Текст книги "Обитель любви"

Автор книги: Жаклин Брискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 38 страниц)

– А я вам еще кое-что скажу о себе. Я родился в Лос-Анджелесе, но родители увезли меня отсюда очень рано. Вот, приехал. Я здесь уже три дня, а кроме этого отеля, так ничего и не видел. Я блудный сын, которому требуется гид для того, чтобы показать родные места.

– Я могу отвезти вас на страусиную ферму. А хотите – поедем на побережье?

– Ваши ответы стали заметно разнообразнее по сравнению со вчерашними. Предлагаете сразу два варианта. Но страусы мне отвратительны. Эта птица не умеет летать. А вот на пляж поеду с удовольствием.

Он, прихрамывая, обошел машину. Садясь рядом с ней и неловко поджав больную ногу, он поморщился.

Тесса развернулась и объехала трамвайную остановку. Он оглянулся на отель.

– Вы нездешняя, – сказал он. – Я только три дня в городе, но уже разбираюсь в той породе людей, что называют себя лосанджелесцами. Лосанджелесец родился с привычкой постоянно быть начеку, чтобы не пропустить, когда ему подставят подножку. Общаясь с другими, он либо говорит громко, либо шепчет. Сила голоса зависит от важности собеседника. Но у вас за плечами совсем иной багаж. Это я понял еще до того, как вчера подслушал ваш разговор.

– Какой?

– Багаж скромной невинности, – ответил он.

– Вы хотели сказать: глупости. Не надо было мне приставать к вам с расспросами о полетах.

– Черт возьми, по-моему, мы с вами решили больше не касаться этой темы! Если вы надумали выяснить для себя этот вопрос, то неудачно выбрали собеседника! – зло бросил он.

К ужасу Тессы, она начала всхлипывать. Слезы текли сами собой, против ее желания.

– Остановите машину, – спокойно проговорил он.

Она повернула вправо на Хайленд, затем, сделав еще один поворот, остановилась в одном квартале к югу от бульвара Голливуд. Недавно проложенные здесь трамвайные пути привели к созданию нового района, который пока сплошь состоял из нераспроданных земельных участков. Слезы у Тессы пропали так же неожиданно, как и появились. Отвернувшись от молодого человека, она промокала лицо платком.

– Вам лучше? – спросил он.

Глядя на пустующие земельные участки, она кивнула.

– Вижу, что нет, – заметил он. – Давайте, я буду говорить до тех пор, пока вы снова не будете в состоянии вести машину.

Она шмыгнула носом.

– Ничего, все прошло, – сказала она.

– Разве вам не интересно услышать мой рассказ о себе? – спросил он. – Я открою вам всю свою душу. – Он откинул рукой волосы с бледного лба, изборожденного глубокими морщинами. Выражение его лица изменилось. – Я ушел из дома в шестнадцать лет. Шатался вблизи аэродромов. Был воздушным акробатом, выполнял разные трюки. А на жизнь зарабатывал, строя аэропланы. Можно сказать, авиация – вся моя жизнь. Была! – Он откинулся на спинку сиденья и стал легонько растирать левую ногу. – В полете трос на распорке звенит... В этом мне всегда чудилась какая-то музыка. В небе к тебе приходит чувство невероятной свободы. Ощущение счастья. Бывало, выключу двигатель и парю между небом и землей. Там, наверху, ты властелин мира. Тебе принадлежит все: деревья, кусты, трава, дома, океан... Люди приветствуют тебя, потому что знают – ты господин, повелитель. Радость настолько сильная, что понимаешь, для чего появился на этот свет. – Он на мгновение замолчал. – Вообще этим ведь далеко не всякий похвастается, верно? Словом, как вы уже, наверно, заметили, я любил летать. Я любил летать даже промозглым холодным утром. Эта любовь сильнее всех прочих человеческих ощущений. По мере того как взбираешься ввысь, воздух становится все холоднее. Руки и ноги коченеют, натяни ты хоть несколько свитеров под летный комбинезон.

Тесса повернулась, чтобы взглянуть на его лицо. Усмешка исчезла с его губ.

– В девятьсот четырнадцатом я уехал в Европу и вступил во французский Иностранный Легион. Вовсе не потому, что я обожаю французов. Просто хотелось летать. У нас было несколько скоростных «ньюпоров». «Ньюпор» – машина очень популярная. Мне сказали, что я чересчур долговяз для летчика, но я всем им утер носы, показав, на что способен. И начались боевые вылеты. – Он сделал такой жест, будто строчил из пулемета. – Мне удалось уговорить старика Вандербильта раскошелиться, и после этого мы стали называться эскадрильей «Лафайет». Боевые вылеты, как оказалось, совсем другое дело. Я так и не смог свыкнуться с мыслью, что приходится стрелять в какого-то пацана только потому, что он летит на «фоккере». Но там было так: кто кого. При опасности чувства обостряются. Когда, например, нужно поменять ленту у пулемета, надо привстать и зажать между ног руль высоты. В эти мгновения ты становишься великолепной мишенью. Ребята говорили, что у меня вообще отсутствует чувство страха. Но на самом деле оно у меня было, просто я его не показывал. Я любил летать. – Он глубоко вздохнул.

Мимо простучала копытами лошадь, впряженная в коляску. Они смотрели ей вслед, пока она не свернула на бульвар Голливуд. Потом он продолжал:

– Но все хорошее скоро кончается. На войне это происходит еще быстрее. Меня сбили. Казалось, мой горящий аэроплан падает целую вечность. В нос бил запах паленого мяса – горела моя нога. Говорили, что я чудом выжил. Хорошо чудо! Сам я не особенно рад тому, что остался в живых. Потому что теперь я боюсь. Боюсь вернуться туда! – Он поднял палец вверх.

– Ничего, это пройдет.

– Нет, – сказал он. – Если из моего рассказа вы заключили, что я герой, то это ошибка. Раньше я любил летать, а теперь мысль об этом вселяет в меня ужас.

– И сколько времени это продолжается?

– Уже три месяца, но дело не в этом. Когда в небе слышен шум мотора, я даже головы не поднимаю. Меня всего начинает трясти, и я еле сдерживаюсь, чтобы не завопить от страха. Я – впавший в отчаяние католик... Впрочем, не настолько, чтобы решиться на самоубийство. Пока. Может, позже...

– Нет, – она покачала головой.

– Почему? Я бы так сказал: пусть тело соединится с духом. А что касается геенны огненной – если такая вообще существует, – то там я уже побывал.

Она коснулась рукой его руки.

– Раньше я никому об этом не рассказывал, – хрипло произнес он, но руки не отдернул. – Так что сделайте одолжение: больше не говорите со мной об этом.

– Не буду.

– Она называла вас Тессой. Теперь, когда мы познакомились поближе, вам не кажется, что пора уже назвать свою фамилию?

– Ван Влит, – сказала она.

На его лице отразилось изумление.

– Когда я вам говорил об этом? – спросил он недоуменно.

– А как вас зовут?

– Вы только что сами сказали – Ван Влит.

Они уставились друг на друга. А потом оба одновременно рассмеялись.

– Черт возьми! Нашел девушку, перед которой можно излить душу! Это же надо! Среди всех девушек города наткнуться на свою двоюродную сестрицу! – Он поднес руку в перчатке к щеке, потом убрал.

– А как тебя зовут?

– Кингдон. И тоже Ван Влит. – Он хохотнул, откинулся на закрытую дверцу машины и устремил на нее внимательный взгляд. – А где же твои рога и копыта?

– Значит, тебе вдолбили, что у нас рога и копыта?

– Мать постоянно твердила об этом. А какого мнения о нас твои родители?

– Не знаю.

– Что, ничего о нас не говорили?

– Я вообще не знала бы о том, что у меня есть братья, если бы не дедушка Хендрик...

– А, тот толстый старик с голландским акцентом?

Она, улыбнувшись, кивнула.

– У него на руке не хватало трех пальцев, – сказал Кингдон. – Я от его клешни оторваться не мог. Она действовала на меня завораживающе. И пугала.

– Когда я была маленькая, я думала, что эта рука у него от слона.

– Она и вправду походила на бивень, – проговорил Кингдон. – Он приехал к нам сразу после того, как на свет появился мой самый младший брат, Ле Рой. Оделил меня мятными конфетами и сказал, что Господь осенил благодатью Лос-Анджелес и это его любимое место на земле.

– Дедушка Хендрик обожал Лос-Анджелес, – сказала она. – Он жил вместе с нами, пока...

– Он умер? Когда?

– В год, когда началась война. В четырнадцатом. – Она помолчала. – Он говорил мне, что я похожа на своего двоюродного брата...

– Значит, на меня, потому что Том и Ле Рой – белобрысые фламандцы.

– Мы, и верно, немного похожи, – робко заметила она. – Ваш отец Три-Вэ?

– Да, обнищавший младший брат.

– Я спрашивала дедушку, что за брат у меня? А он говорил, что это вопрос не к нему. Я была счастлива узнать, что у меня есть брат. Когда ты единственный ребенок в семье, чувствуешь себя одиноко. Мне хотелось поскорее познакомиться с моим братом. Тогда мне было... э-э... года четыре. Я тут же побежала к родителям. Когда я забросала их вопросами, папа встал и ушел в спальню. Мама посадила меня к себе на колени и сказала, что я уже большая и пришло время узнать: у меня есть дядя и тетя, а также двоюродные братья. Но предупредила, чтобы я о них больше не говорила. Особенно при папе. Папа не ладил со своим братом и при этом сильно страдал. Я представляла себе эдакого злого великана, который молотит папу кулачищами.

– Мой отец, – начал Кингдон, – никогда в жизни никого не бил. Придуманный тобой образ больше смахивает на меня, если уж на то пошло. В детстве я был настоящий сорвиголова. Или взять, к примеру, мать. Иногда она бывает форменной сукой!

Тесса почувствовала, как краска прилила к ее лицу. До сих пор никто при ней так не отзывался о своих родителях.

– Мне в это тоже было трудно поверить, – сказала она. – Мой папа сильный. Он играет в поло, ходит на охоту. В детстве он вообще казался мне бессмертным и непобедимым. – Помолчав, она продолжала: – В сущности, я пронесла это отношение к нему через всю свою жизнь. Я преклоняюсь перед отцом.

– Ну ладно, дома ты молчала. Но ведь Ван Влиты известная в городе фамилия. Наверно, ходили разные слухи. Тебе в школе никто не намекал на существование нашего родового клана?

– А я не посещала школу.

– Неудивительно. Зачем ходить в школу богатой наследнице всего Запада?

– Я много болела. – Она дотронулась до почти невидимого шрама на шее. – Кингдон, я могу себе представить, каково тебе было лежать в больнице...

– Поскольку ты упорно возвращаешься к этой теме, – произнес он, понизив голос и так едко, словно хотел ее обидеть, – я скажу, что больница – идеальное место для того, чтобы у человека ампутировали его... жизнь!

Она и не думала отводить взгляд. Его ядовитый сарказм не подействовал. Она понимала его. Но в этом было нечто большее, чем просто понимание. Известие, что перед ней двоюродный брат, изменило ее отношение к Кингдону. Она сразу же включила его в тесный круг близких ей людей. В ее круг. Поэтому за последние несколько минут она вся раскрылась ему навстречу и полностью доверилась.

Мимо прокатил «форд». Кингдон, пошарив в кармане джемпера, вытащил пачку сигарет, раскрыл и предложил ей.

– Я не курю, – сказала она.

– А мне можно?

Она кивнула.

– Ты умеешь утешать, сестричка Тесса, – сказал он, затягиваясь и выпуская колечко дыма. – Так ты покажешь мне побережье Тихого океана? Мой отец уверял меня, что большинство пляжей Южной Калифорнии когда-то принадлежали нашим предкам.

– Они были скотоводами. И действительно владели узкой песчаной косой, абсолютно бесполезной, так как она была оторвана от остального ранчо. Это мне рассказал отец.

Тесса улыбнулась. Он улыбнулся ей в ответ и вышел из машины, чтобы ручкой завести мотор.

6

Уже почти стемнело, когда она высадила его за квартал к югу от отеля «Голливуд». Здесь он снимал комнату в одном из доходных домов, окружавших так называемый «дворик» – широкое пространство, поросшее бугенвиллеей, гибискусом и страстоцветом. Как раз в сумерки они раскрывают свои большие красивые цветы.

Нос и лоб Кингдона порозовели от солнца. Днем они побывали в Венеции – на местном курорте, названном так в честь знаменитого европейского города. Они гуляли среди увеселительных заведений с куполообразными крышами в виде минаретов. Она подстраивалась под его прихрамывание, когда они не спеша переходили по арочным мостикам через многочисленные обмелевшие каналы со стоячей морской водой. Во время прогулки он ей рассказывал о знаменитых летчиках-асах: о французах Нангессере и Гинемере, о немцах Бальке и Рихтгофене. Иногда она садилась на корточки, надевала маленькие, в проволочной оправе очки и что-то записывала в свой блокнот. В такие минуты он отдыхал от ходьбы, убеждая себя, что она остановилась вовсе не из-за его увечной ноги, а для того, чтобы записать полезные для нее сведения. Он старался также убедить самого себя, что рассказывает ей все это, чтобы ей было легче написать сценарий, а вовсе не для того, чтобы дать выход собственному отчаянию.

Окна в квартире 2б миссис Коди, где он снимал комнату, были темные. Пожилая вдова и ее дочь уже поужинали. Он не стал звонить, а открыл дверь своим ключом и прошел через заставленную разной мебелью гостиную в маленькую спаленку. Чтобы включить свет, нужно было потянуть за веревку. Под потолком болталась голая лампочка. Но он не стал зажигать света. В сумрачной комнате только один предмет указывал на то, что здесь живет Кингдон: коробка из-под сигар на комоде. Он открыл ее и заглянул внутрь. Губы его скривились. В коробке лежали его награды: горстка ленточек и металла. Капитан Кингдон Ван Влит сбил одиннадцать немецких аэропланов и был отмечен почти всеми французскими боевыми наградами. Каждая из этих наград напоминала ему о предсмертной агонии немца и о его собственной беде. Он разозлился и захлопнул коробку. «Какого черта я их храню?!»

Он не мог себе этого четко объяснить, но полагал, что награды еще связывают его тесными узами с погибшими летчиками эскадрильи «Лафайет». «Я один из них», – подумал он.

Он сел на узкую кровать, пружины скрипели. Чтобы устроить поудобнее левую ногу, ему пришлось поднять ее обеими руками. Боль прошла через все его тело и исказила загоревшее за день лицо. Положив под колено подушку, он откинулся на спину, охватив руками затылок, и стал смотреть на пурпурный закат.

«Тесса, – думал он. – Тесса! Завтра утром, в половине одиннадцатого, она будет здесь. Я рад, что она моя сестра».

Мысль была какая-то расплывчатая, незавершенная. В ее обществе он не будет мучиться из-за того, что не испытывает желания. Он был католиком. Впавшим в отчаяние, как он всем говорил. Наказания, которым его подвергала Юта, укоренили в нем чувство вины, и поэтому, погружаясь в отчаяние, он чувствовал себя как в ловушке. Религия держала его, словно капкан. Тело Тессы, его двоюродной сестры, было табу. Поэтому хорошо, что он ее не хочет. Но его уже начинало пугать это состояние. За последние четыре месяца его не влекло ни к одной женщине. С тех самых пор, как его сбили, когда он стремительно падал на землю на охваченных пламенем полотняных крыльях аэроплана и с горящей левой ногой... Он не хотел ни одной женщины. Сексуальный голод, не отпускавший его с тех пор, как он едва достиг половой зрелости, вдруг исчез.

«Так что, мама, об этом можешь больше не беспокоиться».

Он не видел родителей и братьев вот уже восемь лет. Писал домой редко. Две недели назад он покинул военный госпиталь в Мэриленде, и у него возникла смутная мысль о возвращении в Бейкерсфилд. Но вместо этого он оказался в Лос-Анджелесе. Почему? «А какая разница, где я нахожусь?» По ночам он ворочался с боку на бок. Днем ходил как лунатик. Без неба его душа была мертва и темна, и он впал в отчаяние.

Он достал сигареты. Миссис Коди запрещала курить в доме. Она была домовладелицей и католичкой, как его мать. Он прикурил.

«Здесь, – подумал он, – лежит великий летчик-ас и великий любовник».

Он выпустил струю дыма. «Интересно, все ли мне сказали врачи? Может, о какой-то травме они умолчали по небрежности?»

«Капитан Ван Влит, ваша нога более или менее заживет. Но, к сожалению, должны сообщить вам о травме э-э... интимного характера. Вы стали законченным евнухом».

У него стал дергаться глаз. «Нет, я слишком нервный для законченного евнуха, – подумал он. – Но когда доходит до дела, я евнух. И даже к лучшему, что брюнетка с красивой крепкой грудью оказалась моей двоюродной сестрой. Кроме того, она, эта девственница, еще и наследница «Паловерде ойл». Как в музее: смотреть можно, а трогать нельзя».

Интересно, она и вправду еще девственница? Это, конечно, чисто абстрактное любопытство. Я не знаю. Да уж! Если я не могу отличить девушку от женщины за тридцать шагов, значит, я и впрямь стал евнухом! Воистину. Тесса... Нет, не хочу так думать о ней.

Дым от сигареты лез в глаза. Он прищурился. Солнце окончательно зашло, озарив землю последними багряными отблесками. Красное небо на закате, чистое небо на заре. Завтра будет ясно. Хорошая летная погода.

«Впрочем, мне-то все равно. По мне, так пусть завтра хоть дождь из лягушек хлынет. О Господи, почему ты не дал мне умереть тогда?! В родном небе?!»

Он погасил окурок об пол. Стиснув зубы от боли, перевернулся и уткнулся лицом в матрас, словно хотел задохнуться.

7

Конечно, не одна Юта несла ответственность за то, что Кингдон был такой противоречивой натурой. Не будь ее, он вполне мог бы скатиться на путь греха, ибо, как многие люди, выросшие в лоне церкви, стремился достичь абсолютного совершенства. Но чувство своей никчемности вложила в него именно Юта.

Чарли Кингдон рос буйным и энергичным мальчишкой. Его глубоко посаженные почти черные глаза часто злорадно поблескивали. В приходской школе Бейкерсфилда он выделялся из общей массы учеников склонностью ко всякого рода выходкам. На игровой площадке он забирался на вязы и прыгал с высоких веток. При этом дважды ломал себе что-нибудь. Он бегал всегда сломя голову, а смеялся безудержно. Благодаря буйству характера заработал высокий авторитет у одноклассников. К удивлению самих же сестер-монашек, преподававших в школе, они подчас не могли без улыбки смотреть на проделки этого трудновоспитуемого ученика. Добрые женщины называли его сорванцом. Но каждая из них видела очевидное стремление Чарли Ван Влита к самосовершенствованию и служению Богу. А недостатки лишь подчеркивали широту его души, а ведь широта души не что иное, как предпосылка святости.

Вера Юты была немыслима без карающего начала. Наблюдая за хулиганским поведением старшего сына, она полагала, что это Божье возмездие ей, матери. Чарли Кингдон был зачат во грехе, думала она. Каждый раз, когда Чарли Кингдон забирался к ней на полные колени и зарывался лицом в ее грудь, ей хотелось приласкать его, прижать к себе. Но всегда в ту же секунду ей приходила в голову мысль, что он уже и так в немилости у Бога за ее грех. «Я не вправе потакать ему», – думала она и говорила вслух:

– Слезай, Чарли Кингдон. Ты слишком тяжелый, чтобы ползать по мне.

Однажды в июле Юта на заднем дворе собирала фрукты для пирога на ужин. Вдруг она услышала детское хихиканье, доносившееся из тени за пустующей конюшней. Смех был тихий, но явно возбужденный. Дурное предчувствие охватило Юту, холодный пот выступил у нее на спине. Прижимая к себе собранные в передник спелые сливы, она направилась за конюшню. Тучная Юта шагала тяжело и шумно, но дети были так увлечены чем-то, что не услышали ее приближения.

– Чарли Кингдон, что ты там делаешь? – позвала она, заворачивая за угол конюшни. Тут она в ужасе открыла рот и замерла на месте. Сливы посыпались из передника на землю.

За конюшней ее сын и какая-то маленькая девочка, сняв с себя штанишки, рассматривали друг друга. Извечная детская сексуальная игра: «Ты мне покажи свое, а я тебе свое». Юту обуял ужас. Случилось то, чего она всегда так боялась: ее собственное вожделение передалось сыну и теперь проявилось! Вскрикнув, она бросилась вперед. Она так и не узнала девочку, которая в страхе убежала, на ходу натягивая штанишки. Юта нависла над Чарли Кингдоном. Не глядя на разъяренную мать, он застегивал ширинку.

Юта схватила его за худую ручонку и потащила через двор, а потом по ступенькам заднего крыльца в кухню. Печь была жарко натоплена, готовая принять пирожки к ужину. Юта прижала руку сына к горячему чугуну.

– Вот что бывает, когда грешишь! – кричала она. – Вечный огонь! В нем тебе и место!

Он долго молча терпел боль. Материнский приговор сносил с мальчишеской отвагой. Он заслужил эту боль. Но когда стало уже совсем невтерпеж, разрыдался. Юта, тоже всхлипывая, прижала его к своей груди.

После этого на Кингдона снизошло раскаяние, растянувшееся на годы. Он до сих пор каялся, ибо, по его мнению, с возрастом все глубже и глубже погружался в пучину греха. Греховная тьма словно пригвоздила его к земле, сделала пресмыкающимся. И тогда его героями стали люди, которым на крылатых велосипедах удавалось на несколько минут оторваться от поверхности земли. С годами грезы об авиации превратились в неодолимую юношескую страсть. Он уехал из Бейкерсфилда в шестнадцать лет. С тех пор он ни разу не был в церкви. Ощущение того, что он чего-то да стоит в этой жизни, отныне являлось к нему лишь тогда, когда он парил в небе на полотняных крыльях, натянутых на хрупкие распорки.

8

Тесса сказала, что ее родители уехали на восток, где Хендрик Ван Влит Младший организовал продажу облигаций, рассчитывая на вырученные средства расширить «Паловерде ойл».

«Дядюшка, видимо, решил скупить на корню весь мир, – думал Кингдон, – и теперь собирает наличность для этой покупки».

Каждое утро, ровно в половине одиннадцатого, Тесса заезжала за ним. Они колесили по окрестностям, поставив на заднее сиденье корзину с едой. Объезжали пыльные и тенистые рощи Сан-Фернандо Вэли от Ван Нуиса до Ланкершима. Катались по курортным местечкам: Санта-Моника, Оушен-парк, Редондо бич. Еще несколько раз были в Венеции. Уезжали на восток к миссии Сан-Габриэль и вслушивались в перезвон древних колоколов, звучавший с глинобитных колоколен. Однажды они проехали по шумной оживленной Спринг-стрит, и Тесса показала Кингдону, где стоял когда-то магазин скобяных товаров их деда. Квартал Ван Влитов снесли, на его месте воздвигли штаб-квартиру «Паловерде ойл» – просторное и современное десятиэтажное монументальное здание. Более высокие дома строить было нельзя, так как здесь случались землетрясения. Оставив машину у обочины, они заходили в магазины на Бродвее, где когда-то дом Ван Влитов, крытый красной кровельной дранкой, соседствовал с особняком Динов.

Тесса пригласила Кингдона в Гринвуд, который прежде назывался Паловерде, но он отказался. Она не настаивала.

Они провели вместе почти десять дней, но все это время Тесса не забывала про свою работу. Однажды, когда они прощались в его «дворике», она вытащила из сумочки конверт.

– Я закончила черновик «Летчика», – сказала она смущенно.

– Хочешь, чтобы я прочитал?

Кингдон сильно загорел за эти дни. Он взял конверт и пошел по обсаженной цветами тропинке к дому. Она сочла, что его хромота уже не так заметна.

Он прочитал черновик в тот же вечер. Романтическая картинка войны в воздухе. Но даже при этом рукопись была бы сносной, если убрать эпизоды с благородным крестоносцем.

Когда они встретились на следующий день, он поделился с Тессой своими впечатлениями.

– Я сказала, что вставлю эти эпизоды, еще до того, как мистер Римини согласился посмотреть мой сценарий, – возразила она.

У нее был тихий голос. Она всегда говорила как-то робко, смущенно. Он понял, каким позором было бы предать ее.

«Нежная девушка не от мира сего, – думал он, – это моя сестра».

9

Кингдон, Лайя и Тесса, усевшись на подножке «мерсера», наблюдали за пятью ковбоями, которые промчались по улице вверх и спрятались за макетом церковного фасада. Пыль, поднятая ими, осела. Римини, коренастый Римини в сапогах и пробковом шлеме, поднял руку с пистолетом и выстрелил. Ковбои тут же выскочили из-за церкви и, что-то выкрикивая и паля из пистолетов, понеслись прямо на грузовик, где была установлена камера. Римини лично руководил съемками ковбойского сериала. Тесса, не обнаружив его в сарае-студии, приехала сюда, на эту выжженную солнцем улицу, в надежде услышать его оценку «Летчика». Кингдон был здесь только потому, что уже свыкся проводить все время с кузиной. Лайя, надевшая сегодня новое желтое крепдешиновое платье, пришла «себя показать».

Ковбои спешились. Потные и пыльные, они по очереди пили из olla, не обращая никакого внимания на крики Римини. А тот орал:

– Холостые патроны стоят денег! Не тратьте их попусту! А теперь переходим к следующей сцене! Хватит прохлаждаться! Я вам не за это плачу!

Ковбои, напившись, вновь вскочили на коней и поехали к кустарнику у макета церкви.

Тесса подбежала к Римини.

– Мистер Римини, вы уже успели прочитать мою вещь?

– Неплохой сюжет, – ответил он.

– Спасибо. – Она улыбнулась. – Значит, можно приступать к работе над окончательным сценарием?

Он топнул ногой в сапоге о сухую землю, подняв целое облако пыли.

– Вчера вот на этом самом месте нашли гремучую змею. Жирную, коричневую с желтым и с кольцами на хвосте. Здесь их полно, словно объеденных кукурузных початков.

– Такая пора, – объяснила Тесса. – Не трогайте их, и они не тронут вас, мистер Римини.

– Сделай мне одолжение, вот этого не надо! Тебя они, может, и не тронут, а меня еще как! И вообще в следующий раз приходи сюда в сапогах. – Он помолчал, потом добавил: – Я обещал, что посмотрю? Я посмотрел.

– Так можно мне...

– Ты и так уже потратила достаточно времени на черновик.

– Но... – Она наморщила лоб. – Вы сказали, что вам понравилось!

– Если мне понравилось, это еще не значит, что понравится прокатчикам. Они не купят военный фильм. Отправляйся домой. Сочини что-нибудь историческое. Вставь туда своего крестоносца, если хочешь. Отрабатывай свои гонорары.

– Я напишу сценарий полнометражного фильма бесплатно, мистер Римини...

Но он уже шел к грузовику с камерой, опасливо глядя себе под ноги, нет ли змей. Тесса пошла за ним. Она видела, как два оператора отошли в сторонку, чтобы дать Римини посмотреть в видоискатель камеры. Римини демонстративно игнорировал Тессу.

Она ждала. Она не могла сдаться. Кингдон и «Летчик» были от нее неотделимы. Десять машинописных страничек черновика стали такой же частью ее самой, как, например, рука, нога или сердце.

Сзади подошла Лайя. Ее обтянутая перчаткой ладошка изящно легла на крыло грузовика. Она сказала:

– Здравствуйте, мистер Римини. Похоже, может получиться великолепный фильм. Динамичный, насыщенный внутренним действием. Просто прелесть! – Последние слова были ее «коронными».

Римини на секунду отвлекся от камеры.

– Слушай, Лайя. Сделай мне одолжение. Скажи своей подруге, чтобы она образумилась. Пусть прислушается к голосу разума.

– Народ прислушивается к вам, мистер Римини, а не к голосу разума, – ответила Лайя, стреляя в него глазками.

Тесса, Лайя и Кингдон уехали. За их спинами орали и палили в воздух ковбои, не жалея дорогих холостых патронов.

Они хранили молчание до тех пор, пока не оказались у стойки забегаловки в Кахуэнго-пасс, на которой было выведено: ЗА ПЯТЬ ЦЕНТОВ ПЕЙТЕ АПЕЛЬСИНОВОГО СОКА СКОЛЬКО ВЛЕЗЕТ.

– Ты все неправильно сделала, – объявила Лайя. Она поставила пустой стакан на клеенку стойки и глянула на хозяина с засученными рукавами, давая понять, что хочет еще.

– Я согласен, – сказал Кингдон. – Тессе надо было опрокинуть Римини на землю и держать до тех пор, пока он не согласится поставить фильм по ее сценарию. Придавить и уговаривать.

– Ой, ну не смеши, – нетерпеливо отмахнулась Лайя. – Ты что, не знаешь, что в нашем бизнесе никто слов даром не тратит? Экран-то нем!

– Теперь буду знать, – сказал Кингдон.

– Надо было подпустить побольше драматизма, – сказала Лайя и встала в вызывающую позу. – Когда я пришла на пробы для съемок в «Нетерпимости», то надела черный парик, прозрачную блузку и нацепила все свои браслеты и ожерелья. И что же? Получила роль.

– Может, Тессе не стоило описывать сражение при Марне?

Хорошенькое личико Лайи приобрело сосредоточенное выражение.

– Нужны только отдельные боевые эпизоды. Как тут у тебя? Летчика сбивают над территорией врага? И он падает прямо на дом? – Она глянула на Тессу. Тесса кивнула. – По-моему, это захватывающе. Мы гадаем: погибнет он или нет? Зрители привстают с мест. Но Римини... Его это не трогает. По одной простой причине. Он никогда не видел воздушной катастрофы.

– А я полагал, что в кино главное – это способность что-то вообразить, – заметил Кингдон.

– Чепуха! – ответила Лайя. – Римини сначала нужно увидеть это «что-то» своими глазами. И только потом он вообразит.

– Но он же никогда не видел настоящих ковбоев, которые палят из пистолетов! – возразил Кингдон.

– Сравнил тоже! – сказала Лайя, когда хозяин заведения вновь наполнил соком ее бокал. Она жадно пригубила. – Зато он видел ковбойские фильмы!

– Значит, нам нужно показать Римини настоящее сражение при Марне? Или, может, с него хватит схватки нескольких истребителей?

– Нет, это не пойдет. Нужна катастрофа! – возбужденно сказала Лайя. – Церковь есть. Оператора можно уговорить. Остается только найти пилота-трюкача, который врежется в церковь. Или это выйдет слишком дорого?

– Ты что, не знаешь, что идет война? – спросил Кингдон глухо. В нем опять закипал гнев. – Каждый аэроплан на счету! Их используют для тренировочных полетов. А все пилоты-каскадеры преподают сейчас в ВВС. Или ты этого не знала?

– Мне известно только одно, мистер Незнакомец: для того, чтобы чего-то добиться в Голливуде, надо уметь делать невозможное, – твердо ответила Лайя.

Тесса увидела, что она настроена решительно, и восхитилась подругой. «Лайя не такая уж и дура», – подумала она.

10

За рулем был Кингдон. Они высадили Лайю у ее меблированных комнат, затем проехали три квартала на запад в Чероки, где жил Кингдон.

Тормознув, он сказал:

– Гениально!

Тесса заморгала.

– Ты говоришь об идее Лайи?

– О чем же еще?

– А аэроплан?

– Как была ты не от мира сего, так и осталась!

– Ты же сам сказал, что это невозможно.

– Я сказал? Я просто объяснил, что в этом году у летчиков много других дел. – Кингдон слегка подрагивающей рукой пытался нашарить в кармане пачку сигарет. Предложение Лайи найти летчика и аэроплан задело его за живое. – Чертовка твоя подруга, а?

– Мы дружим. Она хочет мне помочь.

– Ну и что? Разве поэтому она не может быть чертовкой? – Он чиркнул спичкой. Она не загорелась. – Для тебя эта затея, конечно, неосуществима...

– Кингдон... – начала она, но замолчала. Затем собралась с духом и сказала: – Кингдон, завтра приезжают мои родители.

Спичка вспыхнула и потухла.

– Я рад за них, – сказал он.

– Приходи к нам в пятницу обедать.

Он вытащил незажженную сигарету изо рта.

– Увы, я уже приглашен в другое место.

– Пожалуйста!

– Очень сожалею.

– Но почему?

– Я вовсе не собираюсь быть голубем с оливковой ветвью в клюве. Я не миротворец.

– Я хочу, чтобы ты с ними познакомился. Для меня это важно! – Голос ее дрожал.