Текст книги "Весенние заморозки (СИ)"
Автор книги: Admin
Соавторы: Александр Хомяков
Жанр:
Классическое фэнтези
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 71 страниц)
Броганек перевернулся на бок, посмотрел на нее. Она увидела, как в его глазах блестят два отражения молодой луны.
–Позвать Галака – это ты правильно придумала. Воины Равнины больше никого из алагоров не уважают, – он легко поднялся на ноги, сделал шаг, другой и неслышно растворился в ночи. Она вздохнула, откинулась на теплую медвежью шкуру, оставленную Броганеком, закуталась в нее и постаралась заснуть. У нее еще было немного времени до того, как люди вокруг нее начнут убивать друг друга.
Ей не спалось. Не давал покоя граф Гисс, который опять начнет допытываться, почему она его не предупредила о готовящемся нападении – если жив останется, конечно. Не давала покоя луна в небе. Не давали покоя какие-то мелькавшие на обратной стороне век образы, ускользавшие в сторону, едва Лорбаэн пыталась получше их разглядеть. Не давала покоя она сама, только что отправившая единственного еще сколько-нибудь дорогого ей человека куда-то в ночь, не зная, сможет ли он пройти все посты, сможет ли увести лошадь (хотя тут она беспокоилась меньше всего, способности истонцев как конокрадов ей были хорошо известны еще в годы ее жизни в Кагонисе), сможет ли не заблудиться и найти дорогу к Галаку (тут, вспоминая ее и Броганека блужданья по холмам Эверин, у нее возникали основные сомнения в успехе всего замысла). Она не чувствовала беспокойства, достаточно сильной тревоги за широкого прямодушного варвара. Сделала, что могла, и перевернулась на другой бок... Камень, грубый и бесчувственный камень – вот что она себе напоминала. Осталось ли в ней еще хоть что-нибудь человеческое? Что-то, кроме страха, кроме желания есть и спать? Что-нибудь общее с этими чудовищами, для которых главное в жизни – отравлять существование себе подобных? Неужели и ненависть окончательно ее покинула? Лорбаэн попыталась вспомнить арденских женщин, которых на ее глазах забили плетью до смерти – без толку. Ни жалости, ни злорадства. Ничего.
Впрочем, насчет ненависти она все-таки ошиблась. Это чувство еще осталось в ней, но только одного человека в этом мире она ненавидела. Себя. Себя – ту, в которую превратилась. Себя, для которой любой светлый луч в этой жизни уже не вернет радости прежних дней. Никогда не вернет...
Есть ли что-то еще у людей, кроме желания есть, спать, трахаться и убивать?
Когда она наконец услышала крики и звон оружия, они были еще довольно далеко от места, где они с Броганеком устроились на ночлег.
Спать, сказала она себе. Есть еще немного времени, чтобы поспать...
Ночь затаилась, расселась стрелками в зарослях, спряталась конницей за холмами, и даже броня панцирной пехоты алагоров ни разу не нарушила настороженной тишины случайным звоном. Праздник холодного железа, распугавший всю оставшуюся в холмах Эверин живность на две-три мили вокруг, прервался неожиданно, остановился, как по волшебству. И вправду, волшебством только и могло быть то, что расцепило сражавшихся, развело по кустам по разные стороны дороги. Но никакому волшебству не по силам было унять желание обеих сторон продолжить этот праздник до конца, до утра, пока не дрогнет одна из сторон, не побежит, оставив другую наслаждаться недолгим пьянящим чувством победы.
Недолгим, потому что победа эта была бы концом похода. И его поражением.
В месте, где дорога некоторое время шла по ровной и довольно широкой долинке, вышли из-под деревьев два человека. Оба были в броне, но без оружия; один выше и более сутулый, другой же ростом не вышел, зато отличался гордой осанкой аристократа.
Некоторое время они стояли, ожидая. Потом кусты на другой стороне дороги раздвинулись, выпуская сразу троих. Этих глаз с трудом мог отличить одного от другого: равно длинноволосые и бородатые, одинаково широкие в плечах, и все – примерно одного роста. Неотличимы одна от другой шкуры медведей, заменявшие им плащи, и металлом блестят в свете луны панцири.
Не видно в свете молодой луны, чем отличаются панцири друг от друга. Нужен был свет солнца, чтобы понять, что один из панцирей – бронзовый, с древней чеканкой, в то время как два остальных – темной стали оружейников Кагониса.
–Я пришел предложить мир вождям кланов Истона, – решительно начал аристократ. И замолчал, потому что стоявшие против него широкие воины в медвежьих шкурах не обратили на него никакого внимания. Их взгляды были прикованы ко второму, сутулому, что остался позади.
–Ты не один пришел сюда, граф алагоров, – произнес один из обладателей металлических панцирей на чистом, без акцента, алагорском. – Ты не можешь говорить за того, кто просил у нас мира. Ты не можешь предлагать мир, поскольку не ты его нарушил, а мы. Кланы Равнины не станут слушать тебя до тех пор, пока не выслушают слово воина. – и он повел подбородком в сторону спутника аристократа.
Надо сказать, аристократ не дал гордости взять верх над благоразумием. И ни мгновенья не мешкал – отступил назад, обернулся к сутулому.
–Говори с ними, Галак.
Галак вышел вперед, медленно, устало. Если бы на дворе стоял день, можно было бы увидеть залегшие у него под глазами тени.
–Я прошу мира у вождей клана, как уже просил сегодня ночью. Я готов выслушать их и узнать, в чем виновен перед ними народ и правитель алагоров. Я повторю то, что уже говорил: в военном походе нет места гордости перед благоразумием, ибо наш общий враг не будет делить нас на правых и виноватых, но только на живых и мертвых.
Головы истонцев склонились друг к другу, послышались приглушенные звуки чужой речи. Продолжалось это недолго – скорее всего, они для себя уже успели все решить.
–Ты хорошо сказал, воин, – сказал все тот же варвар, что и говорил до этого. Очевидно, только он хорошо владел языком алагоров. – Кланы признают справедливость твоих слов. Мир среди нас важнее гордости. Но и гордость не должна быть уязвлена. Кланы хотят виру за вождя Брионека и воинов Эктуден.
–О какой вире может идти речь? – вмешался граф Гисс, очевидно, решив, что пора бы и ему поучаствовать в переговорах. – Вождь Брионек и его воины напали на меня и хотели убить. Я считаю это предательством. Они могли прийти ко мне и потребовать справедливости.
–Что ты знаешь о справедливости, граф алагоров? – хмыкнул истонец. – Ты посадил в яму воина Эктуден за то, что он выполнил твое задание лучше, чем тебе хотелось. Ты высмеял Броганека и брата его, вождя Брионека, и выгнал их с позором. Ты позволял своим людям говорить глупые слова о народе Равнины, полагая, что мы не станем связываться и стерпим. Вот твоя справедливость, граф алагоров. А теперь – не мешай темнику Галаку говорить. Он лучше тебя знает, как восстановить мир.
–Я жду твоих слов, Атранек, вождь Экмарен, – слова Галака падали тяжело, как бы неохотно. – Какой виры хотят кланы за вождя Брионека и воинов Эктуден?
Головы истонцев опять склонились, забормотали на своем наречии. И вновь заговорил Атранек Экмарен:
–Кланы возьмут виру золотом и добычей, взятой на поле боя с убитых арденов – доспех, оружие, одежда.
–Кланы получат такую виру, – склонил голову Галак. За его спиной зашипел недовольно граф Гисс, но не стал вмешиваться.
–Кланы хотят, чтобы граф алагоров отпустил из-под стражи Броганека из клана Эктуден, и чтобы ты, Галак, передал Броганеку право собственности на женщину Лорбаэн.
–Броганек, как я заметил, и так на свободе, а девчонки я со вчерашнего дня не видел, – проворчал граф, покосившись в сторону Броганека, который стоял справа от Атранека Экмарена. – Соглашайся, Галак.
–Кланы получат такую виру, – повторил Галак.
–Кланы хотят голову Альбероника Эаприна, который оскорбил народ Равнины перед арденом. Перед Старшим, – добавил Атранек со значением.
Задохнулся от возмущения граф Гисс, отказала ему и выдержка, и благоразумие. А Галак... Галак не дрогнул, с места не сдвинулся. Только сказал тем же ровным, усталым голосом:
–Кланы не получат такой виры, Атранек Экмарен. Я предлагаю поединок: либо Альбероник докажет справедливость своих слов одному из ваших воинов, на ваш выбор, либо кланы Равнины смоют нанесенное оскорбление кровью Альбероника Эаприна.
В тени деревьев, откуда вышли недавно Галак и граф Гисс, возмущенно пискнул чей-то тонкий испуганный голос. Пискнул и затих – очень хорошо представлялось, как пищавшему зажали широкой ладонью рот.
–Кланы не согласны на такую виру, темник Галак, – сообщил Атранек после очередного совещания с Броганеком и третьим истонцем. – Альбероник Эаприн – трус и не согласится принять вызов на поединок.
–Значит, тот, кто его вызовет, сможет перед воинами Альбероника назвать его трусом, – тут же ответил Галак.
Воцарилось недолгое молчание. Трое истонцев переглянулись.
–Ты хорошо знаешь обычаи Равнины, темник Галак, – наконец сказал Атранек Экмарен. – Кланы принимают такую виру. Я сам вызову на бой Альбероника Эаприна. А граф алагоров пускай позаботится о золоте и дележе добычи.
–Сколько? – выдавил граф Гисс.
–Сколько сам считаешь достаточной ценой за воинов клана Эктуден, – презрительно обронил Атранек. – Мы уж определим, дал ли ты достаточно, граф алагоров, или пожадничал. Но лучше бы ты не скупился.
Истонцы развернулись и скрылись в кустах.
–Они будут нам подчиняться, Галак? – услышала Лорбаэн, прятавшаяся в тех же кустах неподалеку от места переговоров.
–Им это выгодно, ваше сиятельство. Обычаи Истона не слишком-то строги по части соблюдения договоров с чужеземцами, но я знаю Атранека Экмарена. В уме ему не откажешь, он знает, что за пределами Равнины человек, который держит слово, пользуется уважением.
–Я так и не понял, как ты заставил их остановить бой.
–Не я, ваше сиятельство. Это сделал Броганек.
–Твою мать... теперь я вообще ничего не понимаю.
–Да все тут просто, ваше сиятельство. Броганек считает, что его клан виновен в предательстве. Он лично придет к вашему сиятельству и будет оставаться добровольным заложником до тех пор, пока не убедит ваше сиятельство в том, что они с Лорбаэн говорили правду.
–Не называй при мне этого имени! Ненавижу ее! Ненавижу тот день, когда ты мне ее подсунул!
–Успокойтесь, ваше сиятельство... сколько мы потеряли этой ночью?
–Странно, не находишь? Этой ночью ты вправе требовать у меня отчета... Около трех тысяч.
–И еще примерно столько же истонцев. Враг может торжествовать. Ваше сиятельство, может, я лично вырежу Альберонику Эаприну его поганый язык?
–Не вздумай. Я сделаю это сам... позже. Ступай, Галак. Ты сделал все, чтобы спасти нас, и не говори, что я не признаю своих ошибок. Дальше мы справимся сами, я надеюсь. Отправляйся в путь, твои люди ждут тебя.
–Никуда я уже не поеду, ваше сиятельство. Моя тьма на ночном переходе, идет на северо-восток. Я не успею за ними. Таларик выведет их далеко восточнее моста, тем отвлечет внимание врагов. Таким образом, и в том случае, если нас ждет засада, и в том, если арден говорит правду, мы получим эффект неожиданности и спутаем планы противника. Мне кажется, я больше нужен здесь.
–Только не задирай особо нос, – проворчал напоследок граф, и больше Лорбаэн ничего не расслышала – Галак с графом ушли.
Утром они с Броганеком снова ехали в свите графа Гисса. Там были все те же: и сам граф, и Атранек Экмарен, успевший вызвать на поединок Альбероника Эаприна и объявить его 'обделавшимся трусом' перед полутьмой алагорской тяжелой конницы, которой командовал Альбероник. Ехал там и собственно Альбероник, сегодня старавшийся держаться подальше и от истонцев, и от ардена, лежавшего в своих носилках с закрытыми глазами.
По лицу Старшего чувствовалось, что ему очень плохо. Личный лекарь графа Гисса постоянно хлопотал над ним, но видно было, что облегчить страданья пленника ему не под силу.
Галак ехал рядом с графом. Рассылал адъютантов и посыльных, принимал донесения, вызывал к себе военачальников, одного за другим. Спорил с графом, что-то постоянно ему втолковывал или доказывал. Даже жестикулировал куда интенсивнее, чем обычно, загибал перед лицом графа пальцы, водил руками, изображал в воздухе какие-то схемы... Граф большей частью слушал его, не перебивая.
Оценил наконец, злорадно подумала Лорбаэн, в очередной раз толкая в бок чересчур серьезного с самого утра Броганека в бок.
–Перестань, ралдэн, – не выдержал наконец варвар. – Время для шуток было вчера и будет завтра. Сегодня мы будем драться.
–Нет, ты послушай. Я тут случайно услышала разговор двух воинов из личной стражи графа. Они говорили, что граф велел Альберонику Эаприну сменить личный герб. Раньше у него там был черный единорог, а теперь будет другой зверь. Зверь, которого обычно на гербах не изображают.
–Герб? Что это за штука?
–Тотем. Символ рода.
–И какой тотем будет теперь у Альбероника?
–Кролик. Черный, естественно, в серебряном поле.
Броганек ухмыльнулся.
–Есть звери и трусливее. Кролик – слишком достойный тотем для этого, пачкающего штаны.
Впереди на дороге колыхался лес рогов над шлемами конницы и пехоты Истона. Сзади звенели броней алагоры и дессалии Кагониса. Галак и Атранек Экмарен быстро нашли решение, как сегодня избежать конфликтов между отрядами разных народов. Простые воины не склонны забывать то, что согласны как можно быстрее забыть полководцы. А поводов для склоки можно найти по три десятка на каждый шаг дороги.
Она все не решалась попросить у Броганека топор – у него теперь было два, свой собственный и Брионека, родовой. Потом поняла, что и не решится – вон, вчера все время побоища между алагорами и истонцами мужественно просидела на дереве. Не хотелось ей больше брать в руки оружие. Разве что тогда, когда ненависть ко всем вокруг, выбравшись из памяти, ослепляла ее... девочка очень не хотела, чтобы это повторилось еще раз. Но догадывалась, что в этом не властна над собой. От таких мыслей у нее на душе становилось еще более муторно, чем обычно. И чувствовала Лорбаэн неожиданную зависть к лежащему на носилках ардену, замученному до полусмерти, но спокойному и уверенному в том, что он делает.
Эрадэах ЭахМираэх... уже в который раз спрашивала она себя, случайным ли был разговор между ним и Альбероником, который спровоцировал мятеж истонцев прошлой ночью? Спрашивала и не находила ответа. Да, если арден затеял предательство – а только она и Броганек знали, что так оно и было, – то гибель полутьмы воинов графа Гисса в нелепейшем побоище могла быть ему только на руку. Но доказать это, пожалуй, еще сложнее, чем доказать наличие укреплений на берегу, куда они выйдут сегодня вечером.
И стоит ли доказывать? Кому и зачем? Она уже не желает зла арденам, не желает его и южанам, если вдуматься. Готова искать в себе силы их всех простить... вот только нет ни одной причины прощать. Даже повода. Пусть грызут друг друга, если им это нравится.
–Мы не остановимся на ночной привал, ваше сиятельство, – заявил Галак на привале. – Слишком большая армия, и слишком легко ее обнаружить. Если нас уже не обнаружили, что очень даже вероятно. Пока мы будем спать, они успеют перегруппироваться.
–Что удалось выяснить по поводу засады на дороге, о которой говорил перебежчик? – спросил граф.
Галак, и без того хмурый, совсем помрачнел.
–Разведчикам не удается подобраться к тем местам слишком близко. Ближе к берегу – много вражеских отрядов, конница и лучники. Я не уверен, что все это – не для отвода глаз. Узнать, есть там засада или нет, можно только одним способом – идти прямо к Скейру, вслед за моей тьмой.
–Мы не будем прибегать к этому способу, Галак, – сказал после недолгого раздумья граф Гисс. – На дороге останется тысяча Эртолика Эанилина, определи кого-нибудь ему в прикрытие. Мы движемся на запад и выходим к берегу там, где сказал перебежчик. Что слышно от Таларика?
– Сообщений от него еще нет, но гонцов могли перехватить. По времени он уже должен вступить в бой, ваше сиятельство.
Лучи солнца отражались от высоких шпилей Скейра. Золотом горели горы южного хребта Эггора. Темнела внизу лента реки, и темнела за ней равнина у стен столицы севера. Чиста была равнина, чиста и темна в заливших ее вечерних сумерках. Но на ближнем берегу, у подошвы холмов, в низкой и достаточно широкой низине стояла ровная стена частокола, невысокого, но на вид прочного – на его постройку пошли вековые корабельные сосны. За частоколом земли не было видно от воинов севера, над войском колыхались стяги с гербом герцога Илдинга.
Только драккаров эйториев не было – вот и все, что успела отметить Лорбаэн перед тем, как люди вокруг нее внезапно пришли в движение. Рванулись к своему господину стражники графа Гисса, заслоняя его своими телами. Кто-то еще только поворачивал коня, кто-то уже мчался во весь опор. Эрадэах ЭахМираэх приподнялся в своих носилках, сделал странное движение рукой. Что-то сверкнуло в лучах закатного солнца. Кто-то вскрикнул, громко щелкнул арбалет, и еще один... когда мельтешение вдруг прекратилось, она увидела графа Гисса, склонившегося над лежащим на земле арденом. Тот, кого считали перебежчиком, уже истекал кровью. Его туловище было пробито двумя арбалетными болтами.
–Почему он?! – в голосе графа было плохо скрываемое бешенство. – Почему не я?!
–Дурак ты потому что, – громко и внятно произнес арден. Улыбнулся и умер.
'Прорицатель Круга. Подмастерье Эрд с Серебряной улицы в Скейре, – Лорбаэн моргнула несколько раз, потрясла головой. – Откуда я это знаю?'
Граф провел рукой над лицом ардена, закрывая ему глаза.
–Он был достойным противником, – мягко пояснил он недоумевающему рядом Альберонику. – Нам с тобой этого не понять, Альбероник Эаприн. Эй, Атранек Экмарен, мы идем в бой! Твои воины ударят первыми.
Атранек выхватил топор, поднял над головой.
–Кланы видят врага! – заорал он во всю мощь своей глотки. Холмы ответили ему слитным ревом всадников и пеших воинов в рогатых шлемах. И темный склон холма, спускающийся к берегу, почернел от медвежьих шкур устремившихся в атаку воинов Истона.
Атранек ударил пятками бока своего коня, сорвался с места подобно порыву ветра. Броганек устремился следом за ним прежде, чем Лорбаэн успела сообразить, что происходит.
–Броганек! – вскрикнула она, уже понимая, что бесполезно, что ей не остановить воина; и ничто его не остановит, даже если солнце упадет на землю. Броганек шел драться.
И тут она наконец смогла увидеть еще одно лежащее на земле тело. Это было тело Галака; над металлическим воротом его доспеха аккуратно торчала короткая рукоять метательного ножа.
–Ваше сиятельство! Ваше сиятельство, враги атакуют! – голос посыльного пробился сквозь ряды все еще заторможенной после происшедшего свиты графа Гисса.
–Где? – граф резко обернулся; свита поспешила расступиться, пропуская молодого воина на взмыленной лошади.
–В холмах! Нас преследует большая армия арденов! Тысячник Эртолик Эанилин занял оборону на дороге, но он не сможет удерживать ее долго. Основные силы врага на подходе.
Граф закрыл глаза, задержал дыхание.
–Тысячнику Эртолику Эанилину – держать оборону. Кто там еще, в арьергарде? Раник Эаскин и этот, из Кагониса... воевода. В помощь Эртолику, не мешкая! Не дать себя обойти, если будет прорыв – немедленно сообщить мне. Все, сейчас или никогда. Альбероник Эаприн, ступай и прими командование конницей. Ты ударишь следом за истонцами, но не раньше, чем я скажу. Гонца к тысячнику Таларику! Пусть ударит с правого фланга, так скоро, как только сможет! Боги Звездного пика, мне нужен этот берег свободным от врагов! Иначе мы погибнем!
Лорбаэн заметила, как некоторые из придворных графа Гисса при этих словах побледнели.
В низине всадники Равнины были уже на расстоянии полета стрелы от частокола.
Глава 6.
Дигбран. Сказание о безумном прорицателе.
Словно и не было ничего.
Не было барона, который уходил воевать. Не было Ахроя, злокозненного и простодушного. Не было Лагориса, который вошел в его дом и остался там судьбу свою ждать. Дождался, вот. Впрочем, Лагорис-то как раз есть. Пока что – есть.
Не было Малыша-Нилруха, хорошего воина с характером ребенка. Старого стражника Браха, что любил поспать в дождь на лавке у стены в трактире Дигбрана – его тоже, наверное, не было никогда. Не было синего мельника Ора, не было дней, в которых страх за безопасность Ланнары мешался со злостью на ее озорные выходки. Никогда не было ополчения и единственной его бесславной битвы. Не было прощанья с округой – и вот опять вдали, за рекой, видны высокие башни замка Дубр. Не было охотника Кантаха, спасшего Дигбрана на погибель всем остальным.
Как вроде и не жил эти два месяца. Всего каких-то два месяца холодной весны, а лучше бы их не было. Лучше сидел бы, как прежде, у реки, бросая камни в воду, и не обращал никакого внимания на круги на воде, которых так и так не появлялось. Теперь уже и не будет, сумерки жизни переходили в ночь, вслед за весенними заморозками сразу наступала зима, а потом... неважно, теперь уже – совершенно неважно. Мало кто остался в живых из тех, что были Дигбрану близки и дороги. Кантах? Старый хрыч не даст себя в обиду, случись что – в холмах Эверин зеленокожие будут искать его до пробуждения Амунуса. Барон Глойдинг? Ну, тому по рождению положено на поле боя помирать. Стало быть, за него только радоваться надо, что предстоят ему еще многие лютые сечи, в коих встречается такое изобилие способов достойно сложить голову.
Ахрой? Странно, что вспомнился, синелицый сукин сын... освети Лайта путь всем помнящим покойную жену барона. Так и не почувствовал Дигбран к младшему из Глойдингов настоящей злобы. Не получалось у него злиться на это ничтожество, тем более что оное ничтожество помнил он еще сопливым мальчуганом.
Эрви... и Эрик. Удивительно и то, что успел подзабыть потомок баронских лесничих своего наследного воспитателя. Мало же, однако, места занимал тот в Дигбрановой душе. Кто он там – потомок Ровенда Великого? Это ему, кажется, Эрви рассказала. Эрви. Словно и ее тоже не было.
Обман, сон, колдовство какое. Сумерки жизни, и грезится чушь всевозможная. Плачущая у камина девушка-Старшая, в каменной гордости которой слезы проточили дыру – путь для понимания и желания быть понятой. Это ли было? Нет, не может быть. Не бывает так. Ардены никогда не простят завоевателей, и этот всадник, что командовал зеленокожими, кажется куда более правильным Старшим.
А Лагорис, еще один Старший? Он, конечно, эйторий, но – не обман ли и он тоже?
–Лагорис, ты живой?
–А то, – коротко выдал в ответ Лагорис. Даже головы не повернул, смотрел на ползущие по небу облака, темными своими космами предвещавшие дождь. Смотрел, глубоко задумавшись, погруженный в себя, и пальцы его лениво теребили хрустальный шарик на запястье.
Словно и не было вокруг больше ничего.
Моряка звали Гларек э'Гларек. Имя его Лагорис, – еще не успевший тогда потерять, подобно остальным пленникам, присутствия духа и старавшийся разговорами отвлечь их от тоскливой предопределенности происходящего, – сразу определил как латонсийское.
–Приставка 'э' характерна для Кагониса. Когда-то, пока ардены в долине Сакара не стали младше, она произносилась 'эах', – объяснил он, не успел моряк и рта раскрыть после того, как назвался, – но вот само имя Гларек в Кагонисе не встречается. Тем более в сочетании 'Гларек э'Гларек' – в Кагонисе не принято давать имена собственные по родовым. Имя созвучно тем, которые носят на севере Латонсы – а там, если кто не знает, живет совершенно другой по диалекту, культуре и даже происхождению народ. Гларек, сын Гларека, ты в Кагонисе был пришлым.
–А что делать? – моряк даже не удивился прочтенной Старшим лекции. – Когда я стал капитаном, провинциальное имя без родового мне носить было уже не с руки. Гларек я, так звали моего отца, деда, прадеда, так же зовут моего сына, освети Лайта его пути, если он жив, и память помнящих его, если нет.
Они стали непрошеными гостями в его клетке. Кроме него, там никого не было. Непохоже было на то, что он новым соседям обрадовался. Посмотрел, прищурился разок на Лагориса и отвернулся. Так и разговаривал с ними – не глядя, бросая слова в пустоту. Усталость за ним чувствовалась. Усталость от всего, что есть в жизни.
Лагорис с любопытством смотрел на их соседа. С серьезным любопытством, пытливым, изучающим человека до глубины души, до разбитой в детстве вазы и склонности к ковырянию в носу. Иного любопытства, как знал Дигбран, эйтории и не признавали. Потому и выжили, бродяги, за две-то тысячи лет – знали все, что нужно и что не нужно.
–За что сидишь? – выпалил вдруг Старший. Моряк вздрогнул.
–За свободолюбие, – отрезал он, подобравшись; так и не обернулся.
Говорил новый знакомец семейства Дигбрана с легким, едва уловимым акцентом. С севера дессалийская Латонса вплотную подступала к отрогам гор Сатлонда, где уже вовсю обитали северные миакринги. Неудивительно, что язык Сиккарты был ему известен.
–А чего боишься? – не унимался Лагорис.
–Безумного прорицателя боюсь, – честно ответил упрямый моряк, глядя в никуда. Каковым честным ответом поверг Лагориса в глубокую задумчивость и безразличие к происходящему вокруг.
Одет был этот латонсиец довольно пестро и не в меру потрепанно. Кожаная безрукавка, очевидно, была позаимствована им у зеленокожих; покрой и материал были сходными, если не одинаковыми, да и мала она ему казалась, по швам трещала. Под безрукавкой выглядывала чудом уцелевшими рукавами и на нескольких нитках держащимся воротом полосатая рубашка моряков; на ногах были выцветшие штаны чудаковатого покроя – да и все, пожалуй. Голову и ступни моряк не накрывал ничем, подобно самим зеленокожим.
–Я с ними давно, если хочешь знать, – сообщил он Дигбрану, заметив его изучающий взгляд. – лет пять, не меньше. Речь этих чудиков вполне понимаю, говорю более или менее сносно. Жениться даже хотел одно время, на одной... зелененькой. Можешь смеяться, если есть охота. Я вот часто думаю, какого цвета были бы мои дети...
Дигбран с трудом сдержал улыбку. Сосед по клетке оказался очень кстати. Иначе Дигбран так бы и ковырялся в себе, не видя спасенья для своей семьи и не зная покоя для своей души.
Клетка была бамбуковая, с маленькими ячейками между толстыми прутьями, с небольшой щелью сверху, через которую их сюда затолкали; пола не было, им служила земля. Бамбук был связан сплетенными из какой-то травы канатами, по нижнему краю из этих же канатов были выплетены петли.
–А, это ее на плотах так крепят, кольями и веревками. Здесь, как ты понимаешь, колья в щели между бревен не закрепишь, а земля мягкая – смысла нет. Им вообще тут сложно, на суше.
Клетку стерегло что-то около десятка зеленокожих. Они расселись на земле неподалеку, постоянно оглядываясь в сторону пленников и непрерывно мяукая на своем кошачьем языке. Больше вокруг никого не было, чистое поле, холмы и перелески вдалеке. Остальная орда либо еще не подошла, либо разбила лагерь где-то еще.
Еще было что-то, что напоминало сваленные небрежно в кучу пожитки. Дигбран заметил их сразу после того, как зеленокожие привели их сюда и посадили в клетку. Приглядевшись, он понял, что это такое.
Оружие, доспехи. Одежда – вся, что была на дружинниках Нилруха. Кроме сапог.
–Пиратом я был. Твой друг-эйторий это сразу понял, – Гларек э'Гларек кивнул в сторону Лагориса. Тот и не пошевелился, по-прежнему глядя в никуда. – Мы забрались слишком далеко на восток. Ходили слухи, что там есть острова, где вместо песка – золото. Сказки, конечно, но моряки и не в такое верят. Слышал бы ты, что твои сородичи из Миакра рассказывают – понял бы, что золотой песок еще правдоподобно звучит. Парни у меня были отчаянные, а на побережье между замком Хаудр и Кагонисом для нашего брата становилось слишком жарко. Выгоняли нас оттуда веггарские бароны и дож Кагониса совместными усилиями. Эй, смотри! Идут!
Гларек вскинулся, вскочил на ноги. Рука его указала на северо-восток, туда, где виднелся край далекого леса. Дигбран присмотрелся и тоже заметил шевеление, такое, что бывает на высокой траве, когда по ней пробегает ветер. Трава была уже высокой, конечно... нет, Гларек оказался прав: это шли зеленокожие. Обещанные бароном Кирдингом тьмы.
Дикари, которые сторожили клетку, заметили оживившегося латонсийца. Несколько из них тоже подскочили, возмущенно заверещали и принялись выразительно тыкать в направлении Гларека дротиками. Он, надо сказать, в долгу не остался и замяукал в ответ, указывая в сторону приближающейся орды. Дикари заметили, закричали на новый лад. Несколько даже побежали навстречу войску. В сторону клетки уже никто не смотрел.
–Быстрее, – тихо сказал Дигбран, одним движением поднимаясь на ноги. Подхватил под мышки Лани и поднял ее, наверх, к щели в потолке клетки. – Бенара, не сиди!
Тяжелая, как клешня, рука Лагориса сомкнулась на дигбрановой щиколотке.
–Не сейчас, – так же тихо остановил его эйторий. – обернись.
Дигбран обернулся и вздрогнул. Прижавшись к прутьям, с другой стороны клетки стоял тот самый арден со шрамом. Стоял и смотрел на него своим тяжелым взглядом. Молча.
Ланнара пошевелилась в его поднятых руках; он опомнился, опустил внучку обратно на землю. Выпрямился.
–Не надо, Дигбран, – снова подал голос Лагорис. – сядь.
Он и сам уже понял, что не надо. Но и сесть, просто опуститься на землю под этим взглядом он не мог.
Арден все смотрел, внимательно, пристально, но только не на самого Дигбрана. Арден смотрел вроде как сквозь него, словно Дигбран был окном, а за ним происходило что-то еще. Бывшему воеводе даже захотелось обернуться, но он сдержался.
За спиной Старшего стояли несколько зеленокожих. В отличие от обычных воинов, встречавшихся Дигбрану до сего момента, эти были разнаряжены в более пеструю, разноцветную одежду, чем-то напоминавшую платье крестьянки, но куда ярче и бесформеннее. Лица у них также были разукрашены, в расцветке преобладали красный и лиловый. В руках они держали странные предметы, напоминавшие небольшие продолговатые бочонки. Назначение их оставалось для Дигбрана загадкой до того момента, когда арден с той стороны клетки опустился на землю. Точнее, встал на четвереньки. И пополз, влево, огибая клетку, не отрывая взгляда от Дигбрана, все того же безумного взгляда сквозь него, в неведомую даль.
Один из ряженых поднял руку и ударил по своему бочонку. Дигбран вздрогнул от низкого и громкого звука. Потом ударил следующий, еще один, еще... Инструменты дикарей, в которых Дигбран с большим трудом признал барабаны, сплетали ритм, но ритм рваный, а не монотонный, как стук барабана на драккаре, задающего темп гребцам, или простые сигналы боевого барабана нерберийской пехоты, с которой Дигбран сталкивался далеко на юге, близь Баариса. То были боевые инструменты, эти же служили совсем иным целям. Каким – Дигбран не знал, да и не до того ему оказалось, чтобы думать о барабанах. Все его внимание поглощал арден, двигавшийся в ритме ударов, то припадающий к земле, то хватавшийся за прутья клетки, и при этом начавший бормотать на совершенно невразумительной смеси арденских и миакоранских слов, невнятно, то еле слышно, то резко. Лицо его покраснело, пылал налившийся кровью шрам. Ритм все нарастал, безумец двигался все быстрее... Дигбран почувствовал, что сам сходит с ума под этим взглядом, не имеющим ничего общего с тем, что он видел в своей жизни, чужим, устремленным в его душу и в пустоту одновременно. Взгляд спрашивал, взгляд обвинял, выпученные от напряжения глаза Старшего рвали его на куски, а стук тем временем окружал клетку, по мере того как ряженые один за другим устремлялись следом за арденом, уже успевшим оказаться с другой стороны клетки. Все сильнее, все громче, зеленокожие уже начали подвывать в такт своим барабанам, и вдруг – все. Смолкли удары. Арден замер, повиснув на прутьях, склонив голову набок. Взгляд его прояснился, он по-прежнему смотрел на Дигбрана, и только на него, но уже нормальным, пытливым взглядом.