Текст книги "Обитель любви"
Автор книги: Жаклин Брискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)
– Дядя Три-Вэ не отец мне.
– Значит, ты все пропустила мимо ушей, – сказал Кингдон.
– Мама сказала, что это было у них всего лишь один раз. Этот раз ничего не значит.
– Ничего не значит? Мне показалось, что твоя мать не так в этом уверена. Да и дядя Бад, похоже, тоже кое в чем сомневался. Или, по-твоему, когда выгоняют из дома жену на восьмом месяце беременности, это ничего не значит? Лично мне кажется, что в этом можно усмотреть некоторый недостаток э-э... доверия, ты так не считаешь? – Он хмыкнул. – Как-то я рылся в старом хламе у нас на чердаке. И отыскал там ларчик с брачным свидетельством, выданным менее чем за шесть месяцев до моего появления на свет. Я спросил об этом у матери. Она устроила мне взбучку. Наверное, наказывала меня за грехи папаши. Надо же! Отец – охотник за женщинами! Что-то непохоже. Эта его вечная извиняющаяся улыбочка... Мне он всегда казался простаком. Но сегодня в его портрет внесли существенные изменения.
– Ненависть к нему ни к чему не приведет.
– Какая ненависть? Ты спутала с ненавистью мою сыновнюю привязанность.
Наконец она расстегнула последнюю пуговицу, и платье соскользнуло на пол.
– Ты этим только делаешь себе больно, – сказала она.
– Тема мужского достоинства членов семьи Ван Влитов вызвала интерес всей планеты.
– Ему даже дышать трудно. Каждый вздох дается с мучительной болью. Кингдон, он мой отец, а не дядя Три-Вэ.
– Тебе что, цыганка нагадала?
– Мне трудно объяснить. Просто я уверена.
– Магия? Кровные узы? – Он кивнул. – Впрочем, они существуют. Определенно! Иначе как бы я оказался в тот день на веранде отеля «Голливуд»? Почему я познакомился именно с тобой? В Лос-Анджелесе море девушек. Да, кровные узы – это не миф.
Она обернулась к нему. На ней была только длинная комбинация из малинового шелка.
– Кингдон, я знаю, как тебе больно. Но сегодня я не могу тебя утешать. Я думаю только об отце. Он лежит там раздавленный, словно на него наступил какой-то злой исполин.
– Ты, как всегда, права. К чему продолжать этот разговор? В древности на Гавайях короли всегда выбирали себе в жены родных сестер. То же самое и фараоны. Впрочем, я не буду апеллировать к древности. Мораль неизменна в пространстве и времени. Мы женаты и будем вместе, моя сестра, моя любимая...
– Кингдон, ты устал! Иди спать!
Он схватил ее за плечи.
– Вот именно, пойдем, – сказал он.
«Я не могу, – устало подумала она. – Сейчас не до того. Все мои мысли об отце. Как я могу заниматься любовью, когда отец так страдает? Это оскорбительно для него».
Она вся напряглась.
– Нет! Не сейчас!
– Что? А говорила: никаких сомнений!
– Дело не в этом.
– О? Именно сегодня ты даешь мне первый от ворот поворот. Будешь говорить, что это чистое совпадение?
– На его лице, Кингдон, уже лежит печать смерти. Они накачали его наркотиками. Лицо уже неживое. Но выражение страдания осталось.
– Чье лицо?
– Хватит, прошу тебя!
– Чье? – жестко переспросил он.
– Лицо моего отца и твоего дяди.
Он, прищурившись, взглянул на нее. За весь вечер он не выпил ни рюмки, но глаза у него были красные, как у пьяного. Он спросил:
– Я тебе отвратителен?
– Я люблю тебя.
– А я тебя. В этом нет никаких сомнений.
– Не надо, Кингдон. Не в сомнениях дело... Просто я всегда была так близка с отцом... Прошу тебя, не сегодня.
– Свадебный пир окончен! Пришло время брачной ночи!
Он рывком спустил с ее плеч бретельки комбинации. Они порвались. Одной рукой он крепко обнял ее за талию, другой за плечи. Голова ее запрокинулась. Он целовал ее, размыкая своими губами ее губы. Застонав, он стал осыпать поцелуями ее шею, подталкивая к постели. Они упали на покрывало. Он придавил ее своим телом. Кингдон был так же дик и неистов, как и в тот первый раз в отеле «Дель Коронадо». Она прижала его голову к своей груди. Испугавшись самой себя, она попыталась вызвать в сознании измученное, неживое лицо отца, но его образ смутно витал где-то вдалеке... Она неосознанно стала отвечать на поцелуи и ласки Кингдона. Он взял ее руку и, прижав к своему грубому шраму на ноге, прошептал:
– Я уже побывал в аду. Любимая, любимая, способна ли ты понять, как много ты для меня значишь?
– Кингдон... Я люблю тебя... Я буду всегда любить тебя... Скорее, скорее!..
7
Перед рассветом небо над стеклянной крышей внутреннего дворика затянуло перистыми серебристыми облаками. Тесса, надев клетчатую юбку и сатиновую блузку, спустилась вниз, чтобы приготовить матери кофе. Вдруг в дверь позвонили. Она пошла открывать, думая, что пришел очередной врач, медсестра или привезли какую-нибудь медицинскую аппаратуру для отца. У входа стоял Три-Вэ в вечернем костюме, сжимая в руках свою поношенную шляпу. Он так и не переодевался со вчерашнего вечера. Увидев Тессу, он встревожился.
– Почему ты не спишь? – спросил он. – Где Кингдон?
Она недоуменно посмотрела на него. Ей казалось, что в Лос-Анджелесе случилось землетрясение, что невиданная сила перевернула дома и магазины, взломала мостовые, а он ничего не заметил...
– У отца сердечный приступ, – сказал она.
Шаги Три-Вэ эхом отдавались во внутреннем дворике. Он опустился в кресло. Наступило молчание. Слышно было только, как плещется в фонтане вода. Наконец он спросил:
– Приступ серьезный?
Тесса верила в то, что Бад выживет, но повторять это постоянно казалось ей не совсем честным. Поэтому она сказала:
– Врачи не питают больших надежд. – Голос у нее задрожал. – Дядя, он очень страдает, но выкарабкается!
Три-Вэ посмотрел на ведущую наверх лестницу.
– Несгибаемый! Я всегда так о нем думал. Ничто его не берет! – Он взглянул на Тессу. Его карие глаза лучились странным светом. Он торопливо продолжал: – Всю жизнь он был таким. Мой старший брат! Удачливый старший брат! Все мои достижения не могли сравниться с его успехами! Он был для меня образцом. У тебя нет этого стремления победить во что бы то ни стало, Тесса, поэтому не знаю, сможешь ли ты понять меня. К самому Баду это не имеет отношения. Просто я хочу объяснить, какие чувства я испытываю к нему. В молодости он всем нравился. А я говорил себе: «Ничего удивительного, что он популярен в такой далекой от цивилизации пустыне, как Лос-Анджелес». Я грезил о победах над своими школьными врагами, а на деле их всегда побеждал Бад, защищая меня. В школе все ему давалось легко. И тогда я решил, что учеба в Гарварде докажет превосходство моего интеллекта. – Три-Вэ вздохнул. – Я всегда противопоставлял себя ему. Даже тогда, когда мы годами не виделись и не общались. Он не выходил у меня из головы. Каждый раз, потерпев в чем-нибудь неудачу, я говорил себе: «Слава Богу, что этого не видит Бад!» – Он покачал головой. – Вся моя жизнь прошла под знаком безуспешной борьбы с удачливым Бадом. Как же это я не догадался, что он умирает?..
– Он жив, – быстро ответила Тесса. – Дядя, мама рассказала нам о том вечере...
При этих словах Три-Вэ будто опомнился.
– Поэтому я и пришел. Кингдон здесь?
– Он наверху. Спит.
– Слава Богу! Я все ждал его, ждал. А потом стал волноваться. Он водит автомобиль так же лихо, как и самолет. А ночь была туманная. Он много пьет. И после всего, что наговорила Юта...
– С ним все в порядке, – перебила его Тесса. – Он останется в Гринвуде.
– Останется жить здесь?
– Пока папе не станет лучше. – После паузы она прибавила: – А потом мы переедем вдвоем куда-нибудь.
Три-Вэ пораженно уставился на нее. Его брови, ставшие с возрастом более густыми, оставались черными. Контраст между темными кустистыми бровями и подстриженной седой бородой придавал Три-Вэ вид библейского пророка. Тесса присела рядом с ним на оттоманку, оправив юбку.
Наконец Три-Вэ спросил:
– Амелия рассказала тебе, что перед тем, как ты родилась, я... был с ней?
– Один раз, – уточнила Тесса.
– Ровно за девять месяцев, дорогая.
– Я знаю.
– А Кингдон знает об этом?
– Да.
– Ему и так нелегко было решиться жениться на двоюродной сестре, а тут еще это... – У Три-Вэ словно комок в горле застрял. – Не знаю даже, что сказать, что предпринять. Почему за мои грехи Господь наказывает вас с Кингдоном?!
– Дядя, все в порядке. Он любит меня, несмотря ни на что.
Она покраснела, и тут Три-Вэ понял: сказав, что Кингдон спит наверху, она имела в виду... в ее постели. Он тоже смутился.
– Нет ничего страшного в том, что мы женаты, – сказала она. – Ведь мы друг другу всего лишь двоюродные брат и сестра.
– И Кингдон верит в это?
Тесса снова разгладила юбку.
– Твердой уверенности у него нет, – несчастным голосом произнесла она.
– В конце концов он поверит словам Юты, и это убьет его!
Говоря это, Три-Вэ инстинктивно сжимал и разжимал кулаки, болезненно морщась при воспоминании о том, с каким унылым видом Кингдон уговаривал мать не препятствовать их браку, обещая добиться церковного благословения. То, что он вновь женился, больше не удивляло Три-Вэ. Сравнение истеричной и честолюбивой Лайи со спокойной и даже безмятежной Тессой было не в пользу первой. Три-Вэ понимал выбор сына. Но в то же время, будучи твердо уверенным в том, что Тесса его дочь, был потрясен и напуган.
Не зная, как поведет себя Кингдон после откровений Юты, он отправился в туманную ночь на поиски сына. Тот же самый страх заставил его попытаться уговорить молодых людей расторгнуть брак. Три-Вэ знал, что, женись Кингдон на Тессе, он не будет знать покоя. Он сидел сейчас во внутреннем дворике, терзаемый и пришибленный тяжестью своей отцовской вины, и убеждал себя, что он сможет уберечь сына от верной гибели.
«Им нельзя быть вместе», – решил он.
Язвительный сарказм Кингдона всегда был барьером, за который Три-Вэ никак не удавалось проникнуть. Но лицо Тессы было совершенно открытым, незащищенным. «Она очень добрая, – сказал он себе. – Я смогу ее убедить».
Тесса подняла на него глаза.
– Дядя! – Она выкрикнула это слово таким голосом, словно намеренно хотела ранить его.
– Ты должна попытаться понять Юту. – И хотя Три-Вэ назвал Юту Исчадием ада, по здравому размышлению он взвалил основную часть вины на себя. – Для Юты существует только Господь с карающей дланью, которой он сметает грешников с лица земли. Она убеждена, что Кингдон зачат во грехе, и всегда считала своим долгом спасти его от вечных мук ада. Она верит, что сам Бог поставил ее на страже его бессмертной души. На самом деле Кингдон не нуждается в ней. Возможно, он самый религиозный из всех людей, которых я когда-либо знал. Чем дальше он удаляется от церкви, тем сильнее узы, которые связывают его с ней. Звучит противоречиво?
– Нет, мне это всегда было понятно.
– Значит, ты знаешь, что произошло с ним вчера вечером, когда он узнал правду?
– Не правду, а ложь, – поправила Тесса. Она сказала это тихо, но твердо.
Впервые Три-Вэ подметил в ней характерную черточку всех Ван Влитов – упрямство. Но даже теперь он еще не подозревал о том, что с Тессой все окажется сложнее, чем было бы с Кингдоном. Пока что он проникся к ней лишь печальным сочувствием. «Бедняжка, – думал он. – У нее не хватает мужества посмотреть в лицо правде».
Некоторое время он сидел молча, но затем чувство вины и любовь к Кингдону вновь заставили его заговорить:
– Дело не в том, правда это или ложь, дорогая. Я просто пытаюсь объяснить тебе, почему Кингдон примет все за правду.
– Тайну моего рождения невозможно доказать.
– Лично я, если бы Юта тогда сдержалась, продолжал бы делать вид, что Бад твой отец, – сказал Три-Вэ печально и смущенно.
– А он и есть мой отец, – устало проговорила Тесса. Она бросила взгляд на второй этаж, словно могла сейчас видеть Бада. – Так ужасно! Все эти годы он хранил «это» глубоко в своей душе и ни разу не вспомнил об этом периоде жизни. И все из любви ко мне. – Она всхлипнула, но подавила рыдания. – Сейчас ему дают кислород. Он меня даже не узнал.
Она опять заплакала, уже не скрывая слез.
При виде рыдающей Тессы Три-Вэ захотелось перестать ее уговаривать, так как это, как ему казалось, действовало на Тессу, словно удары тяжелого молотка. Он всегда старался уходить от стычки лоб в лоб, терпеть не мог любого противостояния. «Я всегда избегал говорить неприятные вещи в лицо, – упрекал он себя. – Предпочитал плыть по течению, трусливо прикрываясь молчанием».
– Поверь мне, я вовсе не хочу вмешиваться в твои отношения с Бадом...
– С моим отцом, – поправила она.
– Кингдон в это не верит, – мягко сказал Три-Вэ. – Тесса, вам нельзя быть вместе.
– Он очень переживает, – согласилась она. Из-за плача она говорила с придыханием. – Его гложут сомнения.
– Вот видишь...
– Но он сказал маме, что не бросит меня. А меня просил не отталкивать его. Впрочем, я и не смогла бы этого сделать. Дядя, нам нельзя разлучаться.
– Я испытываю страшное чувство вины за все, что вам приходится терпеть, – сказал Три-Вэ, всем телом подаваясь к Тессе. – Но, возможно, именно поэтому я и не могу отступить.
На этот раз, подняв глаза вверх, она посмотрела на левую половину дома, и Три-Вэ понял, что она смотрит на дверь, за которой спит Кингдон.
– Нет смысла продолжать этот разговор.
– Тесса...
– Он любит меня, хочет, чтобы я была рядом, и до тех пор, пока он этого хочет, я не смогу его оставить.
– А как же его сомнения?
– Они будут мучить его и без меня, вы же знаете, – сказала она, даже не пытаясь остановить слезы.
Заглянув в ее голубые мокрые глаза, Три-Вэ вдруг подумал о том, что слезы – неотъемлемая часть ее натуры. «Она так же упряма, как отец и Бад...» – удивленно подумал он.
Наконец Тесса вытерла слезы рукой.
– У вас есть платок? – спросила она.
Он порылся у себя в кармане и протянул ей носовой платок. Она высморкалась, Три-Вэ подивился собственной жестокости: как он мог спорить с ней сегодня, в такую тяжелую для нее минуту?..
– Сейчас не время, – произнес он. – Я не хотел обострять отношения. Я просто боюсь. Я в отчаянии. И хочу, чтобы все устроилось. Ты, наверно, ненавидишь меня.
Она отрицательно покачала головой.
– Дядя, вы так упиваетесь своей виной, как будто она больше, чем у других. Все мы виноваты. Почему вы во всем вините себя?
– Потому что я виноват больше.
– Нет. Вы любили маму, только и всего.
Эта истина, высказанная доброй девушкой, пристыдила его больше, чем любое обвинение, которое она могла бы бросить ему в лицо. Он вздохнул.
– Поговорим позже. – Он поднялся с кресла. – Твоей маме вряд ли захочется видеть меня сейчас. И Кингдону тоже. Я бы хотел знать, как пойдут дела у... твоего отца.
– Я буду звонить вам через каждые несколько часов, – пообещала она.
Тесса вышла вместе с ним в прихожую. Снаружи туман еще не рассеялся, рассветало медленно. Три-Вэ поежился. Он взглянул на ярко освещенные окна второго этажа. Туман плыл над балконами, лип к стеклам. Три-Вэ бил озноб. Втянув голову в плечи, он спустился вниз по широким ступеням.
«Бад... Кингдон...»
Он не мог бы в ту минуту сказать, за кого из них больше волнуется.
Сев в машину, он оглянулся. Тесса стояла в открытых дверях, скрестив руки на груди. Над ее головой сиял нимб света, она стояла, окутанная дымкой, и походила на ангела-хранителя, который оберегает Паловерде от зла. То есть от смерти и от него, Три-Вэ...
8
Бад лежал под кислородной палаткой. Боль пригвоздила его к постели. На него давил кошмар, от которого он безуспешно пытался избавиться. За слюдяным окошком звучал чей-то визгливый голос. Голос был приглушенным, и Бад не мог различить слов, но он знал, что это злые слова. Однажды в окошке появилась Амелия, которая попыталась защитить его от этого визга. А в другой раз с той же целью заглянула мама...
Но теперь их не было, и он снова слышал тот визгливый голос. Что он хочет ему сказать? Он чувствовал, что слова пропитаны ядом. Не нужно прислушиваться... Но это вызов ему, а когда он уклонялся от вызова? Надо разбить окошко и разобрать смысл слов. Даже если это убьет его.
Собравшись с силами, он поднял правую руку. Передохнув, ударил ею по окошку. Рука наткнулась на что-то теплое и мягкое, как нефтяная пленка. Тени исказились и надвинулись на него. Одна из стен его тюремной камеры приподнялась.
– Мистер Ван Влит, – сказал какой-то мужчина в очках. – Меня зовут доктор Левин. Меня пригласил доктор Уоллвью. Прошу вас, не волнуйтесь. Это всего лишь кислородная палатка. Мы поставили ее для того, чтобы вам стало лучше.
– Не слышу... – Силы, которые пришлось затратить Баду на то, чтобы произнести эти слова, вконец истощили его.
– Не разговаривайте. У вас в голове туман. Пусть он вас не беспокоит. Помутнение сознания вызвано успокоительными средствами. Вам нужен покой.
– Сердце?
– Да, – ответил врач. – Не разговаривайте. Кивните, если вам стало лучше.
Бад кивнул.
Лицо врача сменил овал другого лица, выражавшего большую тревогу. Он уже видел эту женщину раньше. Это не мама. Мама давно умерла. Это Тесса. Три слова, произнесенные им только что, измотали его, но он снова открыл рот, чтобы попросить дочь посидеть рядом.
– Мистер Ван Влит, – снова заговорил врач. – Прошу вас, попробуйте расслабиться. Вам необходим полный покой.
Бад посмотрел на Тессу. Его губы перестали шевелиться.
– Хочешь, я посижу? – спросила она.
Он кивнул.
– Хорошо, – сказала она твердо своим тихим низким голосом. Этот голос успокоил его. «Она не позволит докторам прогнать себя, – подумал он. – Моя Тесса им не позволит».
Он приказал себе не беспокоиться из-за тумана в голове, который был следствием действия лекарств. Судя по всему, у него был сердечный приступ. Но он остался жив и, похоже, не умрет. Слава Богу!
«Расслабься», – приказал он себе.
Лицо Тессы плыло у него перед глазами. Желая ободрить его, она нежно прикоснулась пальцем к слюдяному окошку.
Бад закрыл глаза. Злой голос куда-то исчез. «Это была галлюцинация, вызванная наркотиками, – решил он. – Все в порядке. Моя дочь рядом».
Он заснул.
Глава двадцать четвертая
1
В Гринвуде все говорили приглушенными голосами, везде постелили ковровые дорожки, чтобы ходить бесшумно, баллоны с кислородом вносили в дом осторожно. Было запрещено подъезжать на машине, как раньше, к самому входу в дом.
На имя Бада поступали сотни ободряющих телеграмм, в том числе от президента Хардинга и его жены, от министра, с которым Бад вел переговоры о нефти, от миссис Вильсон, от одиннадцати сенаторов. Сенатор Хайрам Джонсон прислал от себя лично ящик апельсинов. Джон Д.Рокфеллер, несмотря на то, что был ярым конкурентом Бада и славился своей скупостью, прислал пресс-папье из серебра в виде нефтяной вышки. Мистер и миссис Херст приходили к Амелии на чай. Заглядывал и Генри Хантингтон с супругой, на которой он женился после смерти ее первого мужа – своего дяди Коллиса П. Хантингтона. Друзья присылали в Гринвуд корзины с цветами и книги. Открытки приходили от тех жителей Лос-Анджелеса, чья жизнь хоть как-то была связана с жизнью Бада. А таких было множество. Сотрудники «Паловерде ойл» присылали подарки, а буровая бригада, работавшая на Сигнал-хилл, подарила Баду новую шахтерскую каску. Слуги Гринвуда в складчину купили Баду мягкое кресло, чтобы сидеть на веранде. Родня со стороны Гарсия пекла ему пирожки и торты с хурмой, а кузены Ван Влиты прислали коллекцию рисунков старинных католических миссий в Калифорнии. Эта графика как раз вошла в моду. Старухи, которых в семье все еще называли «мамиными людьми», присылали Баду домашнее желе из кактусов.
На Рождество Гринвуд захлестнула новая волна подарков. К тому времени Бад уже полусидел на постели, откинувшись на подушки. Амелия и Тесса по очереди вскрывали для него посылки. Несмотря на протесты врачей, Бад лично писал благодарственные письма отправителю каждого подарка. Поэтому доктор Левин считал его трудным больным.
Сердечный приступ Бада так напугал Амелию, что она не рисковала возвращаться к разговору о браке Кингдона и Тессы. Втроем они решили пока об этом помалкивать. Молчала и прислуга Гринвуда. Медсестры, дежурившие у постели Бада, видели в Кингдоне любящего племянника. Врачи и сестры ожидали каждого прихода знаменитой кинозвезды, героического летчика-аса. Но он появлялся в Гринвуде все реже и реже.
2
Кингдон сильно запил.
Он закончил один фильм, начал сниматься в другом. Объектив кинокамеры досаждал ему, как никогда раньше, поэтому во внутреннем кармане летной куртки он теперь всегда держал флягу. Каждый вечер он проводил несколько минут в комнате Бада. Глядя на то, с какой искренней привязанностью относятся друг к другу дядя и тетя, он перестал верить поговорке, согласно которой брак убивает любовь.
«У нас будет хуже, – думал он в отчаянии. – Время ничего не изменит». Через несколько минут он вставал, извинялся, спускался вниз в буфетную и прикладывался к бутылке с крепким ликером.
Он пил также всякий раз, когда думал о возвращении в лоно церкви, о том, чтобы попросить у римского папы разрешения на брак с двоюродной сестрой. С двоюродной ли?.. Этот вопрос терзал Кингдона. Впрочем, выбора не было. Он просто был не в состоянии оставить Тессу. Душа его металась между строгой Ютой и неумолимым Господом, и он чувствовал себя последним грешником.
Выпивка почти не спасала. Полеты в лучшем случае лишь немного снимали внутреннее напряжение. И только в объятиях Тессы он забывался.
Однажды во вторник в начале января, когда стояла слишком пасмурная погода для съемок, Кингдон и Тесса ушли в дальний уголок сада. Он нес в руке серебряный шейкер для коктейлей, а она – блокнот с авторучкой. Он налил себе полный стакан и поставил шейкер на мраморный пьедестал одной из статуй. Она опустилась прямо на траву и, задумавшись, написала в блокнот несколько строчек, которые предполагала позже внести в рукопись романа.
– После того, что случилось с дядей, ты совсем забросила свой роман. Сегодня впервые написала что-то, – сказал Кингдон.
– В самом деле? Я как-то не думала об этом. Впрочем, ты прав. А папа лучше выглядит, правда?
– Он как новенький, – ответил Кингдон. Он сел рядом с ней, вытянув перед собой левую больную ногу. – Ты говорила, что сегодня опять заглядывал мой старик?
– В половине четвертого.
– Почему ты замолчала? – спросил он. – Скажешь, что мне нужно с ним повидаться?
– Он терзается.
– Интересно почему? – сказал Кингдон, выпил коктейль и потянулся к шейкеру.
– Он любит тебя.
– И теперь я должен прощать его за то, что он меня любит?
– К чему избегать его?
– Он что, снова советовал тебе прогнать меня?
– Мм... Не совсем.
– Тесса, не лги.
– Да, он заговаривает на эту тему, но я его не слушаю. Кингдон, на него жалко смотреть.
– Сделай мне большое одолжение. Передай ему, чтобы он перестал мне посылать чеки за нефть. Для оплаты проживания в моем доме это слишком много, а для индульгенции слишком мало.
– Ты же его компаньон!
– А если он спросит, что ему делать с этими деньгами, передай, что он может засунуть их себе в задницу!
– Кингдон, прекрати, – воскликнула Тесса. Собственный крик смутил ее, и она тихо сказала: – Прости.
Кингдон обнял ее за плечи.
– Нет, ты прости. Это медовый месяц виноват. Знаешь, кстати, о чем я подумал?
– Нет.
– Мы оба постоянно «об этом» думаем.
– О нашем медовом месяце?
– Раньше мы не были столь активными.
Она положила голову ему на колени. Кингдон был прав. Страсть просто поглотила их. Она постоянно думала об «этом», готовая отдаться ему каждую минуту. Порой они даже не доходили до постели. Занимались любовью в ванне, на диване в ее кабинете среди разбросанных глав романа, в оранжерее среди розовых и красных азалий. Поначалу она не могла добиться удовлетворения, но постепенно училась этому, и когда наступала кульминация, в этом было что-то мистическое. Но со времени их брачной ночи оргазм длился, казалось, без перерыва.
– Я... я уже научилась.
– Я тоже. Тело само управляет нами. Это как розовый куст, который обрезают так, чтобы расцвела одна большая роза.
– Плохое сравнение. Я по-прежнему очень люблю тебя.
– А я тебя. Раньше я даже испытывал греховное чувство...
– Не надо.
– Дай мне договорить. Я хочу, желаю тебя так часто, потому что ты мой запретный плод.
– О Кингдон!..
– Не смотри на меня так печально, любимая. В этом есть и хорошая сторона. Со мной тебе нечего опасаться измены. Меня никогда не потянет к другой женщине. Зачем? Зачем грешить украдкой, когда можно заниматься этим под крышей собственного дома?
– Не надо...
– Надо, черт возьми! Надо! – Он запустил стаканом в статую. Тесса вздрогнула, когда он разбился. – Почему? Спроси у моего папаши! Ты единственное, что у меня было хорошего в жизни, а он замарал и это единственное!
– Никто нас ничем не замарал.
– Я думаю иначе, – сказал Кингдон. – Я думаю иначе, любимая.
3
Сидя в своей комнате у открытого окна, Амелия услышала звук разбитого стекла. Она подошла к окну и выглянула в сад. Кингдон сидел рядом с Тессой, уткнувшись лицом в ее плечо. В этой позе разделенной печали было что-то очень интимное. Амелия тут же отвернулась и посмотрела на свинцовое от туч небо. На коленях у нее лежала раскрытая книга. Она снова принялась читать, но сосредоточиться уже не могла и опять посмотрела на предгрозовое небо.
Она сидела, как всегда, прямо, не прислоняясь к спинке стула, но глаз заметил бы, что она слегка сутулится, словно под тяжестью непосильного груза.
– Он пьет, – прошептала она. – Он все время пьет.
Порой, заглядывая во внутренний дворик вечером, она видела Кингдона, который, сгорбившись, сидел за подносом с коктейлями. Позже Тесса помогала ему подняться в спальню.
– Это я во всем виновата, – снова прошептала Амелия.
Балу перестали давать кислород, и она немного успокоилась. Амелия чувствовала, что внутренний кодекс чести обязывает ее поговорить с племянником и с Тессой. Но дочь снова заверила ее, что не сомневается в отцовстве Бада. Кингдон же нацепил на свое смуглое, как у всех Гарсия, лицо маску циничной улыбчивости. Поэтому Амелия была потрясена и испугана, когда вдруг он заплакал. «Мужчины не плачут», – повторяла она про себя до тех пор, пока не вспомнила, что много лет назад держала его на руках еще грудным младенцем. Вспомнив об этом, она обняла его. Кингдон был стройнее, тоньше Бада и казался более беззащитным. Он осторожно высвободился из ее объятий.
– Вы мне нравитесь, тетя Амелия, – произнес Кингдон. – А вашу дочь я люблю. Нас нельзя разлучить, разъединить. Она говорит, что наш союз священен. И давайте оставим все так, как есть.
Его сарказм и слезы так подействовали на Амелию, что она не решилась снова ему возражать.
Одну из гостевых комнат в доме приспособили под кабинет Бада, поэтому из дальнего конца коридора доносился равномерный гул мужских голосов. Амелия чувствовала себя бесконечно одинокой. Она была сейчас так же несчастна, как много лет назад, тем летом, когда покончил с собой ее отец. Но тогда она была еще ребенком, ничем не могла помочь отцу и только смотрела, как он мучается и в конце концов уходит из жизни...
Она вновь выглянула в сад. Кингдон и Тесса, взявшись за руки, медленно шли к бассейну. Они уже не казались несчастными, но душа Амелии все равно была переполнена предчувствием большой беды.
«Я должна что-то предпринять, – думала она. – Но что?»
Она была все еще погружена в свои мысли, когда вдруг услышала на лестнице звук шагов Тессы. Амелия открыла дверь.
– Тесса, милая, у тебя сейчас найдется для меня минутка?
Когда дочь вошла в комнату, Амелия обратила внимание на то, что ее голубые глаза лучились каким-то внутренним светом, а лицо выражало задумчивую мечтательность. Она не знала, с чего начать.
Наконец спросила:
– Как ты думаешь, будет дождь?
– Небо затянуло тучами, – ответила Тесса.
Амелия опустилась на стул и стиснула колени.
– Мне кажется, я плохо знаю Кингдона, – сказала она. – Но он воспитанный молодой человек, и его воспитанность проявляется небрежно, как и должно быть. Он также сложный человек, Тесса. Скажи, он всегда так много пил?
Счастье в глазах дочери померкло.
– Мне кажется, в то время, когда я с ним познакомилась, он вообще не пил. Но с тех пор, как он пришел в кино... Мистер Римини говорил мне, что, став артистом, он начал пить. Я знаю об этом. Но в моем присутствии ему хватало одного коктейля или стакана вина.
– Значит, его теперешнее состояние... необычно?
– Я так волнуюсь, мама, – несчастным голосом произнесла Тесса. – Но не знаю, как на него повлиять. Читать нотации? Бесполезно. Запирать бар на ключ? Тоже не выход. В любом случае это не остановит его. Я все надеюсь, что он сам справится...
– Сам справится? Ты надеешься? Тесса, ты же прекрасно знаешь, отчего он пьет.
– После ранения ему очень хотелось вновь подняться в воздух. Но он боялся даже подойти к самолету. И что же? Поборол страх, справился с ним.
– Но это не одно и то же.
– Ему казалось, что на земле он как в ловушке.
– Тесса, настоящее положение дел куда сложнее! Он получил религиозное воспитание...
– Не надо, мама! – упрямо прошептала Тесса. – Не надо, это все равно бесполезно. Не трать попусту время. Мы с Кингдоном через такое прошли... Разлука между нами немыслима.
Сказав это, Тесса сильно побледнела.
– Прости, милая, если я тебя обидела. Я не хотела. Не понимаю, почему за грехи родителей должны расплачиваться дети. Но когда это происходит, родители всегда показывают себя не с лучшей стороны.
– Он и вправду хочет вернуться в лоно церкви. Получение согласия папы на брак много значит для него.
Амелия выглянула в сад и потом вновь обернулась к дочери.
– Где он сейчас?
– В гараже, возится с машиной. Он едет на «Зефир-Филд».
На лице Амелии отразилась тревога.
– Надеюсь, он не собирается подниматься в воздух в такую погоду?
– Нет. Просто хочет повидаться с Тексом. Когда он узнает о предстоящем визите дяди, то всякий раз под каким-нибудь предлогом уходит из дома. Дядя ни в чем не виноват, и это Кингдону известно, но в глубине души он продолжает считать его виновником и поэтому заставляет себя быть злым.
– Да, по-настоящему злому человеку легче было бы все перенести, – сказала Амелия. – Но, увы, в нашей драме нет злых персонажей.
– Мама, я хотела тебя спросить... Это важно не для меня, а для Кингдона... Можно ли каким-нибудь образом точно установить отцовство? Ты слышала что-либо об этом?
– Нет, – проговорила Амелия дрожащим голосом. – И потом... может быть, тебе не стоит так интересоваться этим... потому что правда может оказаться слишком тяжелой...
– Неужели и ты в это веришь?! – прошептала Тесса потрясенно. – Почему из-за какого-то мгновения все подняли такой шум?! Почему для всех это так важно?
– Потому что это на самом деле важно, – ответила Амелия.
Ее охватил страх, подобный тому, который охватывает человека во сне, когда кажется, что его душат. Она всем сердцем любила дочь. Еще до ее рождения готова была принести ради нее любую жертву. Она чувствовала, что готова на это и сейчас. Но на этот раз от нее никто не требовал жертв. Ей оставалось только смотреть в несчастные голубые глаза дочери – голубые глаза Бада – и не находить себе места от тревоги.
