Текст книги "Обитель любви"
Автор книги: Жаклин Брискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 38 страниц)
Увидев, что Тесса проснулась, медсестра отложила вязанье и подошла к ее постели. У нее была добрая улыбка и черные усики над верхней губой.
– Ну, как самочувствие? – спросила она.
Тесса солгала, сказав, что все в порядке.
Солнечные лучи понемногу уходили, в палате стало сумрачно. Медсестра вышла, но тут же вернулась с подносом в руках. От запаха куриного бульона и поджаренного тоста Тессе стало дурно. Она отвернулась. Небо потемнело. Медсестра задернула шторы и включила свет.
Потом у Тессы измерили пульс и температуру. Медсестра ничего не сказала, но Тесса и без того знала, что у нее жар: сильно болела голова, она чувствовала резь в животе. Медсестра торопливо ушла. Тесса прижалась щекой к подушке. Ей хотелось плакать, но слез не было.
«Господи, я и представить себе не могла, что на душе будет так пусто», – подумала она.
7
– Тесса!
Она вышла из горячечного полузабытья. Поначалу не могла понять, где находится, но потом вспомнила, что два дня назад ей сделали операцию и она провела в этой комнате уже три ночи.
Кингдон держался за спинку ее кровати.
– Что ты здесь делаешь? – изменившимся от слабости голосом спросила она.
– Ты бредила.
– Да? Откуда ты знаешь?
– Ты стонала и металась по постели.
– Сколько времени ты уже здесь?
– Полчаса. – Пододвинув к ее постели стул, он присел.
– Не надо было тебе приходить!
– Доктор Грин разрешил посещения.
– Мистер Римини...
– Он мне платит деньги, но пока что еще не стал моим хозяином, – сказал он. – Трое суток репортеры держали дом в осаде. Я звонил тебе через каждый час. Никто не отвечал. Наконец сегодня вечером народу стало поменьше. Я позволил себе выглянуть за дверь. Лупа сказала, что ты уехала. – Он протянул Тессе желтый конверт. – Вот это лежало под твоей дверью. Лупа не слышала ни моих звонков, ни звонка почтальона.
– От кого это?
– Я не читал.
– Прочти сейчас.
Он вскрыл конверт, вытащил телеграмму, повернулся к свету и прочитал вслух:
– ВОЗВРАЩАЕМСЯ 24 МАЯ ТЧК ЛЮБИМ И ЦЕЛУЕМ ТЧК МАМА И ПАПА. – Кингдон помолчал, потом спросил смущенно: – Ты рассказала им?
Она отрицательно покачала головой, которая просто раскалывалась.
– Нет.
– Почему ты скрыла от меня, что решилась на операцию?
– Тебе не следовало приезжать сюда.
– Тесса, у тебя какой-то чужой голос.
– У меня снова лихорадка.
– Я поднял доктора Грина с постели, чтобы он объяснил мне, в чем дело. Он считает, что это последствия аборта, но не в физическом смысле. Он забросал меня длинными немецкими словами. Строит из себя психиатра, они сейчас в моде.
– Он обучался в Вене. Там он занимался определением группы крови...
– Должно быть, он успел посетить несколько лекций о человеческом подсознании. Считает, что твоя болезнь следствие какой-то внутренней травмы. Тут моя вина.
– Ничего подобного.
– Мне лучше знать, – тихо произнес он. – Когда Лайя и Римини поливали грязью Фултона, мне было стыдно поднять на тебя глаза. Весь этот разговор был гадкий, и я в нем участвовал! Что подтверждает теорию матери: Кингдона неизбежно тянет ко Злу, и он губит Добро.
– Это я виновата, Кингдон, – сказала Тесса. – Я ненавижу себя.
– А что толку? Ты меня об этом спроси. Я это уже проходил.
– Мне постоянно снится один и тот же кошмар. В приюте умирает ребенок. Я с ним. В коридоре, где мы все спим. Ночь. Я в отчаянии. Обтираю его влажной губкой, даю с ложечки лекарство, но жизнь в нем все равно едва теплится. И что бы я ни делала – ничто не помогает. Ничто! Он умирает. Я рыдаю, ломаю руки. Видишь, какая я слабая? В Руане я плакала, когда умирали дети. Потом покупала им каменные плиты для могилок и снова плакала. А вернувшись в Лос-Анджелес, святая Тесса из французского приюта для сирот войны оплачивает собственный аборт – и ни одной слезинки! – Она говорила монотонно, шепотом, с совершенно не свойственным ей горьким сарказмом.
– Мне надо было догадаться, каково тебе будет, любимая, – сказал он, нежно откинув с ее лба прядь влажных волос. – Женщина, добровольно согласившаяся отработать три года в сиротском приюте, конечно же, будет тяжело переживать пребывание в клинике доктора Грина. – Он шумно втянул в себя воздух. – Лайя «подзалетала» четыре раза. И все, как она признавалась, не по моей вине. Но я вез ее сюда, а после операции она требовала шампанского. Чтобы, как она говорила, «отпраздновать».
– Это был твой ребенок!
– Зародыш! – быстро ответил он.
– Я убила ребенка! Нашего ребенка!
– Нет, нет...
– Нашего ребенка, – повторила она. – Я убила его.
В коридоре послышались легкие шаги, потом вновь стало тихо. Тусклый свет ночника отбрасывал на лицо Кингдона темные тени. Он молчал и думал о взаимоисключающих друг друга догмах его бывшей веры. Какой грех более тяжкий: аборт или незаконнорожденный ребенок от двоюродной сестры? Несколько недель назад он решил, что аборт меньший грех.
Он склонился к ее подушке.
– Нам нельзя иметь ребенка, любимая. Об этом шепчут души наших предков Гарсия, которые были католиками. Ты слышишь их голоса? Они раздаются вместе с колокольным звоном, Тесса. Я боюсь за тебя. С ума схожу! – Он обнял ее. – Любимая, это я виноват. Я должен был прийти сюда. Ты нуждаешься во мне.
– Все так отвратительно. В душе пусто.
– Хорошо, что ты решилась на это, – сказал он, рыдая.
Он прижался влажной щекой к ее горячему лицу. Они молчали. Дверь открылась, на пороге показалась медсестра. Они ее не заметили. Тогда она на цыпочках снова вышла в коридор, оставив их одних в темной комнате.
8
Машина ехала по дороге, петлявшей среди ухоженных садов. Когда впереди показался огромный, с черепичной крышей особняк, Бад улыбнулся.
– Нет ничего лучше... дома, – признался он.
– Особенно такого скромного, – лукаво заметила Амелия.
Бад нахмурился.
– Тесса не встретила нас на станции. Мне это не нравится.
– Хосе ведь объяснил, что у нее опять лихорадка, – сказала Амелия. Хосе был их шофером и внуком старого Хуана, когда-то служившего у Ван Влитов конюхом. – Немного терпения! Через минуту ты ее увидишь.
– Как ты думаешь, может быть, это как-то связано с заварухой вокруг жены Кингдона?
Бад пользовался любым поводом, чтобы в очередной раз задать этот вопрос на всем их обратном пути в Лос-Анджелес. Как только до них дошло известие об убийстве Дэвида Манли Фултона и о причастности к этому скандалу Кингдона, они решили ускорить свое возвращение домой. Добраться из Канн в Лос-Анджелес за двенадцать дней было не так-то просто, но Бад это устроил, пустив в ход весь свой арсенал: и гнев, и обаятельную улыбку, и обширные связи.
Как и предсказывал Римини, скандал подхватили все газеты. Внимание читателей привлекала не только личность ненайденного убийцы, но и многое другое. Обнаруженные в доме Фултона фотографии напечатать, конечно, было невозможно, но в бульварных газетах довольно прозрачно описывались позы, в которых любительская фотокамера Фултона запечатлела известных голливудских актрис. Публиковались всевозможные домыслы о «противоестественных пороках» Дэвида Манли Фултона. Полиция обнаружила нижнее дамское белье, которое носил режиссер-англичанин. В ящике комода лежали другие полупрозрачные вещицы, чью хозяйку можно было легко вычислить по вышитым инициалам и лилиям. Для несведущих читателей пояснялось, что «лилии – эмблема Лайи Бэлл, жены знаменитого киноактера и летчика капитана Кингдона Вэнса».
Возвращавшиеся домой в отдельном вагоне Ван Влиты посылали за газетами на каждой остановке поезда, мчавшегося на запад, в течение всех пяти суток пути. Они прочитали все, что преподносилось в прессе о трусиках Лайи Бэлл и о ее преданном муже, который не бросил ее в трудную минуту. Газеты захлебывались от обилия сенсаций. Казалось даже странным, что смерть какого-то английского режиссера вызвала такой живой интерес у читающей публики.
– Тесса снова больна, – уверенно сказала Амелия.
– Впервые после возвращения из Франции.
– Не волнуйся. Вот и она.
Тесса стояла на крыльце в простеньком льняном платье синего цвета с короткими рукавами. Радостно вскрикнув, Бад подался вперед и открыл дверцу еще до того, как «роллс» остановился. Он взбежал по широким ступенькам и раскрыл дочери свои объятия.
– Папа! – воскликнула Тесса и прижалась к нему.
– Я соскучился по тебе, – признался он, целуя ее в щеку.
– Я тоже.
Они снова обнялись и поцеловались.
– Решила остаться здесь на ночь? – спросил он.
– Я... Папа, я сдала свой дом... И переехала жить сюда.
– Правда?
Она утвердительно кивнула.
– Превосходно! – воскликнул он радостно и вновь обнял ее.
Амелия, от природы более сдержанная, чем Бад, ограничилась ласковым взглядом и короткими объятиями. Со стороны любопытно было смотреть, как маленькая, хрупкая Амелия целует высокую смуглую Тессу, затем, не отпуская ее, чуть отстраняется. Обе женщины изучающе разглядывали друг друга. Редко между матерью и дочерью бывают такие близкие отношения, как между Амелией и Тессой. Они смотрели друг на друга, и их глаза – у матери цвета лесного ореха, у дочери голубые – светились радостью. Амелия вопросительно приподняла брови.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.
– Сегодня жара уже нет, – ответила Тесса и почему-то покраснела.
В этот момент к дому подкатил «даймлер», за рулем которого сидел помощник Хосе – тоже потомок одного из «маминых людей». На этой машине приехала Кэтрин, худая шотландка, личная горничная Амелии. Из дома показались другие слуги. Поприветствовав хозяев, они принялись выгружать из машин багаж.
Когда Ван Влиты вошли в холл с застекленной крышей, Тесса наконец сказала:
– А у нас гости.
В центре внутреннего дворика у фонтана стояли кресла. С одного из них навстречу Ван Влитам поднялся высокий молодой человек.
– С возвращением, дядя Бад. С возвращением, тетя Амелия, – подходя к ним, сказал Кингдон.
9
– Так вот ты какой, – произнесла Амелия, чувствуя, как у нее замерло сердце и закружилась голова. В ту минуту ее ощущения напоминали ей тот ужас, что она испытала много лет назад в ночь фанданго совсем близко от места, где сейчас находился их дом. «Как он похож на Три-Вэ! – подумала она. – От прошлого не убежать». Она непроизвольно вцепилась в рукав Бада. – Я знаю тебя по фильмам.
Бад, обняв Амелию за талию, представил ей племянника. Они обменялись рукопожатиями. Бад сказал:
– Что сказать об этой заварухе, Кингдон? Мы сочувствуем тебе. Если чем-нибудь сможем помочь тебе или твоей жене, не стесняйся, только скажи.
– Вот об этом как раз мы и хотели поговорить, – вместо Кингдона ответила Тесса.
– Конечно, – сказал Бад. – Но чуть позже. Твоя мать очень устала. Может, через денек-другой Кингдон заглянет к нам вечером? Поужинаем, заодно и поговорим. Согласна?
– Можно подумать, мне всего пять лет от роду, – сказала Тесса.
Бад удивленно покосился на дочь.
– Это не отнимет много времени, – встретившись с ним взглядом, сказала она.
– Я вовсе не устала, – объявила Амелия. – Давайте выпьем чаю и поговорим. Тесса, пожалуйста, распорядись, пока я переоденусь.
Морщинки стали заметнее на худом лице Амелии, но голос был твердый.
Когда они поднялись к себе, Бад спросил:
– В чем же там было дело? Я должен докопаться до того, что не попало в газеты. Я должен знать, кто именно укокошил этого голливудского извращенца. Если смогу, конечно. И вообще, что он здесь делает? Я имею в виду Кингдона. Пытается с помощью Тессы втереться ко мне в доверие? Это необходимо выяснить.
– Не надо обращаться с нашей дочерью так, будто она самое ценное достояние «Паловерде ойл».
– Ты считаешь, что я к ней так отношусь? Ты же прекрасно знаешь, что Тесса для меня важнее, чем «Паловерде ойл» со всеми своими потрохами! Просто раньше они уже были близки. Я должен все продумать, чтобы предугадать его следующий ход.
– В таком случае думай быстрее, – посоветовала Амелия.
Она вымыла руки, но забрызгала водой блузку, и пришлось переодеться. Ее пальцы нервно дергали за маленькие хрустальные пуговки. Наконец выйдя из гардеробной, она увидела, что Бад сидит у телефона.
– Ты скоро спустишься? – спросила она.
Он утвердительно кивнул.
Выйдя на площадку лестницы, она остановилась и через перила посмотрела вниз. Кингдон сидел в кресле. Тесса на низком стульчике. Они не разговаривали и сидели поодаль так, что, даже протянув руки, не смогли бы дотронуться друг до друга. Вид у них был как после похорон. Почему? Из-за того скандала? Да. Вероятно, из-за скандала.
«Кто-кто, а я отлично знаю, что испытываешь, когда по твоему следу спустили собак».
Кингдон что-то сказал. Тесса чуть заметно качнула головой, и он кивнул. У Амелии мурашки пробежали по спине. Они поняли друг друга с полуслова!.. Этот способ общения подсказал ей, что они не просто родственники и друзья, а нечто больше... Вот и печаль у них одна, общая... Неужели они любовники? Нет! Невозможно! «Я не допущу! Никогда! – Она вспомнила свою клятву забыть о прошлом и заговорить о нем только в крайнем случае. – Я больше не могу молчать, – подумала она. – Я должна все рассказать, хотя понимаю, что это очень навредит мне и им. Молчать – преступление. Страшное преступление. В данной ситуации молчание просто аморально».
Она не могла забыть о своем кодексе чести. Едва она подумала об этом, спускаясь по широкой лестнице, на ее лице появилось холодное высокомерное выражение.
Через несколько минут к ним присоединился Бад. Подали чай со свежими пирожными. Весело шумел фонтан. Со стороны могло показаться, что Бад испытывает полнейшее умиротворение. Кингдон, казалось, тоже расслабился и ел ореховый торт. Тесса была как-то подозрительно спокойна. Все трое молчали, поэтому Амелии пришлось развлекать их рассказами о приключениях во время их плавания по Средиземному морю. Слушатели, похоже, не замечали, что она вся как сжатая пружина.
– И мы прогулялись по этому очаровательному саду. Он все еще принадлежит мадам Ренуар. Она нам все показала. Как-то так вышло, что картины, которые мы купили... это очень личное... – Прервавшись, она спросила: – Еще чаю, Тесса?
– Нет, мама, спасибо. – Тесса отставила свою чашку и посмотрела на Кингдона.
И снова холодные мурашки пробежали по телу Амелии.
– Репортеры... – заговорила Тесса. – Они начали форменную осаду Орлиного Гнезда... Кингдону необходимо место, где он смог бы отдохнуть от них. Он хочет... приходить сюда.
Бад повернулся к Кингдону.
– Вместе с женой?
– О, присутствие журналистов ей нисколько не мешает. И потом, она сейчас очень занята. Завтра приезжают мои родители.
– Приезжают? – переспросил Бад.
– В «Римини продакшнз» считают, что, если рядом с Лайей будут ее родные и близкие, смягчатся даже самые каменные сердца.
– Понимаю, – произнес Бад.
– Собственно, в этом нет ничего такого. Они часто приезжают. Мама и Лайя хорошо ладят. У меня начинаются съемки новой картины, так что я тоже не буду докучать вам частыми визитами.
– Это как-то связано с вашими прежними отношениями? – спросил Бад напрямик.
– Никоим образом, сэр, – ровно ответил Кингдон.
Амелия нервно сжала руками колени.
– Кингдон, – сказала она громко, выдавая свое волнение. – Лучше бы тебе проводить время у других своих друзей.
Тесса удивленно подняла голову.
– Мама!
– Боитесь замараться, тетушка Амелия? Обещаю не устраивать из своих посещений грандиозные шоу. Просто мне нужно найти тихое местечко, где время от времени я мог бы найти покой.
– И где ты смог бы видеться с Тессой? – добавила она.
– Он же только что сказал, что это ни при чем! – воскликнул горячо Бад. Его средиземноморский загар пожелтел. – Он женат! Ему нужно найти место, где он мог бы расслабиться!
– Бад, надеюсь, ты не станешь поощрять...
– Что «поощрять»? – перебил ее Бад. – Неужели племянник не вправе навещать родного дядю?
– Бад, мы должны им все рассказать. Иначе как нам дальше жить? Это несправедливо по отношению к ним. Они имеют право знать...
Бад в искреннем недоумении уставился на жену.
– Знать?! Что знать?..
– Три-Вэ... – начала она.
– Это старая глупая вражда! – перебил ее Бад. – Я устал от нее! Меня тошнит! Я хочу снова увидеться с братом! И не надо делать из мухи слона!
Он поднялся. Его тень нависла над ней. Серебряный чайный сервиз зазвенел, когда Бад тяжело оперся рукой о стол. Рука была загорелая, покрытая веснушками, с тонкой кожей, сквозь которую, как сквозь опавший лист, просвечивали вены. «Боже, это рука старика! – подумала Амелия. Она подняла на мужа глаза и увидела, что подбородок у него уже дряблый, потерявший упругость. – Когда он успел состариться? Куда подевался светловолосый, загорелый и очень красивый молодой человек, который однажды привел меня в пыльную sala?»
Она увидела в его глазах мольбу. Ее умолял Бад, который никогда не уклонялся от драки. Бад, который боролся и побеждал смерть «на ее поле».
«Он и сам не понимает, о чем просит, – подумала она. – Не признает никакой двойственности».
Сама Амелия с ее развитым и ясным мышлением никогда не пренебрегала тонкими различиями. Бад же был упрям, для него существовало только черное и белое. Только истина и ложь. Эта прямота характера помогла ему создать «Паловерде ойл». Сначала он безжалостно отрекся от Тессы, но когда впоследствии принял ее в свое сердце, то уже без оговорок. Амелии живо припомнилась та далекая ночь в Окленде, низкий искренний голос Бада, поклявшегося, что считает Тессу своей дочерью. С тех пор он ни разу не поднимал вопрос о спорном отцовстве. Ни разу косо на нее не посмотрел. Бад неизменно относился к Тессе с любовью. Когда он узнал о Кингдоне, их сближению помешала вражда между Бадом и Три-Вэ. Бад признался, что пошел к Кингдону с целью положить конец его взаимоотношениям с Тессой. Он сделал это, как была уверена Амелия, только потому, что Кингдон был католиком.
Она давно поняла, что Бад, известный своим фамильным упрямством и решимостью, переборол в себе прошлое. Но в эту минуту, глядя в его молящие глаза, она поняла и другое: заговори она о прошлом, это будет для него сильнейшим потрясением. Если она вновь напомнит ему о нерешенных вопросах прошлого, это может убить его.
Она оглянулась на дочь, лицо которой было безмятежно. Посмотрела на скованного и напряженного – и такого ранимого – молодого человека, летчика, сына Три-Вэ.
Пришла пора принимать решение.
Амелия не хотела обманываться и прекрасно понимала, что вовсе не страх перед репортерами гонит Кингдона в этот дом. Покой и радость обретет он здесь не из-за роскошной обстановки и отсутствия журналистов, а потому, что рядом будет Тесса, ее красивое тело и тихий голос. «Как же мне смолчать? Элементарная порядочность и этика требуют, чтобы я сказала. Сейчас же».
В залитом солнцем внутреннем дворике повисла пауза. Затаив дыхание, Амелия вновь посмотрела на такую прозрачную старческую руку мужа. Она подавила в себе голос совести так быстро, что ей даже стало стыдно.
– Я не думала, что ты так близко все принимаешь к сердцу, – сказала она. – Конечно, пусть Кингдон приходит. В конце концов это Паловерде. Вотчина его предков. Родовое гнездо. – Она шумно втянула воздух. – Я приглашу Три-Вэ и Юту на обед. Тома и Ле Роя тоже.
– Неплохая мысль, – дрожащим голосом произнес Бад.
Амелии тут же вспомнилось далекое прошлое, когда Бад таким же тоном произнес именно эту фразу. Он поблагодарил донью Эсперанцу, когда она пригласила на чай испуганную пятнадцатилетнюю девочку. «Сегодняшний день посвящен воспоминаниям», – устало подумала она.
– Думаешь, твои родители не будут против? – спросила она Кингдона.
– Папа, конечно, придет. И братья. – Он оглянулся на дядю. – Вы знаете моих братьев, сэр. – Бад кивнул. – Ну и мама тоже. У нее будет возможность похвастаться перед вами целым выводком сыновей. Ведь у вас всего один ребенок, да и то – дочь.
От этой иронии Амелия поежилась. Ухватившись за край чайного столика, она поднялась со стула.
– Напиши мне адреса, Кингдон, и я завтра же пошлю приглашения. – Она посмотрела на мужа. – Ты прав, Бад. Я очень устала.
Бад и Кингдон провожали ее глазами, пока она медленно поднималась по широкой лестнице. Хрупкая, средних лет женщина, склонившая голову, словно ей за что-то было стыдно.
Глава двадцать первая
1
В первую же субботу после возвращения Бада и Амелии в Гринвуд электрический фонарь осветил вечером подъезд их дома, где ждали гостей. Братья Ван Влит не виделись почти тридцать лет.
Приглашения Амелия писала собственноручно, не доверив секретарю, и отослала их Юте и Три-Вэ, Лайе и Кингдону, Тому и Бетти Ван Влит, Ле Рою Ван Влиту и его невесте Мэри Лю Прентис. Оба младших брата Кингдона жили в Лос-Анджелесе. Том служил в юридической конторе, а Ле Рой только что поступил на работу бухгалтером. Бад давно уже познакомился со своими младшими племянниками и частенько завтракал с ними в «Калифорнийском клубе». Этим не могли похвастаться даже начальники Тома и Ле Роя.
Все приглашения были приняты. Но утром в субботу Лайю вызвали для дачи показаний по делу Фултона, и Кингдон, конечно же, пошел в суд вместе с женой. В половине пятого он позвонил и сказал, что не уверен, удастся ли им выбраться в Гринвуд.
Устраивая официальные приемы, Ван Влиты принимали гостей в большой бело-синей гостиной, где размещалась собранная Амелией коллекция произведений современного французского искусства. После возвращения из круиза по Средиземноморью здесь уже висело приобретенное ими полотно Ренуара.
Но сегодня был семейный вечер, провести его решили во внутреннем дворике у фонтана, где были расставлены кресла.
На лице Тессы горел румянец. Она выписалась из клиники доктора Грина уже три недели назад. Лихорадка спала, но время от времени температура вновь повышалась. Когда недомогание проявлялось в слабой форме, как сейчас, она скрывала это от родителей. Жар сделал ее кожу чрезвычайно чувствительной, и ей было тяжело носить даже жемчужное ожерелье. Она сидела в кресле совершенно неподвижно. К легкому недомоганию прибавилась еще и тревога. Она не виделась с Кингдоном с того самого дня, как приехали ее родители. Но сегодня он позвонил, и она уловила в его голосе злость и вместе с тем печаль. Погруженная в свои мысли, она не замечала, как необычно тихи ее родители.
Обычно за аперитивом Бад и Амелия обменивались дневными впечатлениями, обсуждали новости, дела «Паловерде ойл», друзей, предстоящие служебные поездки и планы на уик-энд. Но сегодня Амелия сидела молча, уставившись на кадку с гиацинтами. У нее было каменное выражение лица, мягкие и нежные губы сжаты. Бад побрился, и его гладкие щеки обмякли. Он нетерпеливо барабанил ногтем пальца по стеклу.
Вдруг все услышали, как по аллее проскрипела гравием подъехавшая машина. Напряжение усилилось. Синклер, дворецкий-англичанин, пошел открывать.
Во внутреннем дворике появились две молодые пары. Между Томом и Ле Роем было очень много общего. Невысокий рост, крупные носы, доставшиеся им в наследство от деда Хендрика, песочного цвета волосы. Одним словом, выглядели они довольно невзрачно. Бад прошел в застекленный холл, чтобы поздороваться с племянниками и познакомиться с их молодыми спутницами. Бетти Ван Влит оказалась очень живой невысокой девушкой с копной рыжих волос. Мэри Лю Прентис выглядела не такой модницей. Платье не скрывало ее обнаженных пухленьких рук. В племянниках и их женах чувствовалась легкая настороженность, пока они отдавали свою верхнюю одежду, перчатки и шляпы в руки Синклеру, отвечали на радушные приветствия Бада и восхищенно оглядывались вокруг.
Робкая Тесса сразу же почувствовала себя неловко. Бад провел гостей к фонтану, и она поднялась им навстречу. Но, слава Богу, ее опередила Амелия, решившая сама разрядить обстановку. Улыбаясь, она с каждым поздоровалась, назвав по имени, и с милой шуткой. Предложила, чтобы молодые люди называли ее просто тетей Амелией.
Бетти Ван Влит, жена Тома, считавшая себя современной женщиной, дерзкой и раскованной, происходила из хорошей семьи. Она была родом из Цинциннати и называла Бада и Амелию, этих нефтяных мультимиллионеров, «испаноязычными выскочками». Тряхнув рыжей гривой, она сказала:
– Тетя Амелия? А это достаточно уважительно?
От такой наглости у тех, с кем она вместе пришла в это дом, дух захватило.
Амелия непринужденно рассмеялась.
– Достаточно, Бетти, если при этом ты еще будешь приседать в глубоком реверансе.
Бад и Тесса улыбнулись, и это разрядило обстановку.
– Мы собираемся нарушить 18-ю поправку, – сообщил Бад. – Хотите присоединиться?
Когда Синклер внес поднос с хересом, у дома вновь послышался скрип автомобильных покрышек по гравию.
На этот раз открывать пошел Бад. Он подбежал к двери раньше дворецкого и широко распахнул ее.
2
Юта сильно раздобрела. Распахнутая черная меховая накидка открывала массивную грудь, на которой еле сходился корсет, и пурпурное атласное платье с блестками. На ней было сразу несколько ниток жемчуга. Она стояла перед Бадом, расставив толстые ноги. Ее поза была довольно агрессивной. Щеки у Юты стали дряблыми, а подбородок со множеством складок плавно переходил в шею. На по-прежнему румяном лице почти не было морщин.
Борода у Три-Вэ совсем поседела, посеребрились и густые черные волосы. Кочевая жизнь сделала его кожу грубой, задубевшей. Он был одет в дешевый темный костюм – остальные гости были в вечерних туалетах – с заломами на покатых плечах. Но его глаза не изменились, они остались такими же черными и блестели, словно освещенные изнутри неугасимым светом.
Он выглядел намного старше Бада.
Братья смотрели друг на друга через порог.
– Малыш, – не своим голосом хрипло произнес Бад. – Малыш...
Он сначала подал было Три-Вэ руку, но потом раскрыл ему свои широкие объятия. Они обнялись, крепко прижавшись друг к другу. Каждого в ту секунду захлестнула волна детских воспоминаний. Мечтательный смуглый младший брат, напористый ироничный старший... Тогда они жили под красной крышей родительского дома на окраине опаленного жарким солнцем маленького городишка, ужинали при свете шипящей газовой лампы. Высокая грациозная испанка, их мать... Упрямый маленький голландец, их отец... Все это пронеслось в их мозгу за несколько секунд, пока они стояли, обнявшись, на крыльце. Когда же братья оторвались друг от друга, у обоих были влажные глаза.
Бад прокашлялся.
– У тебя совсем седая борода, малыш.
– А у тебя лысина.
– Стареем, Три-Вэ. И как это мы не заметили? – Бад смахнул слезу и подошел к Юте, чтобы поцеловать ее в щеку. – Юта, здравствуй. Ты выглядишь отлично. Сохранила прекрасную фигуру. Трое сыновей! Ты по праву можешь этим гордиться.
Юта была явно польщена и улыбалась, не в силах скрыть свою радость.
Дом родственников оказался еще грандиознее, чем она себе представляла. Настоящий дворец!
– Том получил степень бакалавра права. А Ле Рой у нас бухгалтер. Они учились в колледже в Беркли.
– В колледже? Скажите, пожалуйста. Мы-то этим похвастаться не можем, – улыбнулся Бад.
Юта тут же вздернула подбородок.
– Три-Вэ, между прочим, учился в Гарварде.
– А, это точно! – Бад сделал ложный «хук» в сторону младшего брата. – Помнишь? Ты приехал домой на каникулы в перчатках в самый жаркий день года.
– Но ты задразнил меня, и пришлось их снять.
Бад глянул на освещенную аллею. Шофер отгонял белый «роллс-ройс» к гаражу.
– А где Кингдон и Лайя?
Многослойный подбородок Юты задрожал. Она поджала губы.
– Они по-прежнему у юристов, – сообщил Три-Вэ. – Кингдон только что звонил. Сказал, что Лайя валится с ног от усталости, но сам он, может, еще успеет.
– Он молодчина, – заметил Бад. – Не вешает нос в такую трудную минуту.
– Сам виноват, – сказала Юта.
К ним подошла Тесса. Бад обнял ее за плечи и притянул к себе.
– А это моя Тесса, – представил он. – Тесса, познакомься с дядей Три-Вэ и тетей Ютой.
– Здравствуйте, дядя Три-Вэ, – еле слышно прошептала Тесса и наклонилась к нему для поцелуя.
Тот словно окаменел. Лицо его стало неподвижным.
– Здравствуйте, тетя Юта, – еще тише сказала Тесса.
Юта отшатнулась от нее.
Тессе стало зябко. Она и не ждала от родителей Кингдона особой любви – все-таки Бад и Три-Вэ враждовали столько лет, – но все же до этой минуты неосознанно надеялась, что они ее по крайней мере примут. Когда Кингдон рассказывал о своих родителях, то об отце отзывался с горьким разочарованием, а над фанатичной матерью подшучивал. Но Тесса знала, что на самом деле он очень хотел, чтобы они одобрили его выбор. В глазах дяди промелькнул огонек. Он отвернулся от нее. Тетя, напротив, внимательно изучала Тессу, но от ее взгляда становилось не по себе. Тесса поняла, что не стоило подходить к ним. Своим присутствием она разрушила тонкий мостик семейного воссоединения. Девушка так оробела и смутилась, что в ее голосе пронеслась дикая мысль: «Неужели Три-Вэ и Юта догадались об аборте? – Тесса понимала, что это невозможно, но тут же подумала: – Все-таки их внук».
Она крепче прижалась к отцу, он крепко обхватил ее за плечи и мягко сказал:
– Синклер возьмет ваши вещи.
Юта передала дворецкому каракулевую накидку – подарок на Рождество от Кингдона и Лайи. Три-Вэ протянул свою поношенную шляпу.
Вчетвером они подошли к фонтану. Сидевшие там поднялись. Новых гостей приветствовала Амелия. На ней было очаровательное маленькое вечернее платье. Она держалась раскованно и с чувством собственного достоинства, за которым скрывалась тревога. Она мысленно гнала от себя опасения, что Юта что-нибудь устроит. То, что может заговорить Три-Вэ, ей даже в голову не пришло. Она сама не могла молчать, полагая, что это постыдно и унижает ее. Поэтому, когда все представления закончились, она сказала:
– Ну, вот я и познакомилась со всеми членами вашей прекрасной семьи. Кингдона мы узнали раньше.
Бетти Ван Влит, бросавшая вокруг нарочито дерзкие взгляды, никак не могла угомониться и сказала:
– По-моему, Кингдону страшно повезло, что вы его узнали раньше. Вы согласны, тетя Амелия? – Расценив молчание как согласие, Бетти задала еще вопрос: – А как вы познакомились с нашим знаменитым летчиком?
– Его привела к нам Тесса, которая знакома с ним уже несколько лет, – ответила Амелия.
– Ты познакомилась с ним еще до его женитьбы? – спросила Бетти у Тессы.
– Да. Мы с Лайей были подругами. Я писала сценарии для короткометражных фильмов, а она в них играла... – От смущения Тесса не договорила. На нее во все глаза уставилась Юта.
– Господи, «деловая женщина»! – фыркнула она. – Женщина с профессией?! Это же противоестественно! – Она демонстративно отказалась от хереса.
Бетти же взяла второй бокал.
– А по-моему, когда у женщины есть профессия и она делает карьеру – это здорово. Она зарабатывает кучу денег! Совсем как мужчина!
Они перешли в обшитую деревом столовую, где горел массивный серебряный канделябр французской работы. Гости рассаживались в тщательно продуманном порядке. Серебряные статуэтки, изображавшие пастушек, служили подставками для меню. При каждой перемене блюд Синклер и Педро поочередно наполняли бокалы гостей подходящим французским вином не от бутлегера, а прямо из погреба. Перед каждым гостем стояло шесть хрустальных и стеклянных бокалов, рюмок и стаканов.
