Текст книги "Весенние заморозки (СИ)"

Автор книги: Admin

Соавторы: Александр Хомяков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 71 страниц)

Да и нет у меня другого способа вырваться из сна Уивера ЭахТислари. В том будущем, что он создал своей волей, своим неимоверным усилием, теперь живу и я – живу, понимая, что никто, принадлежащий этой вселенной, не может быть всего лишь пассивным наблюдателем. Уивер сделал меня своим орудием, моими руками он убил больше тысячи завоевателей и сохранил библиотеку – но во всем этом я был собой, не чувствуя, что мои поступки совершаются против моей воли. Мы сделали это вместе с ним, с уже покойным Верховным прорицателем. Но почему я тогда уверен, что он все еще жив, все еще крушит орды врагов, сдерживая своими морщинистыми руками обрушившуюся на его народ лавину? Здесь он сделал все, что хотел, теперь его рука простерта от озера Орри навстречу идущим через эггорский лес кассорийцам, а завтра та же длань отправит на смерть дикарей на востоке Сиккарты.

Где в этом сон, а где – явь? Где предопределенность, а где – сотворение ткани вселенной во всем единстве ее пространства и времени одной лишь силой мысли и эмоций? Люди ли прорицатели Старших, или же они в своей власти над миром сильнее богов? Да уж, загадок меньше не становится. Если к терам когда-нибудь попадет моя тетрадь, мудрые великаны могут вообще покинуть реальный мир и затеряться в своих гипотезах и теориях.

Я в растерянности. Прорицатель, ступив в грядущее, его тем самым фиксирует. Не будучи доволен увиденным, он испытывает эмоции, и послушные его эмоциям мысли изменяют мир, заполняя лакуны между уже сложившимися частями мироздания. Но ведь тогда получается, что для творения грядущего обычные, лишенные дара люди или, к примеру, эльфы годятся куда лучше, чем прорицатели? Надо всего лишь быть достаточно уверенным в том, чего хочешь достичь, и в том, что обязательно этого достигнешь – так, выходит? Ну так идея эта не нова, мой народ рассуждал сходным образом задолго до сотворения людей. Вернулись туда, откуда начали.

Хотел бы я поделиться этими мыслями с Аэлевит из Окбери. Из выживших к этому моменту прорицателей арденов она – сильнейшая, и мне всегда нравилось, как она рассуждает о пророческом даре. Вот только я не уверен, что на самом деле это не она со мной поделилась всем тем, в чем я теперь успешно запутался. Я мог просто уловить ее эмоции и восстановить по их рисунку ход ее мысли.

Надо пересилить себя, подойти к обрыву и обрушить на корабли эсгуриев всю мощь океана. Один должен уйти невредимым – Уивер ЭахТислари в будущем уже знает, что жуткие истории о сопротивлении арденов завоевателям разошлись по всем северным и западным землям, и одна из самых страшных – нападение чудовищ на уэсгурских воинов. Он уже там. Он еще здесь. Он всегда или, по крайней мере, надолго. Жизнь после смерти? Вряд ли я когда-нибудь во всем этом разберусь настолько, чтобы утверждать что-либо с уверенностью.

Я только надеюсь, что Элбису не придет в голову навестить меня. Все же летопись – письменный источник, он же, будучи богом устной речи, доступа к ней не имеет. И это здорово. Ведь я знаю всех пятерых избранников Лайты, а вот он – не факт. Это к вопросу о могуществе прорицателей и богов. Элбис, если догадается о летописи, может не оставить мне времени для решения вопроса, который задал мне своей смертью Уивер ЭахТислари.

Собрав котомку, Таргон вышел на порог. Ночью ему приснилось, что он бинтует раненых на берегу озера Орри. Первое видение за долгие-долгие дни, и он спешил ступить на открывшийся ему путь.

Провожать его вышло все семейство повара. Филласт все так же сидел на своем раскладном стуле. Тетради Таргон не заметил, на столе перед эльфом лежал только томик летописи. Глаза его были закрыты, лицо расслабленно.

–Оставались бы вы, господин прорицатель, – без особой надежды попросил Коррах. – Скучно тут стало.

–Не скучай, – Таргон скосил глаза на Филласта. Нет, даже не пошевелился. Небось и не попрощается даже.

Он успел отмерять не больше десятка шагов в сторону дороги, ведущей к поселениям на берегах озера Орри, когда услышал вслед:

–Ты хороший лекарь, Таргон. Спасибо тебе.

Прорицатель обернулся.

–Да какой я лекарь... так, ученик знахаря. А вообще я прорицатель Круга, вот.

Ему показалось, что на лице эльфа появилась едва заметная усмешка. Но Филласт больше ничего не добавил к сказанному.

–Коррах, – вдруг пришла Таргону в голову мысль. – дай-ка мне, наверное, своей редьки в дорогу. Привыкать буду.

Повар просветлел лицом.

–Редька – это полезно! А горечь можно и перетерпеть. – и кинулся в кухню.

Лорбаэн. Вещь?

Песчаный обрыв был высоким – в два человеческих роста. Внизу, под обрывом, несла свои темные воды разленившаяся к концу мая река. В ее спокойной воде отражались плывущие на запад облака, деревья на дальнем берегу и черепичные крыши домиков за ними, а над всем этим – горный хребет на севере, чьи пики словно подпирали небо. Если бы она наклонилась вперед, то могла увидеть и свое отражение: слегка веснущатую девчонку с бронзовой от постоянного пребывания на солнце кожей и выгоревшими волосами, в изношенном платье и сандалиях на ремнях. Но ей не особо хотелось на себя смотреть.

Раньше Лорбаэн порой не могла оторваться от мутного зеркала в спальне у родителей, что вызывало упреки у матери и легкую грусть у отца. Отец всегда был таким – грустным, сосредоточенным, часто – напряженным. Отец всегда словно знал, что его счастье – не навсегда. А может, и в самом деле знал. Старшие много знают – что было, что есть, и даже то, что еще не случилось.

Но мутное зеркало, спальня в двухэтажном каменном доме в Кагонисе и вертящаяся перед зеркалом девочка остались в далеком прошлом. В столь далеком, что иногда Лорбаэн и не верила, что все это происходило именно с ней. Будь рядом Рав, у нее была бы хоть какая-то нить к ее внезапно оборвавшемуся детству, но Рава она прогнала. Зачем прогнала? Теперь уже и не понять, можно только додумывать причины, не особо доверяя собственным рассуждениям, потому что и с того погожего дня на вершине холма утекло много темной, мутной воды, растворилось в море событий, впечатлений и мыслей, и вернуться назад, к людям, которых она от себя оттолкнула, нельзя.

Лорбаэн, которая вошла в холмы Эверин, и Лорбаэн, что свесила сейчас над водой ноги на берегу Арриса, были ближе друг к другу, чем к Лорбаэн, которая любовалась собой в зеркало еще год назад – но и только. Той Лорбаэн, вознесшей топор над покорно лежащим перед ней Ладирахом ЭахЛесмаром, еще хотелось быть в чем-то уверенной и к чему-то стремиться: пусть к крови, пусть к ненависти, к отмщению, к собственной смерти. Сегодняшняя Лорбаэн не была уверена ни в чем, и переживать по этому поводу даже не пыталась. Поэтому, возможно, и не оттолкнула она от себя Канта из Хигорта, как до того толкала многих. Кроме разве что Броганека, оттолкнуть которого у нее так ни разу и не получилось. Правда, Лорбаэн не могла вспомнить, чтобы она хоть раз пыталась такое проделать с Броганеком.

Интересно, каково это – быть второй женой истонца?

–Броганек, каково это – быть второй женой истонца?

–Ралдэн выпила сырой воды, и у нее теперь плохо думает голова. Броганек не знает, каково быть женой – он мужчина.

Лорбаэн расхохоталась, когда до нее дошло, что она сказала. Откинулась на спину, держась за живот и громко смеясь. Броганек сидел рядом с ней серьезный, как бог при творении, но в сосредоточенных глазах его, устремленных на корзину, которую он плел, Лорбаэн видела едва заметные смешинки. Истонец редко понимал ее шутки, слишком часто принимая сказанное девочкой за чистую монету. Но сейчас явно понял.

Броганек тоже менялся – и ей казалось, что это она его меняет. Хотя, может, она себе льстит. Ведь если вдуматься: что и кого способна изменить девчонка четырнадцати лет от роду? Да ничего и никого, что бы она себе не воображала перед зеркалом.

–Нет, ну а все же? Чем занимаются ваши женщины? Детей рожают да еду готовят?

Броганек сосредоточенно плел корзину. Корзина получалась грубой, но на вид вроде бы прочной: длинная и узкая, формой она больше напоминала походный мешок алагорских латников, но именно такие корзины захотел темник Таларик.

–Так я права, Броганек? Женская доля: дом, дети и мужнина постель, а всей радости в жизни – свет в узком оконце?

Отложив корзину в сторону, Броганек внимательно, изучающе посмотрел на нее. Под его взглядом улыбка сама исчезла с ее губ, она почувствовала выражение растерянности на своем лице и ничего не могла с этим поделать, как и с самой растерянностью. Шутки кончились, и Броганек вдруг оказался тем, кем и был: взрослым, куда больше нее соображающим во многих вещах в этой жизни человеком, и мужчиной вдобавок.

–Моя мать всегда радовалась, когда отец возвращался домой с охоты или из похода. Стояла на пороге, ждала, встречала. Они бежали друг к другу и долго обнимались, и отец рассказывал, кого он добыл и сколько врагов убил, а мать рассказывала, как вели себя дети, и потом они шли в дом и садились у очага, а мы все собирались вокруг, чтобы послушать, и мы все были рады, что отец вернулся. Так-то, ралдэн...

–Ты не понял, Броганек...

–Нет, ралдэн. Это ты еще не поняла. Потом поймешь.

–Когда вырасту? – неуверенно съязвила она.

Ничего не ответил Броганек, отвернулся и опять взялся за корзину. Нечего ему было ответить.

По истонским меркам Лорбаэн была взрослой девушкой, и в то же время она была дочерью Старшего, чей век долог. В простом варварском уме Броганека однажды родилась довольно сложная для него мысль: у долгоживущих людей и детство может быть дольше, чем у Младших. Помнится, Лорбаэн этот вывод изрядно позабавил. С другой стороны, ардены таки считались несовершеннолетними до семнадцати, но ведь и миакринги придерживались тех же традиций, а в Кагонисе девушка на выданье становилась с восемнадцати, но вот про нерберийцев Баариса учитель в кагонисской школе, рассказывавший ученикам о культуре разных народов, говорил, что равно женщины и мужчины южного города вступают в брак очень рано, потому что город постоянно с кем-нибудь воюет, и его жители не могут позволить себе долгое безоблачное детство.

Лорбаэн, не принадлежа толком ни к одному из народов, не могла сказать про себя ничего определенного, да и не особо хотела. Большой, сильный и в то же время уютный, как плюшевый медведь, Броганек ее чем-то тревожил, но тревогам этим она не придавала большого значения. Будущее для нее было неопределенным, если оно вообще было, жить настоящим она еще не умела. Да и не хотела особо.

Хотела просто сидеть, свесив ноги с обрыва, да болтать о всяких пустяках. И лишь иногда нет-нет да и мелькала в ее голове мысль о черепичных крышах на дальнем берегу, где живут какой-то неведомой ей жизнью люди, не особо, похоже, опасаясь стоящей напротив них лагерем вражеской армии.

С лагерем Таларику, можно сказать, повезло. Это был лагерь эйториев Мигронта, который они разбили на берегу в ожидании дня решающего сражения с южанами. Так они его и бросили, уходя вверх по реке, чтобы ударить в спину защитникам частокола на берегу – судя по всему, собирались сюда вернуться после битвы. Не получилось: прорвавшийся с боем к берегу Таларик обнаружил стан эйториев и занял тут глухую оборону, пока подходили остатки защитников частокола. Драккары Мигронта постояли напротив лагеря, но на высадку не решились и ушли вверх по реке, в Скейр. Разбитая и измотанная двухдневным сражением, но все еще довольно многочисленная армия южан собралась под защиту единственной сохранявшей боеспособность тьмы Таларика, укрепилась как могла и принялась зализывать раны.

Место для обороны тут было не в пример лучше, чем на лугу, где обратились в прах амбиции графа Гисса. Река в этом месте обрезала холмы, оставив обрыв с одной стороны и довольно крутые склоны с другой. Воды была целая река, а эйторийских припасов, оставленных воинами конунга Ригалиса на берегу, пока хватало с избытком. Правда, рацион из солонины и вяленой трески южанам довольно быстро опротивел, но выбора особо не было.

Склоны холма защищали лагерь от эйторийской конницы, а возвышенное и относительно безлесое место служило какой-нито гарантией, что мишенью для арденских луков воины тоже не станут. И в то же время лагерь был в осаде. Враги не показывались, но разведчики, которые пробовали выбраться с холма ночами, не возвращались. Выдвигать более крупные силы без определенной цели не имело ни малейшего смысла – это понимал даже Альбероник Эаприн. В двухдневной битве северяне продемонстрировали численное превосходство, которое теперь стало подавляющим: из больше чем четырех тем алагоров и дессалиев, вступивших в бой, уцелело лишь две, причем конницы осталось совсем немного, да и арбалетчиков практически всех затоптали закованные в броню кони эйторийских рыцарей. И если в соседней лощине стоит наготове несколько тысяч этих самых рыцарей – а от Старших подобное упорство не было бы удивительным – то любая, абсолютно любая попытка высунуться из лагеря была равносильна самоубийству.

В подобной ситуации нашлись даже такие, кто предложил сдаться на милость победителей. Двух паникеров из простых повесили, дворянчик из Гиссаны отделался оплеухой, нанесенной дланью его сиятельства. Но войско уже на второй день пребывания в новом лагере начало вполголоса роптать, и с этим надо было что-то делать.

Самым энергичным сторонником решительных действий оказался, естественно, Таларик.

Молодой выученик покойного Галака, он был полной ему противоположностью почти во всем. Будучи простолюдином, Таларик был образован, как аристократ, и знал даже Старшую речь. В противовес Галаку ему не хватало опыта, но зато энергии было с избытком. Темник, вырвавший Лорбаэн из рук графа Гисса, был скорее служакой: честным, исправным, знающим порядок -заботливым пастухом при стаде и средних талантов полководце, когда дело доходило до битвы. Таларик же обладал живым умом и, в отличие от Галака, был чужд осторожности и боязни действовать решительно, предлагая порой совершенно невероятные ходы в сложной партии, которую потрепанному войску южан предстояло вести на холмистой игровой доске южного берега Арриса. Южного – потому что путь на северный берег преграждали драккары Мигронта, и только сумасшедшему пришла бы в голову мысль попытаться переправить уцелевших воинов на равнину, под удар эйторийской и арденской конницы.

Простые воины Таларика уважали, аристократы в большинстве своем – на дух не переносили. Галак, как правило, знал свое место и пользовался доверием даже у таких безнадежных спесивцев, как Альбероник Эаприн, Таларик быть послушной лошадкой отказывался. Спорить с ним было сложно, тем более что к его мнению прислушивался и Атранек Экмарен, и Раник Эаскин, и – что самое главное, граф Гисс тоже.

Потомок Марака-алагора после разгрома представлял из себя зрелище жалкое и загадочное. Граф не болтал без умолку, в отличие от прежних времен, на советах его слово слышали очень редко и, что удивительно, строго по существу. Остальное время он проводил большей частью в палатке конунга Ригалиса, доставшейся южанам при захвате лагеря в числе прочих трофеев. Воины поговаривали, что посыльные заставали графа лежащим в гамаке со сложенными на груди руками, сверлящим взглядом пурпурный полог палатки.

В одном граф Гисс был тверд: отступать он отказывался, а при словах 'переговоры' и 'сдача в плен' хватался за меч. В последнем он нашел неожиданного единомышленника в лице Таларика, который тоже отказался признавать положение армии безнадежным, и после нескольких показательных казней и одной графской оплеухи паникеры угомонились. Вот в отношении отступления на юг граф с Талариком разошлись. Графа поддержал Альбероник, на стороне Таларика выступили Атранек Экмарен и Раник Эаскин, ругань, наверное, слышали и арденские разведчики в зарослях у подножья холма, на котором стоял лагерь. Граф Гисс вышел из словесной баталии победителем, хотя среди его аргументов основными были 'измена' и 'вот вернемся в Гиссану, и я вас всех'. Не всех, конечно. Вряд ли он смог бы удержать кланы, которые его вассалами не были ни разу, но Атранек Экмарен не захотел именоваться трусом, да и остальные вожди – тоже. Истонцев было легко вывести из равновесия, главное знать, что им говорить.

Таким образом, отступление было вычеркнуто из планов разгромленного войска, а наступать имеющимися силами никто даже не предлагал. Оставалось держать оборону, пока не случится какое-нибудь чудо или же военачальников не посетит гениальная идея, как выиграть эту войну – что, учитывая сложившиеся обстоятельства, тоже можно было считать полноценным чудом.

Дисциплина в армии после поражения разболталась – это Лорбаэн выяснила на следующее же утро после захвата лагеря, спустившись с обрыва к воде умыться. Трое алагорских мечников, набиравших воду в котелки, быстро обступили ее; Лорбаэн не успела даже пикнуть, как широкая рука одного зажала ей рот, другой рванул подол и так дышавшего на ладан платья, а третий завозился с ремнем на своих штанах, украшенных заклепками и бляшками. Ничего они сделать, впрочем не успели – с обрыва скатились Броганек с Арагдеком, едва успевший спустить штаны алагор получил секирой в затылок, после чего завязалась драка, в ходе которой еще один из мечников вместе с Арагдеком упали в воду, а Броганек подмял под себя того, что держал ранее Лорбаэн, и тянулся с кинжалом к его горлу. Лорбаэн в ходе этой скоротечной схватки получила чем-то твердым в челюсть и некоторое время видела только звезды и всякие там искры, а когда ей плеснули в лицо холодной речной водой, на обрыве и под ним столпилась уже довольно приличная толпа воинов как алагорских, так и истонцев, и среди них даже нашелся кто-то, предусмотрительно укрывший ее плащом. Всех драчунов с обеих сторон уже обезоружили и держали крепко, кроме алагора со спущенными штанами и секирой Броганека в затылке. Случившийся тут же сотник несостоявшихся насильников велел вести всех к графу на суд, на том и порешили. Кто-то из истонцев помог Лорбаэн встать и поддерживал за локоть по пути – ее ощутимо шатало; но ближе к лагерю она обнаружила, что это оказывается был не истонец, а алагор, из панцирников.

Возле графского шатра обнаружился Таларик с двумя вельможами, которых Лорбаэн по именам не помнила. Они о чем-то оживленно спорили, но при виде толпы воинов, впереди которой вели обезоруженных алагоров и истонцев, спор моментально угас. Кто-то ушел в палатку за его сиятельством, граф Гисс явился, осмотрел новоприбывших, увидел Лорбаэн в красно-оранжевом плаще, скис, бросил: 'Опять она? Да сами разбирайтесь, вот еще!' – и убрался обратно – в потолок смотреть, наверное. Таларик пожал плечами и предложил алагорскому сотнику изложить суть дела.

Сотник даже почти не врал. Пока его слушали, появился Атранек Экмарен, встал возле Таларика, нахмурился. Таларик оборвал сотника, когда тот перестал излагать факты и принялся оправдывать своих вояк – впрочем, судить его за это было сложно. Выслушали Броганека с Арагдеком, выслушали и обоих мечников. Таларик был недоволен – это легко читалось на его гладко выбритом, обтянутом кожей лице. Непонятно было только, кем или чем. Однако по его настоянию выслушали и Лорбаэн. Она была кратка под тяжелым внимательным взглядом Таларика, непроизвольно еще сильнее куталась в плащ и отводила глаза в сторону.

Броганек деловито потребовал виру за покушение на свое имущество, сотник возмущенно запротестовал, Атранек Экмарен нахмурился еще сильнее. Галдеж был прерван властным жестом Таларика, поднявшим руку. Приговор его был прост: Броганек уже взял виру кровью одного из мечников, большей виры он требовать не вправе – тем более что имущество не особо и пострадало. Броганек не нашел, что возразить, Атранек Экмарен сдвинул брови так, что они сошлись в одну линию, но тоже промолчал, 'имущество' отвернулось в сторону, мечтая, чтобы все поскорее кончилось. В глазах у нее уже прояснилось, и до нее вдруг дошло, что, собственно, случилось или почти случилось с ней на берегу под обрывом – словом, Лорбаэн слегка трясло. За нарушение дисциплины мечникам полагалось по десять плетей согласно Общему кодексу войсковой субординации, исполнение возлагается на сотника провинившихся. И пусть кто-то найдет девчонке одежду.

Приговор не понравился никому, кроме сотника, который вздохнул с видимым облегчением. Броганек с Арагдеком всю дорогу обратно к своему костру отмалчивались, Атранек Экмарен немедленно после оглашения приговора отвел Таларика в сторону и начал что-то сердито ему выговаривать, Таларик слушал устало и зло. Мечники, чей лагерь был рядом с костром истонцев, косились на них весь следующий вечер. Одежды для Лорбаэн так и не обнаружилось, что неудивительно – откуда в военном лагере женское платье? С другой стороны, владелец плаща так и не объявился. Она в очередной раз пожалела, что не умеет шить, потому как сукно плаща было чудо как хорошо.

Утром один из отличившихся вчера мечников обнаружился в кустах с перерезанным горлом. Опять было много шума, опять хотели вести истонцев к Таларику, но тут появился сам Атранек Экмарен и доходчиво объяснил сотнику, что доказательств вины истонцев все равно нет, и не лучше ли сотнику следить за поведением своих людей вместо того, чтобы попусту беспокоить 'воеводу Таларика'. Сотник не стал спорить – Атранек после мятежа в холмах многих алагоров пугал до икоты.

После полудня из-за ограды лагеря прилетела трехфутовая арденская стрела и пригвоздила к стволу старой сосны третьего из мечников. Лучников (их там оказалось целых пятеро, незаметно подкравшихся к самому лагерю) преследовали, но недолго и без особого энтузиазма, справедливо опасаясь засады. Чуть позже мимо костра, у которого плели корзины Броганек с Арагдеком, прошел Таларик, посмотрел на Лорбаэн очень странным взглядом, промолчал и ушел в сторону палатки графа Гисса.

Никто так и не смог объяснить эти две смерти, во всяком случае до ушей Лорбаэн ничего даже похожего хоть на догадки не долетало. Вот только с пути ее теперь алагоры обычно отступали либо просто шарахались, роняя корзины и фашины...

Корзины – это тоже Таларик. Он быстро озадачил все две тьмы войска, а после случая с Лорбаэн даже бездельничавшие до того отряды оказались заняты чем-то полезным. Ворчанья добавилось, особенно раздражало воинов то, что обнаруженную в лагере горькую эйторийскую настойку на травах, которой оказалось десятка три бочек разного размера, Таларик велел безжалостно вылить в реку. Плетущие корзины, строгающие жерди из молодых сосен и вяжущие фашины из тростника воины были трезвы и злы, но терпели. Молодой темник, наверное, знал, что делал – или же успешно делал вид, что знал.

По крайней мере, его затея с разведкой увенчалась полным успехом. Несколько алагоров с побережья, уличенные в хорошем умении плавать и нырять, под покровом ночи в одних перевязях с мечами переплыли Аррис и похитили из деревни на северном берегу старушку-миакоранку. Тщательно связанная, с кляпом во рту, она была уложена на плотик из фашин и доставлена в лагерь. На обратном пути похитители едва успели миновать фарватер до того, как появился патрулирующий реку мигронтский драккар, утыканный факелами по верху бортов и даже у самой воды, как на праздник.

Старая миакоранка, сморщенная как прошлогоднее яблоко, оказалась ценным источником сведений. Арденов допрашивать было бесполезно – это уже все знали. Но старушка упорно цеплялась за жизнь, и сообщила 'господину темнику' все, что 'господин темник' хотели знать.

А знать темник Таларик хотели в первую очередь ответ на один вопрос, который остальным почему-то в головы не приходил: почему, когда войско южан ударилось в беспорядочное бегство, его не преследовали? Естественно, что старушка не могла сказать, что было на уме у эйторийских и арденских военачальников, но зато она знала много чего другого, и кое-что из рассказанного ею послужило косвенным ответом на мучивший Таларика вопрос.

Оказывается, мысль завоевать или хотя бы разорить что-нибудь на севере Арденави этой весной пришла в голову очень многим народам и правителям. В Скейре ждали нашествия нерберийцев, за ними должны были пожаловать кассорийские и лиртодийские армии, а тем временем на востоке наступали на Сиккарту какие-то морские чудища с зеленой кожей, по крайней мере что-то такое старушкин зять слышал на рынке в городе.

Граф Гисс присутствовал при допросе, но лишь молча слушал, предоставляя Таларику задавать вопросы. Только когда темник счел, что больше ничего полезного старая миакоранка сообщить не может, и приказал пловцам вернуть старушку на место, то есть в деревню, граф покачал головой и провел ребром ладони по горлу. Стражник за спиной у женщины кивнул, достал нож и перерезал ей горло. Таларик недовольно поморщился и сказал, что не стоит заводить врагов там, где их и так сверх всякой меры, на что граф бросил 'Плевать!', а Лорбаэн, которую позвали в качестве толмача, спросила, нужна ли она еще, или ей можно идти спать дальше. Платье старухи впереди почернело от крови, девочка чувствовала головокружение и потребность сесть или даже лечь. Нет, больше она здесь была не нужна.

Приказ плести корзины прозвучал ближе к полудню – уже после того, как Лорбаэн и истонцы вернулись с судилища к своему костру. Сотники и десятники отобрали среди своих солдат тех, кто умел заниматься лозоплетением, остальных озадачили самой лозой. Благо ракитового куста и плакучих ив вдоль берега росло в изобилии.

Позже поступил приказ плести также и фашины из тростника. И тесать жерди из стволов молодых сосен. И поменьше шуметь, да и вообще заниматься всем этим поближе к реке и подальше от той стороны лагеря, что была обращена к холмам. Готовые корзины и фашины укладывались в ежевичнике посреди лагеря, где их и с десятка шагов не так просто было заметить. Что бы не затеял Таларик, он определенно не хотел, чтобы враги это видели.

Жердей получалось мало, но тут уж ничего нельзя было поделать. Сосновые боры – совсем рядом с лагерем, на склонах холмов, однако они были недосягаемы. Таларику пришлось удовольствоваться тем, что есть.

–Нужна разведка вверх по реке, – произнес Таларик, оглядев собравшихся. Единственный, в чью сторону он не смотрел, был граф Гисс, нахохлившийся в своем раскладном кресле. Скрестив ноги, спрятав ладони с складках своей накидки и втянув голову в плечи, он казался особенно мелким и ничтожным. Лорбаэн, увязавшуюся за Броганеком и оставленную на совете по просьбе Таларика, он старался не замечать.

–Вверх по реке – лагерь, из которого мы отступили, темник, – протянул Альбероник Эаприн. – Выше него – мост через Аррис. Ты был в тех местах со своей тьмой, что новое ты планируешь там обнаружить? Вражеские войска постоянно движутся, данные разведки тут будут бесполезны.

–Меня интересуют берега возле устья Катасты, советник: наш и противоположный. Рельеф, если точнее. А также поселения на берегах и укрепления с той стороны, если они есть.

Альбероник задумался, пожал плечами, сжал губы и сделал еще несколько подобных движений, должных скрыть его полное непонимание намерений Таларика.

–Я бывал в тех местах несколько лет назад, Таларик, – внезапно нарушил молчание граф. – проезжал из Скейра в Дассиг, осматривал старые арденские постройки. Через Катасту, если мне не изменяет память, ведет старый арочный мост, довольно широкий. Деревни там есть, но не вспомню, где и сколько. Река прямо возле устья Катасты разливается довольно широко, но вот дальше Аррис становится уже. На картах можно увидеть какую-то речушку, впадающую в Аррис с нашего берега, и не исключено, что ее берега не особо проходимы для конницы. Там можно начинать подготовку к переправе.

–Переправа прямо на Веггарский тракт? – удивился тысячник Раник Эаскин. – Но ведь, если я правильно понял, восточнее Дассига тоже стоят войска северян. Даже если эта авантюра удастся, мы окажемся меж двух огней: с запада войска в Скейре, с востока – в Дассиге.

–И все эти войска будут очень-очень заняты, – усмехнулся Таларик. – Скейр готовится встречать нерберийцев и кассорийцев, а на востоке какие-то морские монстры, уж не знаю что старуха имела ввиду под ними. Мы окажемся в тылу у обеих армий сразу.

–Какой смысл, я не понимаю... – граф воздел вверх руки, потом вздохнул и как-то беспомощно их опустил. – Нам не взять Скейра нынешними силами.

–Отступать же вы не захотели, ваше сиятельство, – парировал Таларик. – а надежды на то, что наши враги сами сгинут, у меня мало. Если мы не можем взять Скейр, то можем хотя бы помочь тем, кто его может взять.

–И зачем мне это?

–А зачем мы вообще тут воюем? Вы вроде бы хотели покарать арденов за какие-то старые обиды, а войско хотело взять богатую добычу – так покарайте арденов чужими руками, а добыча так и так от нас не убежит, если Скейр падет.

–Цинично, – пробормотал граф Гисс. – Мне придется подбирать крошки со стола герцога Эретви Кайльского... судьба как вроде издевается надо мной.

–Вряд ли, – обронил Атранек Экмарен. – Я слышал, как говорила старуха о нерберийцах. Так говорят о покойниках. Они там, в каменном городе за рекой, думают, что разобьют нерберийцев без труда.

–И пока что они не ошибались, Атранек Экмарен, – Таларик покосился на графа. – Пока что они не ошибались. Возможно, нам будет иметь смысл подождать подхода кассорийской армии, тем более что нерберийцы уже где-то совсем рядом, и мы просто не успеем. А заодно посмотрим, что будет происходить под стенами Скейра, и чем реально располагают наши противники.

–А что, той орды, что разбила нас не так давно, тебе мало, темник? – съехидничал Альбероник Эаприн.

Таларик странно посмотрел на него, словно не понимая, что ему сказали, и не ответил ничего. Ответ прозвучал от графа Гисса:

–Альбероник, скажи, много ли ты видел в той битве арденов? Мне вот почему-то кажется, что в основном нам противостояли эйтории. Не кажется ли тебе это странным?

–Что же в этом такого странного, ваше сиятельство? – удивился Альбероник. – Арденов мы уже били, а эйтории были в резерве.

–Видишь ли, дорогой мой Альбероник... так получилось, что ардены в этой стране живут, а эйтории – нет. Старших севера в любом случае должно быть хотя бы вдвое больше, чем эйториев – сколько бы тех не набилось в Сиккарту. Их и миакрингов, которых я вообще видел только в начале боя. Понимаешь, что это значит?

–То есть...

–Да, ты наконец понял, и это меня безмерно радует, – граф Гисс мерзко ухмыльнулся. – За стенами Скейра может скрываться и восемьдесят тысяч войска, а может и все сто. И вот к этому волку в пасть мы собираемся сунуть голову.