Текст книги "Обитель любви"
Автор книги: Жаклин Брискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц)
Все эти люди, разумеется, не были его старыми друзьями. Это были друзья Бада. Но Три-Вэ понял, что это просто жест великодушия со стороны Амелии, которая хочет представить обществу Юту. Не надо покупать дорогих новых костюмов, не надо беспокоиться о всяких формальностях.
– Вы же только приехали, – неуверенно проговорил он.
– Но уже заметили, что лежит у Юты на руках, – добавил Бад, соглашаясь с сомнением Три-Вэ по поводу вечера.
– Юта, – заговорщическим шепотом обратилась Амелия к жене Три-Вэ, – теперь ты видишь, какие скучные эти братья Ван Влиты?
Юта издала короткий смешок. Женщины улыбнулись друг другу. «Они поладили», – с облегчением и радостью подумал Три-Вэ.
– Это все так грандиозно для меня, – сказала Юта. – Можно мне будет принести туда Чарли Кингдона?
– А что, по-твоему, будет у нас гвоздем всей программы? – вопросом на вопрос ответила Амелия. – Демонстрация публике нашего Чарли! Он просто прелесть! – На какую-то долю секунды печаль промелькнула у нее на лице, но она тут же снова улыбнулась. – Значит, решено. У нас будет вечер всех трех поколений рода Ван Влитов.
11
– Как я с ними со всеми буду знакомиться? Мне страшно, – призналась Юта, убирая со стола на кухне после ухода Бада и Амелии. – А знаешь, я думала, она будет смотреть на меня свысока. И он тоже. А оказалось, они так доброжелательны.
– Я же говорил тебе.
– Бад... он чертовски обаятелен, правда? Входит и сразу начинает всем командовать, всех заставляет плясать под свою дудку... в хорошем смысле, конечно. – Тарелки застучали об эмалированные стенки таза для мытья посуды, за ними туда полетели ложки и вилки из большого серебряного столового сервиза, купленного Бадом и Амелией в Лондоне для свадебного подарка Юте и Три-Вэ.
«А я так ничего и не послал им, – подумал Три-Вэ. – Даже просто привета».
– А она такая миниатюрная! Казалось бы, такие деньги, а на ней простые старые туфельки. Впрочем, когда говоришь с ней, забываешь обо всем. Она... она прямо как золотая жилка. Понимаешь, что я имею в виду? Жилка никогда вся не видна, сверкает только маленький кусочек. Вот и она не стала хвастаться своими путешествиями и красивым новым домом. Мы почти все время говорили про Чарли Кингдона. Ты видел? Она же просто влюбилась в него! – Юта повернулась к Три-Вэ. – Я заметила, что она тяжело переживает свою бездетность. Бедняжка! Они женаты уже больше шести лет, теперь уж она вряд ли родит.
Эта проявленная Ютой жалость была напускной, но в ее голосе не чувствовалось злорадства. Она вновь отвернулась к тазу с мыльной водой.
«Значит, – подумал Три-Вэ, – именно бесплодие Амелии делает возможным для Юты смириться с ее социальным статусом, ее богатством и личным обаянием. До тех пор, пока Юта сохранит свои позиции как единственный поставщик наследников для Ван Влитов, все будет хорошо». Он стал рассматривать свои черные от смолы ногти на пальцах. «А я чем лучше? Женское горе Амелии позволяет мне считать, что она на самом деле не принадлежит Баду».
– А знаешь, Три-Вэ? У меня никогда не было подруги, хотя всегда хотелось иметь ее, – с грубоватой застенчивостью проговорила Юта. – Думаю, мы с Амелией станем настоящими друзьями.
Вдруг Три-Вэ сказал:
– Бад предложил вложить деньги в мой участок.
Юта тут же обернулась к нему, рот ее изумленно искривился, она держала в мыльной руке чашку, с которой на линолеум капала вода.
– В твой участок? То есть ты хочешь сказать, что он поверил в тебя? Поверил в том, что там есть нефть? – Тон, которым она произнесла эти слова, говорил о том, что сама она до сих пор совершенно в это не верила.
– Похоже.
Это сообщение произвело на Юту большое впечатление. Брови у нее удивленно поползли вверх. Она не раз слышала от Хендрика о том, какой проницательностью в делах отличается Бад.
– Сколько? – спросила она.
– Достаточно для того, чтобы хватило на буровую установку, – ответил Три-Вэ. – Но я ему отказал.
– Правильно, – сказала Юта. – Нам не нужны его деньги.
Юта, как и он, хотела успеха как бы в противовес успеху Бада, а не благодаря ему. После этих слов Три-Вэ проникся теплым чувством к жене.
– Если все-таки надумаешь взять его в компаньоны, не давай больше десяти процентов.
– Нет, я ему уже твердо отказал.
– Ты правильно поступил.
Три-Вэ подошел к низкому шкафчику, сел на корточки и достал бутылку виски.
– Ты уже не передумаешь?
– Нет.
Он вышел с бутылкой из дома и уселся на ступеньках заднего крыльца. Наступал вечер, низкое солнце проглядывало между высокими камедными деревьями и эвкалиптами, которые фермеры завозили из Австралии для защиты посевов от ветра. Он встряхнул бутылку и сделал глоток. За годы старательства у него время от времени случались загулы. В шумных пирушках он безуспешно пытался утопить свои плотские страсти.
Он даже не думал о том, что Бад и Амелия могут любить друг друга. Бада он вообще считал не способным на такое чувство. А если предположить, что Амелия, благородная, умная, утонченная Амелия, может испытать чувство любви к человеку, которому совершенно чужды глубокие переживания... Нет, думать об этом было слишком больно.
Он попытался разобраться в чувствах, которые испытал, прикоснувшись губами к ее щеке. Они смутили и удивили его. Они с Ютой уже возобновили супружеские отношения, прерванные на время беременностью и родами. Однако он почувствовал страстное влечение к Амелии, влечение, вызванное долгим воздержанием. Его опьянили вкус и шелковистость ее кожи, которой он никогда прежде не касался и почувствовал, только поцеловав Амелию.
На город наплывал серый туман, а вместе с ним и сумерки. Три-Вэ прикончил бутылку, глядя в темноту и представляя, как занимается любовью с женой брата. Когда он наконец вернулся в дом, Юта помогла ему пройти по коридору через кухню в их спальню и уложила в постель. Вместо подушки она подложила под жесткий валик полотенце и стянула с него ботинки. Он был пьян в стельку.
Глава десятая
1
В мае на город с моря наплывает ночной туман, поэтому рассветы всегда пасмурны. В субботу 7 мая солнце, как обычно, выглянуло поздно. Но к половине третьего его жаркие лучи уже вовсю припекали открытые экипажи, которые теснились на широкой улице на северо-западной окраине города.
Бад нанял поливальную телегу, чтобы прибить поднимавшуюся столбом пыль, когда приглашенные мужчины будут верхом подъезжать к экипажам, приветствуя женщин. Гости приехали целыми семьями, и девушки, которые еще не выезжали в свет, были очень возбуждены и нервно хихикали под кружевными зонтиками от солнца. Их старшие сестры кокетничали с молодыми людьми, сидевшими верхом на лошадях. На родственниках и испаноязычных друзьях доньи Эсперанцы были их обычные черные платья. Американки же были разряжены в пух и прах: платья с узкими корсажами из набивного ситца, расшитые блузки, широкие длинные юбки с кружевной каймой по подолу, юбки а-ля Кармен, смело открывающие хорошенькие ножки. На ком-то было домотканое платье, имевшее такой вид, будто его перевезли в сундуке через весь материк. Белые платья Соноры, кринолиновые юбки, мантильи с черным кружевом, расшитые веселыми узорами шелковые шали. У многих женщин были прически валиками с воткнутыми в волосы высокими испанскими гребнями.
Мужчины были в костюмах пастухов-вакеро: короткие расшитые куртки с серебряными пуговицами, узкие бриджи для верховой езды, шляпы из шерсти викуньи с широкими полями и плоским верхом. Звенели шпоры. Слышались голоса:
– Ба, дон Бенито!
– Мое почтение, дон Энрике!
– Здравствуйте, донья Амелия! Надеемся прекрасно провести время на вашей гасиенде!
Мало у кого из приглашенных в жилах текла испанская кровь, разве что у пожилых, одетых в черное женщин. От калифорнийских испанцев происходили, пожалуй, только Ван Влиты, смуглые Боствики, Голды и еще кое-кто. Но среди них не было ни одного человека с испанской фамилией.
Мужчины подъезжали верхом к коляске Амелии и тепло приветствовали ее. Она представила им Юту, а донья Эсперанца с гордостью приподняла вверх Чарли. Женщины привстали в своих экипажах, вслух выражая восхищение темноволосым малышом и поздравляя Амелию с возвращением домой из Европы.
Три-Вэ – на нем был расшитый серебром костюм дона Винсенте – сидел на взятой напрокат кобыле и наблюдал за тем, как сердечно приветствуют Амелию окружившие ее гости. Он никак не мог себе представить, что всего семь лет назад она была жертвой всеобщей людской жестокости. Впрочем, он хорошо знал Лос-Анджелес. Отличительной особенностью этого города было то, что его население постоянно увеличивалось за счет непрекращающегося притока новых поселенцев. Здесь никто не желал оглядываться в прошлое, все жадно вглядывались в будущее. Прошлое забывалось. Большой скандал не оставлял темного пятна на личности человека, а напротив, придав известности, казалось, облагораживал его облик, как лак подчеркивает красоту портрета. То же самое случилось и с Амелией Ван Влит.
Пока шумное сборище поджидало опаздывающих, кто-то заиграл на гитаре, а две племянницы Марии стали разносить среди мужчин холодное пиво. Женщинам предлагали лимонад со льдом в звонких бокалах.
Бад в расшитом серебром костюме вакеро, с повязанным вокруг узкой талии малиновым поясом, подъехал с Чо Ди Франко к головному экипажу.
– Юта, – сказал он, – позволь представить тебе моего друга, негодяя и хулигана Чо, пардон, дона Чо Ди Франко. Видишь, Чо, кто там лежит на коленях у мамы? Это Чарли. Дон Карлос!
– Донья Эсперанца, какой у вас славный внук! – сказал Чо.
Юта так и светилась счастьем. На ней было бирюзовое шелковое платье, подаренное донье Эсперанце сорок лет назад ее первым мужем, пожилым врачом-шотландцем. Платье, расшитое черным узором, было с кринолином, из рукавов с буфами выглядывали пухлые округлые руки Юты. До сего дня Юта была представлена только давнишним подругам доньи Эсперанцы. А этот вечер был вратами в новый мир, в который она так стремилась попасть. Она знакомилась с известными в городе людьми, фамилии которых обессмертили названия кварталов Лос-Анджелеса и газетные статьи, и никто из них не смотрел на Юту свысока. Ее круглые щеки горели радостным румянцем.
Наконец подъехали два последних экипажа, которых все ждали: легкая двухместная коляска и ландо. Бад приподнял свою широкополую шляпу:
– Vamonos, сеньоры и сеньориты, – крикнул он, перекрывая общий шум. – Поехали!
Мужчины пришпорили коней, экипажи выстроились в неровную линию и, поднимая к небу клубы пыли, выехали с политой водой широкой улицы на узкую, изрезанную колеями полевую дорогу. По сторонам желтела дикая горчица. Высохшее поле кудрявилось нежно-зелеными побегами ячменя. На плантации сельдерея китайцы-рабочие наблюдали из-под своих шляп-кули за проезжающей процессией.
Впереди ехали мужчины. Три-Вэ немного приотстал от них. Остановившись, он достал свою новую серебряную флягу и сделал долгий глоток. Меньше всего сейчас он хотел двигаться в этой праздничной кавалькаде к Паловерде. Мужчины наблюдали за ним, обменивались взглядами, удивленно приподнимая брови. Три-Вэ вызывал если не всеобщий смех, то всеобщие улыбки. Он все еще не докопался до нефти, а между тем пары смолы стали настолько тяжелыми, что он перестал спускаться в колодец. Он придумал бурить заостренным на конце стволом эвкалипта. Спустившись вниз примерно наполовину, он начинал вращать бревно до тех пор, пока земля внизу не вспенивалась. Спустившись еще на пятьдесят футов, он волок наверх ведра с вязкой ядовитой землей. Он решил, что сможет пробурить колодец без специальных инструментов. И это в Лос-Анджелесе, где, как всем известно, нефти не было и в помине! Со стороны это выглядело, разумеется, забавно.
Бад приотстал от остальных и поравнялся с братом.
– Ты, малыш, кажется, что-то неправильно понял. Это не похороны, а фанданго.
– Я не люблю вечеринки, – ответил Три-Вэ. – Не забывай об этом.
– Попытаемся все-таки забыть, и может, ты нас всех удивишь и тебе понравится, – с улыбкой сказал Бад. – Ну-ка, давай обгоним остальных.
Меньше всего сейчас Три-Вэ хотелось разговаривать с братом. Однако выхода не было. Они пришпорили коней. Бад молчал до тех пор, пока смех, ржание лошадей и звуки гитары не остались далеко позади.
– Буровая установка, – сказал он наконец. – Ты об этом думаешь?
– У меня и без нее неплохо получается.
– Будет тебе, Три-Вэ. Я ведь не глухой и не слепой. Я знаю, как ты там надрываешься. Он помолчал, потом сказал:
– Ты взял кредит в банке, чтобы купить досок.
– Кто тебе рассказал?
– Исахар Клейн. Я как-то зашел к нему в банк, и он посвятил меня в твою тайну. Спросил, смогу ли я поручиться за тебя. Я, разумеется, дал гарантию.
А Три-Вэ думал, что он убедил банкира, прочитав ему лекцию по геологии! Лошадь его споткнулась, он едва не свалился с седла и поэтому вынужден был ухватиться за переднюю луку.
– Почему ты это сделал?
– Да я знаю, что ты вернешь ему долг. И потом, ты ведь мой родной брат, малыш.
– Я тебе больше не малыш! – рявкнул Три-Вэ. – Я взрослый человек и не нуждаюсь в благотворительности!
– Ну хорошо, хорошо! Как насчет прямого делового предложения? А, взрослый человек? Давай будем рыть колодец вместе?
– Зачем тебе это? – Три-Вэ понимал, что все это глупость, какой-то абсурд. Бад, тот самый Бад, в пику которому он хотел самоутвердиться, поручился за него в банке, тем самым, в сущности, именно он одолжил ему деньги. Он понимал всю ребячливость своего гнева, но не смог удержаться от того, чтобы не выкрикнуть: – Значит, ты собираешься помогать мне в моих маленьких затруднениях? И думаешь, что это даст тебе право дразнить меня?
– Остынь, Три-Вэ, остынь.
– Тогда скажи: зачем тебе это?
Бад посмотрел вдаль и нахмурился, словно пытаясь осмыслить вопрос брата или свой ответ. Потом сказал:
– Я уже говорил. Из меня не выветрился нефтяной дух. Нефть у меня в крови. Вот так.
На тропинку упала тень скалы. Три-Вэ вытер влажный лоб и достал из кармана фляжку.
– Может, все-таки подождешь до вечера? – сказал Бад.
Три-Вэ удержался от резкого ответа, но сделал долгий глоток. Скала холма окончательно отделила их от общей процессии. Вместо извинения Три-Вэ сказал через минуту:
– Спасибо тебе, Бад, что ты организовал этот вечер. Юта нарадоваться не может. И спасибо, что поручился за меня.
– Но ты все еще не хочешь видеть меня своим компаньоном?
– Просто я предпочитаю работать один, вот и все.
Они придержали коней, дожидаясь остальных. Бад молчал. Три-Вэ, скосив на брата глаза, увидел на его лице печаль. Он никогда прежде не видел Бада печальным и поэтому решил, что, наверное, ошибся, неверно понял выражение его лица.
2
В последний раз он был в Паловерде в тот далекий день, когда сбежал из дома. Он знал, что Бад превратил гасиенду в виллу, но от этого ему было еще тяжелее на душе. Они еще не доехали, а он уже осушил свою фляжку.
Над черепичной крышей ранчо курился ароматный дымок. В специальной яме всю ночь пеклась туша быка. Амелия и ее слуги – Лию-повар, его толстая жена Хуанита и горничная Бриджет – два дня украшали внутренний двор гасиенды. Карнизы были оплетены ветвями дикой сирени, которые немного завяли на солнце, плющ обвивал столбики галереи, а кроны пальм образовывали нечто вроде беседок, где в тени могли посплетничать пожилые женщины и полюбезничать юные парочки. Высокий ручной работы мексиканский канделябр, который Амелия позаимствовала у доньи Эсперанцы, был украшен весенними цветами из собственного сада Амелии.
Вдоль правой стены галереи на нитках висели pinatas, фигурки животных, сделанные из яркой цветной бумаги, в которых были спрятаны подарки. Во внутреннем дворе расстелили кусок холста, на котором позже предполагалось устроить танцы. Здесь же стояли наготове гитарист и два скрипача. На них была свободная белая одежда, такая, какая была на музыкантах в старину, во времена испанских католических миссий. Падре завлекали и соблазняли новообращенных музыкой, а потом надевали на всех индейцев эти бесформенные, грубо сшитые белые одежды.
Длинные столы на козлах были накрыты лучшими скатертями, какие нашлись у доньи Эсперанцы и Амелии. Слуги разносили красное вино и лимонад. Три-Вэ сел поближе к бутылкам с aguardiente, местным бренди. Он пил, потому что был неудачником, потому что над ним смеялись. Он пил, потому что на Амелии было белое кружевное платье, плотно облегающее ее изящную фигурку с оголенными плечами, которые, казалось, притягивали к себе свет. Он пил, потому что, представляя его незнакомым людям, она улыбалась. Он осушил одним махом стакан, потому что она положила свою руку ему на плечо, на расшитое серебром плечо костюма, которым гордился его дед. Он пил, потому что гости – как мужчины, так и женщины, – смеялись и называли его доном Винсенте, а некоторые интересовались, как продвигается у него работа. Он пил, потому что Паловерде принадлежало Балу.
И тем не менее он не был пьян. После некоторой дозы спиртного у него на глазах появлялись красные прожилки, и он хуже видел. Но он не был пьян, когда сидел рядом с Ютой на лавке и ел пропахшую дымком жареную говядину. Если бы он был пьян, то не смог бы объяснить своей жене секреты приготовленных традиционных блюд. Как бы он смог рассказать о больших блюдах с кулебякой, залитой сметаной, на поверхности которой плавится и пузырится сыр? Как сумел бы описать ей кусочки свинины в горячем наперченном соусе, запеченные в бархатном тесте и обернутые кукурузными листьями? Если бы он был пьян, то не смог бы объяснить все так складно.
Мария черпала жареные бобы огромной железной ложкой, которая, как она всем говорила, шамкая беззубым ртом, принадлежала еще ее бабке в те времена, когда Паловерде только строилось. Бад переводил на английский слова старухи, и ее испанский смешивался в голове Три-Вэ со смехом Бада. «Это какой-то фарс, – думал он. – А ведь когда-то здесь жили наши предки, его и мои».
Мария наклонилась к нему с блюдом, пахнущим чесноком и сыром.
– Бобы, дон Винсенте?
– Nada mas, gracias [22]22
Nada mas, gracias – спасибо, больше не нужно (исп.).
[Закрыть].
– Тебе являются привидения? – сказала Мария.
– Да, привидения. Я сам привидение, Мария.
– Ты такой же настоящий, как и все остальные, что присутствуют здесь. Главное, чтобы ты всегда помнил об этом. Сегодня особенно, – сказала Мария, и ее поблекшие, запавшие глаза поплыли куда-то перед его взором.
– Ты не притронулся к еде, а выпил уже достаточно, – сказала Юта.
– Сегодня праздник, между прочим, – ответил он. Он удивился тому, что не заметил, когда опустились сумерки. Уже зажгли мерцающие свечи и туманно-желтые фонари.
– Три-Вэ, ты просто напился, – сказала Юта.
Молодежь во дворе уже перестала соблюдать правила хорошего тона, придуманные взрослыми. Смеясь и толкаясь в нестройной шеренге, они выстроились у галереи, и каждый ждал, когда Амелия завяжет ему глаза, даст в руки метловище и подтолкнет вперед, а он взмахнет метловищем, норовя сбить pinata и получить свой подарок. Старшее поколение, восседая за столами, наблюдало за происходящим и снисходительно улыбалось, раскалывая миндаль и допивая свое вино.
В какой-то момент всем раздали cascarones – яичную скорлупу с начинкой из конфетти. По обычаю калифорнийских испанцев нужно разбить cascarones над головой лица противоположного пола, к которому ты неравнодушен, но так, чтобы тот ничего не заметил. Старинный робкий способ ухаживания! Три-Вэ сжал кулак, скорлупа лопнула, и конфетти посыпалось меж его черных от смолы пальцев.
К нему подошла донья Эсперанца. Он нашел свободный стул, и она тяжело опустилась на него.
– Что с тобой, Винсенте?
– Они смеются над прошлым.
– Не говори глупостей, – сказала она. – Амелия так старалась, чтобы праздник удался. Ей хочется одного: чтобы тебе и Юте понравилось. – Она помолчала и добавила (а может, ему только показалось?): – не надо так смотреть на нее, как ты смотришь.
Чувство времени было потеряно. Донья Эсперанца говорила:
– Это платье очень к лицу Юте. Цвет прекрасно ей подходит.
Среди многоцветья пестрых нарядов он отыскал пятно бирюзового шелка.
– А где Чарли? – спросил он.
– Забыл? Ты же видел, как Амелия отнесла его спать в коттедж.
К ним через стол перегнулся Чо Ди Франко.
– Три-Вэ, старик, как там твоя нефть? Когда брызнет?
– Дьявол, откуда я знаю?!
Полнощекое лицо Чо куда-то уплыло, послышался его голос:
– Да ладно, просто хотел поинтересоваться...
Три-Вэ заметил, как изящная фигурка в белом кружевном платье приблизилась к Юте. Юта отрицательно покачала головой. Амелия, смеясь, на чем-то настаивала. Даже в таком шуме Три-Вэ расслышал ее волшебный смех. Крупная, затянутая в жесткий корсет Юта прошла вместе с миниатюрной, грациозной Амелией к скамье, стоявшей у танцевальной площадки. На ней уже сидели три молодые девушки. Амелия невесомо проплыла мимо них, как раньше она проплывала под сенью сада, разбитого перед домом Динов...
Хендрик взобрался с ногами на стул и хлопал в ладоши до тех пор, пока не установилась относительная тишина.
– Леди и джентльмены! – объявил он. – Леди и джентльмены! Нашим первым танцем будет «Эль-Сон»! В старые времена фанданго всегда начинались с «Эль-Сон», потому что именно таким образом очаровательные испанские красавицы выходили в свет. Каждая сеньорита показывала свои лучшие па. Именно этим и займутся сейчас наши леди. А представлять их обществу, исполнять обязанности tecolario будет Бад!
Девушки, сидевшие на лавке, тут же раскрыли свои веера. Трое одетых в белое музыкантов ударили по струнам своих инструментов.
Бад не подошел к лавке, как все ожидали. Маленькими грациозными шажками, ритмично постукивая каблуками по земле, он пересек ярко освещенный двор, направляясь к галерее, где сидела группа пожилых, одетых в черное испанских дам. Танцуя на месте и улыбаясь, он протянул руку матери. Она отрицательно покачала головой. Но он не отходил от нее. Среди гостей раздались восклицания:
– Давайте, донья Эсперанца, покажите, как надо это делать!
Донья Эсперанца поднялась со своего места, развернула шаль, чуть наклонила седую голову, украшенную высоким гребнем, и двинулась в медленном, величественном танце вокруг Бада, отстукивая каблучками по плиточному полу галереи. Бад танцевал на месте, продолжая протягивать к ней руку. Хорошо сложенный мужчина с редеющими светлыми волосами в солнечных бликах, которому странным образом был очень к лицу черный костюм вакеро. Он был похож на своего отца-голландца, но темные брови и высокие скулы придавали ему необыкновенное сходство с этой высокой грациозной дамой, медленно поворачивающейся перед ним на полу галереи. Три-Вэ прислонился спиной к столбу и задумался. «Все он делает хорошо, мой удачливый братец. Он собственник этого места, которое по праву должно принадлежать мне, он собственник Амелии, которая должна была быть моей».
Донья Эсперанца под грохот аплодисментов села на свое место. Бад, танцуя, снова пересек двор и поклонился Юте. Та встала и энергично закружилась в быстром танце, напоминавшем польку. Снова раздались рукоплескания.
Бад протянул руку Амелии. Все подались вперед, чтобы лучше видеть.
– Лучшая танцевальная пара во всех коровьих округах, – проговорила какая-то женщина.
Волосы Амелии, отливавшие топазом, были усыпаны конфетти. Ее каблучки отбивали бешеный ритм на расстеленной для танцев холстине, Бад тоже оживился, подлаживаясь под ее темп. Они кружились, делали обороты, наклонялись, не касаясь при этом друг друга, улыбались и не спускали друг с друга глаз. В свете фонарей искрилась выступившая у них на лицах испарина.
Смысл их танца был очевиден, предельно очевиден для Три-Вэ. На лице его отразилась злоба. В приличных домах «Эль-Сон» не танцуют уже полвека. Этот танец перекочевал в бордели, где клиенты швыряют шляпы тем шлюхам, чей танцевальный номер их возбудил.
Покачнувшись, он покинул галерею и вышел в прихожую. Толкнул тяжелую дубовую дверь двумя руками и споткнулся, когда она резко раскрылась.
Снаружи было тихо. Только трещали цикады и где-то ухала сова. Еще до него доносился смех со стороны водокачки, где кучера устроили свой праздник. Где-то внизу ржали лошади. Прямо перед ним из темноты выступали очертания экипажей и колясок. Он двинулся туда, пытаясь отыскать местечко, где можно будет посидеть одному. На секунду остановившись, он глянул на туманное небо. Но, если оно в тумане, почему же луна светила, словно новенькая золотая монета?..
3
Он услышал за собой легкие шаги, но не обернулся.
– Пойдем в дом, – сказала Амелия. – Выпей кофе.
– Мне и здесь хорошо, – ответил он. – Слышишь, как тихо?
– Мы заказали кофе из Нового Орлеана.
– Веселый праздник! Просто замечательный! Юте очень нравится!
– Кофе очень черный и очень крепкий. Тебе надо взбодриться.
– Юте очень нравится, – повторил он.
– Я знаю и очень радуюсь этому. Три-Вэ, она очень симпатичная. Я еще не говорила тебе, как это здорово, что она моя невестка?
– Горничная! – проговорил он мрачно и зло. – Тебя именно это больше всего в ней привлекает как в невестке?
– Юта очень живая и добрая, и потом я далеко не сноб, – сдержанно возразила Амелия. – Прошу тебя, пойдем выпьем кофе. Тебе сейчас это необходимо.
– Я не пьян, – сказал он. – Просто удивительно, как отлично ты устроилась. Подумать только! Амелия, которая чувствует себя как дома только в Париже, нашла счастье там, где нет ни ума, ни культуры, ни музыки, в городе, в котором ее так мучили!
– Как видишь, я сбросила с себя этот крест, – сказала она. – И усвоила местные обычаи.
– Ты нюхаешь апельсиновый цвет, читаешь «Рамону» и этим счастлива?
– Да. Если откровенно, то я очень счастлива с Бадом. И поскольку ты так чуток к моему внутреннему состоянию, ты сам видишь, что я счастлива с твоим братом.
– Я вижу бриллиант среди булыжников, вот и все.
Она еще что-то сказала про кофе, но кофе Три-Вэ совсем не интересовал. В лунном свете ее лицо плыло у него перед глазами. Красивое, гордое, холодное. Он не мог вынести, когда она на него так смотрела.
– Амелия, прости, я не хотел тебя обидеть. Я... «Нет света в мире, радости, любви, покоя, веры и от боли избавленья».
– Почему ты так печален, Три-Вэ? Давай поговорим. Может, тебе станет легче? – предложила она мягко.
Они стояли у ландо. Она распахнула дверцу. Он хотел помочь ей подняться, но опоздал. Ловко и грациозно она села в ландо сама. Он подтянулся вверх и сел напротив. Руки ее были сложены на коленях, обтянутых юбкой белого кружевного платья. В полутьме поблескивало ее обручальное кольцо с изумрудом работы Тиффани. Исходивший от нее аромат духов после танца усилился.
– Помнишь, Три-Вэ, как мы, бывало, часами спорили о литературе, поэзии? Обсуждали достоинства Теккерея и Суинберна, Мэтью Арнольда и Джейн Остин, Генри Джеймса, помнишь?
– Это было самое счастливое лето в моей жизни, – проговорил он. – Что сталось с мадемуазель Кеслер?
– Бад определил ей небольшую пенсию, и она живет с сестрой в Кольмаре. Этой зимой мы навестили ее. Бедная мадемуазель Кеслер! У нее ухудшилось зрение, и она уже не может вышивать, – Амелия вздохнула. – Но, несмотря ни на что, в душе она так и осталась гувернанткой. Когда ей пришлось отпустить нас одних, без сопровождения, у нее было такое виноватое лицо...
– Это было самое счастливое лето в моей жизни! Я повторяюсь.
– Почему ты теперь несчастен?
– Все смеются надо мной. На этой вечеринке кто только не поленился подойти ко мне и спросить, как подвигается работа. – Он судорожно вздохнул. – Им прекрасно известно, как обстоят мои дела. Они считают меня дураком, который копается в земле, как крот. Просто, проявляя интерес, они хотят показать мне, что я не в себе. Вот и все. Тем самым они говорят, что я глупый неудачник. Человек, выставленный на всеобщее посмешище! – Его голос дрогнул. Он не был пьян, но почувствовал, что может разрыдаться, как пьяный.
– Мне очень жаль, Три-Вэ! Очень жаль! Мы хотели сегодня доставить тебе радость. Мы не хотели тебя обидеть!
Она подалась к нему и положила свою маленькую ручку на его руку. Он ощущал тепло ее дыхания, видел изящную ложбинку меж ее грудей над белым кружевом. Он весь напружинился от желания.
– Да еще и Бад. Бад даже больше, чем кто-либо другой, – проговорил он.
– Бад смеется над тобой? Но ведь он хочет стать твоим компаньоном...
– А зачем ему это? – перебил ее Три-Вэ. – Я никак не могу взять в толк: зачем? У него и так уже есть все, что его душе угодно. Квартал его имени, отец, деньги, Паловерде. Ему принадлежит право делать тут все, что заблагорассудится. Он может позволить себе посмеяться над прошлым, унизить всех покойных Гарсия, как только ему вздумается. Он вправе творить, что захочет. Он был вправе привезти тебя сюда и лежать с тобой обнаженным в sala... – Он запнулся. «Господи, – подумал он, – я пьян. Я пьян в стельку».
Она отшатнулась от него. Лицо ее стало каменным, она свела вниз остановившийся взгляд.
– Ты видел нас? – спросила она, судорожно, с шумом вздохнув.
– А как ты думаешь, с чего это я вдруг сбежал из родительского дома?! Почему я уходил от него много дней и ночей все дальше и дальше? Почему меня не было здесь столько лет?
– Я пойду, – сказала она, поднимаясь.
– Нет! Раз уж я напился, то позволь задать тебе несколько вопросов!
Он ухватился обеими руками за ее изящную талию и стал тянуть вниз, пока она снова не села. Он обхватил руками ее лицо. Сердце его бешено колотилось, и он подумал: «Я должен остановиться». Но мысль о том, чтобы отпустить ее сейчас, была почему-то невыносима. Кожа Юты была крепкой, а у Амелии нежной, гладкой и притягивала к себе свет, как опал.
– Я любил тебя, – сказал он. – А ты... ты была ко мне неравнодушна?
– Ты был моим другом, единственным в Лос-Анджелесе другом. – Она тщетно пыталась оторвать его большие и сильные руки от своего лица. – Три-Вэ, ты не любил меня так до тех пор, пока... не увидел меня с Бадом.
Она произнесла это ледяным тоном.
– Я любил тебя, да, любил. Так любил, что согласился ждать, пока ты подрастешь, чтобы рассказать тебе о своих чувствах.
– Пусти меня! – повелительно и надменно проговорила она.
Он вспомнил, что гордость всегда была единственным ее оружием. «Господи, она так беззащитна», – подумал он, и его возбуждение усилилось.
Он крепче сжал руками ее лицо.
– А что, если бы я, а не Бад, вышел тогда вперед на похоронах твоего отца? Что, если бы я остался с тобой в Лос-Анджелесе? Гулял бы с тобой, ходил в суд, помогал справиться с одиночеством и несчастьем?
– Когда ты пьян, ты отвратителен!
– Ответь на мой вопрос!
– Ты не вышел вперед на похоронах папы и не заговорил со мной! И в суд со мной ты тоже не пошел! Мужчиной оказался Бад! Сильным и великодушным! А ты был милым, мягким мальчиком, который делал вид, что он выше всего Лос-Анджелеса, а на самом деле боялся того, «что скажут люди»! Ты меня боялся!
