Текст книги "Обитель любви"
Автор книги: Жаклин Брискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)
Тесса обняла мать.
Когда она ушла, Амелия попыталась забыть о страхе, вернувшись к чтению. Может, и в самом деле есть способ проверить?.. А вдруг это все изменит к лучшему?
4
За полчаса до этого в Орлином Гнезде Юта раскладывала на столе фишки для игры в маджонг. Шофер уехал за гостями – тремя женщинами, с которыми Юта познакомилась в церкви святой Екатерины.
Дверь из кабинета открылась, и на пороге появился Три-Вэ.
– Я иду к Баду, – сказал он жене. Его спокойный голос не мог не напомнить ей о том, что сама она часто вульгарно кричит.
– Ты уже неделю не появлялся на Сигнал-хилл. Думаешь, скважины сами по себе появляются? – сказала она, стараясь не повышать голоса.
– Бригадир знает свое дело.
– Три-Вэ, ты мечтатель! Тебя только и хватает, что на начало, а потом ты теряешь к делу интерес. Опять у тебя все уплывет между пальцев!
– Ты знала, Юта, выходя за меня замуж, что я не бизнесмен.
– Опять все спустишь. Уже ученые! – Юта опять вышла из себя. – Ты проворонишь свои деньги, пируя за столом у своих родственничков!
Он промолчал.
Лицо Юты сморщилось, и она стала похожа на большого толстого младенца, который вот-вот разревется.
– Они ненавидят меня, – всхлипывала она. – И ты тоже.
– Ты ошибаешься, – сказал он. – Я приду поздно.
Она вышла с ним в прихожую и подала ему котелок, ее подарок.
Три-Вэ взял свою старую помятую шляпу.
– Похоже, будет дождь, – объяснил он, – а котелок совсем новый.
– По крайней мере позволь мне съездить на участок и убедиться, что тебя не обворовывают. – Бухгалтерии Юта научилась в бытность свою хозяйкой меблированных комнат.
– У тебя же гости!
– Я попрошу шофера отвезти меня после ухода гостей.
– В этом нет необходимости!
– Ты ненавидишь меня за то, что я сказала Чарли Кингдону правду!
Три-Вэ вышел и закрыл за собой дверь.
Юта без сил опустилась в ближайшее кресло. Резной дуб затрещал под ее весом. Она вертела в руках новый котелок и вздыхала. Ей было стыдно и грустно за то, что она вышла из себя в тот вечер, но Юта ни разу не пожалела о том, что сказала правду. Она была абсолютно уверена, что именно Три-Вэ подарил Амелии и Баду то, чего они сами никогда не смогли бы иметь – ребенка.
В чем ее вина? Чарли Кингдон рано или поздно все равно узнал бы об этом...
Она положила котелок на колени и скрестила на груди свои толстые руки.
Почему она так жестоко наказана за то, что тогда не сдержалась? Чарли Кингдон же не бросил Тессу. Напротив, он перестал разговаривать с родителями и переселился жить «к ним». В этом-то Три-Вэ и винил ее. Поэтому избегал.
Он неизменно отвергал все предложения Юты помочь ему вести дела. Старая песня! Доказав, что на Сигнал-хилл есть нефть, он потерял к этому всякий интерес. Хозяин из него никудышный. Он почти не появлялся на участке. Юта была уверена, что его обкрадывают. Она любила мужа. Гордилась тем, что он джентльмен. Но больше всего ей хотелось, чтобы из многолетнего спора между братьями именно ее муж вышел победителем.
Она тяжело поднялась с кресла. Котелок скатился с ее колен и упал на паркет. Она не нагнулась за ним, решив, что слуги поднимут. В доме было четыре человека прислуги, но он почему-то всегда казался Юте пустым. Она вошла в кабинет и закрыла за собой дверь.
«Вся моя вина в том, что я выкрикнула это, а не сказала спокойно, как подобает леди, – подумала она. – За что они меня ненавидят? Почему Три-Вэ не разрешил мне даже съездить на его участок? Почему я всегда одна?»
Набор для маджонга, как сказал ей продавец, был вещью антикварной и очень ценной. В комнате было сумрачно, как всегда перед дождем. Юта с трудом различала рисунки на фишках из слоновой кости. Взяв одну фишку, она поднесла ее близко к глазам, будто надеялась на то, что изящный восточный узор сможет ответить на ее вопросы.
5
Огромные тучи приблизили сумерки, и ночью начался дождь, исхлеставший холмы и поля, барабанивший по крышам, напитавший влагой выжженные солнцем заросли чапараля. Редкие цветы, ранние тюльпаны и бледно-желтые нарциссы, не привычные к такой погоде, прибило к земле. Это был первый зимний ливень. Глинистая окаменевшая почва не пропускала влагу. За какой-нибудь час все окрестности были затоплены, а улицы, вдоль которых тянулись русла пересохших ручьев, превратились в бурные реки.
Кингдон не обращал ни малейшего внимания на непогоду. Зная о том, что в тот день в Гринвуд пожалует Три-Вэ, Кингдон уехал в «Вернон кантри-клаб». Это было злачное место, где у бутлегеров можно было достать выпивку. Здесь собиралась киношная публика.
С полдюжины пилотов-каскадеров, среди них и Текс, сидели за столиком в углу и говорили об авиации. Кингдон угощал.
Около одиннадцати он неуверенно поднялся.
– Хочешь, я отвезу тебя домой? – предложил Текс.
– Почему?
– Потому что ты не в порядке, – ответил Текс.
– Сам доберусь, – сказал Кингдон.
Он был пьян, но садиться за руль в таком состоянии ему было не впервой.
Он включил «дворники», которые заелозили из стороны в сторону по лобовому стеклу. Включенные фары освещали темную затопленную местность. Кингдону казалось, что он попал на другую планету. Дождь барабанил по крыше его «ланчии».
Он был уже на территории нового городского квартала неподалеку от Вестерн-авеню, когда его машину вдруг занесло. Организм, хоть и под воздействием алкоголя, все же был натренирован за годы полетов и не подвел его. Он машинально повернул руль в сторону заноса и отпустил педаль тормоза. Но колеса продолжали буксовать, и он вдруг почувствовал, как руль в его руках начинает проворачиваться.
Ему навстречу неслось дерево. Толстый ствол неумолимо надвигался. Он инстинктивно закрыл лицо руками, защищая глаза. Удар, и он услышал, как что-то треснуло в запястье его левой руки. В лицо брызнули осколки лобового стекла.
А потом все словно остановилось. И дождь уже не лил, а медленно падал вниз. Можно было даже различить отдельные капли. В этом гипнотическом состоянии его мозг освободился от оков, душа воспарила.
«Как легко было бы сейчас умереть».
Он часто подумывал о самоубийстве, и уже не впервые у него в воздухе дрожала рука на руле высоты. Когда он штопором несся к земле в небе над Фэр-ан-Тарденуа в горящем «ньюпоре», он отчаянно выкрикивал слова молитвы... Но сейчас его останавливал отнюдь не страх перед физической болью. Не страх перед смертью. Просто для него акт самоубийства был бы не только грехом, но и проявлением трусости.
А если он погибнет в результате несчастного случая?
«Всего-то и нужно... обычный несчастный случай, – подумал он. – Несчастный случай, авария – и конец многолетней борьбе с самим собой, конец несчастьям, которые я причиняю людям, печали, омрачившей лицо Тессы, причина которой – во мне... Несчастный случай – это не трусость».
Постепенно он пришел в себя. Левую руку саднило, правый глаз дергался. Кто-то открыл дверцу машины. Человек с накинутым на голову капюшоном плаща уставился на Кингдона.
– Слава Богу, вы живы! Вот это удар! Ваша машина неслась так стремительно, что я заподозрил худшее... Ба, да ведь вы никак капитан Вэнс, верно?
Этот человек настоял на том, чтобы доставить Кингдона домой. Тесса послала за доктором Уоллвью, который обработал изрезанное осколками стекла лицо Кингдона и распорядился приложить к глазу сырой бифштекс. Он забинтовал его левую руку, наложил шину и сказал:
– Смещения нет. Закрытый перелом.
Кингдон спал до позднего утра. Когда он проснулся, Тесса в своем кабинете говорила по телефону. Кингдон, застонав, поднялся с постели. Из-за забинтованной руки он не мог принять душ. Подойдя к зеркалу, он принялся изучать свое отражение. Белые бинты на лбу и на глазу, который выпирал из-под них, точно опухоль. Лицо бледно-желтое, как канцелярский клей. Рука сильно дрожала, так что нечего было и думать о том, чтобы побриться. «Красавчик!»
Почистив зубы, он вернулся в спальню. Тесса стояла у окна, за которым все еще накрапывал дождь.
– Ничего, со мной и не такое бывало, – сказал он, вновь забираясь в постель.
Тесса повернулась, и он увидел, что она очень бледна.
– Это был не несчастный случай! – произнесла она дрожащим голосом.
– А, ну конечно! Знаменитая кинозвезда, героический летчик нарочно разбивается на своей сделанной на заказ машине во время ливня! Ты же видела, в каком состоянии я был вчера. Пьян в стельку!
– Почему?
– Что «почему»?
– Почему ты так много пьешь?
– Потому что у нас «сухой» закон, почему же еще?
– Если... Если наш брак причиняет тебе такую боль, я... Они правы. – Ее голос обрел твердость. – Кингдон, нам не надо было жениться.
Он прищурившись смотрел на нее здоровым глазом.
– Любимая, у меня похмелье. Я сейчас не в той форме, чтобы обсуждать то, что невозможно. Мы с тобой были в разлуке три года. Ничего из этого не вышло. Ты предлагаешь попробовать еще разок? Сколько это будет продолжаться?
– Ты пьешь для того, чтобы заглушить в себе боль.
– Не давай воли своему воображению, Тесса. Твой муж пьяница – вот и все. – Он потер рукой ноющий висок. – Что ты сказала моему боссу?
– Что твою машину занесло на мокрой дороге.
– То есть врать не стала. И что он ответил?
– Сказал, чтобы ты не беспокоился. Крупные планы уже отсняли, а для остальных воздушных трюков они возьмут Текса. – Она помолчала и прибавила: – Он сказал, чтобы я прятала от тебя выпивку.
– Вот видишь? А ты дала волю своему воображению. Зачем объяснять простое сложным? Это ты во всем виновата. Если, начиная с этой минуты, ты перестанешь подпускать меня к выпивке, я не смогу разбиваться на машинах в дождливую погоду.
– Это правда был несчастный случай?
– Да, – честно ответил он. – И еще: я выплатил все свои долги. Так что Римини больше мне не указ!
– Ты перестанешь сниматься? – спросила она.
– Вот закончу этот фильм и все. Мне это уже надоело. Твой муж превратится в бедного, но честного летчика.
Она улыбнулась.
– Так-то лучше, – сказал он. – А теперь слушай. Я врезался в дерево. Только и всего. Не пытайся отыскать в этом какой-то подтекст. Я принимаю тебя такой, какая ты есть. И прошу от тебя того же. Хорошо?
Она посмотрела на него так, будто видела его насквозь. У него появилось ощущение, что она понимает его лучше, чем он сам.
– Да, – тихо произнесла она. – Это был несчастный случай.
Он откинулся на подушки.
– Когда ты в следующий раз увидишь, что я наливаю себе стопку, напомни мне об этом похмелье.
Она поцеловала его в лоб.
– Так лучше?
– Лучше.
Она позвонила, чтобы принесли кофе.
Кингдон знал, что ничто не может поколебать его любовь к ней, но ему вспомнились те несколько мгновений после столкновения с деревом, когда он почувствовал себя свободным. Ему пришло в голову, что умереть – очень просто.
6
Поначалу в Гринвуде, как и в Паловерде до него, не было ограды, которая отделяла бы поместье от поросших чапаралем холмов вверху и от долины внизу. Но с годами Лос-Анджелес сильно разросся к западу, и новые дома уже подступали к поместью. Местную детвору, которая резвилась на еще не проданных незастроенных участках, привлекали таинственные зеленые заросли и высокие деревья вокруг Гринвуда. Юные следопыты были по душе Баду и веселили Амелию, но однажды один из них чуть не захлебнулся в плавательном бассейне. Пришлось хозяевам, хотя и с неохотой, обнести свои владения оградой.
Когда Три-Вэ подъехал к Гринвуду, ворота были заперты. Он вышел из «максвелла», чтобы звонком вызвать старика-привратника из сторожки. Прошло два дня после аварии, в которую угодил Кингдон, но Три-Вэ об этом еще ничего не знал. Он приехал повидать Бада, как они и договорились.
Он уже потянулся было к кнопке электрического звонка, как вдруг увидел, что по дорожке к нему быстро идет Амелия. После ночи фанданго они виделись наедине только однажды, да и то не по ее воле, в то утро, когда на город налетел суховей Санта-Ана, разметавший их в разные стороны на долгие годы... Она махнула ему рукой. Три-Вэ удивился. Неужели она вышла для того, чтобы встретить его? Глядя на Амелию, он чувствовал, что смотрит – словно время остановилось – на соседскую девочку, его подружку, его любимую...
– Амелия! – произнес он, снимая шляпу.
– Мне надо поговорить с тобой, – сказала она, распахивая створку ворот. – Пойдем к дому.
Он вылез из машины, и они пошли рядом по гравийной дорожке. День стоял солнечный. Два садовника срезали цветущие камелии. Амелия молчала, пока они проходили мимо.
Три-Вэ было интересно, что она хочет ему сказать. Он предчувствовал что-то неприятное, но все равно был рад побыть с Амелией немного наедине. Даже не смотреть на нее, а просто вдыхать аромат ее цветочных духов... А если приблизиться еще на несколько дюймов, то можно будет ощутить исходящее от ее тела легкое тепло. Она едва доставала ему до плеча, но ему трудно было привыкнуть к этому, ибо в его душе она занимала так много места...
– Я о Кингдоне, – наконец сказала она.
Чувство страха и вины мгновенно вытеснило все другие эмоции.
– Что-то случилось?
– Два дня назад во время дождя он врезался на своей машине в дерево.
– Почему же мне никто не позвонил?! – хрипло воскликнул Три-Вэ. – Как он?
– Сломана рука, синяк на глазу... Телесные повреждения...
– Телесные повреждения?! – перебил ее Три-Вэ. – Что ты хочешь сказать? Он в беспамятстве?!
– Нет, нет, что ты! Ничего такого... Но ему повезло, что остался жив. Он был пьян, а погода была отвратительная. Он очень много пьет, Три-Вэ. И слишком быстро ездит.
– Кингдон всегда был сорвиголовой.
– Дело даже не в его необузданности и пьянстве. Он так несчастен... – сказала Амелия и после паузы добавила: – Тем летом, когда погиб мой отец, в последние дни перед его самоубийством, меня мучило такое ощущение, будто он заживо распят. Так он был внутренне напряжен... Мышцы и нервы, казалось, натянулись до предела. Его горе я чувствовала почти физически. Он весь был словно оголенный провод...
Страх промелькнул на бородатом лице Три-Вэ.
– Ты хочешь сказать, что Кингдон одержим мыслью о самоубийстве?!
– Я просто хочу сказать, что все «это»... ты понимаешь... слишком тяжким бременем легло на всех нас. Сложившееся положение я могу воспринять, так сказать, абстрактно. Но стоит только подумать, что все это происходит с нами, на самом деле, меня охватывает ужас! И у тебя такое же состояние. Я уж не говорю про Юту. А Бад... он... – Она вздохнула. – Что же до Кингдона, то его страдания вообще недоступны нашему пониманию.
– В юности он жаждал испробовать абсолютно все, словно для того, чтобы потом оставить это у себя за спиной как пройденный этап. Я даже думал, все кончится тем, что он посвятит себя служению Богу. – Три-Вэ посмотрел сверху вниз на шедшую рядом хрупкую женщину. – Ты меня знаешь. Я умею читать в душах людей, но не научился распоряжаться этим умением. Я сразу понял, сколь разрушительны могут быть для него последствия такого поведения, мне хотелось отговорить его, помочь. Но каким образом? Он избегает меня.
– Это я заметила. Мне очень жаль, Три-Вэ. И еще. Тесса... В тот вечер, когда с Бадом случился сердечный приступ, я попыталась убедить ее в том, что их только что заключенный брак должен быть немедленно расторгнут. Она ответила отказом. С тех пор я еще не раз пробовала заговорить с ней об этом, но безуспешно. С ней трудно говорить. Только не подумай, пожалуйста, что она грубит мне. Нет, Тесса по природе не может быть грубой. Просто она непреклонна. Или отмалчивается, или спрашивает: а почему, собственно, они – двоюродные брат и сестра – не могут пожениться?
– Это она так говорит: двоюродные брат и сестра! Она упрямо не желает признать, что Бад не...
– А с чего это ты вдруг так уверен в том, что он не ее настоящий отец?
В том месте дорожка делала поворот, огибая ветвистый виргинский дуб, его густая темно-зеленая листва отбрасывала на землю черную тень. В этом сумраке белело лицо Амелии. Он знал, что ее сознание подчинено законам строгой симметрии. Рассуждения ее так же логичны, как и музыка Моцарта. Поэтому Три-Вэ, сжигаемый чувством вины, решил, что она задала чисто риторический вопрос. На самом деле Амелия, разумеется, так же, как и он, убеждена в том, что зачала Тессу от него.
Впереди виднелась красная черепичная кровля дома. Амелия свернула на узкую тропинку, которая бежала в тени лимонных деревьев. Она молчала до тех пор, пока они не подошли к белой мраморной скамье. Она опустилась на нее, а Три-Вэ остановился перед ней, заложив руки за спину.
– Неужели, кроме родинок, упоминаемых во всех романах, – спросила она, – нет никакого другого способа доказать отцовство?
Будучи уверен в том, что Амелия на самом деле считает Тессу его дочерью, Три-Вэ ответил:
– Ты права. Нам необходимо во что бы то ни стало убедить ее в том, что она не дочь Бада. Тогда она наконец поймет, отчего так мучается Кингдон. – Он поднял с земли белый и гладкий, словно восковой, цветок лимонного дерева и смял его между большим и указательным пальцами. Тонкий цитрусовый аромат стал сильнее. – Год или два назад я прочитал об одной работе из области генетической серологии [38]38
Серология – раздел иммунологии, изучающий кровяную сыворотку, ее свойства.
[Закрыть]. Ее автор – доктор Ландштейнер из Вены.
Три-Вэ хранил в голове, причем в определенном порядке, множество подобных, казавшихся бесполезными, сведений.
– Карл Ландштейнер? Это тот человек, что открыл группы крови у человека?
– Значит, ты уже слышала о нем.
– Немного. Его открытие сделало возможным переливание крови раненым во время войны.
– Он сейчас работает в Америке. В Рокфеллеровском институте.
– Три-Вэ, расскажи же, как он научился определять отцовство?
– Попробую объяснить... Существуют четыре группы крови у человека, и Ландштейнер считает, что их формирование подчиняется закону Менделя [39]39
Мендель Грегор Иoганн (1822—1884) – австрийский естествоиспытатель, основоположник учения о наследственности.
[Закрыть]о распределении в потомстве наследственных факторов. То есть та группа крови, которой нет ни у отца, ни у матери, не может появиться у их ребенка. Таким образом, возможно точно доказать, что тот или иной мужчина не является отцом того или иного ребенка. Установить же отцовство с помощью этого способа нельзя. – Боясь, что его объяснение будет выглядеть недостаточно понятно, Три-Вэ добавил: – Тут слишком много технических деталей. Лучше я напишу об этом, а ты прочтешь.
Пока он говорил, она сосредоточенно смотрела на него, а когда закончил, чуть улыбнулась, и в ее глазах сверкнули умные лукавые искорки.
– Если известны группы крови матери и ребенка, можно точно установить, какая должна быть группа у предполагаемого отца?
– Я совсем забыл, что ты все схватываешь на лету. Да, именно так. Впрочем, я не слышал о том, что Ландштейнеру удалось доказать свою теорию.
– В таком случае мы заплатим доктору Ландштейнеру, чтобы он ее доказал.
Только тут Три-Вэ осознал, что перед ним сидит очень богатая женщина, которая может себе позволить субсидировать науку.
Но вдруг Три-Вэ охватила неуверенность, что случалось с ним всегда, когда нужно было проверить теорию практикой.
– Насколько я помню, – произнес он, – отцовство может быть доказано лишь примерно в пятидесяти случаях из ста. К тому же, Амелия... что, если Тесса все равно откажется поверить в то, что я ее отец?
Амелия нахмурилась.
– Мы расскажем ей об этом только в том случае, если ответ будет – Бад.
Три-Вэ растерянно уставился на нее. Что она только что сказала? Неужели у нее могут быть хоть какие-то сомнения в том, что они неразрывно связаны друг с другом через Тессу?..
– Ты... Ты хочешь сказать, что желаешь их союза? – спросил он.
– Так или иначе, они отказываются расстаться. При чем тут мои желания?
– В таком случае какой смысл в экспертизе с Ландштейнером?
Кажется, она не расслышала вопроса. Или предпочла его не расслышать.
– Тесса часто болела. Ее кровь тщательно изучалась. У доктора Уоллвью обязательно должны сохраниться записи об этом. Нам незачем посвящать ее в наши планы. Насколько я поняла из твоих слов, для анализа понадобится ее кровь, моя и твоя. И доктор Ландштейнер.
Три-Вэ поднял глаза на красную черепицу крыши, едва различимую за листвой деревьев. Над Паловерде – про себя он никогда не называл это место Гринвудом – висело белое облако. То, что задумала Амелия, не панацея, но если молодые люди как-то прознают про эти анализы – если их вообще удастся сделать, – то результат окажется слишком жестоким ударом для Тессы, а для его сына станет настоящей Голгофой.
– Нет! – проговорил он.
– Нет?
– Не надо обращаться к доктору Ландштейнеру. Амелия, ты тоже питаешь к Кингдону теплые чувства. Сейчас ему трудно, он сомневается. Но сомнения – тоже надежда. Пока нет ясности, он может надеяться.
– Ты так уверен в том, что она твоя дочь?
– Разумеется.
– Почему?
– По одной простой причине: Бад не способен...
– Бад способен! Однажды он уже зачал ребенка!
Три-Вэ захотелось узнать об этом поподробнее: каким образом это удалось Баду и когда? Но у него не хватило духу спросить. Он принялся расхаживать возле скамьи, потом остановился.
– В той статье о группах крови не приводилось каких-либо доказательств и... – путаясь, заговорил он.
Амелия подняла на него взгляд темных глаз. Он не был ледяным, а только недоуменным.
– Я тебя не понимаю, – сказала она.
– Кингдон... Это убьет его. Я не могу этого допустить.
– Ведь для него же мы это и затеваем! Если выяснится, что они родные брат и сестра, он никогда не узнает о нашем эксперименте!
– А если узнает!
– На самом деле именно ты не хочешь этого! – прошептала она. Теперь ее взгляд стал холодным.
Мороз пробежал у него по спине.
– Помнишь, перед смертью папы я как-то спросила тебя о различных видах долговых расписок. Тогда ты не смог мне ответить. Сейчас ты об этом больше знаешь?
– Разумеется, – пробормотал он.
– Ты до сих пор мой большой должник, Три-Вэ.
Ее лицо окаменело, солнечный свет подчеркивал мертвенную бледность ее скул и подбородка. Три-Вэ неотрывно смотрел на эту гордую женщину и чувствовал: сейчас он услышит то, что боялся услышать почти три десятка лет.
Сжав руку в кулачок, она поднесла его к горлу.
– Презираю себя за то, что напоминаю тебе об этом долге, но не могу иначе. – Она медленно опустила руку, словно сказанное далось ей с трудом. – Три-Вэ, ты овладел мной против моей воли. Это было страшное унижение. Это разрушило дорогие для меня отношения с Бадом. Ты бросил тень сомнения на ребенка, которого я хотела всем сердцем! – она опустила ресницы, но тут же снова подняла на него неумолимые глаза, которые вселяли в него страх. – Ты разлучил меня с Бадом. Ты причинил нам обоим такую боль, которую даже не можешь себе представить. Не хочу опять ворошить старое, просто скажу, что то время было для меня не из легких. Потом я предпочла молчать, хотя должна была говорить. Вместо меня все сказала Юта. И тогда с Бадом случился сердечный удар. О Боже! Я думала, что это убьет его! Я думала, что он умрет!
– Амелия! – надтреснутым голосом произнес Три-Вэ. – Ты думаешь, я не казнил себя за это тысячу раз?!
– Тогда ты должен сделать то, что я скажу.
– Если Кингдон узнает о результатах анализа, это может убить его.
– Или спасти, – возразила она. – Неужели ты не хочешь попытаться спасти его?
– Тесса твой единственный ребенок! Неужели это для тебя не доказательство?
– Ты мой должник, Три-Вэ. Ты мой должник!
Она поднялась с лавки, взяла его под руку, и они пошли к дому. Когда она коснулась его, чувство самоуничижения, от которого Три-Вэ бросало то в жар, то в холод, приобрело оттенок физического удовольствия. На гордом лице Амелии было каменное выражение, появляющееся всегда, когда она была наиболее уязвима. Это была Амелия, которая много лет назад, один-единственный раз в жизни, на какую-то минуту или чуть больше, принадлежала ему. Три-Вэ чувствовал, как ее пальчики сжимают его руку через ткань рукава.
– Ты всегда завидовал Баду, – сказала она. – Завидовал, жаждал и жаждешь отнять все, что ему принадлежало и принадлежит. Его друзей, его способности, его тело. Этот дом! Меня! Тебе невыносима мысль о том, что моя дочь тоже может оказаться его дочерью!
Он потрясенно уставился на нее. Крупный, с понурыми плечами мужчина с седой бородой. Его карие глаза были полны боли. Он смотрел в лицо этой хрупкой женщине, оказавшейся таким знатоком человеческой психологии.
– Все это правда, – закончила она.
Он не ответил. В ту минуту он понял только одно: любовь для него не безликое, абстрактное понятие. У его любви имелось имя, которое отчетливо звучало в его мозгу, повторяемое на все лады – Амелия, Амелия, Амелия...
Он решил уступить. Не из-за горькой справедливости ее упреков и обвинений, а потому, что Амелия значила для него все в этой жизни.
Но желание уберечь Кингдона от беды осталось.
– Я попытаюсь связаться с Ландштейнером, – сказал он и тут же отвернулся, чтобы она не увидела его слез.
Она отпустила его руку и тихо произнесла:
– Я не хотела пенять тебе прошлым, Три-Вэ. Но мы никак не можем понять друг друга А Кингдон... Он так несчастен, и я думаю, есть шанс... – Она замолчала и после паузы добавила: – Тесса должна была узнать об этом гораздо раньше. Я постоянно виню себя за свое молчание. Он кивнул.
– Ты привезешь сюда доктора Ландштейнера?
Он кивнул еще раз.
Ее голос доносился до него будто издалека. Он изумлялся тому, что Амелии удалось пронести через годы свою гордость, свой девичий кодекс чести. Он пытался разобраться в таинственных законах вероятности, которые свели его в жизни с Амелией.
Как только я заслышал шум шагов твоей души,
Почудилось: весь облик мира изменился...
«Черт возьми, вот уж викторианская поэзия тут совершенно ни при чем», – сердясь на самого себя, подумал он.
Он не осмелился открыть рот и что-то сказать. А тем временем они дошли до последнего поворота тропинки. Наконец дом выплыл из густой тени деревьев и стал отчетливо виден. Прищурившись от резкой белизны стен, он наконец произнес:
– Ты права, Амелия. Я всегда завидовал способностям Бада, его успеху, его друзьям. Тому, что Паловерде принадлежит ему. Но он не имеет никакого отношения к моим чувствам к тебе. Я любил тебя уже тогда, когда он даже не смотрел в твою сторону. Я всегда любил тебя. И до сих пор люблю.
7
На другой день Три-Вэ спозаранку уехал в свой офис, который размещался в особняке на Сигнал-хилл. Прикрыв стеклянные двери на веранду, чтобы приглушить шум бурильных установок, Три-Вэ собрался позвонить в Рокфеллеровский институт. Этот звонок был настоящим событием. В те времена из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк звонили очень редко. Даже именитые люди, такие, как Римини и Бад, обычно посылали телеграммы. Дело было не в деньгах. Просто еще не привыкли к тому, что разговор по проводу с человеком, находящимся на противоположном краю материка, никакое не чудо, а самая обычная вещь.
Раньше в этой комнате был кабинет хозяина. Три-Вэ уселся за бывший письменный стол, расшнуровал свои рабочие башмаки, взял попавшийся под руку использованный конверт и написал на нем для себя: ПРИВЕЗТИ ЛАНДШТЕЙНЕРА.
Он обещал это Амелии в минуту высочайшего эмоционального напряжения. Теперь он должен был выполнить свое обещание.
Пододвинув к себе телефонный аппарат, он снял трубку. Ответившую ему барышню он попросил соединить себя с более далекой барышней. Та связала его с телефонной станцией. Телефонистка со станции соединила его с главной линией. В трубке слышались какие-то звонки, и вдруг раздался далекий голос. Нью-Йорк! Телефонистка главного коммутатора в Нью-Йорке соединила его с линией в Манхэттене, а оттуда его переключили на Рокфеллеровский институт. Эта длинная череда звонков, смена разных голосов знаменовала поступь прогресса, и за четверть часа, которая потребовалась Три-Вэ, чтобы связаться по телефону с доктором Ландштейнером, он успел от неуверенности перейти к состоянию настоящей экзальтации!
Голос Карла Ландштейнера звучал издалека, говорил он с австрийским акцентом. К Три-Вэ вернулись все его тревоги. Откашлявшись, он назвал себя и не очень уверенно сообщил о том, что один его «друг» интересуется работами доктора в области серологии, в частности, его гипотезой об установлении отцовства.
– Но она еще не одобрена медиками, – немного раздраженно ответил доктор Ландштейнер.
– Я прочитал опубликованную вами статью, – сказал Три-Вэ, утирая платком вдруг вспотевший лоб. – Не могли бы вы рассказать о своей теории поподробнее?
Доктор Ландштейнер пустился в пространные объяснения, при этом голос его заметно потеплел.
– Этой гипотезой я целиком обязан Менделю. Да-с, Менделю! Вы знакомы с его работами, сэр? Суть в следующем: группа крови, которая отсутствует у родителей, не может быть у их ребенка.
– Это мне понятно, – сказал Три-Вэ, шевеля пальцами в расшнурованных башмаках.
– Таким образом, если у ребенка обнаружена группа крови, которая не совпадает с группой крови родителей, остается признать, что предполагаемый отец ребенка на самом деле не является таковым. Если, к примеру, у обоих родителей первая группа крови, они не могут произвести на свет ребенка со второй группой крови. Или, если у матери вторая группа крови, а у ребенка первая, у отца не может быть ни третьей, ни четвертой группы крови. Собственно говоря, в положительном смысле установить отцовство не представляется возможным. Речь идет скорее об исключении отцовства. То есть, вы можете твердо определить, что, мол, такой-то господин точно НЕ является отцом ребенка. Так чем я могу помочь вашему другу, мистер Ван Влит?
Три-Вэ еще раз посмотрел на написанное на конверте: ПРИВЕЗТИ ЛАНДШТЕЙНЕРА. Он спросил себя: «А зачем?» Будучи твердо убежден в том, что является настоящим отцом Тессы, он боялся, что, если результаты анализа подтвердятся, это приведет к трагедии. На мгновение ему вспомнилось, как Амелия взяла его под руку.
– А если предполагаемые отцы – родные братья? Отразится ли это обстоятельство на результатах анализа?
– В какой-то степени, – ответил доктор Ландштейнер. – Но я повторяю, а вы передайте своему другу, что генетическая серология официально еще не признана.
– Но вы в нее верите?
– Моя вера опирается на сотни проведенных опытов.
Три-Вэ вновь откашлялся. Ему захотелось извиниться и положить трубку. Но он снова подумал Об Амелии, вспомнил ее гордое лицо, затравленное выражение темных глаз... Поэтому он сказал в трубку:
– Мой друг хочет быть абсолютно уверен, что он отец ребенка.
– Опыт довольно сложный. Лишь немногие умеют оценить полученные результаты.
– Он богат. Я... он готов щедро заплатить вам, если вы согласитесь приехать сюда, в Лос-Анджелес.
– В Лос-Анджелес?! – Голос доктора уже звучал холодно, и в нем слышалась только досада. – У меня здесь так много работы. Я определяю различия по антигенам между особями. Это очень важно.
– Деньги моего друга могут пригодиться вам для продолжения работ, – ответил Три-Вэ с тайной надеждой, что доктор откажется...
