карнеоласа и Нодрима сбивались с ног. Промывания, кровопускания не помогали. Яд был столь силен и стремителен, что целители начали опасаться за жизнь государя.
Войска Кунабулы и союзные войска Карнеоласа, Нодрима, Атии и Беллона встретились неподалеку от Врат Апепа. Они сшиблись на всем скаку, обмениваясь маниакальной яростью, раздирая друг друга, топча, крича, люто ненавидя и не страшась уже ничего.
На втором рубеже, за спиною союзников, оставались потрепанные войска Полнхольда и Сильвана. Акидия и Эрсавия защищали Керберру. Но кронпринц Дарон, возглавлявший карнеоласскую армию, знал, что если демонам удастся прорваться мимо них в Архей, едва ли войска на втором и третьем рубеже их остановят.
Демонов было не так много, как при первой и второй битвах. И малочисленность их настораживала. Но, быть может, оттого что их было столь мало, демоны дрались вдвое свирепее.
Шатер раненого государя Трена и тысяча карнеоласских солдат находились в дне пути от Врат Апепа, и союзные войска не могли допустить, чтобы демоны прорвались к нему. Перевозить Его Величество было опасно – он и без того был слишком плох.
– Ишь как защищают свои родные края! – мрачно посмеивались воины, нанося удары за ударами, успешно сопротивляясь. Изредка даже удавалось нападать и ярче разжигать этим отчаяние врагов.
Союзные войска вгрызались в ряды демонов все глубже.
– Не пропускать никого! – кричал седовласый генерал Жозел Капуи, рубя врага резвее молодых. – Все до единого должны быть убиты!
Вскоре из сопротивления союзным войскам удалось пойти в атаку, и положение демонов стало плачевным. И отчаяние их перешло в крушение всяческих надежд. Радость охватила воинов, и добавила им сил.
Но вдруг над Иркаллой сгустились тучи, черные, будто кунабульская ночь, их зловеще закрутили ветра, затягивая все небо обсидиановой хмарью. Лучи Шамаша не могли пробиться сквозь кунабульскую пелену, золото их плавилось о черный огонь Нергала, и демоны начали напирать. Иркалла вдыхала в них силы и ярость, с которой людям было тяжело тягаться. Демоны прогрызали в войсках бреши, чтобы окружить и добить по отдельности.
– Ваше Высочество! – в отчаянии позвал карнеоласский воин, пытавший докричаться до кронпринца сквозь несусветный шум бойни. – Войска Атии, а с ними и герцога Атийского отброшены от остальных и окружены. Им требуется помощь, иначе мы лишимся атийских союзников!
Кронпринц Дарон не мог допустить гибели помощника, которым отец так дорожил. Атия была не просто герцогством, Карнеолас считал эту землю младшим братом или даже своим ребенком, которому требовалась защита опекуна. Карнеолас относился к Атии с заботой и нежностью, а Атия, в свою очередь, отвечала ему верностью, и Дарон был просто не в праве оставить ближайшего и искреннейшего друга Карнеоласа в беде.
Часть карнеоласских и нодримских войск кинулись Атии на помощь, разметав врагов с завидным остервенением. Атийцы, оказавшиеся в ловушке, уже начали падать замертво под копыта своих или чужих коней.
Карнеоласцы и нодримцы в клочья разодрали обидчиков маленькой отважной Атии, заставляя атийского сокола вновь воспарить надо львом Карнеоласа и грифоном Нодрима.
Но Атия недолго радовалась чудесному избавлению. Несколько десятков атийских воинов все еще оставались за прочным кольцом союзников и один за другим погибали под ураганным натиском демонов. Окруженные атийцы были отчаянны, сильны, но очень молоды. К ним на подмогу кинулись воины Карнеоласа и Нодрима. Аберфойл Алистер отчаянно отбивался. Осторожный, хитрый, ловкий и вдумчивый политик, он стал неустрашим. Ярость и стремление защитить тех нескольких своих подчиненных, которым требовалась помощь, лишила его всяческой осмотрительности, и герцог ворвался в ряды вражеского войска с напором тяжёлого молота, устрашая демонов, протягивая мальчишкам своим руку помощи, не ведая ни страха, ни колебаний.
Демоны рассвирепели. Даже Иркалла была бы не властна над ними в эту минуту. Атийский герцог был сброшен с коня.
Верный слуга Карнеоласа полетел к подножию Апеповских Врат вслед за своим знамением и со страшным треском стукнулся о вражескую землю.
– Герцог!!!
Демоны обступили жертву полукругом, ибо Иркалла нашептывала им, что они сокрушили не простого воина. Аберфойл Алистер не потерял сознания, но тяжело дышал. От сильного удара о землю он серьезно повредил голову, когти демона разодрали ему бок, а клыки успели пройтись по его руке, в кровь ему прыснув страшный яд.
На помощь Атийскому герцогу кинулась едва ли не вся союзная рать. Разодрав окруживших раненого герцога демонов, Аберфойлу Алистеру и нескольким воинам, что унесли его прочь, обеспечили путь отступления, и герцог, в ужасе корчившийся от сильного жжения в руке, поднимавшегося все выше и разливавшегося по всему телу, покинул поле боя.
Второй капитан атийской кавалерии, заменяющий капитана Гайре Иэроса, встал во главе атийских войск, и в уме его, как и в умах остальных атийцев, несмотря на крайне тяжелую битву, мелькнула тревожная мысль: «Гаральд Алистер… сын герцога… в Иркалле вместе с никому не нужными рианорскими отпрысками!.. Гайре Иэрос в Орхое…»
Отправляясь к Вратам Апепа, атийцы преследовали цель карнеолассцев и нодримцев, – вернуть кронпринца Нодрима. Нынче же у них появилась собственная цель – вернуть герцогского сына.
Атака демонов усиливалась. Противостояние набирало обороты. Тучи клубились, и земля Кунабулы начала волноваться, пугая людей внезапными землетрясениями. Союзники могли надеяться лишь на свои собственные силы, за демонами несокрушимой многовековой башнею стояла ожившая Иркалла, – обитель тьмы.
Задрожала и зарокотала кунабульская земля. Забушевали мощные ветра, вихрем вздымаясь ввысь, срывая всадников с перепуганных коней, с диким воем и грохотом ударяясь об ожившую землю.
– Глядите! – закричали воины, указывая вдаль.
На востоке из-за горизонта поднимался столб черного дыма. Он разливался по небу, будто чернила из разбитой банки. Реки дыма, словно многочисленные руки, тянулись к столь же почерневшему западу, покрывая небеса ночной мглой, хотя едва перевалило за полдень.
Лошади бесились, в неистовстве разрывая поводья, скидывая всадников со своих спин и уносясь прочь в неведомые дали.
– Ваше Высочество! – донеслись до кронпринца Дарона отчаянные вопли гонца. – Горы Эрешкигаль буйствуют! Они рушатся, уничтожая каменоломни, копи, заключенных и их тюремщиков!
«Будто сама богиня Эрешкигаль тянется к своему Нергалу», – подумал Дарон, но он почти не верил в древних богов, посему решил, что демоны добрались и туда, минуя корпус всадников, что был послан защищать узкий проход, Орхою.
Но он не успел отдать никаких распоряжений. Он осёкся, увидев реакцию демонов на стоны и содрогания земли, на загадочный дым и буйствующие ветра. Все, как один, кунабульцы, задрали головы свои к чернеющим небесам, будто волки, и оскалились. Кунабула просыпалась и придавал им несметных сил, мощь которых людям и не снилась.
«Почему Кунабула очнулась? – в ужасе думал кронпринц, готовясь отдать ожесточенный отпор. – Рианоров отправили в Иркаллу не для этого. Лорен Рианор погиб? А с ним и все остальные?..»
Демоны рычали, и страшно было это утробное рычание. Злоба эта не знала границ и пощады. А отступление означало гибель Архея. Демоны низко пригнулись к земле, готовясь к прыжку.
«Арнил, – мысленно проговорил Дарон, крепко сжимая свой меч, – не знаю, жив ли ты и слышишь ли ты меня. Не ведаю, что будет со мною и с нашей армией. Если суждено тебе выйти из кунабульской тьмы и вновь насладиться сиянием солнца, будь Карнеоласу кронпринцем, будь отцу нашему правой рукою и светлой надеждою. С себя сбрасываю я бремя наследования государства и взваливаю его на тебя. Ты грезил о свободе вдали от Кеоса. Я подвел тебя, как старший брат. Я никогда не просил тебя о помощи, никогда не желал утруждать тебя, посему выполни мою первую и единственную просьбу. Просьбу умирающего. И прости мне все мои прегрешения. Благослови!..»
Демоны ураганом рванулись к людям и смяли первые ряды, будто они были сделаны из бумаги. Скрежет стали разбился о вопли боли. Брызги крови прочертили черные небеса. Войска Карнеоласа, взявшие на себя первый удар, захлебывались, но Нодрим вновь и вновь вытягивал их на воздух.
– Если мы не отступим, у Карнеоласа не останется войска! – закричал Жозел Капуи.
– Не отступать! – срывающимся голосом закричал Дарон. – Не отступать! Держать строй!
Пришпорив бесстрашного коня, кронпринц Карнеоласа безоглядно ринулся в бой, сметая со своего пути вражеские преграды, размахивая мечом и знаменем Карнеоласа. Златогривый лев рычал и рвал противника, не жалея сил.
Бросившись наперерез кронпринцу, несколько демонов стремительно его окружили и сбили с ног его коня. Ногу Дарона, на которую упал смертельно раненый конь, обожгла нестерпимая боль.
Пока смертельно перепугавшиеся за судьбу королевского сына воины отбивали его от стаи ошалелых от ярости демонов, кронпринц выбрался из-под коня, но одна нога более не желала слушать его.
Подоспевшие на помощь воины были отброшены назад, и кронпринц на несколько мгновений остался один на один со сворой рычащий врагов. Этих мгновений вполне хватило для того, чтобы броситься на кронпринца Карнеоласа и потопить его в зыбкой ледяной тьме.
После того, как за Акме с оглушительным грохотом захлопнулись древние ворота, она осталась в непроницаемой тьме. Один на один с шепчущими и даже хрипло вскрикивающими голосами. Ветер и все тот же не то мужской, не то женский ледяной голос наперебой звали ее вперед, но огонь ее затих, разум прояснился, и девушка, отступив, спиною врезалась в сплошную стену. Пути назад не было.
Она с детства боялась темноты. Страх этот изрядно ослабил свою власть над нею, как только она выехала из Кибельмиды навстречу новой жизни. Коцитцы оказались страшнее. Но сейчас, когда ее окружала глухая пустота, а тьма ослепляла, страх вернулся, да столь громогласно, что Акме застонала и лбом уткнулась в стену, которая еще недавно была воротами. Она слышала голоса Лорена, Гаральда, Арнила, Плио, Реции, Хельса совсем рядом, но не смела ответить – сквозь свой лютый всепоглощающий страх знала она, что не вернется к ним, даже если ворота распахнут свои объятия.
«Лорен, уходите! – думала она, прижав к стене свою ладонь, надеясь, что так она сможет донести до брата свои мысли. – Я не знаю, сколь долго смогу удерживать кунабульское зло».
Акме выпустила свой огонь, и рука ее загорелась голубым пламенем, освещая пустынный узкий коридор. Голоса налетели на нее, зовя вперед, но Акме была не в силах сделать ни шага. Страх был слишком велик, коридор слишком темен.
Она была лишена права отступить с самого рождения. По праву рождения своего она была хранителем Лорена. Так же, как Лорен держал в руках спасение всего Архея, так же и она несла в себе спасение для них. Посему жертва эта была необходима для победы.
«Прости меня, Гаральд!.. – сквозь поглощающее забытье думала она, бредя в коридоре, полном коварных голосов. – Я подарила тебе такую счастливую надежду. Я не в силах отыскать для тебя утешения. Я не вернусь к тебе, душа моя перестаёт принадлежать мне. Тебе нужна девушка чистая, не обремененная родством с легендарными предками. Тебе нужна та, чья душа будет принадлежать только тебе, а не разрываться между любовью и долгом, от которого я не в силах отказаться, даже если захочу. Я, оказывается, никогда не принадлежала себе. А нынче перестану принадлежать этому миру. Прости меня, Гаральд, я люблю тебя, и подарю тебе жизнь ценой своей, которая лишь на это и годится…»
Акме перестала слышать любимые голоса за спиной, отчаянно зовущие ее. Имена Гаральда, Лорена затерялись в всплеске ее огня, побежавшего по жилам неумолимым потоком. Она все еще боялась, но шла вперед неотступно, осторожно, не колеблясь. Все меньше и меньше чувствовала она опасность, хотя последние крохи здравого рассудка кричали из последних сил: «Ловушка!».
Ветра пели. Тихо, протяжно, мрачно, окутывая Акме самыми разнообразными воспоминаниями о той жизни, что она столь решительно оставляла.
Она видела заливные луга Орна с заснеженными вершинами гор, утопающие в пушистых облаках. Благословенные лучи Шамаша золотым каскадом сыпались на изумрудные, опаловые, рубиновые, нефритовые покровы гористой местности. Шумела извилистая лента лазуритового Орникса далеко внизу. Река не то смеялась, не то переругивалась с камнями, о которые она в кровь разбивала свои серебристые ноги. Ветер пел ей, и она отзывалась славной песней. Всем студентам хотелось поплескаться в ее игривых водах, но немногим доставало смелости и безрассудства.
Многие выбирали спокойные и безмолвные горные озера, холодные, будто снег, но целебные и освежающие, с песочным дном, с зеленоватой водой на мелководье и с черной на глубине. Чистые и прозрачные, будто горный хрусталь. После нежились под теплыми лучами солнца, жевали яблоки, наедались ягодами, орехами, напивались молока, шутили, смеялись и чувствовали себя самыми свободными и самыми счастливыми людьми во всем свете.
Акме помнила, как, в окружении многочисленных друзей и подруг, красавец Лорен, в светло-бежевых одеждах, которые носили все ученики Орна, нежился на солнце и шутил искрометнее всех. Юноши старались быть на него похожим, девицы обожали.
Акме часто переругивалась с ним, и Лорена раздражал ее острый язык, но за грубоватостью девушка прятала восхищение и беспредельную гордость оттого, что у нее был такой брат.
Она не любила его друзей, посему редко приближалась к нему, пока его окружала вся эта шумная ватага, но всегда тенью маячила неподалеку и не могла долго обходиться без него. Все изменилось, когда Лорен с успехом окончил обучение и покинул этот горный рай, оставив бесконечно привязанную к нему сестру в Орне еще на два года. Акме взяла себя в руки, углубилась в учебу, нашла себе друзей, которых она научилась ценить, и начала грезить о том, когда же ей вновь удастся увидеть любимого брата.
Шло время. Акме взрослела и становилась все более самостоятельной. У нее никогда не было недостатка в общении, но ни к кому она не была привязана настолько, чтобы поддерживать связь после окончания обучения. Она любила музыку и танцы. И среди учениц Орна находилось немного девиц, которые желали бы среди подруг иметь орнских танцовщиц, гибких и красивых.
Лорен, прибывший в Орн спустя два года за сестрой, был ошеломлён. Акме, всегда худенькая и бледненькая, будто мышонок, спустя два года подросла и стала обворожительна. Лорен по началу сильно перепугался, в сумерках перепутав ее с покойной матерью.
Ветры показывали ей дом в Кибельмиде, объятый летним солнцем, чудесный сад, пестревший цветами самых красивых оттенков. Она вспомнила, как Гаральд впервые предстал перед нею в черной маске и плаще, под покровом ночи придя к ней и забрав ее сердце навсегда. Она вспомнила его умопомрачительную холодность и затаенную страстность. Сквозь забытье помнила она, как он за руку вел ее к Провидице, а после поцеловал. Она помнила, как он едва не лишил ее чувств своим неожиданным появлением на Совете, как млела она, пока он объяснял свое продолжительное отсутствие, как всей душою ненавидела она его и как обожала.
Вспомнив Сатаро, Акме расплакалась. И некоторое чувство облегчения окутало ее, едва она осознала, что грехи свои идет смывать своею кровью.
Молодая женщина шла вперёд, и голоса каждый шаг ее закрывали тонкими всепоглощающими занавесями, заставляя ее забывать о тех, кто ждал ее и звал столь отчаянно и испуганно. Мир, которому она принадлежала ранее, переставал существовать. Все сознание ее, всю душу наполнял этот голос, который она тщилась заглушить.
Коридоры были все похожи на один, узкие, темные, глухие, испещренные извилистыми письменами и временем. Матовые, обсидиановые, озаряющиеся голубым пламенем, как только Акме приближалась. Мысли ее, поддернутые черной дымкой Иркаллы, путались и уплывали. Ей казалось, что тени прошлого собрались вокруг нее и тихо стояли рядом, молча провожая ее в последний путь.
Акме уже плохо осознавала, кто она и кем была. Вместе с ней погибало и слово «Лорен», которое все бледнее и бледнее крутилось в голове, которое еще недавно значило для нее так много, но значение которого она уже не могла вспомнить.
Она уходила все дальше и не собиралась возвращаться. Яд Иркаллы пропитывал душу и лишал всего человеческого.
«Приветствую Тебя, Дитя!» – витало со всех сторон и окружало ее теплом. Тьма протягивала к ней руки, и Акме тянулась к ней, несмотря на то, что все еще живой тоненький голосок, напоминавший ей о прошлой ее жизни, продолжал предостерегать.
Она проникала в самую сущность Иркаллы, и биение ее сердца сливалось с биением кунабульского сердца. Их кровь приобретала одну скорость, голоса сливались воедино. И как бы не противилась этому ее все еще осветленная бледными воспоминаниями душа, она не могла повернуть назад.
Наконец, через несколько минут или веков, Акме, ведомая кунабульскими духами, добралась до крупного зала, освещенного белым пламенем трех факелов. Девушка не видела никого, но знала, что зал был полон. В эти мгновения все сознание Кунабулы обратилось именно к ней, готовясь принять ее в свои объятия. На части и кровавые лоскутки рвалась ее душа, сжигаемая темным пламенем проклятых гор.
У противоположной от входа стены виднелся невысокий алтарь, древний, как само время, сделанный из обсидиана. От его поверхности отталкивались белые искры факелов и отплясывали по всему залу свой неистовый танец.
«Ты пришла! Ты здесь, Дочь моя! Я ждала тебя столетиями. Ты освободила меня!»
У алтаря Акме увидела высокую тень женщины. И тотчас поняла все.
Именно она звала Акме с тех самых пор, когда девушку несколько лет назад начали одолевать загадочные и страшные приступы, раздирающие душу и плоть. Именно она посылала ей часть видений. Она шептала ей, ее голос витал вместе с ветром по всей Кунабуле и призывал ее.
Это была не Аштариат.
«Эрешкигаль?»
Супруга Нергала. Враг Шамаша. Враг Акме.
Враг? Нет, вечный союзник, родная кровь, одна душа, ее создатель.
Царица тьмы, чьей рукою направлялись тысячи демонов для уничтожения ее дома.
«Я – твоя слуга, я – твоя освободительница, Дитя. Ты освободила меня из пут тех гор, в которых я была навек заточена. Ты освободила меня. Отныне я освобожу тебя!.. Сила твоя может возвысить тебя над нами и сделать тебя главным посланником Праматери нового мира. Ты станешь правой рукою Рештаретете, и старый мир уйдет. Останется лишь Кунабула. И вновь воцарится здесь. Шамаш будет не в силах…»
«Но Шамаш – брат Нергала, сын Рештаретете… – подумалось Акме прежним сознанием. – С чего бы матери изгонять с небесного трона собственного сына?..»
«Он предал и брата своего, и мать».
«Пошел против темной воли брата, этим оскорбив и мать?» – с сомнением подумала девушка.
Сознание ее то вспыхивало, то угасало. Чем ярче становился огонь, тем бледнее ее мысли, тем слабее боль. Но душа всеми силами проталкивалась к свету, не желая утопать в вековой затхлой тьме.
«Чем он предал вас? Тем, что даровал людям жизнь, и они отняли у вас земли, а после – свободу за ваши злодеяния?»
«Ты не слушаешь меня, Дитя».
«Чем больше я слушаю, тем меньше нахожу в этом смысла».
«Ты не из мира тех, кто ждет тебя по ту сторону стены. Им никогда не понять тебя. Они боятся твоей силы. И даже тот, кого ты называешь своим братом, и своим женихом. Они не доверяют тебе».
«Ложь. Они верят мне, они никогда не бросят меня. Они любят меня, и я люблю их».
«Никогда не бросят? – Эрешкигаль зловеще рассмеялась, и у Акме в жилах застыла кровь. – Разве Гаральд Алистер не оставил тебя в Кеосе, перед этим поклявшись всегда быть рядом?»
«Он не смог… Ему приказал отец… Но он же вернулся! Он сдержал обещание!»
«Вернулся, хотя вовсе не хотел. Дела его в Сильване и Беллоне закончились, отец призвал его обратно и ему ничего не оставалось, как вернуться в Нелей и сдержать свое обещание. Без малейшего удовольствия».
«Ложь! – отчаяннее воскликнула Акме. – Его ни к чему не принуждали. Он сам сделал свой выбор!»
«Аштариат заставила его сделать свой выбор. Помнишь ли ты про Обряд Посвящения, о котором говорили они в ту самую ночь, когда он сбежал от тебя, прикрываясь призрачными приказами? Аштариат солгала тебе. Она связала вас своей коварной магией».
«Она говорила, что это лишь его выбор, что у нее и в мыслях не было магией привязать его ко мне! Она не могла солгать мне!»
«Ты сама знаешь, что это ложь. Ловкий самообман. На пути к Коциту ты молила ее о помощи. Она отказала тебе. Всякий раз она отказывала тебе, когда ты молилась ей, своему божеству. А она лгала, обещая, что всегда подаст тебе лучину, которая укажет тебе путь во тьме. Она лгала тебе с самого начала. Она говорила о том, что вся сила сосредоточена в Лорене Рианоре. Она говорила, что ты не бесполезна, но что в тебе нет и половины той силы, которая заключена в нем. Но разве Лорен Рианор обладает даже толикой той силы, которой обладаешь ты? Она всегда служила лишь Шамашу, она всегда знала, что, в отличие от Лорена Рианора, ты – не Дитя Шамаша. Посему она захотела тебя уничтожить. Все опасности – Коцит, демоны, – ее рук дело. Она ненавидела тебя за то, что ты сильнее ее любимца, сильнее Атариатиса Рианора. Своей силою ты затмеваешь их всех. А главное, – ее. Ей это не по нраву».
«Но брат и Гаральд любят меня!»
«У тебя нет брата. Да, вы рождены одним мужчиной и одной женщиной. Но ваша сила, – главное, что поддерживает в вас жизнь, – рознится, что брат тебе скорее государь Карнеоласа, нежели Лорен Рианор. Сила это делает вас врагами, соперниками. Он никогда не поверит тебе. Никогда не избавится от страха подставить тебе спину. Он всегда боялся тебя и всегда тебя ненавидел».
«Гнусная ложь».
«В самом деле? Так отчего же, когда коцитцы, по глупости своей не распознав своего повелителя, схватили тебя, те, кого ты столь сильно любишь, не кинулись тебе на помощь тотчас?.. Они решили, что отразить атаку врага тебе под силу твоим могуществом».
«На них напали. Им было не до меня».
«А когда они думали о тебе прежде, чем о себе? С атакой коцитцев они справились быстро, но за те два дня, что ты находилась в плену, они так и не удостоили тебя своим вниманием. Они не искали тебя».
«Они были в Куре. Лорен нашел там мой медальон».
«Но слишком поздно, чтобы освободить тебя. Они не потрудились покружить над этим местом подольше. Тогда бы они обнаружили твои следы и кинулись за тобою в Зараколахон. Гаральд Алистер и Авдий Веррес довольно опытные следопыты. Сдается мне, они видели твои следы, они осознали, что тебе удалось бежать, но они скрыли это от всего отряда, ибо им не хотелось отклоняться от пути на несколько дней. Ты молилась на них, ждала их каждую минуту, но они не пришли… Они убили Сатаро, пока ты спала!»
«Нет!» – взвизгнула Акме.
«Гаральд Алистер убил Сатаро, пока ты спала, ибо Сатаро был единственным человеком, который любил тебя!»
Кроме слова «ложь», которое она выкрикивала все тише, она не могла сказать более ничего. Будь она в здравом уме и трезвой памяти, она не удостоила бы слова богини ни малейшим вниманием. Но забытье смыкалось над нею теплой волной. Иркалла наполняла Акме эмоциями, которыми ему было угодно ее наполнить. Он шепотом своим вплетал в нее те воспоминания, которые она посчитала своими, но которые не имели к действительности ровно никакого отношения.
«Они не искали тебя. Они не любили тебя. Они оставили тебя умирать. Им нужна лишь твоя сила. Может ли Лорен Рианор любить тебя, своего соперника, своего врага? Гаральд Алистер служит лишь воле своего отца и государя. Он откажется от тебя, стоит им нахмурить бровь. Он никогда не откажется от герцогства ради тебя. Он глуп и корыстен. Все они таковы. И любят лишь себя… Лишь Сатаро любил тебя. Но его убили»
Сердце Акме наполнялось глухой ненавистью к тем предателям, которые ждали ее по ту сторону стены. Она была готова отдать жизнь за спасение их жизней, а они были способны лишь вытереть ноги о ее жертву.
Обратившись к ложным воспоминаниям, Акме не могла не признать, что ошибалась, а Эрешкигаль открыла ей глаза.
«Как я могла так заблуждаться?!» – в ужасе думала она.
Горечь превращалась в злобу. Благородство ее души заснуло безмятежным и опасным сном вместе с былыми достойными качествами.
«Я не могу поверить в это!» – где-то глубоко вскрикнул смутно знакомый голос.
«Выбор за тобою. Но как только ты простишь их, они вновь презрительно засмеются за твоей спиною. А однажды вонзят в нее нож. Все люди любят только себя. Покарай их за предательство. И никто более не посмеет перечить твоей воле».
«Я покараю их за предательство!..» – тенью выдохнула она.
Ветра подхватили её под руки и повели к обсидиановому алтарю. Их госпожа нисколько не сопротивлялась. Они облили ее мрачными, но прекрасными своею древностью многоголосыми песнями и положили на алтарь.
Едва спина её коснулась камня, Акме очнулась. Память вернулась к ней, и девушка захлебнулась в ужасе. Но едва она успела испугаться, тьма облепила ее, и наградила неистовой, умопомрачительной болью.
Девушка завизжала. Ей казалось, что кожу ее и внутренности сжигали на медленном огне. Тьма превратилась в густую черную жидкость, которая ползала по ее телу. Она впитывалась в кожу, заползала в уши, в рот и в глаза, ослепляя. Ужас и боль лишали Акме рассудка. Сквозь шок она осознавала, что теряет себя безвозвратно, что теряет все, что было ей дорого и едва ли сможет спасти тех, кого любит. Либо ей суждено умереть здесь и прямо сейчас, либо стать врагом собственного брата, возлюбленного, друзей и всех людей. И это было хуже смерти.
Она кричала нечленораздельно и самозабвенно, будто роженица. Девушка прощалась с жизнью без надежды на прощение неба и на вечный благословенный покой. Она предавала брата своим поражением и взваливала на него ответственность за свое предательство.
«Мне нет прощения!»
– Прости меня, Лорен!
Пытаться сломать наглухо закрытые древние каменные ворота было делом бесполезным, – Лорен понял это сразу. Но по обыкновению острый ум Гаральда Алистера на изумление быстро пал жертвой отчаяния. Он продолжал бить и стучать по камню, пока Авдий Веррес не отдернул его и не определил его в одну из трех групп, которая была отправлена на поиски другого входа в ту страшную обитель, которая поглотила Акме, хотя все понимали, что все это было бесполезно.
