Текст книги "Обитель любви"
Автор книги: Жаклин Брискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 38 страниц)
– Дядя, – сказал Кингдон. – Раз уж вы знаете так давно мистера Ди Франко... Раз вы с ним такие хорошие и добрые друзья... Я знаю, Лайе будет легче, если вы поговорите с ним. Она будет тогда знать, что и в суде есть человек, который отнесется к ней по-дружески...
Бад сдвинул брови. С возрастом его лицо вытянулось, как у всех представителей рода Гарсия, нос еще больше выдавался. Временами казалось, что власть для него – нечто естественное. Бад славился своим великодушием, но никогда и никому не позволял себя использовать.
– Кингдон, – все еще мягко сказал он, – я пришел сюда, отказавшись от встречи с министром, с которым мы обсуждаем вопросы аренды нефтеносных участков. Речь идет о громадных нефтяных залежах. Разве этого недостаточно, чтобы Лайя чувствовала дружеское участие? Неужели мало такого приятеля, как я?
Жилка пульсировала у Кингдона на виске. Его глубоко тронуло, что дядя, который вообще не любит журналистов и избегает толпы, пришел в суд, всем показывая тем самым, что он на их стороне. Кингдон даже собрался было выразить свои чувства вслух, но тут же вспомнил, что дядя еще и отец Тессы, тот самый, кто несколько лет тому назад запретил ему видеться с любимой. Поэтому Кингдон неожиданно для себя сказал:
– Вы пришли сюда, дядя, чтобы показать себя альтруистом в глазах Тессы.
– Я пришел бы сюда, даже если бы никто, в том числе и Тесса, не узнала об этом! Я пришел сюда потому, что ты, Кингдон, мой племянник! И именно поэтому я не донесу о нашем разговоре окружному прокурору!
Бад всерьез разозлился и не скрывал этого.
Кингдон тяжело вздохнул.
– Прошу прощения, сэр.
– Ты веришь тому, что я сказал?
Кингдон принялся растирать больную ногу. Ему снова захотелось горячо поблагодарить дядю, но просто язык не поворачивался... Но вместо этого он сказал:
– Вы хотите, чтобы я снова извинился? Или, может быть, мне надо рухнуть на колени и омыть ваши башмаки покаянными слезами?
– Прошу вас, мистер Ван Влит! – подала голос Лайя. – Я не могу войти туда, зная, что все они меня ненавидят! Я чувствую, что они не поверят ни единому моему слову!
Она умоляюще сложила руки на груди. Кингдон опустился на соседний стул, взял ее руки в свои и мягко положил их на стол.
– Все будет нормально, Лайя, – успокоил он жену. – Положись на меня. Я не подведу тебя.
Поднявшись, он взял дядю за руку и увлек его к окну.
– Она вот-вот сломается, – тихо произнес он. – Ей сейчас нужен доктор, а не суд присяжных.
– Объясни это Джулиусу Редпату. Он договорится об отсрочке слушания.
– Дело не в том, когда она начнет давать показания, – шептал Кингдон. – Лайя права. Они ненавидят ее. Она получает письма, буквально пропитанные ядом! Боже, вы даже себе представить не можете, что в них написано! Ненависть так и брызжет из этих посланий!
– Члены суда – не анонимные злопыхатели. Они дают присягу.
– А чем эти двадцать человек отличаются от остальных? Весь Лос-Анджелес называет Голливуд сточной канавой. Или присяжные придерживаются иного мнения? Дядя, поймите, ведь им доставит удовольствие разодрать Лайю на части!
И снова Бад на мгновение с теплым чувством вспомнил хрупкую, но гордую девочку.
– Они всего лишь систематизируют собранный по делу материал. Зададут ей те же самые вопросы, на какие она уже ответила в полиции.
– В полиции рядом с ней всегда был Редпат.
– Она актриса. Пусть не жалеет слез. Скажи ей. Если она разведет сопли, это смягчит их.
– Ей нужно чувствовать дружеское плечо. Иначе она такого может наговорить!..
– Господи, Кингдон, она и так уже, прости меня, в дерьме. Глубже некуда, что бы она ни наплела.
– А если она скажет правду? – тихо произнес Кингдон.
Солнечный луч проник сквозь пыльное стекло окна и отбросил причудливую морщинистую тень на лицо Бада, выражавшее удивление. После длительной паузы он наконец спросил:
– Неужели она...?
– По-моему, Лайя уже и так наказана, – ответил Кингдон, утвердительно кивнув.
– Когда ты об этом узнал?
– Она рассказала мне только что. В машине. – Помолчав, Кингдон продолжал: – Мы заключили соглашение. Если вы по моей просьбе поговорите с кем-нибудь из присяжных, она даст мне развод.
– Ты заключил дрянную сделку, Кингдон. Я уж молчу об этической стороне вопроса... Ты и без этого можешь добиться развода.
– Вы правы. Но я все равно подошел бы к вам. Лайя всегда пробуждала во мне чувство... не то чтобы симпатии, но что-то близкое к этому. Что бы она ни совершила – преступление или просто что-то аморальное, – я неизменно это чувствую. И даже в тех случаях, когда никакой моей вины нет, я чувствую себя виноватым.
– Знаешь, твоя логика мне недоступна.
– Вся суть в том, что моя жена уже прошла через все круги ада. Бог и так уже наказал ее, и я не собираюсь участвовать в ее травле.
– Кто тебе сказал, что ты обязан защищать ее?
– Обязан!
– Почему?
– Я только что попытался объяснить.
– А она когда-нибудь защищала тебя? Она даже разболтала на весь мир твою самую сокровенную тайну... – Бад осекся.
Кингдон пораженно уставился на него. Карие зрачки его глаз сузились.
Чувствуя, что краснеет, Бад все же не отвел взгляда. «Хватит играть в молчанку», – решил он.
– Во Франции тебе не повезло на всю оставшуюся жизнь, – произнес Бад.
Кингдон отвернулся и прижался лбом к пыльному стеклу. А Бад в ту секунду припомнил отвратительное, выворачивающее душу наизнанку чувство поражения, которое он испытал, когда ему удалось несколько лет назад отвадить Кингдона от Тессы. Еще тогда ему хотелось утешить парня, положить свою руку на его напряженные плечи. Теперь он это сделал.
– Ладно, Кингдон, – сказал он. – Чо вытянет Лайю. В жизни ему приходилось порой делать кое-что и похуже.
Кингдон кивнул, все еще прижимаясь лбом к оконному стеклу.
Бад подошел к длинному столу и сел на стул рядом с Лайей. Он сказал:
– Лайя, Кингдон рассказал мне, как ты нервничаешь. Ты жена моего племянника и подруга моей дочери. К тому же ты просто очень хорошенькая женщина, а у меня всегда была слабость к красавицам. – Он улыбнулся. – Я не могу равнодушно смотреть на твои муки. Поэтому решил: перекинусь-ка я парой словечек со своими друзьями из числа присяжных, о которых мы тут говорили. Особенно со стариной Чо. И когда ты войдешь в зал заседаний, знай, что там твои друзья.
– Вы правда поговорите с ними? Правда?
– Мои друзья – твои друзья.
Она взвизгнула от радости.
– О, какой вы замечательный!..
Сильно прихрамывая, к столу подошел Кингдон.
– Спасибо, дядя.
– De nada.
– Нет, есть за что, – возразил Кингдон. – Я знаю, что это для вас значит. Другие важные шишки постоянно злоупотребляют своей властью, не то что вы. – Кингдон говорил торопливо, но откровенно. Еще не оправившись от потрясения, что Бад поверил в написанное в дневнике Лайи. – Забудьте сказанное мной несколько минут назад. Вы пришли сюда, потому что вы прекрасный великодушный человек.
В коридоре раздались голоса. Присяжные сделали очередной перерыв. Бад взял со стола свой котелок и вышел из комнаты. Кингдон заметил, как он подошел к солидному седовласому мужчине и обменялся с ним рукопожатием. Дверь закрылась.
Лайя вынула из сумочки складное зеркальце в серебряной оправе, вытерла его платочком и подкрасила губы. И снова Кингдону показалось, что перед ним сидит покойник, который все еще корчится в предсмертных судорогах. «Как в классическом романе, – подумал он. – Я должен ненавидеть ее. Она не только впутала меня в убийство, не только подняла на смех перед всем миром как импотента, но именно из-за нее в конечном счете Тесса отправилась в клинику Грина одна». Он все еще с ужасом думал о том, что Тесса чуть было не родила от него ребенка. Но ему хотелось быть в клинике рядом с ней, утешить ее в минуту утраты, которая в равной степени имела отношение к ним обоим.
Но, глядя сейчас на Лайю, которая, послюнив большой и указательный пальцы, пыталась подвить свои кудряшки, он чувствовал к ней лишь жалость.
«Неудивительно, что моя логика недоступна Баду, – подумал он. – Я сам себя не понимаю».
В коридоре все стихло. Дверь открыл шериф в форменном кителе цвета хаки. Кингдон и Лайя поднялись.
– Миссис Вэнс? – спросил шериф.
– Я готова, – сказала Лайя.
– Удачи! – шепнул Кингдон.
Она вздернула подбородок, глаза ее храбро сверкнули, – этому трюку ее обучил Падрейк Хорти, – и она произнесла:
– Думаю, мне нечего опасаться.
6
Слушания в суде присяжных ни к чему не привели. Собрание именитых граждан Лос-Анджелеса не нашло достаточных оснований для того, чтобы обвинить кого-либо в убийстве Дэвида Манли Фултона.
В Голливуде думали по-другому. Но в сентябре этот скандал затмило громкое дело Толстяка Арбакла [36]36
Арбакл Роско – крупный комедийный киноактер. Создал маску комика-толстяка, отсюда его прозвище Толстяк Арбакл.
[Закрыть]. Он был обвинен в убийстве киноактрисы Вирджинии Раппе. Заголовки в различных газетах располагались в следующем порядке:
ОРГИЯ АРБАКЛА В ГОЛЛИВУДЕ, ЧУДОВИЩНОЕ ИЗНАСИЛОВАНИЕ В ГОЛЛИВУДЕ и, наконец, ГОЛЛИВУДСКИЙ ЗЛОДЕЙ ТАНЦУЕТ, ЖЕРТВА УМИРАЕТ.
После этого скандала в кино наступил кризис. Кассовые сборы заметно оскудели. Ярые конкуренты – такие, как Маркус Лоев, Уильям Фокс, Адольф Цукор, Карл Лэмль и Джакопо Римини, – объединились, объявив перемирие, и основали Ассоциацию кинопродюсеров и кинопрокатчиков Америки. Возглавить ее они попросили Уилла Хейса. Он брал взятки – наличными – от бизнесменов, которые хотели воспользоваться его политическим влиянием и пропихнуть красивого и компанейского Уоррена Г. Хардинга [37]37
Уоррен Г. Хардинг – президент США в 1921—1923 годах.
[Закрыть]в Белый дом. Руководителям киностудий было наплевать на аморальность политических и финансовых затей мистера Хейса. Для них было важно то, что, будучи на посту почтового министра, он ввел жестокую цензуру.
Придя в кино, Уилл Хейс торжественно поклялся, что фильмы станут «чисты, как сознание младенца, девственны и непорочны». Он и его люди просматривали каждый метр отснятой кинопленки и беспощадно вырезали полуобнаженные женские прелести и даже малейшие намеки на основную физиологическую функцию человека. Хейс самолично составил своего рода «моральный кодекс», которым с тех пор руководствовались при заключении всех контрактов в мире кинобизнеса. Он передал продюсерам «черный список» с фамилиями ста семнадцати актеров и актрис с подмоченной репутацией. От бедняг – где тайно, а где и явно – киностудии старались избавиться. Список прозвали «Книгой обреченных».
Фамилии Кингдона в нем не оказалось.
А Лайе Бэлл не повезло.
Когда она узнала о том, что ее имя попало в «Книгу обреченных», для нее это было таким ударом, с которым не смог бы сравниться никакой обвинительный приговор. Лайя обосновалась в Голливуде, не обладая ни талантом, ни манерами, ни красотой, но не признавала никаких своих недостатков. Для нее вся жизнь заключалась в рулоне целлулоидной пленки, которая крутится в проекторе. Она старалась, интриговала, пускалась во все тяжкие, залезала в постель к каждому, кто мог бы помочь ей попасть на съемочную площадку. «Книга обреченных» лишила ее всего, чем она жила и дышала, лишила ее жизнь смысла.
7
За несколько месяцев до того, как увидела свет злосчастная «Книга обреченных», произошло событие, которое гораздо более сильно повлияло на дальнейшую жизнь в Лос-Анджелесе.
Три-Вэ в каске и с закатанными рукавами рубашки, обнажавшими его загорелые волосатые руки, сидел на корточках на своей бурильной платформе на Сигнал-хилл. Он смотрел на участок Шелла. Во время обычной работы по защите от грунтовых вод бригада Шелла внезапно обнаружила, что в пробуренной скважине нефть поднялась на семьдесят футов. Слух об этом мгновенно разнесся по соседним участкам. Шелл был вынужден возвести высокий забор, чтобы зеваки не снесли его вышку. Люди осаждали этот забор, оставляя неподалеку свои машины.
Глядя на эти запыленные авто, Три-Вэ улыбался. Ему вспоминались давнишние опасения Бада, что их неочищенная лос-анджелесская нефть, столь богатая бензином, который тогда считался примесью, не найдет сбыта. А по поводу «экипажа, работающего на бензине» Бад сказал, что это вполне возможно... когда-нибудь в двадцать четвертом веке.
Три-Вэ встал и потянулся. На платформе горкой лежала вырытая земля. Он уставился на нее. Буровая установка работала сама по себе. Солнце стояло в зените. Осторожно ухватившись за нагретую рукоятку мозолистыми руками, Три-Вэ взял лопату. Он медленно погрузил ее в вырытую землю. Его бородатое лицо приняло сосредоточенное выражение. Он кинул несколько комков в кадку с водой. На ее поверхности тут же появилась масляная пленка.
Работавший рядом инструментальщик вытер потный лоб рукавом и подошел посмотреть. Он воскликнул:
– Следы нефти!
Да, что ни говори, это было хорошим предзнаменованием.
А спустя четверть часа из недр земли донесся глухой рокочущий звук, который угрожающе нарастал.
Три-Вэ понял, что это. Поняли и трое рабочих дневной смены. Они спрыгнули с платформы и бегом бросились вдоль забора Шелла вверх по склону холма, ломая ногами сухие сорняки.
Над самым верхним блоком бурильной установки Шелла в небо рванулся мощный черный гейзер. Он достигал более ста десяти футов в высоту. Рабочие бригады Шелла пустились в дикий пляс под этим черным душем, они сжимали друг друга в объятиях и радостно кричали, но крики мгновенно заглушал рев бьющей струи. Столпившиеся за забором зеваки тоже кричали, всех их, незнакомых людей, объединяло сейчас чувство благоговейного восторга, ведь они присутствовали при историческом моменте...
У Три-Вэ машинально сжимались и разжимались кулаки. Вокруг собралась вся бригада.
– Черт возьми, Три-Вэ! Ты станешь миллионером, самым богатым человеком в Лос-Анджелесе!
– Десять акров этакой землицы! О Иисус, десять акров такого богатства!..
Три-Вэ выбрался из толпы и побежал в небольшое кафе, приткнувшееся у подножия холма. Зал был пуст. Владелец, бывший моряк торгового флота, и посетители толпились сейчас у участка Шелла и ликовали вместе со всеми. Три-Вэ достал из кармана истрепанный листок бумаги с загнувшимися краями, захватанный грязными пальцами. Написанный на бумаге телефонный номер с трудом читался.
Тесса недавно провела телефон к себе в кабинет. Услышав на другом конце провода ее голос, он спросил:
– Ты помнишь эти строчки: «Как мотылек к звезде стремится, как ночь стремится к утренней заре, в печали тяга зародится к тому, что вдалеке»?
– Шелли? – догадалась она.
– Точно. Радоваться тому, что вдалеке, всегда легче, Тесса.
– Не для меня, – ответила она. – Я всегда хотела, чтобы моя счастливая звезда была рядом. Это звучит по-женски, да?
– Значит, ты уже об этом задумывалась?
– И еще как!
– Я тоже. Для меня достижение поставленной цели означает осознание своей смертности.
– Что вы хотите этим сказать, дядя? У вас пошла нефть?
– Нет, но она хлещет у Шелли. Следующим буду я.
– О дядя!..
– Да, это я, твой дядя. А кто другой, по-твоему, может, не боясь, показать свою глупость, читать стихи своему благодетелю?
Тесса молчала.
– Тесса? Ты слушаешь?
– Я плачу... Дядя, я так за вас рада...
– Голос у меня мрачный, но ты не обращай внимания. Знай: такой замечательной услуги мне в жизни еще никто не оказывал. Никогда!
Повесив трубку, Три-Вэ бросил на стойку бара монету за разговор. Больше он никому звонить не стал. Оперся обеими руками о засыпанную крошками стойку бара и замер. В тот день, когда в Лос-Анджелесе забил первый фонтан, он, весь черный от нефтяного душа, бегом бросился в город. Пробежал целую милю, даже не заметив этого. Он хорошо помнил, какой переполох вызвало его появление в магазине скобяных товаров Ван Влита. Отец запомнился ему грязным, с гордо выпрямленной спиной, в сюртуке. Он вспомнил, как смеялся тогда от радости молодой еще, светловолосый Бад. Вспомнил, как Амелия удивленно взглянула на него своими темными глазами. Три-Вэ тогда охватил страх, что она не простит его. Но удивление в ее глазах сменилось прощением. Тогда эта хрупкая очаровательная девушка, будучи женой брата, уже носила под сердцем ребенка. От него, от Три-Вэ! Только Три-Вэ узнал об этом позже.
Десятого сентября нефть пошла и на его участке. К тому времени на Сигнал-хилл уже было налажено оживленное движение грузового транспорта. Сюда везли буровое оборудование и ставили вышки: топоры стучали днем и ночью. Представители нефтяных компаний предлагали огромные суммы за нефть и бензин. Здесь получили работу те, кто до этого ни разу в жизни не бывал на нефтяных промыслах. Шлюхи уже расставили свои палатки. Проститутки поджидали клиента снаружи, снова и снова утюжа для вида одну и ту же рубашку. До тех пор, пока внутрь не входил кто-то из рабочих, закрывая за собой полог. Иногда шахты загорались, и нефтяные компании использовали для борьбы с огнем пар из паровых котлов, грязь, стофунтовые заряды динамита...
На шумном Сигнал-хилл, где он, бывало, грезил о мифическом острове, на Сигнал-хилл, где неудачи только добавляли ему упрямство, Три-Вэ стал миллионером.
8
Жарким октябрьским утром новый шофер-китаец отвез Лайю и Кингдона – мимо суматошного и шумного Сигнал-хилл, – в лос-анджелесскую гавань. Репортеры поджидали их на пирсе, где стояла «Султанша». Кингдон и Лайя поднялись на палубу и там позировали фотографам.
– Миссис Бэлл, почему вы решили отправиться в Париж?
– Я получила приглашение на съемки, – ответила Лайя.
– Кто продюсер?
– Я назову вам его имя... Но только после того, как соглашусь на эту роль. – Она очаровательно улыбнулась. – Но могу сказать уже сейчас: это будет нечто очень значительное, чего у меня еще не было.
– Капитан Вэнс, а вы едете в Париж?
– Увы, у меня много работы.
– Но вы же только что закончили вашу последнюю картину...
– А на следующей неделе я начинаю сниматься в очередном боевике, где опять буду летать. Называется «Покорители поднебесной выси».
Заверещала какая-то дамочка-репортер:
– Но путешествие через Панамский канал вполне могло бы стать вашим вторым медовым месяцем!
– Мне это уже говорили, – ответил Кингдон.
– Значит, у вас все хорошо?
– Мы все та же небесная парочка, – ответил Кингдон. – А теперь прошу простить нас...
Они ушли с палубы.
В каюте Лайи стояло пять огромных корзин с лилиями. Визитных карточек среди цветов не было, так как все они были присланы Кингдоном.
– Если тебе что-нибудь потребуется, телеграфируй, – проговорил он.
– Спасибо, милый.
– Тебе известно имя того человека в Акапулько? – спросил он, доставая из корзины бутылку шампанского.
– Сеньор Антойя, – сказала она, уходя в ванную за стаканами.
Хлопнула пробка, Кингдон разлил шампанское.
– Счастливого пути, – сказал он.
– О сеньоре Антойе, дорогой, можешь не беспокоиться.
– Я о тебе беспокоюсь, – сказал он и выпил. – Лайя, если тебе что-нибудь понадобится... Мы останемся друзьями, помни об этом.
– Ты и так уже столько сделал для меня, – сказала она. – Почему ты так старался?
– Черт его знает!
– Тебя трудно понять, – продолжала Лайя. – Может быть, поэтому тебе все и удается.
– Если что, Лайя, не стесняйся...
– Во Франции я собираюсь много работать, – ответила она, улыбнувшись дежурной улыбкой.
– Да, я знаю, – солгал он, зная, что ни один режиссер на земле уже никогда даже близко не подпустит ее к кинокамере.
– Я думаю, они не обратят внимания на эту дурацкую «Книгу обреченных», – сказала, бодрясь, Лайя. – Они там все просто помешаны на американцах.
Догадывалась ли она хотя бы смутно о том, что «Книга обреченных» – пожизненный приговор? Он надеялся, что не догадывается.
Кингдон чмокнул ее в щеку.
– Береги себя, Лайя, – сказал он.
– Мистер Незнакомец, вы лучше за собой присмотрите. Если кто из нас первым нарвется на неприятности, так это вы.
Глава двадцать третья
1
Как-то ноябрьской ночью в Орлином Гнезде во всех комнатах на первом этаже горели эвкалиптовые дрова.
В гостиной был самый большой камин, и здесь было теплее всего. Это почувствовала Юта, решившая еще раз обойти весь дом и проверить, все ли готово. Комната была обставлена массивной мебелью, что вполне устраивало Юту, но не нравилось Лайе. Юта переставила на другое место пепельницу, открыла коробку с соленым миндалем и сунула в рот один орех. Хрустнула им и удовлетворенно кивнула. Будучи хозяйкой меблированных комнат, она славилась своей первоклассной едой. Она неодобрительно покосилась в сторону бара на ножках с открытыми дверцами. Несмотря на «сухой» закон, в нем было множество бутылок. Она повернулась к зеркалу в золоченой раме.
Слегка наклонив голову, Юта принялась изучать свое отражение. Бриллиантовая брошь в форме самолета, подаренная ей на день рождения Чарли Кингдоном, сверкала на огромной левой груди, приколотая к расшитому мелким гагатом платью. На складке под подбородком покоилось бриллиантовое колье. Она перебирала согретые ее телом камни, любуясь новым перстнем с сапфиром и запонками с сапфирами и бриллиантами. Три-Вэ сказал, что ни к чему так разряжаться для семейного обеда. Когда он говорил о вкусе и манерах, Юта почти всегда прислушивалась к мнению мужа. В другой раз она согласилась бы с ним, но только не сегодня. Сегодня были приглашены Бад, Амелия и Тесса, но Юта ни за что не назвала бы предстоящую трапезу «семейным обедом». Этот день должен был стать триумфом ее семьи. Три-Вэ посоветовал ей убрать все драгоценности в сейф, оставшийся от Лайи в гардеробной. Но ведь эти бриллианты были атрибутом победы, которой Юта так долго ждала. И их спрятать?!. Нет, она не собиралась этого делать.
До нее донеслись тяжелые шаги. Кто-то спускался по лестнице.
В гостиной появился Три-Вэ. Уперев руки в бока, Юта изучающе разглядывала мужа. С трудом подавила довольную улыбку. «Великолепно смотрится, – решила она. – Сразу видно, что из хорошей семьи».
– Поправь галстук, – сказала она.
Он подошел к ней, пытаясь просунуть палец под жесткий воротник накрахмаленной рубашки.
– Пора уже привыкать к нормальной одежде, – сказала она, поправляя ему галстук.
Для Юты Три-Вэ, несмотря на его седую бороду и волосы, оставался ребенком. Его задумчивость все еще беспокоила ее. О нем она заботилась больше, чем о сыновьях. Послюнив палец, она пригладила его взлохмаченную бровь.
– Вот так-то оно лучше, – сказала она. – Три-Вэ, сегодня твой праздник!
Она подошла к бару, налила стакан скотча и подала ему.
– О! – удивленно произнес он. – Спасибо, Юта.
– Только сегодня, – сказала она, присев на красивый резной стул. – Одно им не понравится. То, что Лайя в Париже. Чарли Кингдон не бросал ее в трудную минуту. Она могла ему ответить тем же. Он должен был заставить ее приехать! – Юта сунула в рот еще один орех, разрываясь между раздражением и радостью от своего триумфа. Радость одержала верх. – У нас три прекрасных сына! А Чарли Кингдон даже знаменит! И ты теперь так же богат, как и Бад.
Три-Вэ сосредоточенно смотрел на огонь в камине.
– Не уходи в себя. Скажи что-нибудь.
– Бад очень рад за меня, – сказал Три-Вэ.
– Бад?! Ха! А чего ему радоваться, коли теперь он не первый богач в семье?
– Он еще сто раз купит и продаст меня со всеми потрохами, – сказал Три-Вэ. – Я не умею обращаться с большими деньгами.
– Ты всегда себя недооценивал! Неудивительно, что он столько раз оставлял тебя в дураках.
Три-Вэ допил свое виски.
– Юта, я всегда хотел догнать его. А он лишь защищал меня. По крайней мере до тех пор, пока... – Три-Вэ осекся и направился к бару.
– Ты уже выпил свое, – предупредила Юта.
– Ты же сказала, что сегодня мой праздник. – Он плеснул в стакан на два пальца виски. – Бад никогда не был мелочным. Мне потребовались годы, чтобы понять это. Это он настоящий Гарсия, а не я. Это он ухаживал за умирающим отцом. Все наши родственники, нуждающиеся в помощи, шли к Баду. Он позаботился о «маминых людях». До сих пор дает им работу или посылает деньги. Он построил в Лос-Анджелесе больницы, дал денег на университет, думает разбить парки...
– Он хочет быть горным королем! – перебила его Юта.
– Он строитель, работяга. Город ему многим обязан.
– А как насчет нефти? Кто первый откопал в этом городе нефть? – Выдав этот неоспоримый аргумент, Юта смягчилась. Она улыбнулась мужу и спросила: – Чарли Кингдон уже вернулся?
У Кингдона был как раз перерыв в съемках, и он целыми днями пропадал на летном поле.
– Примерно час назад.
Она взглянула на черные эмалевые часики.
– Сейчас уже почти четверть восьмого. Они приедут с минуты на минуту! Иди позови его.
Три-Вэ послушно поднялся, но в ту же секунду наверху хлопнула дверь. Кингдон, что-то насвистывая себе под нос, легко сбежал вниз по лестнице. Прядь черных волос падала ему на лоб. Он улыбался.
Чарли Кингдон был наиболее независимым сыном Юты. Своим видом он пробуждал в ее памяти воспоминания о грехе. Но и материнский инстинкт Юты был очень силен. Хорошее настроение сына явно передавалось и ей.
– Судя по всему, у тебя сегодня был хороший день?
– Прямо в точку попала, мама, – смеясь, ответил Кингдон.
Три-Вэ внимательно посмотрел на своего любимого сына. Весь год Кингдон только страдал. Так с чего это он сегодня так развеселился? Может, решил все-таки принять предложенную отцом долю в нефтяном бизнесе? Купит себе летное поле, бросит кинематограф. Три-Вэ знал, что Кингдон не любит сниматься. Но когда Три-Вэ предложил ему его долю за найденную нефть, Кингдон отказался. А деньги на оплату адвокатов Лайи, которые он задолжал Римини, Кингдон выплачивал, снимаясь у него бесплатно в двух картинах ежегодно.
Три-Вэ спросил:
– Ты сказал мистеру Римини, что отказался от своей доли доходов?
– Сказал. Он не поверил. – Кингдон встал у камина. – Папа! Мама! У меня сегодня есть потрясающая новость для вас.
– Сегодня, – резко произнесла Юта, – праздник твоего отца, не забывай об этом.
– Кингдон – мой компаньон, – возразил Три-Вэ.
– На редкость бездеятельный, – уточнил Кингдон. – Но моя новость не из сферы бизнеса.
– Что же это за новость? – требовательно спросила Юта.
– Я объясню, когда все соберутся. Но я счастлив! Обещайте отнестись к ней с пониманием.
– Я не могу раздавать обещания заранее! – уже нервно проговорила мать.
Кингдон не обратил внимания на ее тон.
– Вернувшись домой, я заглянул в столовую. Мама, ты затеяла настоящий банкет!
– Чарли Кингдон! Что же это за новость такая, коли ты не можешь сообщить ее даже своим родителям?!
Раздался звонок в дверь.
Это приехали на «форде» Том с Бетти и Ле Рой с Мэри Лю. Младший сын Три-Вэ женился на Мэри Лю в июне. Молодые люди шумно приветствовали родителей.
Три-Вэ оглядел сыновей. Старший – высок, подтянут, со смуглым лицом. Младшие – коренастые, веснушчатые, светловолосые. И две невестки в вечерних платьях.
– Юта, это ли не счастье? – спросил он, положив руку жене на плечо.
Ее круглое лицо осветила улыбка, но, посмотрев через минуту на часы, она поджала губы.
– Опаздывают, – процедила она.
– Десять минут – еще не опоздание, – ответил Кингдон.
Бетти, тряхнув своими рыжими волосами, сказала:
– Это мы явились рано. В любом случае... разве вы не знаете, что ни одна вечеринка в Лос-Анджелесе не начнется, пока не прибудут властитель Гринвуда со своей госпожой?!
Снаружи раздался скрип автомобильных покрышек у подъезда. Кингдон выбежал в окутанный туманом двор. Амелия и Бад впервые приехали в Орлиное Гнездо. Кингдон распахнул заднюю дверцу «даймлера»:
– Добро пожаловать!
Он помог выйти Амелии, обменялся рукопожатием с Бадом. Потом взял за руку Тессу и повел гостей в дом.
– Прекрасное местечко! – сказал Бад, входя в холл и оглядываясь.
Кингдон кивнул в сторону истукана в древних доспехах.
– Готическая кинозвезда, – пошутил он. – Пытаюсь продать отцу, но у него слишком хороший вкус.
Новый слуга принял верхнюю одежду гостей, и Кингдон провел Бада, Амелию и Тессу в гостиную.
Когда забила нефтью первая скважина Три-Вэ, Бад приехал на Сигнал-хилл с поздравлениями. Теперь на холме «Паловерде ойл» он сдавал в аренду участки. Сделку «обмыли» кофе, которым братья угостили друг друга в забегаловке у подножия холма.
– Сегодня большой день, малыш, – сказал Бад. – Клан Ван Влитов высоко взлетел!
Амелия не виделась с Ютой и Три-Вэ с того самого приема в Гринвуде.
– Юта, как ты, должно быть, гордишься мужем, – сказала она. Потом повернулась к Три-Вэ, чтобы пожать его большую мозолистую руку. Он покраснел. – Три-Вэ, мы так за тебя счастливы! Как бы я хотела, чтобы здесь, сейчас, вместе с нами радовалась донья Эсперанца и папа Хендрик.
Слуга внес серебряное ведерко, откуда торчали горлышки двух бутылок шампанского. За ним показалась недавно нанятая служанка с подносом, на котором позвякивали бокалы.
– Мы привыкли произносить тосты за столом! – прошипела Юта, обращаясь к Кингдону.
– Помни о нашем уговоре, – возразил Кингдон.
Юта метнула на него яростный взгляд. На Кингдона обернулись все. Бад с Амелией. Его младшие братья и невестки. Все молчали. Хлопнули пробки, шипучее шампанское разлили по бокалам, и служанка обнесла им присутствующих.
Кингдон взял бокал для Тессы и подошел к ней.
– Выпей! – сказал он, обнимая ее свободной рукой за талию.
Они стояли около камина, его огонь смягчал яркость электрического света. Когда Кингдон наклонился к Тессе, его темные волосы блеснули. Ее лицо было повернуто к нему в профиль. Они смотрели друг на друга. Он улыбался. Она была серьезна. Казалось, они грезят и не замечают никого вокруг.
Потом Кингдон поднял свой бокал.
– За мою невесту! За мою жену! – И добавил: – За мою любовь!
В коридоре затихли шаги слуг. В жарко натопленной комнате воцарилась мертвая тишина. Потом эту тишину взорвал вскрик Амелии, уронившей бокал. Он разбился о паркетный пол. Шампанское выплеснулось на ее бежевое вечернее платье, но она не обратила на это внимания.
Первым пришел в себя Том.
– Тетя Амелия, вот, возьми, – сказал он, подавая ей свою салфетку.
Ле Рой, нагнувшись, подбирал с пола хрустальные осколки.
Том, юрист, обратился к Кингдону.
– Ты уже женат!
– Вот уже несколько недель я свободный человек! Лайя получила в Акапулько развод. Там есть один хороший адвокат, Том. Сеньор Антойя.
– В таком случае поздравляем! – сказала Бетти Ван Влит.
А Мэри Лю Ван Влит прибавила:
– Это замечательно!
Снова наступило молчание. Пахло пролитым шампанским.
Губы у Юты дрожали. Казалось, она силилась что-то сказать, но язык не повиновался ей. Огромная грудь тяжело вздымалась. Амелия подняла тонкую руку к горлу, где нервно пульсировала жилка. На лице Три-Вэ застыло смешанное выражение ужаса и изумления. Бад смотрел на Тессу так, словно она наставила на него револьвер.
Радость покинула лицо Тессы.
– Папа! – тихо произнесла она.
Бад медленно отвернулся.
– Вы не можете пожениться, – хрипло, будто у него болело горло, сказал Три-Вэ.
– Почему? Сегодня утром мы слетали в Юму, – ответил Кингдон.
– Это грех! – вырвалось наконец у Юты.
Лицо Амелии исказилось.
– Мама! – спросила Тесса. – В чем дело?
