Текст книги "Весенние заморозки (СИ)"

Автор книги: Admin

Соавторы: Александр Хомяков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 71 страниц)

Дигбран оглянулся на колонну из пяти сотен ополченцев. Лес копий над успевшими потерять стройность рядами напоминал ему кривой забор.

–Сам знаю, Лагорис. Вот только других у меня нет. Копья эти еще... зачем? Это ж не фаланга арденская и не дружина герцогская. Они таким драться не умеют.

–Они у тебя, знаешь ли, ничем драться не умеют. Пехотное копье, к счастью, особых талантов не требует: держи перед собой и коли во все мягкое.

Копья действительно насоветовал Лагорис. Совет был разумным, опровергнуть его Дигбран не смог, тем более что сами копья имелись в оружейном складе замка: остались еще с арденских времен, а некоторые попали туда как трофеи от набегов на чужие земли. Тем не менее, к непривычному оружию Дигбран с Нилрухом сохраняли недоверие. Оно, понятно, отдельные части герцогской дружины и впрямь вооружались копьями, ну так они же натуральные воины, не дикие крестьяне. Куда там дигбранову ополчению до герцогской дружины.

Дорога нацелилась на восток, прыгая по холмам, пересекая рощи и ручьи, порой огибая топкие болота, но особо не петляла. Места, как и сказал Нилрух, были здесь безлюдные. Ближе к вечеру добрались до небольшой деревушки, примостившейся в низине на краю старого леса, что тянулся отсюда и уже до самого Веггара. Здесь их ждал один из разведчиков.

Дигбран объявил привал на лугу возле деревни, сам же отъехал с разведчиком в сторону. Сын Кантаха также был на лошади. Еще он был молодым безусым парнем, в неприметного цвета одежде, высоких кожаных сапогах, буром плаще и повязке на ноге, где успела проступить кровь. На рану сын охотника не обращал особого внимания – не то хорохорился, не то и в самом деле был привычен к таким вещам.

–Поцарапали, – просто, без лишнего пафоса объяснил он. – Эти зеленокожие вооружены дротиками. Кидают метко, мне на самом деле повезло, что только зацепило. А вот в лесу они чужие. Совсем теряются, стараются с дороги не сворачивать.

–Далеко ли они? – спросил Дигбран.

Оказалось, что нет, совсем рядом, трех миль не будет, и до вечера еще эти дикари окажутся возле деревни. Разведчик рассказал все: сколько их, как вооружены, как выглядят.

–Они правда с зеленой кожей, Дигбран. Слушай, я тебе вчера не поверил, да и то, что другие люди о зеленокожих говорили, отец называл глупостями. Прости нас, дураков из леса. Надо было знать, что ты на войне много чего повидал, зря говорить не будешь.

–Не видал я такого, – отмахнулся Дигбран. – Говоришь, их там две тысячи?

–Примерно. Точнее мы прикинуть не смогли, в лесу особо не посчитаешь.

Дигбран озадачился. Оглянулся на раскинувшихся на лугу ополченцев, заметил беспокойный взгляд Лагориса.

–Много ли народу в этой деревне?

–Слушай, я ж не считал. Ты нам другое задание давал... живут люди. Они еще ничего не знают.

–И уйти уже не успеют. Пока им объяснишь, что к чему, поздно будет. Ладно, будем здесь их встречать. Давай, дуй за отцом, и быстро назад. Мне тут каждый воин понадобится.

Парень кивнул, пришпорил лошадь и скрылся среди деревьев.

Подозвав Лагориса и Нилруха, Дигбран изложил им новые стратегические данные о противнике.

–И это в послании называется 'малой численности орда'! – пожаловался он. – Повесить бы глашатая барона Кирдинга за такие шутки.

–Может, для них там, в холмах, эти две тысячи действительно были малой численностью? – предположил Лагорис. – Почем ты знаешь, с какими толпами они там сражаются?

Дигбран посмотрел на эйтория недовольно.

–Нам что, легче от твоих рассуждений станет?

–Нет, – согласился Лагорис, проигнорировав резкость. – Я так понимаю, что засаду мы устроить уже не успеем?

–Попробуем, – Дигбран поднял руку, пытаясь привлечь внимание воинов.

Это заняло довольно много времени. Пока дружинники, первыми заметившие жест воеводы, донесли этот факт до сведения ополченцев, рука у Дигбрана успела устать. Расслабившееся войско с большим трудом построилось.

–Елки-палки! – только и сказал Дигбран, дождавшись результата. – Как же вы воевать будете? На каждого из вас четыре врага идет, недотепы.

–Четыре!... – охнул кто-то во втором ряду. Копья в руках ополченцев тревожно выпрямились, сами они невольно подтянулись. Желаемый эффект был достигнут, Дигбрану оставалось им воспользоваться, пока войско не ударилось в панику.

–Малыш, хватай дружинников и топай во-он в ту рощу. Когда бой разгорится, сам выберешь момент и ударишь врагу в спину. Теперь вы, неучи. Чего встали? Лицом к востоку... К лесу лицом, придурки! Так, хорошо. Теперь всем лежать!

Ополченцы нерешительно опустились на траву. После еще нескольких пояснительных окриков до них наконец дошло, что надо именно лежать, причем обязательно лицом в землю, и копье при этом положить справа, держа руку на древке...

Малыш-Нилрух с двумя десятками дружинников уже успел скрыться в роще. Дигбран и Лагорис, завершив приведение ополчения в лежачее положение, отъехали вперед, по направлению к лесу. Обернулись, пытаясь определить, насколько хорошо спрятались ополченцы.

–Не видать, – решил Дигбран, оглядывая луг. – кочки заслоняют. Ну и добро.

Лагорис для порядка обернулся назад.

–Какая разница?

–Небольшая, – вздохнул Дигбран. – все равно их перережут, как овец. И я буду в этом виноват.

–Будешь. Перед ними. Перед их родственниками. Перед собой. Тебе не кажется, что этого слишком много?

Бывший воевода тяжело уставился в стальные глаза эйтория. Сталь осуждала. Сталь была отражением тех мыслей Дигбрана, которых он последние дни старался бежать.

–А что мне было делать? Сидеть в замке и смотреть, как они жгут наши деревни?

–Но ведь тебе было все равно, Дигбран. Погибнут люди или нет, в бою или в горящем доме, идет ли за тобой войско на эту битву или там толпится легион призраков вместо солдат. Ты хотел быть воеводой. Ты стал воеводой. Ты хотел воевать. Скоро и это твое желание будет исполнено. Любой доступной ценой.

Его разули и раздели. Перед Лагорисом Дигбран был голым новорожденным младенцем. Старший видел его насквозь, видел даже там, где Дигбран сам себя не понимал.

–Да. Мне плевать. Я просто, наверное, хочу жить.

Эйторий промолчал.

–Это так плохо, Лагорис?

–Нет.

–Значит, хорошо?

Легкая улыбка, слегка искривленная шрамом в уголке рта, коснулась губ эйтория.

–Не уверен. Дигбран, мой старый друг, я просто хочу, чтобы ты был честен с самим собой. Не стоит обманывать себя, если всей этой возней с ополчением ты просто хотел вернуть прошлое.

–Не только...

–Не только, но больше, чем просто защитить округу от нашествия. Смотри правде в глаза, Дигбран. Если тебе очень надо принять бой, прими его сначала сам с собой.

–Что я могу сделать... я действительно хочу жить. Мне немного осталось.

–Мне тоже, – сказал на это эйторий. – я тоже стар. И судьба сильнее твоих и моих желаний.

–Я знаю, – Дигбран вдруг почувствовал, что очень устал. – только до сих пор поверить не могу.

Не бросать камни. Бросится в воду, уйти с головой и забыть про круги на поверхности. Нырнуть глубоко, до боли в ушах, замереть и вдохнуть глубоко, впустить в легкие темную речную воду. И не ломать больше чужие судьбы, не пытаться заставить весь мир принять удобную ему форму. Уйти, как говорят ардены. Уйти самому. Зачем обязательно тащить за собой других?

–Кто поднимал голову?

Нет ответа. Не признаются, сукины дети. Даже тут, в толпе крестьян, что второй день вместе – полная круговая порука. Никто не предаст прилюдно. А предаст – лучше бы ему и не родиться.

–Смотрите мне. Я вас, детки, ругаю. Враг же будет убивать, и без долгих разговоров.

Опять молчанка. Знать бы – поняли или нет? Прониклись или просто его боятся? Этого ни один наставник никогда заранее не знает.

–Слушай команду: по моему приказу все встают, хватают копья и бегут вперед. Врагов я обеспечу.

Двое всадников молчали в чистом поле.

Уже вернулись разведчики: вдвоем, показались на опушке, вопросительно замерли. Дигбран указал рукой на рощу, где прятался Нилрух о двух десятках. Охотники резво убрались туда же, под деревья.

Дигбран и Лагорис молчали. Они сказали, что считали нужным. Переживания каждый оставил себе, не стал делить на двоих.

Бывший воевода пытался примириться с собой. Понимал, что глупо, что невовремя. Что так обычно к смерти готовятся, покой ищут. Нет, он отнюдь не собирался закончить на этом лугу свою жизнь, хотя и не рассчитывал победить столь многочисленного противника. Но не давало покоя недавно промелькнувшее желание утопиться, и звучали еще в ушах обидные, беспощадные и ужасно правдивые слова Лагориса. Эйторий судил его и осудил. Осудил на сомнения. На правду. На то обстоятельство жизни Дигбрана, что немощь, проклятая болезнь, лишившая его законных радостей жизни, не является оправданием всему. Мужчина, настоящий мужчина – совсем не тот, кто, вопреки всем болезням и прочим преградам, совершает... Думать надо, что совершаешь. И не тащить с собой на эшафот всех тех, кто тебе дорог. Потому что жизнь в мире не закончится после того, как закроются в последний раз твои глаза.

И потому, что те, кто тебе дорог, на самом деле не хотят, чтобы ты героически угробился в лютой сече.

Какие мысли не делил на двоих Лагорис – про то одному Лагорису было и ведомо. Сложна душа у Старших, пусть они и оказались такими же людьми, как Младшие. Кроме обычных, всем понятных, и другие у них бывают беды. Все, кажется, от долгой жизни да сложных отношений с судьбой. Требовательна к Старшим судьба.

Деревенские, одно время высыпавшие на околицу подивиться на воинство, попрятались, после того как узнали о приближающемся враге. Шутки шутками, а можно и погибнуть. Убежищами стали погреба, чердаки и подвалы. Убеждать их бежать в лес у Дигбрана времени уже не было.

Луг устилали глухо ворчащие ополченцы. Рытье грязи рылом в их понимании слабо соответствовало образу героического воина. Солнце клонилось к закату.

Два застывших всадника торчали посреди луга. Непонятная непонятность. Один – это, конечно, герой-самоубийца. Трое и больше – либо отряд, либо войско могучее. Двое – загадка. Человек же любопытен, равно Старший и Младший, и даже тот, у кого зеленая кожа.

Любопытные всегда подходят поближе.

Ближе. И еще ближе.

Неясное мелькание среди деревьев, и вот на опушке появились первые воины. Затем их стало больше, они прибывали и прибывали. Дигбран, воочию наблюдая появление обещанных двух тысяч, мгновенно забыл все свое самокопание.

Странные они были. В отливающей бурым и зеленью толпе глаз с трудом выделял отдельных воинов. Дигбран даже с такого расстояния отметил общую низкорослость и щуплость. Сложением дикари напоминали двенадцатилетних подростков. Черные волосы были собраны на затылках в конские хвосты. Кожа... неверный свет вечера не давал понять, какая она, ясно было одно – темнее, чем у северных и западных народов.

Одеты они были в безрукавки и короткие штаны; обуви, судя по повальной босоногости, не признавали. Каждый сжимал в правой руке короткий дротик, еще два держал в левой. Кривые мечи у поясов отливали бронзой.

Словно толпа деревенских парней, шумная и беззаботная, они толпились на опушке, галдели и тыкали пальцами в сторону Дигбрана и Лагориса. О строе они понятия не имели, дисциплина в рядах зеленокожих тоже не отличалась строгостью. Вот так, толпой, они и повалили по направлению к всадникам. Впереди гордо вышагивал вождь: выше и мощнее остальных, с широкими бронзовыми браслетами на руках, он громко горланил на своем режущем слух наречии. Остальные тоже рта не закрывали, чем сходство с деревенской толпой только усиливалось. Однако шли они резво.

–Никудышные воины, – вполголоса проговорил Дигбран, расчехлив лук и натягивая тетиву. – Но их безусловно много. Слишком много.

Стрела легла на тетиву, сорвалась, ушла в полет. Описала дугу и впилась в правый глаз вождя, навсегда обрывая его треп и заткнув на миг рты остальным. Враги замерли, и в этот момент, опустив лук, Дигбран приподнялся в седле и вскинул свободную руку:

–Вперед! Живее, неуклюжие курицы! Догоняйте их, пока не сбежали!

Ополченцы, воодушевленные столь негероическим, однако действенным образом, повскакивали на ноги и устремились на зеленокожих. Кто-то, споткнувшись, опять растянулся на траве; кто-то, закинув копье на плечо, словно лопату, на бегу отряхивался. Про строй успешно забыли: все двухдневные наставления пошли прахом, воины снова стали крестьянами. К сожалению, того же нельзя было сказать о зеленокожих. Не будучи войском, они все же умели воевать. Отсутствие вождя не сломило их, как рассчитывал Дигбран, а на приближение противника дикари среагировали быстро и уверенно. Навстречу ополченцам полетели дротики.

Они действительно умели пользоваться этим оружием. Метко и безошибочно дротики били в кожаную броню, которая не могла их остановить, ибо миакринги так и не научились от арденов придавать коже твердость камня. Один за другим ополченцы падали, пронзенные короткими палочками с бронзовыми наконечниками. Потери становились заметны невооруженным глазом. Пять сотен таяли на глазах, так и не успев прийти в первое столкновение с реальным противником.

–Малыш!!! – заорал по всю глотку Дигбран, выпуская стрелу за стрелой. Двухфутовые оперенные хищницы таяли в толпе врагов без всякого ощутимого эффекта. Бесследно ушли два десятка стрел, каждая нашла свою цель, но дикари, похоже, этих потерь не заметили. Тем временем ополченцы почуяли неладное, остановились, а потом уверенно показали врагу спины. Зеленокожие радостно завопили и ринулись вдогонку.

–Не могу поверить... – выдохнул Дигбран, обнажая меч. Он уже видел, как на поле боя выполз маленький отряд Нилруха, крошечный металлический ежик, который в сложившейся ситуации мог только героически погибнуть, и тем ненадолго отвлечь врагов от преследования ополченцев. Бой, не успев начаться, закончился полным разгромом.

–Гляди! – Лагорис указал на опушку леса, откуда недавно появились зеленокожие. Дигбран, который успел потерять контроль не только над битвой, но и над собой, сначала ошалело посмотрел в загоревшиеся глаза Лагориса, а потом туда, куда указывала рука в серой кожаной перчатке.

Там, на опушке, разворачивались в боевые порядки рыцари-эйтории. Рядом с ними из-под деревьев вытекали ручейки пехотинцев с секирами, такими же, как у Лагориса.

Зеленокожие не оставили без внимания появление новых действующих лиц. Они даже растерялись, замедлили бег, но ненадолго, а затем вновь принялись бежать. Только что-то говорило, что на этот раз дикари улепетывали, а вовсе не преследовали ополченцев. Несмотря на то, что их по-прежнему было больше, чем всех противников, вместе взятых, зеленокожие вполне резонно не стали связываться с эйторийской конницей. Они бежали – бежали туда, где толкались на узкой улочке и медведями ломились через заборы совершенно деморализованные ополченцы.

Они вдвоем с Лагорисом остались на пути этой толпы. Рыцари уже набирали ход, но были пока далеко.

–Будем драться, Лагорис?

Эйторий недоуменно посмотрел на него.

–Ты все-таки решил погибнуть в бою, Дигбран? Верно?

–Нет, конечно, – Дигбран слез с коня, вытащил меч. – Я решил хоть немного задержать зеленых, пока мои недотепы скроются с глаз долой. Ты мне поможешь?

Лагорис в ответ потянулся зачем-то к запястью, где висел на цепочке хрустальный шарик. Но рука его так и не коснулась хрусталя. Он посмотрел Дигбрану в глаза.

–Конечно... конечно, я тебе помогу. Что за глупый вопрос, Дигбран?

Свистнули несколько дротиков; впрочем, дикари, бегущие с поля боя, не особо-то и целились. Потом двое стариков, вознамерившихся остановить толпу, пришли в столкновение с реальным противником.

Зеленокожим было не до них. Они искали спасения от длинных рыцарских копий, но двое очевидно сумасшедших бойцов не стремились облегчать им задачу. Орда обтекала их, не столько из-за людей, сколько потому, что рядом были и лошади, которых дикари, похоже, побаивались. Дигбран и Лагорис старались не позволить им себя обтекать, преграждали путь. Зеленокожие избегали боя, им бой навязывали. Пытались смести преграду, но такие попытки пресекались холодным железом. Рано или поздно толпа в две тысячи человек просто растоптала бы их, но заминки хватило, чтобы в спины последним из дикарей ткнулись рыцарские копья.

У них действительно была зеленая кожа. Кожа цвета апрельской листвы, ярко-зеленая. И глаза-щелки, узкие и черные. Но при всей этой странности они были людьми, их поведение укладывалось в обычные человеческие нормы. Дикари совершенно не владели приемами боя на мечах. Все искусство фехтования в их понимании заключалось в том, чтобы как следует заорать, с занесенным над головой кривым мечом налететь на противника и коротко рубануть сверху вниз. Отбивать эти удары, опережать и уклоняться оказалось так просто, что даже изощренный в обращении со своей секирой Лагорис в конце концов фыркнул недовольно, расставил ноги пошире и стал обороняться скупо, в два движения. Первым он отбивал слева направо незамысловатый удар мечом, вторым тут же, справа налево, отрубал противнику голову. Никто не успел среагировать на возвращающуюся секиру, не хватало ни скорости, ни реакции, ни мастерства. Дигбрану приходилось сложнее, но и его так и не смогли хотя бы поцарапать.

Они даже не успели устать. Прогрохотали мимо копыта лошадей-тяжеловозов, потом тихо прошуршали мягкие сапоги пехотинцев. Эйтории ненадолго задерживались, пробегая мимо них, убеждались, что Дигбран с Лагорисом в полном порядке, и продолжали преследование.

Действительно, они были в полном порядке. Просто немного изумленные, опешившие. Только что перед ними было огромное войско врагов, и вдруг все кончилось – ни зеленокожих, ни эйториев, даже Нилрух с дружинниками успели протопать мимо, в хвосте погони; остался вытоптанный луг с разноцветными пятнами трупов да вечерние сумерки. Лошади у них давно сбежали, и только стонал кто-то невдалеке, не то раненый, не то умирающий, да трещали в деревне заборы под напором бронированных всадников.

Дигбран смотрел на это, смотрел и не верил. Неужели это и была битва? Он многое видел в жизни, много воевал и крови пролил изрядно. Но такого бардака в бою на своем веку не помнил.

Лагорис слегка потряс головой, опустил секиру, посмотрел на своего соратника.

–Дигбран... знаешь, что ты забыл? Ты же Ахроя собирался в темницу упрятать. Помнишь, когда мы трактир заколачивали, ты сказал...

Он запнулся под взглядом Дигбрана. Взгляд у бывшего воеводы был малость охреневший.

–Послушай, Лагорис, – медленно проговорил он. – а это сейчас точно важно?

Лагорис, оказалось, тоже растерялся. Не выдержал первого столкновения с реальным противником.

Мальтори. Снег.

Из окна облюбованной мной комнаты на верхнем этаже донжона я видел, как уже который день продолжается обстрел замка из катапульт осадной башни.

Ущерб поначалу был невелик: здесь скол, там трещина. Где-то караульного зацепило осколком камня. В другом месте упал от сотрясения с полки и разбился стакан. Стены замка Риммор видели на своем веку всякое, по прочности они превосходили лучшие крепости Нерберии. Я был поначалу полон оптимизма, несмотря на неудачу первой моей попытки избавиться от осадной башни.

Однако уничтожить башню я не смог и со второй попытки. И с третьей. Четвертая также окончилась неудачей.

Внезапные атаки днем и тайные вылазки ночью не принесли ничего, кроме потерь. Башню постоянно охраняли и пехотинцы, и конные, причем именно в том количестве, справиться с которым в чистом поле не смог бы и весь гарнизон замка Риммор одновременно. Уже и регадцы пытались, и мои нерберийцы, и даже ардены. Эффекта не было. Были, как я уже сказал, потери, которые вызывали косые взгляды в мою сторону. Поэтому после очередной провалившейся вылазки я все эти операции свернул.

А башня – как встала тогда на краю оказавшегося бесполезным подкопа, так стояла там и по сей день. В башню каждый день подвозили камни для катапульт, под такой охраной, какая не всякому императору положена. Потом эти ядра переправляли нам в подарок. Теми из них, которые не застряли в стенах, я велел на всякий случай заложить ворота во внешней стене.

Именно 'не застряли'. Та самая древняя кладка в какой-то день достигла предела прочности, начала трескаться, крошиться и ломаться. Трещины в стенах росли на глазах.

Не знаю, на что я в те дни надеялся. На долбаную ли удачу, окончательно меня предавшую, на еще одних спасителей-эйториев или на судьбу, которая, быть может, имела для меня в запасе иную участь, нежели бесславно погибнуть от руки своего же сородича-нерберийца. Я словно чего-то ждал – чуда, наверное, – и бездействовал. Устал и пал духом. Подспудно хотелось, чтобы кто-то вытащил меня из этой передряги.

Совсем не случайно я окончательно переехал в эту комнату, откуда раньше любил наблюдать за противником. Мало кто горел желанием карабкаться по ступенькам на этакую верхотуру. Те же, кто осмеливался на подобный поступок, находили в конце лестницы коменданта в мрачном расположении духа. Иногда такие визитеры даже получали приказы.

Я отстранился. Отстранил сам себя – от командования, от замка с его защитниками, даже Тирвали я велел не появляться чаще, чем нужно. Я не мог теперь быть племяннику примером для подражания, не хотел видеть и осуждающие взгляды подчиненных. Из доходивших до меня редких слухов я понял, что никто в замке не претендует уже на мое комендантство – у всех было слишком много своих забот, чтобы пытаться взвалить на свои плечи еще и чужие. В этом был свой суровый резон. Власть в таких условиях налагала слишком много обязанностей, честь же быть комендантом не столь уж велика. Подчинения я ни от кого не требовал, и все лизоблюды и кухуты-пухуты с арварихами творили, что хотели. К счастью, то были в большинстве своем толковые воеводы.

Нельзя сказать, что я бездельничал. Время мое и силы отнимали мысли, размышления, выводы, тщательный анализ происходящего. А также опускание рук, умывание оных, посыпание головы пеплом, разрывание на себе одежд и прочее слабоволие в непотребных количествах. И еще еда, вино, сон и прочие потребности организма. Все это, не считая вина, можно было с успехом найти в тюремной камере, и совершенно не стоило ради этого выполнять всю ту уймищу работы, которую я переделал, будучи комендантом. Конечно, в тюрьму тоже так просто не сажают. Я сам заточил себя в темницу, таким образом приравняв верхний этаж донжона к его подземельям, традиционно используемым как темница.

Еще я наблюдал за происходящим на стенах замка и снаружи. Этого нельзя делать в темнице – кстати, явное упущение тюремщиков, очевидный недосмотр; неужели не понятно, что наблюдать в бессилии куда менее приятно, чем пребывать в неведении? Неведение можно заполнить надеждой и фантазией. Очевидное отрицать сложно.

Стук в дверь застал меня врасплох. Обычно я слышал шаги визитеров за три этажа.

–Дядя Мальтори! Это я, Тирвали!

Я не смог сдержать вздоха облегчения. В той ситуации, которая разворачивалась перед моими глазами за окном, я скорее ожидал появления Арвариха: с бумагой о моей отставке, бумагой, обвиняющей меня во всем, что произошло со дня смерти Мара Валендинга, и палачом.

–Входи, Тирвали.

Дверь, издав глухой скрип, нерешительно отворилась. Племянник посмотрел на меня, стоящего у окна, но входить в комнату не спешил.

Я безучастно отвернулся. Мне было все равно.

–Говори, чего уж там.

–Дядя Мальтори... это... стену проломили.

–Совсем? – поинтересовался я.

–Э... ну да.

Парнишка запинался впервые на моей памяти. За всю осаду Тирвали ни разу не терял присутствия духа: и на военных советах выступал, и допрос, учиненный мной парламентеру Алагли, перенес не моргнув глазом. Но только сейчас слова с очевидным трудом срывались с его языка. И виноват в этом был я.

А мне вдобавок было плевать на крушение его идеала.

–Так значит, теперь у нас в стене имеется пролом?

Тирвали моргнул пару раз, взмахивая ресницами, и кивнул. Ресницы у него были густые, каштановые – достались от матери. У меня были такие же.

–И где же?

–В восточной стене, возле юго-восточной угловой башни.

Я неспешно отыскал взглядом нужный участок стены. Разрушения были заметны невооруженным глазом.

–Кто обороняет этот участок?

–Кухут Пухандер и его сотня, дядя Мальтори.

Сотня! Громкое название. Во многих неудачных вылазках регадец потерял не меньше трети своих людей.

–Ты считаешь, что он не справится?

–Валедир ЭахАлмери думает именно так.

Ух ты! А старик арден, червь книжный, времени-то даром не теряет. Не ожидал, право, не ожидал.

–Хорошо. Пусть достопочтенный Валедир выделит в помощь Кухут-Пухуту столько людей, сколько сочтет достаточным для того, чтобы вдобавок к пролому мы не обзавелись еще и прорывом. Ступай, Тирвали.

Дело сделано, приказ отдан. Никто не осудит меня за бездействие. Да и некогда им осуждать. Все заняты, все при деле. А я... что я? Чтобы оборонить теперь замок, не комендант нужен. Чудо нужно, и желательно самое расчудесное.

А прорыв, похоже, не одному мне в голову пришел. Судя по перемещению вражеских отрядов по вересковой пустоши, скоро я буду наблюдать первый за все время осады штурм. Вон их сколько высыпало. Щиты большие несут, лестницы приставные. Обстрел тем временем не утихает.

Ну и что мне с того? Мое присутствие внизу ничегошеньки бы не изменило. Я уже никем не командую. Единственный, кто еще сохранил власть над событиями в замке, это Вальд-летописец и его ардены. Умелые воины, многочисленные по нашим убогим гарнизонным меркам, и вооружены на удивление неплохо. Они еще способны заткнуть несколько дыр в стенах своими телами. Вот когда и ардены у нас кончатся – пора будет отход трубить. Прощай тогда, проклятый замок Риммор, прощай осада, прощай, война со своими сородичами. Прощай, унылое безделье в донжоне, которым закончилось мое амбициозное комендантство. Здравствуй, отечество родимое. Вернутся к тебе блудные сыновья твои Мальтори и Тирвали, без щитов и оружия. Хочется верить, что и не на щитах.

Кто это там пытается пролом завалить?

Ба! Сам старикашка ЭахАлмери среди прочих арденов объявился. Понимаю. Тебе, Вальд-летописец, возвращаться некуда. Хуже – это к тебе в дом заморские душегубы ломятся, жизни порешить хотят. Держи оборону, старик. Истинных храбрецов даже враги помнят.

Стук в дверь. Оглох я, что ли? Почему шагов не слышу?

–Кто? – негромко спрашиваю я. Взор мой безвольно блуждает на отрядами секироносцев из Баариса; не то тщится поймать в полете случайную чайку, то ли утрачивает интерес ко всему происходящему внизу.

–Мэрали, – слышу в ответ.

Что, интересно, сотнику-то надо?

–Входи.

Сотник вступил в комнату, тяжело промаршировал и остановился в нескольких шагах от меня.

–Говори, – разрешил я.

–Будет штурм, комендант.

–Я знаю. Что еще?

Он и глазом не моргнул. Железный у меня сотник.

–Солдаты хотят видеть своего командующего, комендант.

–Зачем?

–Воодушевить. И принять командование.

Прагматик, елки-палки. Мэрали юлить не привык, говорил прямо и только то, что думал. Спрашивал, если надо, тоже прямо – но, как исключительный пример прямодушия, раздражения Мэрали у меня никогда не вызывал. Вот только, несмотря на весь этот букет несомненных достоинств сотника, идти мне никуда не хотелось.

–Очень надо? – тихо, почти шепотом спросил я. Взгляд мой перестал рыскать над пустошью и замер в углу оконного переплета.

–Очень, Мальтори. Надо идти.

–Тогда идем.

Не думаю, что Мэрали особо там понимал мое состояние. Просто говорил, что думал. Обратился ко мне в тот момент, когда счел это действительно необходимым. Вот и все. Двумя фразами сотник подобрал ко мне ключ.

Перед казармой строем стояла сотня Мэрали. Все дружинники были оружны и в ожидании воодушевления.

Осмотр не вызвал у меня нареканий. Оружие, обмундирование и доспехи были в порядке – не сияли, конечно, но и ржавчиной глаз не резали. Боевая экипировка не терпит, по совести, ни того, ни другого.

–Будем драться, ребята, – обратился я к ним. – Готовы?

Ответы прозвучали вразнобой, но исключительно положительные. Наемники из Нерберии – народ не замуштрованный, отвечать хором не умеют. Зато в драке действуют слаженно, как редко какие другие воины.

–Хорошо, – одобрил я. – Мэрали, надо поговорить.

Мы отошли от строя за пределы слышимости.

–Какой участок под нашей защитой?

Он был изумлен, что я не ведаю даже этого.

–Северо-восточная башня и восточная стена от нее и до ворот, комендант.

–Ясно. Юг восточной стены и юго-восточную башню контролирует Кухут-Пухут. Кто занимается остальными стенами?

–Пираты, – презрительно ответил сотник. – Неумехам выделили самые легкие участки.

С его оценкой пиратской вольницы Мара Валендинга я был полностью согласен. На море эта публика, может, и стоила чего, но при обороне крепости, да еще с полным отсутствием у пиратов дисциплины я в жизни бы не доверил им стратегические участки.

–А кто удерживает надвратные башни? И чем занимается герцогский подхалим?

В колодец замкового двора солнечные лучи проникать почему-то не желали. Несмотря на теплую в целом погоду, было зябко. Здесь, в той части замка, что была обращена к морю, тишину не нарушало ничто. В том числе и ответ Мэрали.

Ответа у него не было. Он не знал, чем занимается лизоблюд герцога Илдинга, и понятия не имел, кто взял на себя труд оборонять ворота.

–Понятно, – протянул я, глядя в глаза сотнику. Он и в своем молчании сохранял вид честный и строгий. Скажу по своему опыту, что таких ругать еще тяжелее, чем самых отъявленных хитрецов и лжецов. Да и не за что было его ругать – не сотникова была задача знать и планировать. Ругать следовало кое-кого другого, не будем указывать пальцем.

Я отпустил их выполнять свои обязанности и пошел искать Балаха Арвинга.

Я его не нашел.

Сначала мне попался Арварих. Я попытался скрыться от глаз дружинника, но он заметил меня раньше, чем мне удалось с честью ретироваться за угол. Отрадно только, что он не стал пользоваться случаем и осуждать меня за мои подвиги на почве безалаберности. Видно, опять имел на все свое мнение.

Зато говорили мы долго. Арварих сообщил мне, где найти герцогского лизоблюда – мудрый воевода Балах Арвинг занимал стратегически важную позицию на внутренних стенах замка. Туда не долетали не то что снаряды катапульт осадной башни, но даже и звуки их ударов во внешние стены. Зато в случае чего... так, по крайней мере, он объяснил Арвариху при последней с ним встрече. Арварих ему не поверил, но и всех дел. Некогда было дружиннику строить всех по стойке 'смирно'.

После разговора с Арварихом поиски Арвинга я отложил. Теперь мне в первую очередь требовалось видеть Валедира ЭахАлмери.

Ставший уже привычным и успевший порядком надоесть древний арденский замок в одночасье обратился в запутанный лабиринт. Половина встреченных мной арденов понятия не имели, где находится почтенный летописец; остальные давали указания настолько противоречивые, что я понял только одно – старик на месте не сидел. Более того, он носился по замку Риммор со скоростью не меньшей, чем я. Догнать Вальда мне никак не удавалось. Я уже подумывал остановиться и просто подождать, пока он не пробежит мимо меня.