Текст книги "Обитель любви"
Автор книги: Жаклин Брискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)
– Так злиться – грех.
– Скажи лучше, у тебя все нормально? Нигде не больно?
– Только здесь, – сказала она и накрыла рукой левую грудь.
Он не так понял ее и встревоженно воскликнул:
– Ребенок?
Она отрицательно покачала головой.
– Нет, сердце. Просто я пыталась удержать тебя от неправильного решения. Я не хотела этого скандала. Каждый раз, когда я бешусь, я боюсь, что ты уйдешь.
– Я никогда тебя не брошу, – сказал он со вздохом. – Хочешь чаю?
– Потом. – Она взяла его за руку. Пальцы у нее были горячие. – Три-Вэ, ты ведь не уйдешь из магазина?
– Постарайся все-таки меня понять, Юта. У каждого мужчины свое предназначение. Кому-то суждено идти в море, другим взбираться на горные вершины, открывать новые земли. Одним – рисовать, другим писать. Меня тоже какой-то внутренний голос призывает открывать неизведанное. Я должен хотя бы попытаться.
Она сжала его руку.
– А если там нет никакой нефти? Тогда что?
Живой огонь погас в его глазах, широкие плечи опустились. Он промолчал.
– Не раскисай, – живо сказала Юта. – У тебя еще есть почти два месяца, чтобы найти ее.
– Два месяца?
– Надолго моих денег не хватит.
– У тебя есть какие-то сбережения?
– Я же выходила дважды замуж за старателей не с пустыми руками. Семьдесят один доллар и какая-то мелочь.
Его бородатое лицо оживилось, глаза загорелись теплом и лаской.
– Жена моя! – проговорил он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее. – Жена!
4
– Бред! – рявкнул Хендрик.
– Она там есть, отец, поверь мне. Я разбираюсь в геологии.
Они находились в офисе Хендрика, и стеклянные стены дребезжали. Хендрик расхаживал взад-вперед на своих коротких массивных ногах.
– Значит, «геология» и «бред» – синонимы!
– Отец, тебе помешал полковник Дин, но это еще не значит, что нельзя заработать состояние на нефти.
– Никто на нефти еще не разбогател, – тупо проговорил Хендрик.
– Как это никто? А Рокфеллер?
– Ты видел, чтобы господин Рокфеллер бурил нефть в Калифорнии? Но даже в восточных штатах его вот-вот постигнет неудача, попомнишь мои слова, – Хендрик затянулся. – Если бы твой брат был сейчас дома! Бад выбил бы из тебя всю дурь!
Гнев нахлынул на Три-Вэ, и его лицо ожесточилось.
– Мне доработать этот месяц, папа?
Хендрик остановился. Он сел за свой стол. Тяжелые щеки его мелко подрагивали, пока он пытался взять себя в руки.
– Я подниму тебе жалованье, – сказал он. – У тебя уже начало получаться.
– Каждый вечер ты дважды перепроверяешь меня.
– Да, с арифметикой у тебя туговато, но и только. Стоит тебе с головой подойти к делу, все получится, это я тебе говорю. Но у меня и другое на уме. Я думаю поставить тебя заведующим секции «Товары для дома». – Хендрик глянул через стекло на толпу утренних покупателей у заднего прилавка. – Мы привозим в Лос-Анджелес самый лучший товар для этого отдела, а у тебя всегда была аристократическая жилка.
– Мне душно в этой клетке!
К гневу Хендрика добавилась обида на то, что взлелеянное детище, лучший магазин скобяных товаров на западе Скалистых гор, уподобили тюрьме.
– Отлично! – рявкнул он. – Ты так и остался Гарсия! Все пускаешь по ветру! Сначала ты бросил Гарвард, а теперь бросаешь магазин! Я умываю руки!
– Мы будем часто видеться, – сказал Три-Вэ, пододвигая свой стул ближе к отцу. – Юта очень привязалась к тебе и маме. Мы хотим, чтобы вы тоже приняли участие в воспитании ребенка.
– С этой минуты не жди от меня поддержки. И от матери тоже.
За годы самостоятельности Три-Вэ не раз голодал, но никогда в письмах не просил у родителей денег.
– Мне нужно одно: чтобы ты отнесся ко мне серьезно.
– Покажи мне того, – возразил упрямо Хендрик, – кто может серьезно относиться к нефти!
5
Тем же утром Три-Вэ вышел из своего дома на Уотер-авеню и направился на купленный им участок на Колтон-стрит. В руках у него были лопата и кирка. Он проходил в миле от квартала Ван Влита. Ему были видны дома на вершине Банкер-хилл, где Бад выстроил изящный особняк в стиле эпохи королевы Анны. Для Амелии. Если бы Три-Вэ сейчас крикнул, то Юта, находившаяся в двух кварталах отсюда в их неказистом домике, услыхала бы его.
После разговора с отцом он переоделся. На нем теперь была рабочая одежда из вылинявшей грубой хлопчатобумажной ткани и поношенная рубаха из шотландки. Он подошел к луже brea и бросил лопату. Ухватившись обеими руками за кирку, он поднял ее над головой и с силой погрузил в поросшую сорняками землю.
Вынув кирку, он проговорил вслух:
– Давай работай!
Это было нечто вроде заклинания, которое произносилось всегда перед началом бурения на новом месте.
Откинув назад бородатую голову, он расхохотался. Это был радостный смех человека, который не думал в ту минуту о том, что ему в кратчайший срок, до приезда Бада и Амелии, необходимо достичь величия, выкопать глубокий колодец и достать оттуда состояние. Три-Вэ рассмеялся, потому что делал то, к чему был склонен по своей природе. Он намеревался открыть то, чего не видел еще ни один человек, открыть неизведанное. Он приступил к акту творчества.
6
Дождь-«саранча», как жители Лос-Анджелеса издавна называли теплые перемежающиеся весенние ливни, начался утром 5 апреля, в день, когда Юта родила мальчика. Она не доносила его несколько недель, но малыш весил больше восьми фунтов. Родильные муки у Юты, как и ее ярость, протекали бурно, но недолго. Она кричала, обливалась потом, рвала бархатные веревки, которые донья Эсперанца привязала в ногах кровати. Потом Юта издала еще один животный вопль, и донья Эсперанца, которая приняла в своей жизни множество новорожденных, на этот раз держала в руках своего первого внука.
У ребенка были длинные ножки и ручки, густой ежик черных волос, темные глаза и крохотные черные бровки.
– Он похож на Три-Вэ, – объявила донья Эсперанца. Ее обычно серьезное выражение лица сменилось улыбкой.
Хендрик первым делом назначил премию всем работникам магазина, а потом под дождем бросился к дощатому домику, чтобы гордым дедом постоять у колыбели новорожденного. Младенца спеленали в шесть слоев пеленок, которые бабушка и мать сшили ему из лучшей кантонской фланели. Несмотря на это, ему каким-то образом удавалось резво лягаться руками и ногами.
– Ну и сильный же он, – заметил Три-Вэ.
– Хороший парнишка, – согласился Хендрик. Он повернулся к сыну. – Теперь ты понимаешь, надеюсь, что я пытался тебе втолковать? Пора перестать делать глупости. Возвращайся к работе.
Почти каждый вечер после того, как Три-Вэ ушел из магазина, Хендрик приезжал в своей коляске на купленный сыном участок. Он скучал без Три-Вэ, но, будучи не в силах признаться в этой слабости, делал вид, что приезжает только за тем, чтобы в очередной раз выразить свое неодобрение его нефтяной авантюры.
– Папа, давай сегодня обойдемся без споров.
Хендрик протянул свою пухлую двупалую руку к ребенку.
– А как же твоя ответственность перед ним?
– Как ты думаешь, на кого он похож?
Хендрик боролся с раздражением на сына и радостью от знакомства со своим первым внуком. Радость одолела.
– Как две капли воды похож на твою мать, – сказал он, весь сияя. Он достал из кармана пиджака конверт и подал его Три-Вэ. – Сотня для мальчишки и сотня для его родителей.
– Спасибо, папа, но это слишком много.
– Пусть Юта распорядится ими. Она знает цену деньгам.
Личико новорожденного покраснело, скривилось, тельце под пеленками напряглось. В следующую секунду он издал резкий вопль, потом еще один.
Три-Вэ встревоженно спросил:
– Что это с ним?
– Твой сын напоминает, что голоден, – ответила донья Эсперанца. Она наклонилась и взяла младенца на руки.
Спустя некоторое время она показалась из комнаты Юты.
– Теперь можешь зайти, – сказала она.
Ребенок спал у Юты на руках.
– Как решили его назвать? – поинтересовался Хендрик.
– Чарли Кингдон, – ответила Юта.
Три-Вэ удивился. Они решили назвать мальчика Томасом, в честь дона Томаса Гарсия, которому беззаботный король подарил Паловерде.
Юта прижала маленькую головку в чепчике к своей большой круглой груди и подняла глаза на Три-Вэ.
– Так звали моего первенца, – проговорила она. Во взгляде ее была мольба.
Три-Вэ сказал:
– Чарли... А что, мне нравится. Хорошее мужское имя.
7
Всю первую неделю жизни Чарли донья Эсперанца спала вместе с ним в его маленькой спальне. Юта, которая была вынуждена подняться, чтобы растопить печку, уже через два часа после своих первых родов, теперь наслаждалась отдыхом и спокойно восстанавливала силы. Всю вторую неделю с малышом спала Мария.
Юта не могла привыкнуть к этой старухе с головой, похожей на обтянутый кожей череп. Она не доверяла индейцам. Мария говорила только по-испански, и от нее пахло какими-то незнакомыми травами. Она ходила по дому босиком и никогда не смотрела Юте в глаза своими слезящимися запавшими глазами. Хуже того, когда Мария приходила к ним, Юте становилось не по себе в собственном доме. У нее никогда не было прислуги. Она сама всю жизнь проходила в горничных, и поэтому требования у нее были очень высокие.
– Она все поливает оливковым маслом, – жаловалась Юта Три-Вэ, когда они сидели за кухонным столом и ели приготовленный Марией ужин. – Капусту недоваривает. Сколько раз я ей показывала, а она до сих пор не научилась как следует чистить раковину.
Три-Вэ оглянулся на Марию, которая стояла у печки, повернувшись к ним спиной. Ребенок в комнате закричал. Мария вышла из кухни.
– Куда это она? – настороженно спросила Юта.
– Посмотреть, что с малышом, куда же еще?
– Она испортит Чарли Кингдона.
– Она вынянчила нас с Бадом, – ответил Три-Вэ. – Мария славится своим умением успокаивать маленьких. Вот послушай.
Плач прекратился.
– Просто она приучила его кричать всякий раз, когда ему хочется на руки, – сказала Юта. Они покончили со свиной отбивной. – Пойду посмотрю, что она там делает.
Три-Вэ слышал ее быстрые шаги в коридоре, слышал, как открылась дверь спальни.
– Три-Вэ!!! – Дикий крик Юты эхом отозвался во всем их дощатом домике.
Он бегом бросился по узкому коридору в спальню. Юта прижимала к себе Чарли. Ребенок, завернутый в одеяло, пронзительно кричал.
– Что такое? – спросил Три-Вэ. – Что случилось?
– Она раздела его догола и пихала в него какую-то дрянь!
В комнате было сумрачно из-за задернутых штор, но Три-Вэ разглядел кроватку со сбившимися пеленками, среди которых темнели какие-то предметы. Он узнал амулеты старухи. Чуть в стороне лежало старое и помятое птичье перо.
– Ребенку неудобно в этих повивальниках, – по-испански заметила Мария. – Ему хочется свободы.
– Что ты с ним делала?
– Я предложила ему дорогу жизни и дорогу смерти. Когда-то мы всегда так делали с нашими младенцами.
Три-Вэ обнял Юту за талию. Она вся дрожала.
– Но мой сын не один из ваших младенцев.
Мария пропустила его слова мимо ушей.
– Он выбрал орла. За всю свою жизнь я не припомню другого такого случая. Крохе бывает трудно ухватиться за перо. – Она посмотрела на Три-Вэ глубоко запавшими глазами. – Выбор твоего сына просто невероятен! Перо орла означает, что ему суждено парить над землей.
– О чем она болтает? – спросила Юта.
– Ни о чем.
Юта крепче прижала к себе младенца, и тот заорал еще громче.
– Скажи этой грязной старухе, чтобы она больше даже близко не подходила к ребенку!
Мария, не говорившая по-английски, однако, поняла эту фразу.
– Я ухожу, – сказала она.
– Извини, Мария, – пробормотал Три-Вэ.
– Так или иначе, я все равно ничего не могу больше сделать, – сказала она тоном, дававшим понять, что сложный и, возможно, неблагоприятный узор будущей жизни малыша уже сплетен. «Ведьма», – подумал Три-Вэ, следя за тем, как Мария, собрав свои священные амулеты, положила их в кисет из кроличьей шкурки, а кисет повесила на шею. Мария, не проронив ни слова, вложила свою морщинистую, с проступавшими венами руку в ладонь Три-Вэ.
8
Юта стянула маленький животик, содрогавшийся от плача, широким повивальником, завернула ребенка в пеленку, надела на него рубашонку. Когда она закончила пеленать сына, то успокоилась. «Чарли Кингдон в порядке», – подумала она.
Даже в мыслях она называла сына полным двойным именем. Это имело отношение к ее греху. Она была Ютой Кингдон, вдовой старателя, когда этот малыш был зачат. Этого она не могла себе простить... и Чарли Кингдону тоже. До встречи с Три-Вэ она никогда не поддавалась чувственному влечению, и теперь, всякий раз глядя на плод своего греха, чувствовала, как на нее накатывается чувство вины, от которого мурашки пробегали по коже. Из зажмуренных глаз Чарли Кингдона выдавливались слезы, они текли по его маленькому красному личику. Она кормила его всего час назад и поэтому была уверена, что он не голоден. Просто он испугался и хочет, чтобы его обняли, вот и все. Вздувшиеся от молока груди Юты ныли от желания дать приют малышке, но она не обняла его, а вместо этого, завязав синие тесемки его рубашки, подумала: «Пусть выплачется».
Она знала, что должна быть строгой с Чарли Кингдоном. «Я не должна его баловать, – думала она. – Ради его же блага». Этот ребенок, зачатый, по ее мнению, в греховной горячке, сладострастен от рождения. И, решив не баловать его, она имела в виду то, что не будет приучать его к физической ласке.
Ребенок постепенно успокаивался и только жалобно и тихонько всхлипывал. Юта положила его обратно в колыбель и укрыла мягким расшитым одеяльцем. После этого она вышла из спальни, притворив за собой дверь.
Мария оставила сохнуть посуду после обеда. Три-Вэ снова ушел копать свой колодец. Напевая что-то себе под нос, Юта принялась за уборку кухни. Ей нравилось быть здесь хозяйкой.
Через несколько минут Чарли Кингдон окончательно затих.
Вообще он был очень живым ребенком и плохо засыпал. Ночью Три-Вэ проснулся от какого-то шевеления в кроватке, стоявшей в ногах их постели. Не желая тревожить Юту, он поднялся, взял сына на руки и на цыпочках прошел по коридору в гостиную. Комната была обставлена мебелью из Паловерде, которую им подарила донья Эсперанца. Это была старинная удобная мебель, которую Юта все хотела переставить по-другому. Три-Вэ сел в кресло, сиденье которого было сплетено из туго натянутых ремней. Малыш лежал у него на коленях. Он решил сменить ему пеленку и, памятуя слова Марии, не стал туго заворачивать. Потом прижал Чарли к своей крепкой груди. Ребенок ухватил его за бороду. Три-Вэ улыбнулся. Он сидел неподвижно до тех пор, пока малыш не заснул.
9
После нескольких месяцев, проведенных за бухгалтерскими книгами, поначалу каждый взмах киркой отдавался болью во всем его теле. Даже после шести недель непрерывной работы Три-Вэ все еще чувствовал слабость между лопатками.
Он снял рубашку и остался только в нижней, которая прилипла к телу от пота. Пот заливал и глаза. Нижнюю часть его лица, рот и нос, защищал от пыли платок. Он спустился уже на шестнадцать футов вниз. Здесь пары brea действовали уже одуряюще. Это была самая черная, рабская работа. Однако Три-Вэ, раньше не особенно любивший физический труд, испытывал какое-то странное удовольствие. Неудивительно, что Юту пугал его интеллект. Три-Вэ и сам не ждал, что его склонность к созерцательному покою будет навсегда побеждена деятельной, созидательной работой мозга.
Поставив кирку у стены колодца, он собрал пропитанную черной смолой землю в два больших ведра. Стенки шахты в четыре фута шириной и шесть футов длиной были сложены из бревен, и эта кладка также служила его лестницей. Поднимая тяжелое ведро, он крякнул от напряжения, рука задрожала. «Надо подкрепиться», – подумал он машинально. Нефтяные пары притупляли чувство голода, и он вынужден был сам себе напоминать о том, что пора принимать пищу. С ведром в руке он стал подниматься наверх. Остановившись, ухватился за ведро обеими руками, поднатужился и попытался перебросить его через край колодца.
Загорелые чистые руки крепко ухватились за грязные руки Три-Вэ. Ведро мгновенно стало невесомым, и, подняв голову, Три-Вэ встретился взглядом с голубыми глазами Бада.
Мысли у него сразу смешались. Бад? Но ведь сегодня только 1 мая! Они должны были приехать не раньше чем через две недели! Три-Вэ должен был найти нефть до их возвращения! Волосы у Бада на макушке, пожалуй, поредели. А этот костюм, конечно, сшит в Лондоне. В последний раз Три-Вэ видел брата в Паловерде, когда тот, обнаженный, сидел на одеялах и чистил апельсин.
– Отпускай, – сказал Бад.
Три-Вэ отпустил ведро. Сухожилия на руках Бада напряглись, словно проволока. Легким движением он вытянул ведро. Три-Вэ выбрался из колодца на землю.
Не обращая внимания на то, что рабочий костюм Три-Вэ был весь в смоле, Бад обнял брата. Это мужское объятие вышло несколько неуклюжим, но увлажнившиеся глаза Бада горели искренней любовью. Три-Вэ тут же забыл о своем соперничестве, забыл свою ревность, забыл про планы встретить старшего брата открытием залежей нефти. «Семь лет, – пронеслось в голове у Три-Вэ. – Семь лет!» Он тоже обнял Бада за плечи. В это мгновение встречи любовь Три-Вэ была чистой и ничем не замутненной.
– Я ждал тебя через две недели, – сказал Три-Вэ, когда они наконец разомкнули объятия.
– Мы заказали билеты на пароход, который отходил раньше. Не терпелось взглянуть на Чарли Кингдона. Хорошего мальчишку заимел!
– Хорошего, правда?
– Точно!
– Когда вы приехали?
– Утренним поездом. Со станции прямо к тебе.
– Значит, Амелия... – медленно проговорил Три-Вэ, чуть омрачившись, – сейчас с Ютой?
– И с твоим сыном. Пожалуй, уже пора обедать. Старина Чарли Кингдон заорал, и женщины уединились с ним, а я подался к тебе.
Бад перешагнул через горку черной от смолы земли и спустился в колодец. Оттуда донесся его голос:
– Ты настоящий крот, Три-Вэ! – Он поднялся наверх со вторым ведром. – Держи, – сказал он и добавил: – А тебе, случаем, не приходилось слышать о такой новой штуке, как бур?
Ироничный тон Бада тут же перенес Три-Вэ в детство. Он словно похолодел, хоть и пожалел об этом.
– До нефти осталось копать совсем немного, – сказал он.
Бад присел на сложенные одна на другую доски и раскрыл кузовок с едой, принесенный Три-Вэ на работу.
– Что там у нас, ну-ка?
– Только хлеб и сыр.
– Я люблю хлеб с сыром. Меняю на выпивку. – Бад достал из кармана серебристую фляжку и отвинтил крышку. – Скотч, – сказал он. – За Чарли Кингдона Ван Влита! – Бад сделал большой глоток и протянул фляжку Три-Вэ.
– За Чарли, – сказал Три-Вэ, взяв нагретую телом брата флягу, и влил в себя немного виски.
Бад разломил сыр и кусок побольше отдал Три-Вэ, затем положил свою долю на ломоть свежего белого хлеба, испеченного Ютой.
– С чего ты взял, малыш, что здесь есть нефть? – весело спросил Бад, но лицо у него было серьезным. Он напряженно ждал ответа.
Никто, даже Юта, не спрашивал об этом Три-Вэ.
Он задумчиво жевал свой сыр.
– За последние семь лет я узнал больше, чем за всю свою жизнь. В основном из области геологии. Ну, ты знаешь, что это такое. Геология позволяет узнать, как формировались горы и долины, рождались реки. В том числе земляные пласты. Как появились в том или ином месте залежи минералов, угля, нефти. Ты знаешь, Бад, что представляет собой нефть?
– Похоже, сейчас узнаю.
– Там, где мы сейчас с тобой стоим, раньше не было твердой земли, – сказал Три-Вэ. – Материки сформировались многие миллионы лет назад, но их очертания существенно отличались от современных. К примеру, все это, – он повел рукой вокруг, давая понять, что имеет в виду весь бассейн реки Лос-Анджелес, – было скрыто под водами Тихого океана.
– Ты просто строишь предположения? – спросил Бад. – Или знаешь наверняка? И если знаешь наверняка, то откуда?
Три-Вэ положил на газету несколько предметов с въевшейся в них пылью. Затем поднял один из них, который оказался окаменевшей раковиной.
– Сегодня я нашел вот это. Примерно в пятнадцати футах ниже уровня земли. – Он провел грязным пальцем по раковине, вдоль ее рельефных завитков. – Видишь? Это моллюск. Он жил и умер задолго до того, как человек научился ходить на двух ногах прямо. Вот из таких моллюсков и получилась нефть. Миллиарды крохотных морских существ осели на океанское дно и смешались с тиной и илом.
– Почему же в Лос-Анджелесе и вокруг него до сих пор скважины только сухие? – спросил Бад, и Три-Вэ вспомнил о том, что его прагматичный брат всегда интересовался каким-либо предметом сразу с точки зрения его возможного использования.
– Не знаю. Наверное, бурили не там, где нужно.
– Может, весь фокус в том, что нужно не бурить, а рыть голыми руками? – вновь иронично спросил Бад.
– Здесь наносы образуют очень глубокий пласт, – упрямо проговорил Три-Вэ, не желая признаваться в том, что он просто не может себе позволить буровую установку. – Нефть лежит выше образований вулканического происхождения.
– И зарядка к тому же хорошая.
Три-Вэ покраснел, усилием воли сдерживая свой гнев. Он вел себя как ребенок.
– А ты чем занимаешься? – спросил он, пытаясь скрыть свою обиду, впрочем, неудачно.
Бад улыбался.
– У меня был первый в жизни отпуск, Три-Вэ. К тому же отец писал мне ежедневно и спрашивал о том о сем, чтобы я не расслаблялся. Он возложил на меня миссию вправить тебе мозги.
– Можешь не стараться.
– Ты спросил про мои дела, не забывай. Сейчас мы говорим обо мне, а не об отце, который упустил из виду две вещи. Во-первых, мне всегда нравились азартные затеи, которые, впрочем, вряд ли можно назвать очень уж азартными, потому что я не умею проигрывать. Для меня ничего нет страшнее проигрыша. Поэтому я выигрываю. Я вынужден это делать. И во-вторых, отец позабыл про то, что нефтяной дух не выветривается из человека, а ведь я старый нефтяник.
– Это верно, я забыл. Ты работал на промыслах в Ньюхолле. – Три-Вэ смущенно покраснел. А он напыщенно втолковывал Баду, что такое нефть. Да, славно же он выглядел со стороны! – Я тут перед тобой разыграл ученого профессора. По-дурацки получилось, верно?
– А это как раз третье во мне, что отец также упустил из виду. Я люблю науку. Так что, Три-Вэ, не красней. Помнишь, когда-то я помогал отцу в его затее с буровым инструментом? Я ловил каждое слово бурильщиков. Но никогда и ни от кого не слыхал, что на этом месте когда-то был океан. Я торчал в Ньюхолле и, конечно, не мог не знать, что окаменелости указывают на наличие нефти, но никто никогда не объяснял мне связи между ними и нефтью. – Он пнул носком лакированного ботинка пропитанный смолой холмик земли. – Смола всегда была верным признаком. Так что перед тобой стоит человек, который не прочь войти в долю в твоей затее с нефтью. Давай для начала купим бурильную установку, что скажешь?
У Три-Вэ от изумления открылся рот. «Купим бурильную установку?! – подумал он ошалело. – Мы купим?!»
– Тебе нужен компаньон, – сказал Бад. – Я знаю, что тебе бур не по карману.
В первое мгновение Три-Вэ испытал настоящий триумф, он торжествовал. Бад, практичный Бад поверил в него, принял его всерьез. Не один Хендрик называл Три-Вэ безумцем. Жители ближайших домов любили гулять по Колтон-стрит, и до Три-Вэ частенько долетали их смешки. Он никак не мог привыкнуть к этому. И то, что Бад, его удачливый в бизнесе старший брат, поверил в него, вновь наполнило Три-Вэ теплым чувством к нему. Но он тут же вспомнил об Амелии. И понял, что не сможет принять предложение Бада. «Я не могу взять в напарники человека, соблазнившего девушку, которую я любил, казавшуюся мне такой юной, что я не смел заговорить с ней о своих чувствах! Как я могу взять в напарники человека, к которому испытываю жгучую ревность и над которым я должен доказать свое превосходство?»
– Спасибо за доверие, но...
– Да ладно тебе, Три-Вэ, я серьезно.
– И я тоже. Я должен сделать это сам.
Бад подобрал серебристую фляжку и долго изучающе смотрел на Три-Вэ. Потом он бросил фляжку на кузовок. Серебро звякнуло о жесть. Три-Вэ опустил глаза и увидел, что на фляжке выгравированы три буквы В.
– Я не знал, что это мне, – проговорил он. – Спасибо.
– De nada.
– Бад, ты единственный человек, поверивший в меня! Для меня это много значит.
– Мы станем компаньонами, – беззаботно сказал Бад. – Вот увидишь. – Он встал, отряхивая хлебные крошки со своего дорогого костюма. – Мой племянник, должно быть, уже покончил с обедом. Пойдем-ка в дом.
«Амелия...» – подумал Три-Вэ и судорожно сглотнул. Свидание с ней, когда бы оно ни произошло, причинит ему боль. Как он предстанет перед ней в таком виде? Весь в смоле, в грязи, неудачник, над которым все смеются?! «На следующей неделе, когда забьет нефтяной фонтан, я смогу посмотреть ей в глаза», – подумал он, но тотчас понял, что эта мысль – всего лишь смешение ребяческой надежды и попытки уйти от неизбежного.
– Мне надо возвращаться к работе, – сказал он. – До темноты осталось совсем немного.
– Довольно тебе, – тихим, не своим голосом проговорил Бад.
– Что? – не понял Три-Вэ.
– Это я у тебя должен спросить – что?! Это ты мне ответь – что?! Почему ты уперся и не идешь домой? Что, так трудно преодолеть это расстояние? Или ты так занят своей кротовьей работой, что не можешь уделить даже полчаса своего драгоценного времени, чтобы поздороваться с моей женой?
Три-Вэ поморщился. Он и представить себе не мог раньше, что эти слова Бада, сказанные тоном собственника, отзовутся в нем такой сильной болью. «Моя жена».
Бад стоял, чуть расставив ноги, согнув руки в локтях и сжав кулаки. Это была боевая стойка, которую старший брат раньше никогда не принимал перед Три-Вэ. С самого детства Три-Вэ считал Бада своим сильным и грозным защитником. Но теперь перед ним стоял не защитник, а человек, которого не стоит злить. И все же он сдался не потому, что испугался Бада. Он сдался из-за этих слов: «Моя жена». Амелия принадлежала Баду, и это было непреложным фактом. Может, это и к лучшему, что она увидит Три-Вэ в таком виде. Так по крайней мере то страстное желание, которым он томился, не будет иметь опасных последствий.
Он стал медленно натягивать полинявшую шерстяную рубашку.
Бад резво зашагал по Колтон-стрит, вдоль которой стояли дома на продажу, взбежал вверх по Паттон-стрит. Две девчушки в детских фартучках играли в орлянку. Увидев Три-Вэ, одна из них подтолкнула локотком подружку, и обе захихикали. Когда они свернули на Уотер-стрит, Бад взял младшего брата за руку.
– Повторять не буду, – сказал он тихо и жестко, – так что слушай, и слушай внимательно. Моя жена многое пережила в Лос-Анджелесе, и я обещал ей – и себе тоже, – что тот, кто ее обидит или скажет что-нибудь против нее, станет моим врагом.
«Я любил ее еще до того, как ты с ней познакомился», – захотелось сказать Три-Вэ, но язык у него словно распух, и он не мог ничего выговорить.
Парадная дверь маленького дощатого домика распахнулась. На крыльце показалась Юта с Чарли на руках.
– Мы давно вас ждем! – крикнула она возбужденно. – Я поставила кофе. Живее, Три-Вэ! Взгляни на подарки. Такая красота! Мы с Амелией очень подружились.
На ее круглом лице играла теплая и искренняя улыбка.
10
Женщины были в гостиной. На полу везде валялась оберточная бумага, а на примитивных, грубо сколоченных столах и стульях лежали раскрытые коробки.
Амелия стояла у окна. Она сняла жакет и осталась в белой английской блузке из прозрачной ткани, на которой были точно такие же изящные складочки, как и на ее детских летних платьицах, запомнившихся Три-Вэ. Она была все такая же хрупкая и утонченная, с той же горделивой осанкой. Но волосы уже не ниспадали до талии, как он помнил. Она не носила прическу валиком, популярную у местных матрон. Ее волосы цвета топаза свободно падали вниз, а несколько прядей по бокам подчеркивали ее высокий лоб. «Она все та же, – с облегчением подумал Три-Вэ. – Не огрубела. Да и что могло бы повлиять на нее? Душная атмосфера Лос-Анджелеса? Бад?»
– Три-Вэ!
– С приездом, Амелия, – отозвался он.
– Это ты! Но борода изменила тебя до неузнаваемости! – В ее глазах он не уловил выражения презрительной насмешки, только легкую радостную улыбку. – Ты стал настоящим мужчиной, Три-Вэ.
– Годы, годы... – проговорил он и замолчал, потом добавил: – Твои письма приходили ко мне тогда, когда отвечать было уже поздно. Извини.
Она писала ему до и после замужества. Донья Эсперанца переправляла ему ее письма. Но он был не в силах заставить себя ответить хотя бы на одно из них.
– Ты все такой же, – сказала она и рассмеялась. – Три-Вэ, ты краснеешь!
Бад подошел к ней.
– Я поцеловал мою новую сестру, – весело проговорил он. – Теперь твоя очередь, братец.
– Амелия не хочет, чтобы ее всю измазали смолой, – ответил Три-Вэ.
Бад устремил на него тяжелый ледяной взгляд.
Три-Вэ никогда не только не целовал Амелию, но даже не держал ее за руку. Будучи уверенным, что, исполнив приказание Бада, он только испортит всем настроение, Три-Вэ наклонился к щеке Амелии, стараясь не запачкать ее. Когда же он приник к этой нежной и теплой коже, от которой исходил аромат цветов, неуловимо и возбуждающе знакомый, он испытал потрясение. Шок. На какое-то мгновение ему показалось, что он вместо Бада лежит в sala с обнаженной девушкой, белое тело которой притягивает к себе солнечный свет. Он быстро отшатнулся от нее. Эта реакция была мгновенной.
Он услышал добрый, материнский голос Юты:
– Иди умойся, Три-Вэ.
Он намылил лицо и руки новым куском красного мыла «Лайфбой», долго и тщательно пытался выковырять грязь из-под ногтей. Потом отыскал коробочку, где у него хранились воротнички, нашел один новый и белый, надел хороший костюм из черного сукна, купленный на зарплату, полученную в магазине отца. Расчесал влажные черные волосы и бороду. Теперь он выглядел неплохо.
Из кухни разносился по дому густой аромат кофе. Все сидели за столом и весело смеялись, когда он вошел.
Амелия с улыбкой посмотрела на него.
– Три-Вэ, помнишь, ты рассказывал мне о фанданго? Мы уже два раза устраивали это в Паловерде. – Она повернулась к мужу. – Бад! Устроим третий, в честь Юты и Три-Вэ, а?
– Что такое «фанданго»? – спросила Юта.
– Это старинный испанский танцевальный вечер, – объяснила Амелия. – Сейчас все помешались на «Рамоне» и называют фанданго любые танцы, но донья Эсперанца научила меня, как это делается по-настоящему. Мы зажарим целиком быка, а Мария и другие индейцы приготовят остальные блюда. Потом мы будет разбивать cascarones [21]21
Cascarones – яичная скорлупа (исп.).
[Закрыть]и танцевать старинные танцы.
Три-Вэ, прислушиваясь к увлеченному рассказу Амелии, не знал, как определить испытываемые им чувства. Он вновь ощутил присущую ей жизненную силу, которая пленила его давным-давно, но в то же время не узнавал в ней гордую девочку, которой было ненавистно все в Лос-Анджелесе.
А теперь она говорила:
– Юта, Три-Вэ уже показывал тебе Паловерде? Мы с Бадом кое-что там отремонтировали. Лучше места для устройства фанданго и не найти. Мы наденем старинные костюмы, которых полно у доньи Эсперанцы. Платья с высокой талией, костюмы с серебряными пуговицами! Я уверена, что там есть вещи, которые подойдут тебе и Три-Вэ. У доньи Эсперанцы есть красивые шали и кружевные мантильи. Мы позовем старых друзей Три-Вэ, Чо и Люсетту Ди Франко, Бейдера и Мэри Таунсенд, Ору Ли и Тима, Боствиков, одним словом, всех! Три-Вэ, Юта одним махом перезнакомится со всеми твоими друзьями.
