Текст книги "Подземелье Иркаллы (СИ)"
Автор книги: Alexandra Catherine
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)
– Не тронь меня! – рыкнула Акме, ударив женщину по запястью.
Коцитка что-то свирепо прошипела, схватила девушку за подбородок, подняла лицо ее к себе и осеклась, заглянув ей в глаза. Чернота их испугала женщину, но она не отошла. Вглядываясь в глубину их, она всё более морщилась от отвращения, а когда увидела звезду Атариатиса Рианора, то отшатнулась и выкрикнула:
– Шамаш!
Один из вооруженных коцитцев окликнул соплеменницу, что-то разгневанно прокричал ей, и женщины убежали, злобно оглядываясь.
– Они испугались тебя, подруга, – довольно хмыкнула Хлоя. – Злыдня даже побелела…
– Ей первой не поздоровится, когда всё начнётся, – возразил Сатаро, указав на Акме.
Топот десятков ног громом приблизился к пещере. Крики наполнили пространство. Раскидав к стене мужчин и искалеченных женщин, коцитцы выбрали нескольких еще свежих девушек из толпы пленников, схватили их за волосы и, рыдающих, поволокли из пещеры. Одежду Хлои они начали рвать прямо на ходу, вожделенно разглядывая свою жертву. Отчаянно отбивалась мощная Хлоя. Но получила удар кулаком по лицу и упала на землю. Пятеро коцитцев поволокли её вон из пещеры.
Кто-то из мучителей подбежал к Акме, схватил за руку, потащил за собою, но другой коцитец что-то закричал своему соплеменнику, и среди всего этого гневного потока она трижды услышала «Рару». Коцитец, мёртвой хваткой всё ещё державший Акме за руку, упрямился и отчаянно ругался, но вскоре его вытолкнули из пещеры, а перепуганную девушку швырнули Сатаро в руки.
– Куда их повели? – выдохнула Мирья.
– Сыновей заделывать, – с мрачным безумным торжеством проговорила Киша. – Через время и за остальными придут.
– А тебя, дорогуша, вероятно, сосватали самому вождю, – пробормотал Сатаро, ставя Акме на ноги и плотнее укутывая её, дрожащую, в свой рваный плащ.
Киша же громко и грубо фыркнула, воскликнув:
– У Рару достаточно шлюх среди коцитских баб. Для этой девчонки они готовят что-то особенное. Им её кулончик не понравился. И за него они кожу с нее сдерут…
С наступлением непроницаемой тьмы, накрывшей Кур могильным звоном одинокого колокола, танцы постепенно прекратились, и снаружи всё стихло. В пещере порою слышалось глубокое ровное дыхание, ибо кому-то все же посчастливилось задремать.
Разноголосые молитвы стали громче, но вселяли в душу Акме все больше смятения. Она предпочла молиться в одиночестве, тихо, самозабвенно. Молитвы были о Лорене и Гаральде.
«Забери все силы мои и даруй их им, во имя их победы».
Она была готова дать бой и, вероятно, бой последний. Перед собою видела она лишь жертвенный алтарь и те высокие стены, что предстояло ей пробить.
Она не могла примирить себя с мыслью о смерти, как примирили себя остальные, и это мучило ее все более.
«Если не суждено выжить мне, то я непременно заберу нескольких с собой. Танцуйте, палачи, на костях наших, пейте кровь нашу, оскверняйте тела наши и наши могилы, но никто из вас не уйдет от отмщения. Страшен будет закат народа вашего…»
Маленькая Августа без устали ходила меж измученных от долгого ожидания людей, присоединялась к их молитвам, для каждого находила слова утешения и целовала изуродованные и гниющие лбы узников, будто благословляла их перед долгим путешествием.
Когда Августа подошла к Акме, у девушки от страха сжалось сердце, ибо девочка эта несла за собою могильную тень и отзвуки панихиды, несла их к Акме, словно чтобы осенить ее смертным знамением.
– Они не убьют тебя, – со спокойной улыбкою отвечала Августа. – Они могут сделать тебе такой же шрам, что и у меня, могут отрезать тебе волосы, но не убьют. Ты нужна не им.
Акме нервно усмехнулась, но более ничем не обнаружила своего смятения.
– Чего же насмотрелась эта девочка, жестокость каких глубин видела она, что о человеческие увечьях говорит столь просто? – прошептала Акме. – Смерть, вероятно, потеряла в глазах ее всякий трагизм и ужас.
– Даже если она вернётся к обычным людям, она навряд ли сможет жить нормально, – пробормотал Сатаро, горька глядя на ребёнка. – Ты откуда?
– Эрсавия. А ты?
– Саарда, – ответил мужчина.
– Ты из Зараколахона?! – охнула Акме.
– Да, а что тебя так удивляет?
– Как ты попал к ним в плен?
– Возвращался из Полнхольда. Четверых моих уложили, меня грохнули по башке. Очнулся уже в Коците. Странно, что не убили.
Внезапно над лесом прокатился мощный звон, и горы содрогнулись. Он вдребезги разбил тишь ночи, а вместе с тем – покой узников. Поднялся приветственный шквал криков, топот сотен ног покрыл изголодавшуюся по крови землю глубокими трещинами, а затем единственный громкий голос зазвенел в ночи, и коцитцы внимали ему, приветственно потрясали кулаками в воздухе, накаляя воздух ненавистью и злобою.
– Да благословит Господь вас, – с глубоким вздохом произнесла Киша.
Кто-то из пленников горько зарыдал, кто-то прижался к стене, будто попытался вжаться в нее и в ней же исчезнуть, кто-то скорбно запел псалмы, кто-то принял воинственную позу и сжал кулаки, готовясь дать отпор и погибнуть в бою, но не на алтаре.
– Не покидай и ты меня, сестрица! – вдруг взмолилась Августа, вцепившись в ладони Акме.
– Спрячься, Августа! – девушка подтолкнула девочку к выходу. – Как бы тебе они не причинили более вреда…
Девушка услышала срывающийся шепот Мирьи, разносивший по пещере:
– Не бойся, Ила, Господь уже ждет нас, чтобы принять души наши в чертогах своих.
Это разозлило Акме, ибо она приготовилась бороться, но в глазах Сатаро, который мог оказаться ей полезен в бою, она не увидела решимости.
Шум приблизился к пещере вплотную, и целый отряд коцитцев вбежал внутрь.
Многие женщины, искалеченные и измученные, еще недавно находившие успокоение свое от страха смерти в молитвах, ныне покорно зарыдали.
Коцитцы, без привычных доспехов, с крепкими абсолютно обнажёнными телами, покрытыми ритуальными рисунками, грубо связали почти всех, быстро справившись со слабым и неравным сопротивлением отдельных пленников, избегая смотреть в глаза им и стараясь перекрикивать чьи-то стоны, тщетно взывавшие к милосердию.
После несколько из них подошли к тому темному месту, где недвижно лежала Фая, свернувшись калачиком, лицом уткнувшись в каменную стену. Они сорвали с неё старый рваный плед, подняли на слабые ноги, и Акме, увидев ее в свете факелов, застонала от ужаса.
Фая была окутана в черную полупрозрачную материю. Внутренние стороны бёдер покрывали страшные сине-жёлтые синяки да кровоподтеки. Голова ее была покрыта засохшей коркой крови, и когда-то густые волосы ныне короткими темными пучками покрывали кожу. Вместо глаз зияли две огромные черные дыры, заглотнувшие еще и брови. Лоб и щеки были покрыты свежими повреждениями, а черты лица будто стерты столь же легко, как ребром ладони стирают послание на песчаном берегу.
Акме лишь потрясенно пошатнулась, когда коцитцы подошли к ней и в охапку схватили её, связали руки за спиною, в рот засунули кляп, сильно ударили по лицу, да так, что в ушах зазвенело, и повели ее вслед за остальными вон из пещеры.
Фаю, тихую и смиренную, поволокли в другую сторону от остальных. Она с трудом перебирала ногами, но шла сама, изредка опираясь на крепкие плечи мучителей.
Их вывели на хорошо освещенную поляну рядом с алтарем. Забором выстроившись по периметру, люди приветственно кричали и хлопали, благодарно обращая руки свои к вождю, который подарил им подобные игрища. Мужчины, обнаженные женщины, дети, маленькие, худые и крепкие, старики приветствовали повелителя своего и жертв для богов своих, которых построили перед его троном.
Акме, отплевываясь от крови, фонтаном лившей из носа, закашлявшись и поморщившись, будто из тумана наблюдала за происходящим. Ее более волновал кляп, что мешал ей дышать.
С трудом поглядев на вождя, которого Августа назвала Рару, девушка осознала, что он смотрел прямо на неё. Он что-то говорил своим коцитцам, спокойно, долго, почти ласково и мелодично. Речь свою закончил он, поднявшись, к небу воздев бугристые руки и накрыв долину криками, в которых ясно слышалось:
– Эрешкигаль! Эрешкигаль! Эрешкигаль!
И будто молния ударила в Акме, и девушка широко распахнула глаза: они поклонялись Эрешкигаль, стало быть, и Нергалу, главному врагу всего Архея.
Накрыла ярость.
Услышав глухой рык девушки, коцитцы предпочли вновь сильно ударить ее, но на этот раз в солнечное сплетение. Акме задохнулась и рухнула на колени, головою уткнувшись в землю, по жухлой траве разбросав прокрывало волос. Где-то она услышала смех, оглушивший ее, стократ усиленный болью. Затем на ее бок обрушился удар, опрокинувший ее на спину, затем второй, угодивший ей в живот, и третий, и четвертый…
Очнулась она только тогда, когда ее привязывали к столбу.
Кляп ее почти целиком был смочен кровью. Руки были связаны над головою, ноги были привязаны к столбу столь прочно, что она не могла пошевелить ими.
Болели бока, и Акме решила, что ей сломали несколько ребер. Горло скреблось от жажды, а запах крови забил все иные запахи.
И тут увидела она, что напротив, шагах в тридцати, стоит столб, а к нему привязана Фая.
Лицо ее, собою являвшее одну сплошную рану, не могло выразить ни одного чувства, голова была покорно опущена, грудь ее часто вздымалась, приводя в взволнованное движение все ее обнаженное молодое и сильное тело.
Пока Акме боролась с тошнотою и с болью во всех членах, к ней тихо подошел коцитец.
Он, как и все представители его народности, был невысок, но широк и коренаст. Крепкое тело его покрывали набухшие жилы, и лишь лицо его, суровое, большеглазое и морщинистое, выдавало довольно преклонный возраст. Волосы его, длинные, с вплетенными в них то листьями, то пучками чужих волос, были грязны и седы. На шее висело ожерелье из огромных чёрных когтей неведомого зверя. Широкую грудь его покрывали мелкие рисунки, тщетно пытавшиеся скрыть множество шрамов и давно затянувшихся страшных ран.
Одна из мочек ушей его была оторвана, ушная раковина изуродована, а кожа на одной из рук сморщена и багрова, будто жарили ее на медленном огне. В ней держал он длинное блестящее подобие посоха, искривлённую толстую палку. Дюжина других коцитцев неподалеку в почтении склонила перед ним голову.
Всё внимание толпы жителей Коцита и Кура, собравшихся на великое празднество, было сосредоточено на Акме, Фае и мужчине с посохом, вероятно, шамане или колдуне. Вождь же молча, с интересом и с выжидающей зловещей улыбкою наблюдал, так и не поднявшись со своего трона.
Шаман подошёл к Акме так близко, что девушка почувствовала гнилой запах из его беззубого рта. Он безумно оглядел лицо её, принюхался к нему, к ее шее, растерзанной тунике, и вдруг отпрыгнул и зашипел, будто змея. Он что-то оскорблено воскликнул, схватил цепочку девушки, взглянул на кулон Атариатиса Рианора, сорвал с ее шеи, показав реликвию вождю и прокричав:
– Аштариат!
Вождь махнул рукою, и шаман обмазал кулон и цепочку в крови Акме, затем подошел к Фае, прижал кулон к лицу ее, что-то нашептывая. С кулоном в руках гневно воздел он руки к небу, долго и грозно что-то кричал, а коцитцы радостно и возбужденно вторили ему.
После шаман взял кинжал с длинным и широким клинком. Лязг его, тонкий и тихий, прорвал воздух в легкие жертвы, и Фая задышала чаще, но ни звука не слетело с губ её. Черное одеяние ее заколыхалось на ветру.
Шаман приподнял ей голову за подбородок, осторожно, почти нежно, и провел лезвием по ее шее столь легко, что Акме подумала, – он дразнит и жертву свою, и зрителей. Но рекою хлынула кровь, заливая грудь и живот Фаи.
Под аккомпанемент радостных криков и плач Акме Фая громко захрипела, слабо задёргалась и вскоре застыла. Так закончились мучения этой девушки. Один из коцитцев поджёг одеяние погибшей, и её охватило пламя.
Шаман, обагрив кулон Атариатиса Рианора еще и кровью умерщвленной пленницы, тем самым будто связав двух девушек, осужденных на смерть, выбросил его под ноги Фае.
Тотчас забыв о жертве, шаман взмахнул рукою, после чего из небольшой толпы узников схватили одного из мужчин и, отбивавшегося, вопящего срывающимся голосом, поволокли на вершину алтаря.
Коцитцы страшным хором выкрикивали лишь одно слово, потрясая кулаками, и Акме догадывалась, что оно означало. «Убить!»
Но сила не шла к ней. Вождь махнул рукою в ее сторону, и вокруг нее начали смыкаться несколько вооруженных коцитцев.
Страх, лютый и беспощадный, поглотил ее. Смерть стояла к ней вплотную и заглядывала ей в глаза, а Акме все более цепенела от ужаса, крови, близости кончины, воплей жертвы, которую сейчас мучили на алтаре.
Крики узника смешались с его же хрипами, но Акме не смогла бы увидеть, что делали с ним, даже если бы захотела.
Один из коцитцев вынул нож, куда более длинный и тонкий, чем нож шамана. Народ вторил его увещеваниям и потрясал кулаками в сторону девушки.
Коцитец сжал голову Акме ладонями и прижал к столбу. Другой надавил острие ножа к виску девушки и повел его вниз по щеке.
В крике ее отразилась вся глубина отчаяния, ужаса, горя, гнева и боли. Она не могла пошевелиться, первые капли крови капали на грудь, а мучители уродовали ее, как и тех несчастных женщин, что оставили они в пещере.
Но тут низкий раскатистый глухой полустон раздался за спиною. Девушка, оглушенная ужасом, повернула голову, и ноги подкосились. Закованный в цепи, удерживаемый пятью крепкими коцитцами, неуклюже переваливаясь и сурово постанывая, к ней шел огромный бурый медведь.
Мысли о храбрости и стыдливость за страх свой тотчас были забыты, ибо ужас перед столь жуткой казнью и вовсе помутил рассудок ее.
«Боже Правый! – подумала та, слабо всхлипнув. – За что же?»
Акме, одинокая, избитая, с поднятыми руками, плотно привязанными ногами, обдуваемая радостным смехом вооружившейся копьями коцитской толпой, была открыта всем ветрам. От кляпа ее освободили, чтобы восторженная толпа, издающая нечеловеческие звуки, могла сполна насладиться криками боли умирающей.
Беспомощность нашла девушку и набросилась на нее ураганом. Из головы повылетали все мысли. Перед глазами стоял лишь этот могучий и раздраженный зверь.
Но вдруг все изменилось.
Память её внезапно обратилась к брату, к Кибельмиде, где теперь пышно цвели сады, поля покрывались ромашками да одуванчиками, где теперь косили траву, распространяя дивные по сладости запахи, детвора собирала землянику и грибы, смеясь и лакомясь. Дядя трудился в поте лица, ставил больных на ноги, и являлся счастливейшим из смертных, ибо Господь даровал ему работу, которую он любил, и племянников, которых любил еще больше.
Орн сверкал заснеженными вершинами на солнце. В ущелье мягко серебрилась быстроногая река Орникс. В озере за церковью Святого Иоанна купались студенты, жуя ранние яблоки и грызя орехи. Неподалеку стоял многовековой лохматый дуб, под которым кто-то когда-то впервые в жизни признался ей в любви. Там жгли костры и пели песни, там танцевали, ставили сценки и вслух читали романы. Там летняя духота никогда не тревожила их, там хороводы гор защищали со всех сторон и вместе с ветрами пели многовековые симфонии.
Акме увидела лицо Лорена, яркое и красивое, с огромными тёмными глазами, красивым ртом. Она видела его густые волнистые волосы столь чётко, будто брат стоял рядом с нею. Он улыбался ей ласковой улыбкою и держал за руку. Так священник держит за руку умирающего, столь же ласково смотрит на него и успокаивает молитвами.
Видения сменялись один за другим, и затем она увидела Гаральда Алистера. Он горделиво восседал на коне. Кони несли их по улицам Кеоса, Гаральд раздавал всем ослепительные улыбки, а Акме злилась. Она ощутила мягкий терпкий запах его, и боль тоски слезами выступила на глазах девушки, побежала по щекам и смешалась с кровью. Гаральд склонялся к ней и целовал, как тогда, в Кеосе, но без былой настороженности и неуверенности, а с нежностью и страстностью, и взглядами они, безмолвно, говорили друг другу о любви, счастливо улыбаясь. Улыбаясь друг другу так, как никогда ранее.
Она видела всё то, чему не суждено было сбыться.
«Господи, шепни им, что молитвы мои и мысли только о них… только о них…»
Неся тепло от воспоминаний и любви к брату и Гаральду, Акме медленно открыла глаза и не испугалась, когда увидела, что медведь приближается к ней.
Пронзительный мужской крик, высокий, словно вой пилы, прорезал округу, отвлек медведя, был подхвачен воплем толпы, а вскоре на землю упала человеческая голова, ударившись о медведя и отскочив в сторону. Могучий зверь, со сверкающей в свете факелов шкурой, подошел к голове и начал спокойно обнюхивать.
Затем он небрежно оттолкнул её лапой и направился к Акме.
Она слышала дыхание зверя рядом с собою, морда его ткнулась ей в сапоги.
Встретившись с темными бусинками звериных глаз, девушка подняла голову, закрыла глаза, вздохнула полной грудью и мысленно прокричала, прощаясь с миром, открывая душу свою: «Аштариат!.. Аштариат!.. АШТАРИАТ!..» Медведь встал на дыбы.
Страшный рев потряс зверя. Вслед за ним вся толпа разразилась криками то ярости, то страха.
Акме распахнула глаза.
Медведь, отныне ставший похожим на дикобраза из-за множества стрел, которые украсили его спину, крутился и пытался обломать наконечники. Новые тем временем продолжали сыпаться на него и на людей со всех сторон.
Коцитцы кричали, но не от радости, а от страха. Многие из них бежали с оружием к лесу. Часть из них была убита на месте роем стрел.
Медведь погибал у ног Акме, переваливаясь и тяжело дыша.
Из леса повыпрыгивали люди. Одетые в черные плащи, коричневые колеты и сапоги, они резво помахивали мечами с изумительно тонкими клинками, швырялись топориками, раскручивали над головою жутковатые палицы. Алебарды, едва ли не в два раза выше коцитцев, разрубали противника пополам от основания шеи донизу.
Коцитцы в смятении забегали по округе, но через время начали неуклюжее, затем слаженное сопротивление.
Оглушённая Акме пыталась отыскать среди людей знакомые лица, но не узнавала никого.
Коцитцы начали торопливо убивать пленных, но тут появился еще один враг, самый мощный и свирепый из всех.
Демон Кунабулы.
Демоны древнего мира прорвали пелену ночи столь резво и неожиданно, что Акме не поверила глазам.
Их было немного, но от лап их тряслась земля, от слюны гнила трава, а от ярости их вставала на колени даже ярость Коцита.
Демоны быстро окружали обреченный Кур и молниеносно хватали всех, кто пытался прорваться сквозь их кольцо. Вновь полилась кровь, но не из аккуратных порезов, – ошметки тел полетели в разные стороны.
Огромные, больше взрослых медведей, с сильными конечностями и склизкой шерстью появились они, будто ангелы возмездия, и набросились на людей.
Акме, намертво привязанная к столбу, могла лишь беспомощно наблюдать за совершавшимся судом, за судьями, что вместе с виновными без разбору карали невиновных.
Акме видела, как сдавались коцитцы, как в пасти попадали бывшие узники, и в отчаянии закричала, ибо только ее сила могла положить конец этой резне, но она не могла освободиться. Более того, ее могли разорвать, не встретив никакого сопротивления.
Сатаро неожиданно возник перед нею. В руке держал он кинжал одного из коцитцев. Сосредоточенный, с плотно сжатыми губами перерезал он веревку, и Акме рухнула на траву, ибо ноги её онемели.
Безмолвно поставив её, Сатаро схватил ее за руку и воскликнул:
– Уходим!
– Нет! – закричала Акме, чувствуя, как сила бурлит в ней, жмёт горло, обжигает жилы, заставляя кровь пениться.
Бушующий ветер протяжно завыл, растрепав кроны деревьев, растерзав золотое пламя факелов.
Акме, сжав кулаки, вгрызлась в битву вслед за своим аквамариновым огнем. Воздух накалился и взвыл низким гулом, будто огонь выжигал разрушительный путь свой. Озверелая светящаяся волна врезалась в демонов, с рыком накинулась на них и испепелила. Широко раскрытая ладонь Акме вспыхнула, пальцы, сжавшись, прорезали яркий свет шестью лучами и кинжалами вонзились в плоть второго демона.
Едва помня себя от безумия, гнева и напряжения, девушка подняла руку, махнула ею, словно топором, и ударила зачинающуюся волну о пропитанную кровью землю. Неиссякаемый поток, ураганом прокатившись по земле и оставив в ней глубокую ложбину, с оглушающим рёвом полетел к врагам.
Ею овладело затмение разума, лишь инстинкты и жажда разрушения стали ее союзниками, и, разделавшись с большей частью демонов, она принялась за перепуганных коцитцев.
Но огонь ее, неистовый, ревущий не уничтожал их, лишь пугал до полусмерти. Это еще более злило Акме и ожесточало.
Стремительной ледяной песней запели коцитские кинжалы, найденные Акме на земле, и она начала подскакивать к раненым, либо замешкавшимся от ужаса коцитцам, и, после недолгого и отчаянного сопротивления, вонзала оружие в плоть по самую рукоять.
Крики погибающих жертв, которых она не успела спасти, заглушили все мысли её, подогревая маниакальную ненависть и жажду мести. Огонь рвал душу, прорываясь сквозь сталь кинжалов.
Крича раскатисто и отчаянно, в пылу битвы, пламенем своим она ненароком задевала и тех новоприбывших людей, что избавили ее от медведя, и шарахались они в стороны, но когда осознавали, что вреда им от огня не было никакого, продолжали добивать демонов и разбегавшихся коцитцев.
И тут она увидела Августу.
Девочка потерянно брела меж трупов, растерянно озираясь, спотыкаясь, своими бледными ручками обхватывая плечи. Зовущий, плачущий взгляд ребёнка словно хлыстом ударил Акме по щеке, и та, вздрогнув, очнулась. Земля дымилась, повсюду валялись разрезанные коцитцы, в руках ее, покрытых чужою кровью, дрожал кинжал.
«Проклята», – мелькнуло в голове.
Акме, не приходя в себя, со светящимися устрашающей лазурью глазами подбежала к Августе и прижала её к груди.
– Господь прислал мне тебя, чтобы ты спасла меня? – воскликнула Августа, невинным взглядом своим словно обнимая Акме.
– Господь не подсылает убийц, – резко воскликнул Сатаро.
Он схватил девочку на руки, стиснул локоть Акме, и все трое исчезли во тьме леса.
