Текст книги "Весенние заморозки (СИ)"

Автор книги: Admin

Соавторы: Александр Хомяков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 71 страниц)

–Это не моя гребаная Сиккарта. Я родом из Кагониса.

–Один хрен. Что миакринги, что дессалии – варвары дикие и неотесаные. Одни ардены, по слухам, не такие убогие, так все одно сволочи.

Дессалиев, как она поняла из дальнейшего монолога возницы, тот презирал от всей души.

–Да ты посмотри на их оружие! Эти булавы больше смахивают на дубины, а топорами можно только дрова рубить. Про луки я и вовсе молчу. Эх, девка, понимала бы ты что в оружии, я бы тебе порассказал.

Нельзя сказать, чтобы она совсем уж не понимала. Ее мало интересовала эта тема, но разговор приходилось поддерживать. В школе ее учили, что оружие было отличительной чертой каждого народа, его культуры и происхождения. Изначально существовали три вида индивидуального вооружения: меч арденов, секира эйториев и копье Старших юга. Возможно, говорили учителя, что-то еще было у Старших востока, ну да о них конкретно вообще ничего не известно. Здесь, на севере и в западных землях, получили распространение меч и секира, и по разным вариантам этого оружия различали происхождение Младших народов. Алагоры и миакринги, как и сами ардены, предпочитали сражаться мечами. Эйтории, нерберийцы, дикари Варралы и некоторые другие в тех или иных вариантах использовали секиру. В то же время в общих тенденциях было множество исключений. Еще до основания Ровендии арденская фаланга использовала копья – но они были позаимствованы у эльфов, а не с юга. Луки и арбалеты, равно как и прочее метательное оружие, вообще принадлежности к какому-либо народу не имели.

–Дессалии – самые странные. Они происходят от арденов, но почему-то используют топор, а не меч... – она запнулась, обнаружив, что возница отвесил челюсть и глядит на нее изумленно. – Да, удивительно, причем непонятно, откуда этот топор у них взялся. Эйтории в здешних краях появились позже.

–Слышь, откуда ты все это знаешь?

Она не ответила, потеряв к вознице как к собеседнику всякий интерес. Дальше ехали молча.

Глаз ее легко выделял среди маршировавших по равнине отрядов многочисленных воинов Латонсы и Истона, людей, среди которых она прожила почти всю жизнь. Вот и сейчас один из них подъехал с левой стороны к фургону. Широкоплечий и широкобедрый, он был похож на мифического кентавра, настолько естественно держался в седле. Копну курчавых белых волос венчал легкий рогатый шлем, каким-то чудом с нее не падавший. Волосы обрамляли лицо и незаметно переходили в такую же курчавую бороду, она же хаотичными струями водопада стекала на стальной нагрудник кольчуги. На спину дессалия была накинута черная медвежья шкура, перехваченная у пояса простой веревкой; под левой рукой висел притороченный к седлу круглый щит, – Лорбаэн видела его выступающий край, – а под правой – короткая секира. Из всего этого воинственного обрамления торчал нос картошкой, и сияли детским любопытством из-под пшеничного цвета бровей голубые до синевы глаза.

–Ты зачем такая побитая? – вопрос был на трудноуловимом наречии Истона, но она поняла все. – Бить женщину – так поступают шакалы. Скажи мне, кто это сделал, и я проломлю ему череп. А ты нальешь мне кружку эля, ралдэн.

Ралдэн – значит дословно 'красавица из другого племени'. Так истонцы, чьи женщины порой слишком страшны даже на их собственный варварский вкус, называют красивых чужеземок. В основном после того, как похитят их откуда-нибудь.

–Не налью тебе кружку. Нет у меня эля, – ответила она на том же языке. Тему побоев она мудро решила обойти, тем более что говорить об этом ей совершенно не хотелось. Хотелось забыть.

–Ралдэн знает правильную речь?

Лорбаэн тихо усмехнулась. А на что он, спрашивается, рассчитывал, когда обратился к ней на своем тарабарском диалекте?

–Ралдэн, не жадничай. У тебя полная телега эля, – истонец уже вернулся обратно к цели своего появления возле фургона. Варварский ум четко расставлял приоритеты – поудивляться можно было и позже. – Неужели жалко налить кружку могучему воину?

И в самом деле, в фургоне были какие-то бочки. Девочка обернулась к вознице и обнаружила его отбивающимся сразу от трех всадников-алагоров – предметом спора был все тот же эль. Возница бубнил: 'не положено', и ссылался на темника Галака; всадники, ухмыляясь, грозили ему поркой и прочей дворянской немилостью.

Дессалий, с которым она разговаривала, тоже был не из безродных – об этом безошибочно говорил сплошной стальной нагрудник. У менее родовитых истонцев вставок стали в кольчугах было поменьше, а рядовые воины кланов и вовсе шли в бой пешими.

–Эль не мой, – она выразительно развела руками. – Темник Галак его хозяин. Я не могу без его ведома налить тебе кружку.

Истонец поцокал языком и кивнул, соглашаясь.

–Ралдэн, а закон знаешь, – в его голосе послышалось даже некоторое уважение. – И правильную речь знаешь. Будешь хорошей женой воину.

Не сразу, но до нее дошло, что последние слова прозвучали как вопрос. Лорбаэн не смогла сдержать улыбки.

–Четвертой? Или седьмой?

–Обижаешь, ралдэн. Второй, конечно, – он был искренне и по-детски возмущен.

К тому времени, когда Гирис превратился в коптящий холмик на горизонте, Лорбаэн узнала о своем собеседнике больше, чем ей хотелось. В частности, то, что мужчины клана Эктуден – Броганек был братом вождя клана, – не берут, в отличие от всех прочих истонцев, больше двух жен, потому как считают недостойным мужчины проявлять чрезмерное внимание к слабому полу, отвлекаясь таким образом от прочих доблестей. И вообще они – самые выдающиеся, а темнику Галаку вторая жена не нужна, потому как алагоры вторых жен не берут, и он обязательно поговорит с Галаком и выкупит у него Лорбаэн, во сколько бы ее не оценил темник, потому как он – Броганек из клана Эктуден, и он богаче любого в клане, кроме вождя, и он купит ее законным путем, раз она собственность темника, а собственность – дело святое, когда речь не идет о стадах соседнего клана...

Когда разговорчивый истонец наконец распрощался с ней, Лорбаэн обернулась и привычно уже отметила круглые глаза возницы.

–Ты понимаешь по-ихнему?

Лорбаэн лишь дернула плечами.

Когда через пару дней Галак таки подыскал ей лошадь, о начитанности и образованности 'арденской девчонки' прознал из вторых рук даже граф Гисс.

Этот тоже любил себя похвалить, особенно когда был в настроении. Настроение имело место быть ѓ– Галак наконец добыл ему целых четырех арденских женщин, и теперь граф с утра до вечера гарцевал на своем вороном впереди войска, упиваясь собственной мужественностью и осознанием сбывшейся мечты. От его хорошего настроения страдали окружающие – на них изливался радостный словесный понос, интенсивностью сравнимый с руганью базарной торговки, а занудливостью – с лекциями по этикету, которые в свое время слушала в школе Лорбаэн. Все лизоблюды и подхалимы графа в первый же день его хорошего настроения спешно ретировались во вверенные им отряды, и жертвами его болтовни оказались Лорбаэн и Галак. Темнику доставалось меньше – он часто отвлекался, ему даже не приходилось выдумывать отговорки. Галак был исправным служакой и толковым воеводой. На нем лежала вся разведка огромного войска, все фуражирование, муштра – да что перечислять? Без него армия бы развалилась – это понимали и граф, и Лорбаэн, и сам темник.

Какой-нибудь историк счел бы выпавшую ей роль невольной слушательницы неслыханной удачей. Ей пришлось из первых уст узнать историю древнего рода графов Гиссов.

–Первым в ряду моих предков стоит Марак-алагор, предания возводят его происхождение к князьям арденов, из тех, что ушли в Арденави перед Войной богов. Ко времени Марака ардены на юге Арденави одичали, и объявившийся в году 605-м в Гиссане князь Риммор нашел лишь остатки былого величия и культуры в племенах, звавших себя алагорами. Ему не составило труда завоевать Гиссану, и Марак-алагор, предводитель врагов Риммора, вынужден был смириться с судьбой и стать вассалом князя арденов...

На бурую равнину пал зеленый весенний налет. Нежно-голубое небо перечеркивали стаи птиц, возвращавшихся из Регада на север. Неуверенно выползало из лесу изголодавшееся зверье. В вышине гигантским черным нетопырем парил дракон с гор Сатлонда, тоже голодный и отощавший после зимней спячки. В стороне от дороги темник Галак жег очередную покинутую деревню. Сквозь смрад пожарища пробивался запах долгожданной весны. Смесь эта щекотала ноздри, наполняла легкие и кружила голову. Лорбаэн мысленно воспаряла над горящей землей светлым призраком мщения. В следах копыт ее лошади поднимались смятые травинки и проступала темная влага еще не просохшей местами земли, похожая на кровь. Оборачиваясь в седле, она находила в пестроте войска четырех арденок – наложниц графа. Они ехали под усиленным конвоем, со связанными за спиной руками – при захвате этого трофея Галак потерял дюжину своих людей. Лица Старших были непроницаемы, величественны даже в унижении, но девочку не обманывала эта непроницаемость. Она видела в их душах то же самое, что испытала сама. Видела и чувствовала. И даже болтливый граф раздражал ее не так сильно.

–Пять веков мои предки терпели унижения, подчиненные империи арденов. Пять веков насмешек и плевков в сторону 'младших аристократов'. Пять веков злости и ненависти, бесплодных, как кастрированный кот. Иногда я, их далекий потомок, чувствую все это унижение сквозь минувшие столетия. Ненавидя своих хозяев, они стремились обратить время вспять и вернуться к вершинам цивилизации, однажды покинутым – и тем самым продлить свой век. Это стремление живо и поныне, но никогда ни один из Гиссов не назвал себя арденом. Я горжусь этим. Мы – алагоры, и мы создадим когда-нибудь свою высокую культуру, которая затмит собой культуру арденов.

Лорбаэн не стала нарываться на неприятности, указывая графу, что насилие над женщинами к признакам высокой культуры не относится. Ей вообще было не до графа, хотя язык и чесался ляпнуть колкость. Она парила в облаках дыма и купалась в океане крови.

Граф, к сожалению, был самовлюбленным, но никак не дураком. Он быстро сообразил, что девочка не особо его и слушает.

–Сколько, по-твоему, мне лет? – в лоб спросил он.

–Тридцать, – брякнула она первое, что пришло на ум. – Тридцать пять? Ну не сорок же?

Граф засиял, как начищенный котел. Чувствовалось, что она невольно ему польстила, только еще не поняла, чем именно.

–Шестьдесят восемь. А средняя продолжительность жизни в моем роду – сто сорок лет. Никто из Младших столько не живет.

Вот это было да! Лорбаэн, конечно, знала, что долгий век Старших определяет культура, но подсознательно всю жизнь в это не верила.

–Марак-алагор не дожил до своих семидесяти. Как видишь, с тех пор многое изменилось.

И пошло, и поехало. В роду Гиссов были и живописцы, и поэты, и даже оперные певцы. Библиотеке замка Гисс завидовали университеты Аглайля и Сиагиса, отпрыски графского рода становились профессорами и академиками. На Лорбаэн вылилась бездна информации, и она уже не осмеливалась отвлечься на свои грезы. Граф извергался, как вулкан, и лучился от восхищения своими предками и, в первую очередь, своей персоной как плодом трудов многих поколений, не понимая лишь одного – его собственные поступки не позволят ему достичь ста сорока лет.

–Ардены, – как отрубил, и жесткие складки легли в уголках его рта. – Высокая культура. Истинная культура. Я слышу это всю свою жизнь. Все восхищаются сонетами Мервака и говорят, что они почти так же прекрасны, как стихи Кариоха из Лагеттии. Скульптуры Амарадака в тронном зале герцога Аглайльского сравнивают с изваяниями в музее Гиривонта, столицы Кассории, когда-то вывезенными из разрушенного Кайгиста. Тенор моего брата Мароника назвали 'арденским'. В комментариях к моим трудам по истории Севера и Запада, изданным в Баарисе, упомянули, что это перевод с речи Старших севера – чтобы лучше продавались. Пока существуют ардены, сто сорок – вот рубеж Младших, вот мой рубеж. Я их ненавижу, и видит Лайта – у меня есть все для этого причины.

Я тоже их ненавижу, хотела добавить она. И тебя ненавижу, и вообще всех на свете.

Через несколько дней объект их общей ненависти выступил навстречу армии завоевателей из холмов Эверин в боевом построении, упоминаемом в трудах графа Гисса по истории Севера и Запада под названием 'фаланга'.

–Фаланга, чтоб я сдох! – надрывался граф Гисс. – Галак, ты только посмотри! Фаланга арденов!

Передние отряды армии замедлили ход; задние тоже начали приостанавливаться – поднимаясь из балки, они еще не видели врага. Но оброненное графом слово "фаланга" пошло гулять по рядам. У простых солдат оно ассоциировалось с чем-то древним и непобедимым.

–Все мы сдохнем, ваше сиятельство, – мрачно заметил не разделявший восторгов графа темник. – Если сей же час не построим войска. Лорбаэн, живо в обоз!

Залп стрел со стороны холмов проредил авангард, и девочка сочла за лучшее подчиниться. Не удержавшись, она бросила последний взгляд на фалангу: сомкнув щиты, она надвигалась на завоевателей, Лорбаэн не могла не восхититься производимым арденским строем впечатлением. Действительно страшновато.

Битва осталась вне ее поля зрения. До самого вечера она сидела в фургоне с элем, слушая треп возницы и с нетерпением ожидая новостей с поля боя. По сути, ее не интересовало, кто победит. Если бы две армии уничтожили друг друга – это был бы лучший выход.

Уже в сумерках Лорбаэн услышала слово 'победа'. Выкрикнул его на своем невыносимом языке истонец Броганек, ворвавшийся в фургон с громогласным требованием налить ему эля как величайшему из всех героев. Возница заупрямился, Броганек сослался на личный приказ самого графа и после того, как Лорбаэн перевела его слова, получил-таки свой бочонок.

–Идем праздновать, ралдэн, – позвал он. – Мы победили. Пора делить добычу.

Их лошади галопом пронеслись по пологому склону балки и вырвались на поле, устланное мертвыми и умирающими. Среди них медленно перемещались живые в поисках раненых либо добычи, либо того и другого сразу.

Отряд Броганека уже собрал с мертвых арденов достаточно, чтобы снарядить еще один такой отряд. В куче кожаных доспехов, мечей и копий очень редко попадались перстни и браслеты – мужчины арденов не питали страсти к украшениям. Отдельно лежала гора сапог, снятых с убитых. Броганек удовлетворенно осмотрел добычу и спешился.

–Идем, – сказал он, вручив бочонок одному из своих воинов, забрал у него факел и передал Лорбаэн. – Хочу сам поискать.

Она пошла за варваром. Переступила через первый труп...

Лучше дым! Лучше дым и грезы, сухая и чистая ненависть. Все лучше, чем еще теплые тела еще недавно живых людей, чем остекленевшие глаза и жуткие, даже в мечущемся свете факела жуткие раны, черные потеки и пятна застывшей крови. Сладок дым, но ужасна эта бойня.

'Я не привыкла, – говорила та часть ее души, что недавно пылала ненавистью, а теперь стыдливо прятала голову под крыло. – Но я привыкну. Мне будет нравиться. Я буду наслаждаться, как... да как вот этот варвар Броганек!'

Броганек, однако, не наслаждался. Выражение его лица напоминало покупателя на рынке, выбирающего и высматривающего что получше. Если перед Лорбаэн лежали трупы и только трупы, истонец видел одни лишь доспехи, оружие, украшения и сапоги. Одежда его почему-то не интересовала. Иногда казалось, что он готов спросить: 'Почем?'

–Ай-ай-ай, ралдэн! – он покачал головой, увидев выражение ее лица. – Нехорошо. Не для женских глаз, я и забыл. Иди хлебни эля, я тут сам справлюсь.

Броганек протянул руку, чтобы забрать факел, и только теперь понял, что Лорбаэн неотрывно смотрит в одну точку.

–Ну ты умница, ралдэн! – воскликнул он, проследив за ее взглядом. – Хороший доспех. Бронза, но заговоренная. Девяносто и девять из сотни стрел отразит, девяносто и девять из сотни ударов выдержит. Слышал о таком, но не видел. Броганек теперь непобедимый, Броганек никому не позволит сотый удар нанести. Э, да он живой, ралдэн! Оглушили, наверное. Сам арденский полководец, я помню. Ну, ралдэн, половину награды, что за него выложит граф Гисс, твоему темнику отдам. Скажу, чтобы пошил тебе платье из аглайльского бархата.

Он легонько пнул человека в бронзовом панцире. Тот со стоном открыл глаза и встретился взглядом с Лорбаэн. Она узнала, узнал и он.

–Вставай, трофей, – Броганек для ясности дернул подбородком вверх. – Будешь вести себя тихо, обещаю не бить. Негоже, ралдэн, полководца и великого воина в плену унижать. Смотри, скольких врагов он сразил. Один против многих бился. Тут не доспех, тут великая храбрость нужна. Ралдэн, ты чего? Он же живой.

Бордовая кровь камня. Непроницаемо-черная ткань платья, странного балахона без пояса и украшений, с широкими свисающими рукавами. Голос, привыкший повелевать, и четыре пары глаз позади, молчаливых свидетелей и судей. Бесстрастных глаз, всегда и везде невозмутимых, и бесстрастных каменных душ, из темно-красного камня, похожего на кровь, в серебряной оправе: холодные камни в роскошной оправе – но камни. Четыре камня цвета крови.

И один из четырех камней, поверженный и испуганный, лежит у ее ног. Он жалок, беззащитен и боится. Каменный арден боится.

–Имя? – глухо спросила она.

–Ладирах ЭахЛесмар. – его голос действительно дрожит?

–Ты убил Блераэха ЭахТаранда.

–Да, – он боялся, но не молил ее о пощаде, не унижался. Она и не рассчитывала увидеть его униженным. Страха было достаточно.

–Кто остальные? Кто главный, кто еще трое, что были с тобой?

Он... колебался. Глядя ей неотрывно в глаза, он видел больше, чем просто жестокую девочку. Ей вспомнилось, что у Старших очень часто в критические моменты обостряется пророческий дар. Лорбаэн стало интересно, что именно видел он в ее глазах, ведь одно лишь видение заставляло его сомневаться, выдавать ли ей имена остальных. Но вот он внезапно успокоился и даже перестал дрожать. Закрыл глаза.

–ЭахВеррел, ЭахНодер, ЭахТислари.

–Четвертый, – напомнила она. – ты забыл четвертого.

–ЭахТислари, – тихо выдохнул он. – два ЭахТислари. Барон и... Верховный прорицатель.

Броганек уже успел заскучать.

–Что за неправильной речью ты говоришь? – поинтересовался он. – Твоя родная речь?

–Нет, – она резко мотнула головой. – Мой родной – язык Кагониса.

–Речь Кагониса – почти правильная. – одобрил истонец. – А что же это за речь, которой ты говорила?

–Речь Старших севера.

Броганек задумчиво почесал пятерней затылок.

–Речь арденов – это самая правильная речь. Но, ралдэн, я не понял из нее ни слова. Как же так?

–Пожалей ЭахВеррела, девочка, – проговорил, сдерживая стон, человек в бронзовом доспехе. – Он пытался отдать свою жизнь за жизнь твоего отца. Я ему не позволил.

–Он останется жить, – ответила Лорбаэн и обернулась к Броганеку: – Снимай с него доспех.

–Слушай, какая ты умная, ралдэн, – Броганек аж улыбнулся. – Ну правда, граф ведь доспех себе заберет. Но, с другой стороны, как я докажу, что этот человек и есть арденский полководец? Знаешь, ралдэн, тут или одно, или другое.

–Забирай доспех, Броганек.

Истонец и сам особо не сомневался. Награда наградой, а заговоренный панцирь он ни на Севере, ни на Западе за деньги не купит – такие вещи не продаются. Быстрой и ловкой рукой опытного мародера он расстегнул застежки и снял с ардена панцирь, как раковину с моллюска. Лорбаэн почти готова была увидеть под ним нежное розовое мясо.

Полюбовавшись панцирем, Броганек с сомнением посмотрел на ардена.

–Великого воина негоже убивать, как овцу на бойне. Но и отпускать врага нельзя. Что же делать?

–Дай мне топор, Броганек.

Бесхитростный варвар, он отдал ей топор. Он даже представить себе не мог, что женщина может использовать боевую секиру по прямому назначению.

Когда они возвращались к отряду Броганека, Лорбаэн уже не замечала, что идет по трупам. Напряжение отпустило ее, и глаза перестали видеть что-либо вокруг. Вокруг была пропасть, и в пропасти больше не было никого.

А позади, среди многих других трупов, Ладирах ЭахЛесмар смотрел спокойными глазами в уже совсем темное весеннее небо.

–Слушай, ралдэн, а ты точно женщина? – донеслось откуда-то снаружи.

–А ты как думаешь?

–Я думаю, ралдэн, ты переодетый и безумный мужчина.

Глава 3.

Дигбран. Немощь.

–А чем дерутся гномы?

Как же ломит в пояснице! Год от года невыносимее. Когда он в первый раз заметил, что эта боль – не просто натруженная спина, но болезнь? И ведь странная болезнь: кости ломит во всем теле, поясничную боль просто еще усугубляет старческий ревматизм.

Лучшие лекари на это только руками разводили. Куда уж лечить – коли неведомо, что лечить?

–Среди всех видов оружия трем гномы отдают предпочтение. Первый, конечно, это боевой топор. Он короче эйторийской секиры, одноручный и однолезвийный, но куда как тяжелее. Всегда и везде основное войско гномов – тяжелая пехота, в броне, с топорами и большими круглыми щитами.

Как-то раз барон, всерьез обеспокоенный недугом воеводы, устроил ему прием у ардена Галда, личного лекаря герцога Илдинга. Известный был лекарь, скейрские дворянчики за чудотворца и колдуна почитали. Галд долго Дигбрана осматривал, ощупывал и разве что не обнюхивал. Затем посмотрел на него загадочно.

–В Варрале бывал, да?

Бывал. Аккурат за пять лет до того Дигбран с бароном и еще живым Муррохом в тех болотистых краях нерберийские медные рудники грабили. Добычи взяли нормально, да только с тех пор Дигбран проклял болота, грязь, тину, комаров и все иное, что сырости свойственно. А ведь до того заядлый охотник был, иной раз целыми днями из камышей не вылезал, утку же на лету из короткого лука шил, что швея стежки.

–Оттуда и хворь твоя, – совершенно без удивления сказал лекарь. Вымыл руки да плату запросил немалую.

–Ты ж его еще не лечил! – возмутился тогда барон.

Поморщился лекарь. Словно клюквы съел.

–И не буду. Не лечится это. Хворь сия, в ученых кругах 'болотной немощью' прозываемая, токмо к коренным варральцам не цепляется. Потому, говорят, Варралу еще никто не завоевал. Ты, воевода Дигбран, не горюй особо. Умрешь, конечно, на десять годков раньше положенного, и боли твои чем дальше, тем сильнее будут. Ну так это ведь не тот недуг, что полвека тому треть Сиккарты выкосил. От того люди умирали быстро и насовсем. Все познается в сравнении.

Одного тогда Дигбран не понял: ему что, не насовсем умирать предстоит? Барон посоветовал не обращать внимания – и среди Старших чудаки встречаются. А вскорости и на покой отправил верного воеводу.

–Второй вид – боевой молот. Этого оружия, Лани, ты не встретишь ни у одного народа, и по одной лишь причине: кроме самих гномов, боевой молот не сможет поднять почти никто. Даже тролли. Разве что теру такая тяжесть под силу.

–А теры чем сражаются?

–Теры, Лани, настолько могучи, что дерутся обычными деревянными дубинами. Но дубины те размером своим ужасают.

–Дикари.

Галд-лекарь упоминал, что болотная немощь исходит от 'грибка'. Грибок, мол, у Дигбрана в костях. Вспоминая его слова, Дигбран очень натурально представлял себе свои кости и растущие из них маленькие такие мухоморчики. Ругался: если Галд пошутил, то пошутил мрачно.

–Отнюдь, Лани, не дикари. Теры, знаешь ли, самый просвещенный народ во всем мире. Они могучи, в силу этого испытывают к 'изощренному' оружию презрение. Так вот, боевой молот: это оружие элитных войск гномов. Молотобойцы несут легкую броню и не имеют щитов – молот требует обеих рук. Зато под ударом молота устоит только заговоренный доспех. И то сказать – доспех устоит, но внутри него после удара мало что живого останется. Когда я жил в Нелебарде – тамошние гномы по старой памяти неплохо к эйториям относятся, – для меня сделали облегченный вариант молота и научили с ним обращаться. Я его потом сыну отдал. Теперь эйтории в Синдрии его так и кличут: 'Виластис-с-молотом'.

Будь проклята эта сырость! Немощь его сдружилась, кажется, со всеми прочими болячками в теле, и в мокрую погоду боли обостряются. Хочется лечь на живот, вытянуться до хруста в позвоночнике и дальше, выпрыгнуть из себя и съежиться где-то в углу безвольной и бесхребетной тряпочкой – да вот беда, нельзя. Негоже мужику прилюдно слабость показывать.

В маленькое оконце с крестообразной рамой занудно барабанил дождь. Стоявшую до вчерашнего дня солнечную апрельскую погодку теперь можно было только вспоминать. С тоской.

В зале было непривычно уныло. Лагорис с Лани, устроившись у камина, тщетно пытались разогнать скуку своей беседой. Вполуха прислушивались к ним трое сонных стражников... нет, двое сонных и один спящий. Голова Браха склонилась на грудь, падающая на лицо седая прядь трепетала под набирающим обороты похрапыванием. Бенара лениво вытирала пыль со стойки. Что-то неслышно бурчал себе под нос паромщик, зашедший обсушиться; его никто особо не слушал, он и не претендовал на внимание.

–Третьим видом гномьего оружия является арбалет. Луков гномы не признают, но истинная причина в другом: они физически неспособны пользоваться луками, руки коротки. Арбалет – дело иное. Но никто никогда не скажет тебе, Лани, что гномы – хорошие стрелки. Так, серединка на половинку.

–А кто хорошие?

–Эльфы. Равных нет и не будет. Неплохо стреляют люди и гоблины – вот и все, пожалуй. У людей, впрочем, тоже народ на народ не приходится.

–А кто из людей лучшими стрелками считается? – спросил Дигбран. Не то чтобы ему было особенно интересно. Но, может, удастся хоть ненадолго разговором от боли отвлечься.

В прищуре серо-стальных глаз Дигбрану почудилась усмешка.

–Миакринги. Не вы, северные, а те, что из самого Миакра. А самые лучшие – с Уольских островов. Император Регада держит сотню уольцев в своей гвардии, и все ему завидуют.

Не потому ли так скучно, что ардены ушли? Эрик, за ним Эрви, а люди говорят, что ардены поуходили почти отовсюду. Даже в замке Дубр, считай, никого из Старших не осталось. Куда бы теперь миакрингам уйти? Где в мире есть место, где нет тоски и боли в костях? Ой...

Чего-то не хватает. Пустоту не могут заполнить боль и скука. Отчего это ощущение бесцельности и ненужности стало преследовать его только этой весной? Не первый год он в отставке. Не первый год держит трактир на переправе, подальше от человеческого жилья, холит и лелеет, словно дитя любимое. Он хотел, уйдя от людей, избежать прозвания 'Старый Дигбран'. Или 'Старик Дигбран'. Или 'старый воевода', или на что там еще горазды людские языки. Хотел, чтобы говорили о нем пореже, и чтобы хватало для этого просто 'Дигбрана', без 'старых', 'бывших', 'ненужных'.

Хотел иметь цель, иметь занятие, которое не даст ему времени на жалость к себе. 'Заведи себе трактир, – посоветовал барон, зная его беду. – нет более хлопотного занятия'. Он и завел.

В дальнем, полутемном углу зала хлебали свою похлебку двое веггарцев. Им нечем было платить за еду и постой, Дигбран пустил их так, из сострадания, да в надежде на вести о бароне Глойдинге.

Ни шиша они, конечно, не знали. Слышали, что остатки дружин баронов Глойдинга и Кирдинга отошли в холмы на границе Веггара и Сиккарты. Так это Дигбран и без них слышал.

–Пора ополчение собирать, Нилрух. Зеленокожие в дверь стучатся. Ахрой, поди вон.

Эти двое были как страшный сон барона Глойдинга. Замученный воевода Нилрух, в заляпаных грязью сапогах и серой от пыли одежде, с красными от бессонницы глазами и струпьями под сглоданными ногтями. Лоснящийся, чистый и опрятный Ахрой, полностью расчухавшийся после встречи с Лагорисом и Эрви. Отходчивый, гад. Вон как голубенькие глазки блестят. Совсем доконал Нилруха.

Только волосы младший сын барона Глойдинга зачесывал теперь на левую сторону. Ухо-то обратно не отросло.

С Дигбраном он не спорил – боялся. Вышел и даже дверью не хлопнул.

–Ты что же это ему позволяешь? – возмутился Дигбран. – Учу тебя, Малыш, учу – все без толку. Ты воевода иль баба? Чего этот урод на тебе ездит, а ты терпишь?

Нилрух потупил взор и просопел что-то неразборчивое. Дигбран переспросил.

–Не оправдал я... доверия.

Еще один нытик. Будто Дигбрану себя мало. А ведь в натуре – не оправдал. Подвел его Малыш, подвел барона, Ланнару подвел. Поставили одного управляющим.

–В замке хоть порядок?

–Угу.

–Сам вижу, какое тут 'угу', – желчно передразнил его Дигбран. – Совсем сопли распустил.

Нилрух не пошевелился. И усом не дернул – как вроде так и надо. 'Наказывайте меня, ругайте. Заслужил я'.

–Эх, чего уж тут, – Дигбран отпер бар, достал бутылку нерберийской кислятины. Разлил в два стакана. – Будем благородное баронское пойло глотать и думу думать.

Не мог он в полной мере осуждать Нилруха. Сам ведь – такой же, если не хуже.

–Я за ополчение говорил. Ты меня слушал?

–Угу.

–Чего?

–Слушал, Дигбран.

–Вот так оно лучше. Скажи мне, Малыш, что слышно с востока? Только правду, не досужие байки да лепет беженцев. Ты, я слышал, туда ездил?

Лицо Нилруха выражало странные чувства. Как вроде сожалел воевода, что ругать его больше не будут.

–Ездил. До Веггара не доехал, потерян уже Веггар. А в холмах заслон стоит. Наша дружина и Кирдинга. Жив наш барон, привет тебе передавал. И Кирдинг жив. Но мало там дружинников осталось. К ним кое-кто из веггарцев прибился, но главная сила – ардены. Мало не пять тысяч мечников.

–Ардены? – не поверил Дигбран. – Кто их туда звал?

–Никто. Сами пришли. Говорят, повеление было ихнего Верховного прорицателя встать в холмах и оборону держать.

Лагориса он застал беседующим со своим соотечественником. Новый эйторий был точной копией самого Лагориса, только моложе, ниже ростом и в латах. Лошадь его, огромный тяжеловоз, бронирована была не хуже хозяина; привязанная к забору, она щипала редкую апрельскую травку. Броня полязгивала, и лязгали ей в ответ еще два десятка тяжеловозов, выносящих своих всадников-эйториев с парома на берег.

Беседа была вне дигбранова понимания. Эйторийская речь – это нечто совершенно иное, чем Старшая речь арденов и пошедшие от него наречия Младших Арденави. Дигбран постоял рядом, надеясь, что на него обратят внимание. Не дождался, фыркнул и ушел в трактир.

В зале было нетоплено и от того немного сыро. С кухни слышалось постукивание ложки о стенки кастрюли – Бенара что-то стряпала.

–Где Лани? – спросил он, еле доковыляв до кухни. Поездка в замок его мало не доконала.

–На улице посмотри.

На улице были все тот же Лагорис с похожим на него эйторием. Остальной отряд похожих на Лагориса эйториев расседлывал возле конюшни лошадей, снимал поклажу и броню.

–Лагорис, где Лани?

Старик удивленно посмотрел на него сверху вниз, с высоты своего огромного роста.

–Я ее видел возле парома. Что-то случилось?

–Пока еще нет.

Нет, но в отношении внучки у Дигбрана уже привилось устойчивое дурное предчувствие. После случая с мельником оно не отпускало его ни на миг.

–Не знаю, – паромщик покачал головой. – Тут где-то крутилась.