Текст книги "Подземелье Иркаллы (СИ)"
Автор книги: Alexandra Catherine
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 32 страниц)
Alexandra Catherine
Подземелье Иркаллы
Глава 1. Алтарь Эрешкигаль
Акме продиралась к сознанию, как ребёнок продирается к свету, пытаясь выбраться из материнского чрева. Шторм бескрайних океанов швырял её на острые утёсы, пронзающие и на части разрывающие плоть. Все тело её превратилось в одну сплошную боль, и мир под нею разверзнулся, будто пропасть.
Акме смогла открыть глаза. Но как только сделала это, лучи Шамаша озверело хлестнули по ним яркостью и злобой, и девушка зажмурилась. Голова её прыгала на выщербленных досках движущейся телеги. Грубые и хриплые вопли похитителей ворвались ей в уши, будто те низко склонялись над нею и выжидающе глядели на нее. Приоткрыв оба глаза, она увидела поля, изумрудные и бескрайние, будто глаза Гаральда Алистера.
Жажда, а с ней тошнота мешали думать. Впереди она видела затянутую в грубую кожу безрукавки спину погонщика, который управлял единственной лошадью. По бокам тоже ехали всадники, с ног до головы затянутые в какие-то тёмные лохмотья.
О Коците Акме слышала достаточно, чтобы понять, что сейчас жизнь её висела на волоске как никогда. Она не знала, как подействует на коцитцев ее огонь. Несмотря на жестокость и дикость, они были людьми. Могла ли она противостоять людям своей силой?…
Поначалу головная боль ослепила, затем стало темно, и девушка была вынуждена, свесившись за борт повозки, с мучительным стоном высвободить содержимое желудка. Отплёвываясь, она увидела, как к ней подъезжает один из всадников, завернутых в темные одежды. От природы невыразительное лицо его и без того лишалось всяческой живости из-за прочертивших кожу шрамов и язв. Но один лишь свирепый блеск в глазах его заставил Акме живо отпрянуть и вжаться в угол повозки.
Одна группа всадников отправилась на запад, другая на восток. И тогда Акме осознала, что похитители пытались сбить преследователей со следа. Тогда она оторвала от своей ярко-красной туники небольшой кусочек и выбросила на траву.
Безысходность вновь начала завладевать ею, но, некоторое время подумав о незавидной судьбе своей в коцитском плену или на алтаре, Акме решилась действовать, пока ее не привезли в волчье логово. Она глубоко вздохнула, чувствуя, как по жилам разливается пламя, подняла голову к небесам, будто грея лицо свое в солнечных лучах своего предка, и проникновенно прошептала:
– Аштариат. Аштариат. Аштариат…
Огонь продолжал разгонять кровь в жилах, причиняя мучительную боль. Поднялся ветер, и изумрудные травы тревожно затанцевали вокруг. Но ничего более не происходило.
«Я буду с тобою даже тогда, когда никакая иная сила не придет, дабы помочь тебе…»
«Помоги же мне!» – взмолилась Акме и закричала, резко и раскатисто.
Нутро закипело, ушибленную голову охватила страшная боль. Перепуганные коцитцы, бросившиеся врассыпную, с изумлением увидели, что девица со светящимися лазурью глазами в изнеможении ничком повалилась на дно телеги и более не поднялась. Она не смогла пошевелиться, когда коцитцы с грубыми выкриками накинулись на нее. Один из них ударил ее по лицу так, что голова откинулась.
Изредка приходя в себя, Акме чувствовала, что тошнота вновь подступает к горлу, ибо запах крови сопровождал ее всегда. Несколько глотков воды, которыми одарила ее чья-то неведомая рука, придали ей сил, и девушке удалось сесть.
Ночь накрыла Архей серебристым покрывалом, но впереди возвышалась могучая гора, и Акме оцепенела от ужаса. Она поняла, что добралась до Коцита.
Стараясь сдержать дрожь в руках, Акме оторвала еще один кусок от туники, и звук рвущейся ткани прозвучал, будто последний крик о помощи. Подкравшись к краю телеги, она уже собралась отпустить свое послание, но из тьмы вырос коцитец, коротким криком приказал остановить повозку, отнял из рук девушки кусок и внимательно осмотрел его в лунном свете.
Акме не видела глаз его во тьме, но даже сквозь ночь почувствовала их пронзающий холод. Тихо и обреченно охнув, она поняла, что сейчас ей либо перережут горло, либо замучают до смерти, и даже не успела помолиться, как на нее обрушился удар такой мощи, что она провалилась во тьму.
Далее она слышала лишь пронзительные крики, стенания и плач, не приглушенные даже ее бессознательностью. Перед нею стояла Провидица во всем блеске своей дивной красоты. Лицо ее было строго и печально. А за спиной стояла девушка, что несколько ночей являлась Акме в нелейских снах. Темные волосы ее кольцами ниспадали на плечи, а в глазах, цвет которых терялся в тумане, читался укор.
– Ты должна жить, – прошелестела Провидица, возвышаясь над Акме, будто судья над преступником.
– Отчего же ты не помогла мне, когда я нуждалась в помощи? – едва слышно пробормотала целительница, пытаясь подняться с колен, но безуспешно.
Вдруг по лицу потекли прохладные серебристые струи жизни, отмывая его от пыли и крови, смачивая распухший язык и высохшее горло. Когда толика сил вернулась, Акме открыла глаза, думая об ангелах. Но ангелов здесь не оказалось. Ее окружали люди, много людей.
– Очнулась, наконец, – тихий высокий голос песней коснулся слуха девушки.
– Очнулась?! Приветствую тебя, царевна! Я Ила, а как зовут тебя?
Ладонью заслонив глаза от солнца, Акме смогла разглядеть лица, склонившиеся над нею, и потеряла дар речи. Глаза ее видели только эти лица и тотчас забыли о радости бытия.
У женщины, на чьих коленях покоилась голова Акме, правую щеку покрывали глубочайшие шрамы, будто кожу ее вспахивали, как землю. Был поврежден и правый глаз, кожа век напоминала кожуру картофеля, брошенную в костер. Когда женщина повернула голову свою в сторону, то Акме увидела на коже ее безволосой головы жуткие язвы, будто волосы ее выдирали целыми локонами, а раны осыпали солью.
Дрожащей рукою Акме дотронулась до своего лица и обнаружила лишь несколько тонких царапин, рану в уголке губ, рану на лбу. Волосы же ее были на месте и сохранили свою длину.
После она увидела девочку-подростка с длинными светлыми волосами, стянутыми в грязный пучок, и испачканное в пыли нежное лицо, не тронутое ни побоями, ни шрамами.
– Где я? – прошептала Акме.
– Мы едем в Кур, – успокаивающе произнесла женщина.
Акме нашла в себе силы сесть и оглядеться. Повозка была наполнена людьми разных возрастов с разными увечьями. Повозок было пять. В каждой, окруженной целым отрядом вооруженных коцитцев верхом на лошадях, – по десять-одиннадцать человек. Здесь были и дети, и взрослые, и старики. Одна женщина с окровавленной щекой держала в руках вечно плачущего от жары, жажды и голода младенца. Подавив тошноту и ком, подступивший к горлу, Акме спросила, указывая на мать с младенцем:
– Как давно она пила и ела?
– Она новенькая, – сказала девочка по имени Ила, с детской непосредственностью разглядывая Акме широко распахнутыми голубыми глазами.
– Она все еще кормит ребенка грудью?
– Беспокойся лучше о себе, – хмыкнул мужской голос за ее спиною. – Ей плевать на тебя.
– Сатаро! – с укоризной пробормотала женщина, протягивая Акме деревянную пиалу с водой.
Девушка обернулась и с трудом сдержала вздох и жалости, и отвращения. Сатаро был темноволосым крупным широкоплечим мужчиной средних лет с красивыми стальными руками, длинной толстой шеей и могучей загорелой спиной. Но лицо его, увидев однажды, нельзя было забыть никогда: рядом с носом зияла огромная багровая рана, ставшая шрамом, глубоким и уродливым, перечеркивавшим всю правую щеку. Огромные светло-серые глаза его с длинными пушистыми ресницами были затуманены и обращены в себя. Жесткий волевой подбородок с ямочкой и губы его были не тронуты, а одна из кистей была перевязана черной материей – на ней не хватало нескольких пальцев.
Увидев, как нежное лицо его новой спутницы зеленеет, плечи Сатаро опустились, он потупился и негодующе отвернулся.
– Не печалься, девочка, – тихо поговорила женщина. – У них в той повозке есть и вода, и еда. Просто у нее пропало молоко. Вот дитя и плачет…
Акме осмотрела себя. Пропотевшая туника ее была перепачкана грязью и кровью. Пыльные волосы слипшимися от крови прядями лежали на плечах. И невозможно понять было, исходил ли столь отвратительный запах от нее или от всех тех людей, что окружали ее.
Коцитцы забрали сумочку с лекарственными травами, кореньями, порошками и прочими лекарствами, которую Акме всегда носила на поясе и пользовалась ею уже несколько лет. Без нее она была как без рук.
– Поблагодари Небо, что тебя не лишили одежды, – улыбнулась женщина, разглядывая Акме, которая в ужасе ощупывала себя. – Они любят поиздеваться. Особенно над юными девственницами… Мое имя Мирья.
– Что такое Кур? – спросила Акме. – И зачем они везут нас туда?
– Кур – это второй Коцит, – сказал один из мужчин с седыми волосами без руки и с растерзанной ногой; на лице его с нетронутыми чертами от висков до мочек ушей были прочерчены глубокие кровавые линии, будто мучители желали вырезать лицо его и сделать из него маску, начали свое дело, но не закончили. – Нас везут на празднество.
– Какое празднество?
– Этой ночью у них праздник, – отвечала Мирья со своей чудовищной безмятежностью. –
– А что будем делать мы на их празднике? – осторожно спросила Акме, страшась услышать тот ответ, который уже знала.
– Развлекать их, – просто, будто говорила о семейном ужине, ответила ей Ила, садясь на колени к Мирье.
Каким образом они буду развлекать коцитцев, девушка не сомневалась. Она с погибающей надеждою в глазах оглянулась на тот путь, что они проехали. Коцит остался далеко позади и стал едва заметным темным холмом. Малахитовые дали и берилловый Кандох сливались с небесами в единое полотно, окутанное золотым маревом, а на горизонте не было ни души.
– Не бойся, дитя мое, – говорил чей-то добрый голос в соседней повозке, обращаясь к мальчику лет десяти. – Стойко должны принять мы муки…
«У меня другой конец, – в гневе думала она, в отчаянии сжимая зубы. – Если мне суждено умереть, то в Кунабуле, но не здесь…»
Акме выпрямилась и оценивающе оглядела коцитцев. Их было слишком много, чтобы Акме смогла справиться с ними, да и не знала она, сможет ли вновь пустить в бой свою мощь, которая едва не убила ее накануне. Все коцитцы были верхом, бронзовые лица их были суровы и грубы, а различные топорики, ножи, луки, ядовитые стрелы, мечи с зазубренным лезвием – устрашали.
– Откуда ты? – спросил все тот же седовласый мужчина без руки.
– Из Кибельмиды, – глухо отозвалась Акме, разглядывая сложные рисунки на бронзовой коже коцитцев.
– Они добрались и до Эрсавии? – в изумлении выдохнула Мирья, в ужасе качая своей изуродованной головою.
– Нет. Они поймали меня в ущелье Керейских гор, – спокойно отозвалась Акме.
– А что ты делала в Кереях? – грубовато осведомился Сатаро.
Девушка оставила вопрос его без внимания.
– А чем ты занималась? Кто твои родители? – ласково и осторожно спрашивала Мирья, обнимая Илу.
– Мои родители погибли, когда я была ребёнком, – коротко и без всяческого выражения сказала Акме. – Я – целитель.
Как только девушка произнесла эти слова, люди в ее повозке отвлеклись от молитв своих, с опаской обернулись к коцитцам и печально опустили головы свои, а некоторые даже зашикали на нее.
– Если жить хочешь, никогда более не произноси этого вслух! – приглушенно воскликнула Мирья, прижав ладони к щекам. – Они не понимают нашего языка, но знают это слово.
– Был у нас уже один целитель, – прошептал мужчина без руки, заговорщически склонившись к Акме. – Он попытался вылечить одного пленника, который слег с лихорадкой. Это не понравилось коцитцам. Целитель оказался крепок и не умер под пытками, его четвертовали.
«Предок мой! – мысленно взмолилась девушка, прикрыв глаза ладошкой. – Провидица оставила меня. И ты лишишь меня мощи своей? Меня, потомка сына твоего, борющегося за процветание мира, коим ты повелевал…»
– Ты не должна бояться смерти, целительница, – тихо и будто негодующе произнесла Мирья; оба глаза ее возмущенно сверкали, а гниющие раны подтекали. – Перед Господом должна ты предстать бесстрашно и смиренно.
– В планах моих нет места смерти, – на низких угрожающих нотах проговорила Акме.
Мирья с отвращением вздрогнула, вновь возмущенно глянула на девушку и отсела в другой конец повозки, забрав Илу.
– Смирись, девочка, – спокойно сказал мужчина без руки, светло улыбнувшись. – У нас нет выхода. Придется умереть нам сегодняшней праздничной ночью и достойно принять гибель нашу. Как зовут тебя, дитя?
– Акме, – последовал ответ так громко, чтобы вся повозка слышала.
– Акме, – улыбался мужчина. – Имя красивое и сильное, как и ты сама. Жаль, что ты разделишь нашу участь. Я помолюсь о тебе Господу.
После он отвернулся, поднял голову, воздел руки свои к небесам и тихим высоким голосом запел молитву.
В леса Кура они въехали на закате. Солнечные лучи мерцающим каскадом обрушились на горы и на лес и засверкали лиловыми, желтыми да розовыми бриллиантами. То были будто слезы Шамаша, навсегда прощающегося со своим потомком.
В Куре их уже ждали. Коцитцы в рваной коже, с рогатыми шлемами и пиками в руках выстроились вокруг многоступенчатого алтаря, пританцовывая, что-то выкрикивая, подпрыгивая. Грудь их была обмазана кровью первых жертв. Напротив алтаря разинула свою чудовищную пасть хорошо освещенная пещера. Несколько остроконечных столбов и копий уже украсили мужские головы.
Коцитцев было слишком много, чтобы Акме могла справиться с ними, но она не могла оставить надежды и приготовилась умереть в бою, но не на алтаре.
Чей-то короткий крик остановил телеги, и пленных начали загонять в пещеры. Акме не пыталась сопротивляться, когда ее схватили и заставили сойти на землю, но ужас невероятной силы охватил, когда ее повели в сторону алтаря. Пленные певуче благословляли ее и осеняли крестным знамением.
«Неужели сейчас? – думала она. – Неужели я не проживу даже до ночи?»
Но они обогнули алтарь и подошли к возвышению, на котором восседал крупный широкоплечий мужчина со множеством шрамов на бронзовой коже. Голову его увенчивало некое подобие шлема, отлитого из чистого золота. На шее висело ожерелье из клыков разных размеров и цветов. Трон его возвышался напротив древнего каменного алтаря, а ступени трона были усыпаны белыми костями.
– Царь дикарей, – выдохнула Акме и была награждена тумаком своих тюремщиков.
Вождь что-то коротко бросил тому, кто ударил ее, поднялся во весь свой небывалый для коцитцев могучий рост, отдал своему слуге чашу в виде человеческого черепа. Акме почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног, ибо осознала, что пил этот вождь и из чьей кожи был сделан его длинный плащ.
Глаза его были небольшими и пронзительно серыми. Нос его сломан, а губы рассек тонкий багровый шрам. Акме никогда еще не доводилось видеть столь крупного и мускулистого человека, крупнее Сатаро.
Вождь что-то коротко произнес, и один из коцитцев начал что-то неторопливо объяснять. Язык их был похож на мелодичную боевую песню; он состоял из глухих и округлых звуков, довольно грубых, простых, порою цокающих. Все это время вождь внимательно и оценивающе разглядывал Акме, складывая губы свои в противную усмешку, скалою возвышаясь над нею и над своими слугами.
Акме не могла понять, о чем думает этот дикарь, но ей все время хотелось отступить на шаг.
Вдруг коцитцы крепче сжали ее, и девушка не смогла пошевелиться. Вождь схватил ее за волосы, накрутил на свой могучий кулак и поднял голову ее к себе.
Девушка решила, что сейчас расстанется с любимыми своими локонами, за которыми не уставала ухаживать, но сильные руки вождя вдруг распахнули ее тунику, требовательно и проворно скользнули ей под одежду и начали ощупывать ее тело. Онемев от ужаса, пленница во все глаза посмотрела в насмешливое лицо вожделеющего повелителя Коцита, затряслась крупной дрожью и пронзительно закричала от отвращения и отчаяния, как только руки его без труда расстегнули ремень и заскользили вниз по ее животу.
Она не могла этого вынести.
– Аштариат! Аштариат! Аштариат!
Крик громом пронесся по округе. Сила забурлила в ней всей мощью. Но на том и затихла, ибо вождь, негодующе заорав, ударил ее, а один из слуг его три раза стегнул девушку толстым хлыстом. Удар пришелся по ногам и спине. Акме почти не почувствовала боли – лишилась чувств. Коцитцы поволокли ее в пещеру, там швырнули в пленников, будто тряпичную куклу, и ушли.
Придя в чувство, она отползла к стене, в ужасе запахиваясь своей туникой, пытаясь прикрыть наготу. Кожаные сапоги спасли от болезненности удара плетью, но кожа выше колен была в нескольких местах порвана и даже содрана. Спина гудела от боли.
– Как же ты, барышня, собралась бороться с ними, если они смогли напугать тебя бесчестием? – мрачно и жалостливо скосив на нее глаза, осведомился Сатаро, отойдя подальше от входа, вероятно, чтобы не видеть кровавого алтаря и насаженных на окровавленные копья голов.
В этой огромной и хорошо освещенной пещере тоже были люди, но не более дюжины. Все они, столь же изуродованные, как и вновь прибывшие, с мрачным покоем наблюдали за теми, с кем предстояло им встретить свою мученическую смерть. Несколько пожилых мужчин с тяжелыми увечьями и гораздо больше женщин, на которых коцитцы отыгрывались со всем озлоблением.
Акме успела привыкнуть к ранам Мирьи, но даже она со своей изуродованной кожей на щеке и голове едва ли могла устрашить более, чем те, что были здесь. Всех их будто били по несколько часов в день, не позволяя ранам заживать.
– Осталось всего несколько часов, – спокойно произнесла одна из женщин, что сидела, спиною прислонившись к холодной стене пещеры; жидкие волосы ее были седы, одна глазница пуста. – Едва начали опускаться сумерки, они совершили первые жертвоприношения… – кивнула в сторону мужских голов.
– Мы видели, – буркнул Сатаро, кинув Акме свой пыльный, но еще целый черный плащ и тотчас от нее отвернувшись.
– Скоро очередь дойдет и до нас…
Акме увидела, с какой тоской посмотрела Мирья на Илу, прижавшуюся к ней, будто к матери, как завыла женщина с грудным ребенком, беспомощно прижимая его к своей безмолочной груди, как глубоко и обреченно вздохнули те полсотни человек, что приехали на смерть, и никто не пожелал бороться.
– Нас около пяти дюжин… – глухо прошептала Акме, призывно оглядывая собравшихся.
– И чего ж ты желаешь от нас, девонька? – тихо произнес кто-то из пожилых мужчин слабым скрипучим голосом. – Мы изувечены, у нас нет оружия. Бабы ли? Вы, девки ли молодые будете противостоять им, извергам?
Акме не ответила. Огонь все еще бушевал в ней, и она с трудом усмиряла его мощь, ибо для отпора момент был неподобающим. И тут она увидела, как снаружи, прячась за большим камнем, осторожно выглядывает девочка. Увидев, что Акме заметила ее, девочка спряталась.
– Что же это за чудо страшится подойти к нам и поздороваться? – ласково проворковала Мирья, тоже заметившая ребенка.
– Это наша маленькая непоседа, – небрежно махнув в ее сторону, проговорила седовласая женщина у стены. – Она здесь столь же давно, как и я. Голова отца ее долго украшала одно из копий у алтаря, мать ее умерла вовремя родов вместе с ребенком этих зверей, а девчонку оставили служить им и развлекать их.
Ужас и жалость охватили Акме и сдавили ей горло. Ей казалось, она не выдержит более ни этих уродств, ни ран, ни искалеченных судеб.
Девочка, услышав, что говорили о ней, вышла из-за камня и нетвердой, но бодрой походкою, то семеня маленькими детскими ножками, обутыми в старые рваные башмачки, то игриво подпрыгивая, выскользнула на свет факелов. Сердце Акме дрогнуло. Девочка была маленькой и столь хрупкой, что, казалось, ручки и ножки ее могли сломаться в любую минуту. Длинные светлые волосы ее растрепанными волнами лежали на спине и узких плечах. На ней была грязная и рваная длинная рубаха с тяжелым кожаным поясом, вероятно, снятая со взрослого человека. Глаза ее были большими и светло-серыми, маленький носик прямой и правильный. Но всю нежность детского и милого лица перечёркивал глубокий и слишком большой шрам, берущий начало свое с правой стороны лба, пересекающий темную бровь, багровой раною заканчивающийся на правой щеке и тонким хвостом будто указывающий на маленькие и пухлые губы девочки. Этот шрам не просто бросался в глаза, он стирал черты этого красивого лица и не могли завуалировать его даже чудесные глаза ребенка.
Девочка остановилась. Губы ее растянулись в открытую улыбку, она стиснула ладошки в замочек и заговорила, сверкая своими изумительными глазами:
– Приветствую тебя, сударыня. Хорошо ли добрались вы? Голодны ли?
Мелодичность и веселость этого тонкого голоса, гостеприимный характер этих фраз показались Акме чудовищно неуместными и вырванными из другого мира заученными фразами. Девушка не смогла вымолвить ни слова. Она села на корточки, заглянула в ее огромные глаза и прошептала, трясясь и глотая слезы:
– Скажи, как зовут тебя?
Девочка в улыбающемся изумлении долго глядела на Акме, потом ответила ей просто и дружелюбно:
– Августа…
Девочка несколько долгих секунд разглядывала Акме, будто впервые после долгих лет видела лицо без шрамов и увечий, лицо молодое и красивое.
– Бедное дитя… – проговорил кто-то в толпе.
– Бедные мы, – фыркнул кто-то из мужчин. – Едва полночь наступит, мы все вскормим земли эти своею кровью!
– Да покарает тебя Господь за твои малодушные речи! – воскликнула Мирья.
– Бедные, говорите?.. – хмыкнула другая женщина. – Да все вы будете счастливейшими из смертных, если Господь заберет вас этой ночью! Они любят девственниц и пышнозадых красавиц. Выбирают себе по одной и пользуют их несколько дней или недель, пока не заведется дитя в их чреве. Тех женщин, что родили им девочек, они убивают вместе с новорожденными, а тех, что родили мальчиков, оставляют в живых для последующих сыновей… Им нужны полукровки. Они выше ростом, сильнее и умнее.
Послышался низкий стон, и кого-то вывернуло наизнанку от ужаса. Акме без сил сползла по стене. Некоторые, закрыв рты ладонями, глухо зарыдали. И лишь одна фыркнула, зло и развязно, уперев в бока свои молодые полные руки, покачивая бедрами, будто уличная девка, вызывающе тряся задом и пышной грудью от возмущения:
– Да пусть лишь попробуют сунуть ко мне свои обрубки, я им их живо поотрываю!..
В пещере поднялся ропот, возмущенный и изредка одобрительный. Светлые волосы девушки растрёпанными патлами свисали с круглой головы на широкие покатые плечи, прикрывали порванные рукава платья с глубоким разрезом, оторванные тесемки и повисшую шнуровку корсета. Румяное лицо можно было назвать красивым, его не портил даже двойной подбородок. Воля к жизни её была восхитительна, а сила духа и взгляд без тени отчаяния мерцали непоколебимой уверенностью.
– Одна уже пыталась сопротивляться, – понизив голос, заговорила женщина, поднялась и указала в глубь пещеры, где, плохо освещенный факелом, в тени, завернувшись в дырявое одеяло, прямо на камнях лежал силуэт. – Наша Фая была непозволительно бойкой для этих краев и непослушной. Но коцитцы быстро взнуздали её. Деваху держали несколько человек, пока тот, кто выбрал ее себе, пытался «жениться» на ней. Фая оказалась очень сильной девушкой, но не сильнее их. Она умудрилась заколоть кинжалом своего будущего «мужа». Всадила прямо в шею. За это ей выжгли глаза, попросту лишили лица и пользуют каждую неделю. Теперь она лишь спит и ест и никогда не говорит. Но не желает беременеть, посему сегодня мучения её закончатся. Вы всё ещё уверены, что смерть – худшее из зол?
Акме отвернулась. Она хотела из головы выкинуть всё, что увидела здесь и услышала, но не смогла. Видела она смерть и была приучена к ней в Орне, ибо профессия её неразрывно связывалась с нею. Но гибель столь насильственная и мучительная, не укладывалась в голове. Она никогда не представляла себе, что на земле, под надежной рукою Господа, сквозь толщину подземелья прорвался ад.
Коцитцы продолжали ритуальные танцы, всем корпусом склоняясь перед алтарём, подпрыгивая, что-то напевая. Барабаны, по которым они били ладонями, дробно постукивали. Флейты и дудки издавали не столь чистый звук, к которому привыкла Акме, но они высекали из себя мелодию, беспорядочную, резвую, скачущую, будто игривый жеребенок, но зловещую, будто подкрадывающуюся. Они потрясали над головами кинжалами, которыми убивали десятки и сотни людей. Высоко поднимали согнутые в коленях ноги мужчины и женщины, столь же маленькие и свирепые, с длинными растрёпанными волосами, с крепкими обнаженными бронзовыми телами и маленькими грудями. Высоко протягивали они цепкие руки, по плечи перепачканные кровью. Ими же дотрагивались они до ступеней алтаря, будто разогревая древний камень перед новой бойнею невинных, обреченных на безвременную гибель.
«Не твой ли культ это, Шамаш? – размышляла Акме. – Едва ли… я не вижу ни одного солнца здесь. В глазах вождя был страх, когда я произнесла имя «Аштариат»… Стало быть, они знают, что оно означает и какую силу несёт?..»
Одним ребром своим прямоугольный алтарь был обращён к тем далям, что не закрывались за горами Кура. Там, в сумеречном мареве виднелись вершины заснеженных гор. Столь далеки они были, что в вечерней мгле казались призраками. Коцитцы с почтением обращались к той стороне.
Акме знала, что единственные горы, которые были там, – горы Эрешкигаль, супруги Нергала, что канул в небытие веков благодаря Шамашу, Атариатису и Господу Богу. Но мысль, что эти звери поклонялись Нергалу и его супруге показалась ей нелепой. Это объяснило бы, почему коцитцы схватили её, но не объяснило, почему они не убили её сразу же.
Она могла рискнуть и выпустить в них всю мощь свою. Но если ничего не получится, её будут терзать и «пользовать», как Фаю, а позже она родит им ребёнка. А если она не попытается, её тоже будут терзать и пользовать.
«Лучше смерть!» – подумала Акме, ссутулилась и прижала к лицу ладони в отчаянии.
К тому же, кем мог вырасти ребенок, коцитец по крови, обладающий мощью Атариатиса Рианора? Чудовищем, порожденным Акме Рин.
Вдруг она почувствовала, как маленькая холодная ладошка дотрагивается до ее руки. За мыслями своими Акме не слышала, как подошла к ней маленькая Августа.
Девушка присела на камень, а Августа осталась стоять напротив, внимательно оглядывая ее и держа за руку.
– Ты очень красивое создание, – наконец, изрекла Августа; ручки её потянулись к чёрным пыльным слипшимся волосам Акме. Указательным пальчиком провела она по высоко изогнутой линии бровей девушки, по верхнему веку, по густым ресницам. Девочка увлеченно улыбалась, будто разглядывала нечто диковинное. – У тебя странные глаза. Чёрные-чёрные. Как ночь, а за ними – ничего не видно. Они боятся таких глаз. Они считают, что это глаза демона… А это знак твоего Бога?
Августа положила ладошку на золотую звезду благодати Атариатиса Рианора и полюбовалась, как блестит она в неверном свете факелов.
– Моего предка, – отозвалась Акме, в свою очередь, любуясь её глазами, маленькими пухлыми губами и светлыми волосами, за чудовищным шрамом узрев истинную красоту лица ребёнка.
Что-то неведомое и теплое проснулось в душе Акме и подняло большую голову. И ей тотчас захотелось обнять этого несчастного ребёнка, защитить его, оградить от любой беды…
– Ты не хочешь здесь жить, – Августа вновь подняла глаза свои на девушку. – Ты не смирилась. За это тебя отдадут их богу. Я не хочу, чтобы тебя отдавали ему. Он очень злой.
– А не хочешь ли ты покинуть это место и жить там, где хорошо и спокойно, где есть доброта и где люди будут любить тебя?
Августа опустила глаза свои и серьезно прошептала:
– Киша добрая. Она любит меня. Она сказала, что никто более не полюбит меня за моё лицо.
К горлу Акме подкатил ком горечи. Её поразило то, как этот ребенок рассуждал о своем увечье, как привык к нему и как принимал его, без слез и сож
Гнев и ненависть затопили.
– Кто такая Киша? – сдерживая и огонь, и слёзы, дрожащим голосом произнесла Акме.
Августа указала на седовласую женщину с одним глазом, что рассказала им о Фае.
– Другие были всегда заняты собою, и лишь Киша была добра ко мне. А как тебя зовут?
– Акме, – со вздохом проговорила целительница.
– Какое странное имя, – изумилась девочка. – Оно тебе подходит. Ты тоже странная. Но ты добрая… Почему ты плачешь?.. – большие глаза Августы распахнулись еще шире; ладошкой стерла она слезу, прочертившую щеку Акме, тихо и испуганно воскликнула колокольчиками своего тонкого голоска.
– Послушай, Августа, – тихо произнесла Акме. – У меня есть брат. Господь наделил его дивным даром целительства. Я найду его и попрошу его вылечить твой шрам. Но даже если у него не получится, люди все равно будут любить тебя за твою душу.
– Я не хочу, чтобы ты уходила, – нахмурилась маленькая Августа, но ни тени капризов, ни слез. – Они очень боятся тебя, но если ты убежишь, они все равно поймают тебя, будут долго бить, а потом отдадут их богу. Он очень плохой и злой.
– Почему ты решила, что они боятся меня? – прошептала Акме.
– Я здесь уже очень долго, я немного понимаю их язык, – последовал ответ. – Великий Рару ударил тебя, потому что испугался того слова, что ты сказала.
«Коцитцы боятся Провидицы? – мысленно усмехнулась Акме, выпрямившись и обратив глаза свои к танцующим дикарям. – Имя Аштариат священно»
– Не смотри туда, лекарша, – фыркнула ей Киша своим глухим голосом. – Не гневи их. Очередь дойдёт и до тебя, не торопись.
Акме отошла от входа, погрузившись в размышления. Алтарь нагревался от нетерпения, зловещая музыка ускоряла свой игривый темп, коцитцы разжигались кровавым экстазом.
Некоторые узники с ужасом следили за тем, как коцитцы готовились к своему кровавому празднеству. Порою в пещеру к ним заглядывали дети, маленькие и крепкие, с бронзовой кожей. Они могли ударить кого-либо из ослабевших пленников, дернуть женщину за волосы, а если получали тумака от узника, то принимались нарочито громко кричать и плакать, после чего незадачливого пленника награждали градом мощных ударов взрослые коцитцы. Женщины их были обнажены, простоволосы и куда более свирепы, чем мужчины. Длинные тёмные груди и дряблые животы их были разрисованы письменами. Длинные накидки закрывали ноги их по щиколотку. А пальцы ног украшались кольцами, неровными и толстыми, из чистого золота. Но пленницы еще не изуродованные, вызывали в коцитках волну неудержимого гнева своей светлою кожею, растрепанными, но все еще блестящими волосами, высоким ростом и округлыми нежными фигурами.
– Чего уставились, уродины? – рявкнула на них пышногрудая девица, что еще недавно готовилась дать отпор их мужьям. – А ну вон пошли отседова, крысы!
– Хлоя, не надо! – взмолилась Мирья.
Одна из женщин, столь же маленькая и коренастая, как и все, но куда более суровая, с тусклыми, будто слипшимися волосами, медленно подошла к сидевшей Акме и, взяв несколько прядей ее черных волос, начала перебирать их, рассматривать, даже нюхать.
