Текст книги "Обитель любви"

Автор книги: Жаклин Брискин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 38 страниц)

Невинный ребенок, Тесса... Она была искренне преданна своим родителям, и поэтому до сих пор Кингдон не касался этой темы. Но это вовсе не означало, что жгучая ненависть к Баду ослабела. Это чувство было у него врожденным, перешло по наследству от матери. Ненависть душила его.

– Так этот великий человек знает обо мне? – спросил он.

– Он узнает.

– Значит, пока что не догадывается?

– Я им о тебе еще не писала. Хотела дождаться их возвращения и уже тогда...

– Что ты предлагаешь? Объявишь мой выход, я постучу в калитку и крикну: «А вот и ваш племянничек!» Так, что ли? А может, лучше сразу рухнуть на колени – а точнее, только на правое, здоровое, – и предстать перед твоими царственными родителями в таком виде?

– Я просто хотела, чтобы ты познакомился с двумя очень хорошими людьми.

– Очень хорошие, замечательные люди!

– Это так.

Он вонзил ногти в левую ногу, радуясь боли.

– Послушай, сестричка! Я не желаю знакомиться с твоими распрекрасными родителями! Не желаю, чтобы ты им обо мне рассказывала! И заруби себе это на носу!

– Но почему? Как же я могу скрывать от них, что мы знакомы?

– Очень просто. Просто держи свой роток на замочке!

– Они понравятся тебе, Кингдон.

– Ты это серьезно? Ты всерьез полагаешь, что мне понравится твой отец? – Сигарета потухла, и он попытался вновь раскурить ее, сильно и глубоко затянувшись. – Сыну Три-Вэ понравится твой отец? Слушай, тебе известно, чем занимался мой папаша? Он начал рыть нефть прямо посреди Лос-Анджелеса. Голыми руками! Весь инструмент – кирка, лопата и два ведра. Он пролил море пота! К тому же он вовсе не толстокожий, и когда люди приходили на его участок, чтобы всласть погоготать над ним, он не мог остаться к этому равнодушным. Тебе, наверно, нетрудно представить, как он был рад этим зевакам! И в самом деле, чего ж не посмеяться до упаду, коли мужик вздумал откопать нефть голыми руками?! А когда фонтан забил, на горизонте появился твой отец. Они стали компаньонами и назвали свою компанию – то самое дело, на котором мой старик чуть костьми не лег, – «Паловерде ойл». Узнаешь? Кстати, обо всем этом я услышал не от своего папаши, а случайно прочитал в старых газетах. Твой отец, сестрица, без особого труда сделал свои миллионы долларов. Он просто-напросто украл их у своего брата!

– Мой отец в жизни не занимался воровством!

– Ой ли? Ну хорошо, вот тебе еще анекдот! В придачу к «Паловерде ойл». Я полагаю, ты знаешь, что многие паровозы используют мазут в качестве топлива? Твой великий родитель утверждает, что эта идея принадлежит ему. Но если честно, такие локомотивы – детище моего папаши. Именно он изготовил первые чертежи. А патент достался, естественно, твоему отцу!

Тесса шумно, прерывисто дышала. Кингдон подумал, что она вот-вот расплачется, как в прошлый раз, когда он был с ней груб. Но у нее только потемнели глаза, став из голубых почти черными. Она твердо посмотрела на него и сказала:

– Я не знала, что идея принадлежала твоему отцу, но о том, как она воплотилась в жизнь, знаю все. Первые чертежи оказались несовершенными. Их переделывали, улучшали снова и снова. Наконец, заработало. Но локомотив проехал только несколько миль, а вернулся с углем в топке. После этого испытания возобновились. Мой отец ухлопал на это дело все свои деньги до последнего пенса да еще и в долги залез. Он сам работал в мастерской, но по-прежнему что-то не ладилось. Теперь он частенько смеется над этим.

– Еще бы ему не смеяться! – воскликнул Кингдон. – Ухитрился заработать целое состояние на никуда не годных чертежах!

– Мой отец все отдает, он не стяжатель, – ровным голосом произнесла она. – Ему было всего пятнадцать, когда он уже содержал всю свою семью. Родственники и друзья, нуждающиеся в помощи, идут к нему. К нему! И дело не только в том, что он дает им деньги. Это было бы слишком просто. Если кому-то нужна помощь, он отдает все, что может. Он помогает и совсем незнакомым людям. Например, детям и внукам тех индейцев, которые когда-то жили в Паловерде. Когда умирал дедушка Хендрик, папа заботился о нем. Дедушка боялся смерти, его нервы были расстроены. Папа просиживал у его постели ночи напролет. На похоронах он плакал. А никого из вашей семьи там не было. Когда я болела дифтерией, он спас мне жизнь. – Она коснулась своей шеи, и Кингдон увидел маленький, еле различимый шрам, на который прежде не обращал внимания. – С чего бы это ему понадобилось обкрадывать родного брата, то есть поступать вопреки своей натуре, изменять себе?

– Откуда я знаю?! Значит, газеты наврали. Наверно, в них имелось в виду, что твой отец – Христос, вновь явившийся на землю, а я просто неверно понял. Я ничего не знаю, Тесса, не знаю, с чего это тебе вдруг вздумалось тащить к себе в дом своего бедного двоюродного брата-инвалида.

Она отшатнулась, коснувшись спиной дверцы машины, словно получила пощечину.

– Кингдон, прошу тебя...

Его врожденная ненависть к дяде все еще клокотала.

– О чем ты меня просишь? – отозвался он. – Ты унаследовала от своего отца его невероятную святость? Или тебе просто доставляет удовольствие раздавать милостыню? Или, может быть, приглашая к себе на обед, ты хочешь вытянуть из меня согласие поджарить себе задницу, выполняя тот идиотский воздушный трюк, чтобы у тебя приняли сценарий? Не в этом ли причина того, что ты якшаешься с нищими калеками?

У нее побелели губы.

– Ты должен знать, что я чувствую, – тихо проговорила она. – Пожалуйста... не говори больше ничего.

– Будь покойна! Больше нам не представится возможности поговорить. – Он распахнул дверцу машины. – Я сам виноват! Мне следовало убраться подальше в ту самую минуту, когда я узнал, кто ты!

Он захромал вверх по тропинке. Потом обернулся.

– И тебе следовало поступить точно так же. Я был бы тебе за это очень благодарен!

Он повозился с замком дома миссис Коди, открыл дверь и с грохотом захлопнул ее за собой.

Глава шестнадцатая

1

На следующее утро, в шесть часов, Кингдон ехал в трамвае, намеренно положив больную ногу так, чтобы она ныла. В такую рань на остановках народу было мало. Он проехал Шерман, Беверли-Хиллс, где к северу над полями бобов парил экзотический розовый отель «Беверли-Хиллс», миновал Соутел, Санта-Монику, Венецию. В половине седьмого он уже шагал по летному полю. От росы намокли и потемнели его фланелевые брюки.

Два аэроплана стояли перед ангаром с островерхой, как у сарая, крышей. Один был старый – собранный лет восемь назад – и походил на трехколесный велосипед. Второй аэроплан – «Дженни», судя по всему, находился в прекрасном состоянии. Внимательно осмотрев «Дженни», Кингдон довольно ухмыльнулся, но выражение его лица было саркастическим и застывшим.

Из ангара вышел высокий мужчина, на ходу подтягивая лямки рабочего комбинезона. Кингдон узнал его.

– Текс Эрджил! – крикнул он.

Мужчина поднял на Кингдона глаза, тоже признал его и расплылся в улыбке.

– Кингдон Ван Влит! Черт возьми, каким ветром тебя занесло сюда, в Калифорнию? Я слышал, что ты во Франции. Дослужился до капитана в «Лафайет»?

– Дослужился, – ответил Кингдон.

Текс больше не задавал вопросов. Оба были летчики и принадлежали к особому братству, имеющему свои представления об отваге и трусости. Но Текс заметил, что Кингдон хромает. Ему бросилась в глаза и напряженная походка Ван Влита.

– Что она тут делает? – поинтересовался Кингдон, кивнув на «Дженни». – Говорят, армия реквизировала все, что может подняться в воздух.

– Она разбилась в округе Ориндж. Ее списали как лом, а я купил и вновь собрал. Устраиваю воздушные представления над пирсом Венеции на забаву зевакам и всякой деревенщине.

– Когда-нибудь делал трюки для киношников?

– Они ко мне ни разу не обращались.

– А если бы обратились?

– Зависит от того, кто меня об этом попросит, – ответил Текс и ухмыльнулся, обнажив кривые зубы.

2

К десяти Кингдон вернулся в Голливуд. Как обычно, он сел на каменные ступеньки у входа в квартиру и принялся ждать. Подняв к глазам опавший листик бугенвиллеи, посмотрел сквозь него на солнце. Лист был тонкий, прозрачный, с красными, будто венозными, прожилками. «Как витраж в церкви», – подумал он. Он постоянно поглядывал на часы. Когда на них было пять минут двенадцатого, он зашел в дом и попросил у миссис Коди разрешения позвонить. Ей, как и другим, приходилось держать в доме два аппарата, так как в городе конкурировали между собой две телефонные компании – «Хоум» и «Сансет». Дом Ван Влитов был подключен к линии «Сансет».

На другом конце провода ответил голос с британским акцентом:

– Гринвуд.

– Попросите, пожалуйста, мисс Ван Влит.

– Как ей представить вас, сэр?

Кингдон положил трубку. Отдышавшись, он вновь набрал номер.

И снова ему ответил англичанин.

– Попросите, пожалуйста, мисс Ван Влит. Звонит капитан Кингдон.

– Одну минуту.

Кингдон ждал.

– Алло, Кингдон?

Ее голос удивил его. Он звучал даже мягче, чем прежде.

– Это я, мистер Инкогнито, – ответил он.

– Я не думала... То есть я думала, что...

– Вот опять ты сама себе противоречишь. – Помолчав, он добавил: – Может, ты сегодня приезжала чуть раньше, когда я еще не успел вернуться?

– Я не была у тебя. Ты сказал...

– Дай мне закончить. Ты, наверно, не застала меня, потому что я был на летном поле в Венеции. У меня там есть один друг, Текс Эрджил. В его распоряжении «Дженни», точнее «кертис ДжНД». Неплохой аэроплан. Возможно – пока еще ничего не решено, – Текс устроит нам этот трюк. Не знаю, сколько это будет стоить. Мы пока об этом не говорили. Но если у тебя проблемы с деньгами, займи у своего дворецкого.

– Значит, он все сделает?

– Я сказал Тексу, что мы сегодня же еще побываем у него, – ответил Кингдон.

– Спасибо, – еле слышно проговорила она.

3

Она была потрясена хрупкостью конструкции аэроплана. Узкие еловые распорки с туго натянутыми тросами, две пары полотняных крыльев, трепещущие от малейшего ветерка... Как же может человек довериться этому аэроплану? Участвовать в воздушных боях? «Какая же я была дура, когда сравнивала летчиков с рыцарями! – подумала она. – Доспехи сделаны из железа, а тут... ткань! Ничто не может защитить летчика от пули. И Кингдон еще называет себя трусом!»

Кингдон зацепил трос согнутым пальцем и потянул.

– Я несколько месяцев работал на заводе Кертиса в Хаммондс-Пойнт. Это в Нью-Йорке, – сказал он. – В мои обязанности входила проверка натяжения вот этих расчалочных тросов. – Он провел ладонью по плавному изгибу винта, смахнул пальцем налет сажи, образовавшейся после выхлопа мотора. – Аэропланы летают на касторовом масле и бензине, – сказал он. – Ты знала об этом? Иногда во Франции становилось так холодно, что перед запуском масло приходилось разогревать.

Глаза у него блестели, говорил он непривычно торопливо.

К ним неслышно подошел Текс.

– Это Текс, – сказал Кингдон. – А это Тесса.

– Здравствуйте, Текс, – она протянула ему руку.

Долговязый друг Кингдона показал ей свою черную ладонь.

– У меня руки грязные, – объяснил он. – Ну, и какое у вас сложилось мнение?

– О «Дженни»? – спросила она. – Даже не знаю. Я впервые вижу аэроплан так близко.

– Значит, Кингдона вы знаете недавно.

– Да.

– Никогда не видели его в воздухе?

Она отрицательно покачала головой.

Текс обернулся к Кингдону.

– Хочешь полетать на «Дженни» и показать своей девушке настоящий класс?

– Я ему всего лишь кузина, – быстро сказала Тесса.

– Но это не мешает вам оставаться хорошенькой девушкой, – ответил Текс. – Ну так как, Кингдон?

Ветер шумел в распорках покрытых нитролаком крыльев «Дженни». По летному полю метнулся кролик. Солнце осветило нахмуренное лицо Кингдона.

Тесса тихо произнесла:

– Не надо, Кингдон.

– Один вылет ему не повредит, – ухмыляясь, сказал Текс. – Пусть немного почистит перышки.

– Где твой летный костюм? – не своим голосом спросил Кингдон.

– В конторе, – ответил Текс.

– Нет! – резко возразила Тесса.

– Не говори мне «нет», – пробормотал Кингдон. – Не надо, Тесса. – Его лицо выражало надежду и вместе с тем страх.

Она коснулась его руки.

– Кингдон!

– Я должен попытаться, – спокойно проговорил он.

– Не беспокойтесь, Тесса. Перед вами лучший летчик в этих краях.

– Будь осторожен, – шепнула она.

Кингдон уже ковылял к ангару.

4

Стоя в крошечном кабинетике Текса, Кингдон слышал собственное шумное дыхание. В висках толчками пульсировала кровь, пока он надевал поношенный летный костюм своего друга. Кожаная куртка была на подкладке из овчины, но спина Кингдона, словно от мороза, покрылась гусиной кожей.

Он снял с пальца золотую печатку и положил ее на запыленный письменный стол. Достал из кармана четки из слоновой кости, которые всегда носил с собой, но никогда не перебирал их. Теперь ему отчаянно захотелось помолиться. «Что со мной? – подумал он. – Почему я постоянно грызу сам себя, будто зверек, попавший в железный капкан? Сперва позволяю Богу поймать меня в ловушку, а потом без конца пытаюсь перегрызть свою лапу, чтобы освободиться. Я не в силах жить на земле и не в силах подняться в небо. Не хочу влачить такое жалкое существование, но вместе с тем боюсь самоубийства». Четки со стуком упали на стол. Заметив огрызок карандаша, он открыл верхний ящик и обнаружил там блокнот.

Кингдон написал: Тессе.Потом замер, не отрывая глаз от этого имени. Вспомнилась вчерашняя размолвка, какая она была... бледная, растерянная, сидела, вжавшись в сиденье... Разве что только не говорила вслух, что любит его. «Будь я живой человек, я полюбил бы ее. Слава Богу, я импотент, – подумал он, и его губы скривились в мрачной усмешке. – Это избавляет католическую ветвь враждующего между собой рода Ван Влитов от греха кровосмешения. А епископальной ветви этого рода неведомо чувство вины».

Он написал: Если это прощание, то я хотел бы извиниться за вчерашнее и поблагодарить тебя за...Рука его замерла. Он вырвал листок из блокнота и порвал его в мелкие клочки, будто дурно составленное завещание. Взял со стола перстень и четки и сунул их в карман, затем снял с вешалки светозащитные очки Текса, его кожаный летный шлем и, выйдя из ангара, зашагал к взлетной полосе.

Мотор «Дженни» уже прогревался и стучал, словно строчащий пулемет. Винт проворачивался. В сторонке от воздушного потока стояли два механика и смотрели на приближающегося к ним хромающего Кингдона. Как всегда, он сначала обошел вокруг аэроплана. Таков был обычный ритуал в авиации. Им овладел слепой безотчетный страх. Казалось, что и «Дженни» трепещет, словно испуганная птица.

Он поставил правую ногу на металлическую подножку. Ухватился руками за края кабины и подтянулся вверх, чтобы не тревожить больную ногу. Неловко опустился на сиденье и привязался широкими кожаными ремнями. «Немец отчаянно пытался развязаться, пока его горящий «фоккер» мчался к земле, оставляя за собой черный след». Кингдон осмотрел приборы, рули направления и высоты, элероны. Сердце его колотилось так же бешено, как поршни в моторе. «Интересно, я тогда выжил? – подумал он. – А может, выжил немец, а я погиб? Или, может, мы оба лежим во влажной земле Фэр-ан-Тарденау?»

Шум мотора оглушал. «Тысяча двести, – подумал он. – Ручку от себя. Полный газ!»

Глаза его были пусты, перед мысленным взором стояла сцена боя, в котором родился его страх перед небом. Он стал разгоняться по взлетной полосе. Аэроплан, содрогаясь, подпрыгивал на кочках. Оторвался от неровной земли, но вновь ударился о нее. Впереди, на краю летного поля, стояла шеренга эвкалиптов. Кингдон крепче сжал ручку управления. Если он врежется в те деревья, то наконец смолкнет душераздирающий вопль, родившийся на другом конце света, во Франции. В сознании плыла мысль: «И упокоишься с миром... упокоишься с миром... pax vobiscum... Вперед, о христианская душа!» Но в ногах была твердость, он уверенно управлял аэропланом, и руки словно жили отдельной жизнью, двигая ручку управления...

Подпрыгивания по кочкам прекратились, он взмыл в воздух. Мышцы тут же расслабились, в животе появилась какая-то тяжесть, но тут же исчезла. Круто взбираясь в небо, он пролетел над деревьями, нажал на педаль, сделал крен и заложил вираж. Внизу на поле стояли Текс и Тесса и, задрав головы, махали ему. Потом он оказался над побережьем Венеции. Народ вглядывался вверх, прикрывая глаза от солнца руками. Крашеные купола отражали солнечный свет. Он еще набрал высоту. Под ним теперь простиралась широкая бухта, на солнце поблескивала стальная полоска трамвайных путей, к которой прилепились целые гроздья прибрежных городков, а прямо под ним пенилось белое кружево морского прибоя.

Он судорожно и шумно выдохнул. Ужас проходил. Авместе с ним уходило и отчаяние. Свобода полета всегда приносила облегчение.

Он повернул и описал круг над летным полем. Дрожь в руках прошла. Он решил показать Тессе иммельман Свечой ушел вверх, но когда нырнул к земле, страх вернулся. Душа ушла в пятки. Он вышел из пике и полетел параллельно земле. «Свобода – понятие относительное, – подумал он. – Смогу ли я когда-нибудь позабыть тот запах паленого мяса? Свой непрерывный крик о помощи, обращенный к Богу?» Он направил аэроплан под небольшим углом к земле и выключил мотор. Аппарат планировал. Ветер пел в тросах и распорках. Кингдон улыбнулся. «Это все-таки уже кое-что. А кое-что лучше чем ничего, – подумал он. – Возможно, позже я смогу восстановить и остальное». Глянув вниз, он различил малиновое пятнышко. Это была шляпка Тессы.

Он совершил безукоризненную посадку на все три точки.

Тесса бегом бросилась к «Дженни». Когда он выбрался из кабины, она сказала:

– Я так перепугалась!

Он сдвинул темные очки на лоб.

– Все это чепуха по сравнению с тем, на что я был способен раньше, – Ответил он.

– В таком случае я не хочу, чтобы ты показывал, на что был способен раньше.

Он улыбнулся. Они пошли к ангару, и он небрежно обнял ее за плечи. Тесса, смеясь, говорила, что, наверно, у летчиков из эскадрильи «Лафайет» отбою от девушек не было.

– Поскольку я поразил твое воображение этим полетом, – сказал он, – думаю, пришло время извиниться за вчерашнее.

– Я должна была и сама догадаться, как ты относишься к моему отцу.

– Я не могу с ним встречаться. Пока, во всяком случае. Может, позже. Наверно, позже. – Они подошли к ангару, и его рука упала с ее плеча. – Я скажу тебе, когда буду к этому готов, хорошо?

– Хорошо, – согласилась она и робко прибавила: – Кингдон, там, в небе, ты был... прекрасен.

5

Соединенные Штаты вступили в войну в апреле. С тех пор прошло не так уж много времени, но дыхание войны уже коснулось Лос-Анджелеса. Во Франции пока воевали немногие американцы, но каждый день на железнодорожных станциях выстраивались унылые очереди призывников, убывающих в военные учебные лагеря. Не подлежавшие призыву мужчины записывались в ополчение, получившее название Национальной стражи. Трижды в неделю, по вечерам, они присутствовали на учебных занятиях в пустующих складских помещениях. Каждое второе воскресенье занимались строевой подготовкой. Багровые от жары, обливаясь потом, они маршировали на плацу и лежали толстыми животами на стрельбище. Женщины ходили в форме медсестер Красного Креста, скатывали бинты и вязали шерстяные шлемы под новый военный головной убор – каски, чтобы у солдат не мерзла голова. Мирный город был приграничным, и жизнь здесь подогревалась ощущением опасности. Один Бог ведал, когда орды свирепых гуннов вторгнутся на север из Тигуаны. А для борьбы с вражескими шпионами внутри страны министерство юстиции выпустило особые белые мандаты, обладатели которых – из числа добровольцев – получили право шпионить за своими соседями.

Лос-Анджелес жил и дышал войной, и наконец-то потеплели его отношения с Голливудом. Никому не удалось продать больше облигаций займа «Свобода», чем Мэри Пикфорд, Дугласу Фэрбенксу и Чарли Чаплину. И все же Джакопо Римини был прав. Фильм на военную тему был обречен на неудачу. Люди не желали видеть на экране те ужасы, с которыми действительно сталкивались их сыновья на фронте. Только последний дурак мог рассчитывать на кассовый успех такого фильма, как «Летчик». Римини уже задумал после ковбойского сериала снимать картину на библейские темы.

Наступил последний день съемок сериала. Солнце немилосердно пекло бурые склоны Санта-Моники. На земле мелькали крохотные коричневые ящерицы. В зарослях чапараля жужжали насекомые. На смену утреннему пеклу пришла настоящая жара.

По грунтовой дороге на нескольких автомобилях приехали репортеры, ожидавшие брифинга по окончании съемок и дармовой выпивки. Римини вышел им навстречу. Он пригласил журналистов в тень грузовика, где вышиб пробку из бочонка с пивом. Потом провел их под импровизированный брезентовый навес, служивший костюмерной для двух женщин в кринолинах и мускулистого актера, исполнявшего главную роль в фильме.

Тесса и Лайя наблюдали за этим из «мерсера». Широкополая соломенная шляпка Лайи скрывала от посторонних блеск ее светлых глаз. Тесса то и дело беспокойно оглядывалась в сторону горной гряды, простиравшейся позади макета церкви.

– Надо было Тексу делать трюк, – проговорила она.

– Сколько можно повторять? Кингдон же сказал, что ему самому хочется полетать. И еще он сказал, что это пустяки. Надо просто сделать несколько несложных маневров и приземлиться вон на том ровном месте. – Она кивнула на луговину у церкви.

– Он всего дважды поднимался в воздух после ранения!

– Он летчик! И потом, Римини, возможно, наймет его для трюковых сцен. А может и роль дать. Летчика. Не забывай об этом. Профессия поможет ему войти в кинематограф.

Тесса поежилась.

Пиво опять разлили по кругу.

Издалека донесся слабый рокот мотора.

Лайя схватила Тессу за руку.

– Вот оно, начинается, – сказала она. – И знаешь, у меня такое чувство... Все получится! Так что не волнуйся.

Она пошла к грузовику. Оператор глянул на нее и кивнул.

Рокот усилился.

– Эй, смотрите! – крикнул кто-то из репортеров. – Аэроплан!

Аэропланы были редкостью. Все задрали головы вверх, прикрывая от солнца глаза.

«Дженни» показалась с севера, со стороны Сан-Фернандо Вэли, быстро скользя по небу над холмами, будто пытаясь уйти от погони. Над церковью аэроплан зашел на вираж, сделал петлю, покружил, проделал несколько фигур высшего пилотажа, вычерчивая невидимые узоры в ясном синем небе.

– Это демонстрационный полет, – сказал один из ковбоев.

– Какой там демонстрационный! Это летчик-истребитель, можете мне поверить. – Утверждавший это журналист смотрел вверх, закрывая от солнца рукой пухлое лицо. – Месяц назад я был на фронте. Сразу видно, что этот парень понюхал пороху. И не раз.

«Дженни» ушла вертикально вверх, перевернулась и неожиданно ринулась вниз. Тесса не сдержала испуганного крика. Зрители оцепенели в молчаливом восхищении, а аэроплан все быстрее несся к земле. В тишине слышался только рокот мотора. Скорость была так высока, что невозможно было рассмотреть голову пилота, видневшуюся из кабины.

Кто-то вскрикнул. Аэроплан падал прямо на стоящий в лесах шпиль церкви.

– О Боже!

– Ему конец!

Внезапно шум мотора смолк, и «Дженни» с ужасающим треском врезалась в шпиль. Бревна лесов полетели в разные стороны, будто зубочистки.

Тесса, приподняв юбки до колен, побежала к церкви. Она поминутно спотыкалась, но, не останавливаясь, приближалась к разрушенному макету, над которым продолжал планировать аэроплан. От нее не отставал фотограф, тащивший на плече свой аппарат на треноге. Громко жужжала кинокамера, к глазку которой прильнул помощник оператора.

«Дженни» спланировала вниз и совершила безукоризненную посадку. Лишь на левом крыле был разорван край парусины. Других повреждений не оказалось. Кингдон выбрался из кабины. По его смертельно бледному лицу блуждала улыбка.

Тесса бросилась обнимать его и сбивчиво расспрашивала, все ли у него в порядке.

– Зачем поднимать такой шум? – спросил он.

– Что случилось? – Она крепко поцеловала его. – Как тебе удалось выйти из пике? Надо было Тексу...

– Тесса, ничего неожиданного не случилось, все прошло по плану. Или я, по-твоему, посредственный актер, который взлетает и через десять футов делает посадку?

– Ты весь дрожишь.

– Ничего, – сказал он, – так и должно быть.

– Я была так напугана... Думала, что умру!

– У меня было точно такое же чувство. Но... все получилось, Тесса! Получилось! – На этот раз уже он поцеловал ее. В этих поцелуях не было ничего плотского. Просто, испытав вместе сильный страх, они почувствовали, как близки друг другу. Так, должно быть, лобызались воины в древности, празднуя общую победу.

Оправившись от ужаса, Римини смекнул, что это был трюк. Убедившись, что оператор все заснял, Римини тоже бросился к аэроплану. Лайя бежала следом. На бегу, задыхаясь, она торопилась рассказать ему, что этот летчик воевал в составе эскадрильи «Лафайет», что он военный ас и настоящий герой. Он катал на своем аэроплане ее и Тессу.

– Как его зовут? – спросил на бегу Римини.

– Кингдон... – начала Лайя, но замолчала, решив, что фамилия Ван Влит будет плохо смотреться на фасадах кинотеатров и к тому же трудна для произношения. Она придумала новую фамилию с ходу: – Кингдон Вэнс!

– Кингдон как?

– Капитан Кингдон Вэ-э-нс! – повторила она. – Настоящий герой!

Римини замедлил бег и наконец остановился, глядя на приближающихся Кингдона и Тессу. Красивая и высокая молодая пара шла по спускающейся под уклон луговине. Он прихрамывал. «Летчик, – подумал Римини. – Ну конечно».

Их окружили репортеры.

– Кто это, черт возьми? – спросил один из них.

– Перед вами мисс Тесса Ван Влит, – ответил Римини. – Из «Римини продакшнз». Мой лучший сценарист! Вот и сейчас она написала для меня одну вещь. «Летчика». Об эскадрилье «Лафайет» и – только это между нами – о своем возлюбленном. Вот он! Капитан Кингдон Вэнс!

– А сам он будет сниматься?

– Если мне удастся заполучить его. А приручить такого будет непросто. Летчики плохо поддаются этому.

6

В вечерних газетах рядом с не очень ясной фотографией обнимающихся Тессы и Кингдона было написано:

ВОЗЛЮБЛЕННАЯ АСА ИЗ ЭСКАДРИЛЬИ «ЛАФАЙЕТ» ПОЛОЖИЛА В ОСНОВУ СВОЕГО КИНОСЦЕНАРИЯ ПРАВДИВУЮ ИСТОРИЮ ЕГО ЖИЗНИ!

Мисс Тесса Ван Влит описала подвиги своего любимого в сценарии фильма «Летчик», который «Римини продакшнз» намеревается выпустить в сентябре!

Капитану Вэнсу приписывают 32 победы в воздушных боях с немцами. Он сказал, что «Летчик» – это добросовестный честный рассказ о жизни небесных героев.

Мистер Джакопо Римини из «Римини продакшнз» не исключил вероятности того, что капитан Вэнс сам будет сниматься в этой полнометражной эпической картине.

Бад по привычке покупал вечерние газеты у мальчишек на Спринг-стрит, у главного входа в здание штаб-квартиры «Паловерде ойл». Сейчас у него на коленях лежали «Геральд» и «Ивнинг ньюс». За рулем его «бентли» сидел шофер по имени Хосе. Он лавировал между легковыми автомобилями и грузовиками, фургонами и редкими кабриолетами. Движение в центре Лос-Анджелеса было весьма оживленным.

Загорелый череп Бада только с затылка и с боков окаймляла аккуратно подстриженная тонкая полоска волос. Потемневшее от загара лицо украшал здоровый румянец, голубые глаза лучились жизненной энергией, а на мускулистом теле за все эти годы не наросло ни грамма жира. Бада уже нельзя было назвать молодым человеком, скорее он производил впечатление преуспевающего предпринимателя средних лет. Он и сам осознавал, что сильно изменился и уже совсем не похож на того пятнадцатилетнего паренька, который вел дела в отцовской лавке и одновременно работал на нефтяных разработках Ньюхолла, спасая семью от банкротства. Впрочем, у них было много общего. У Бада сохранилась прежняя насущная потребность завоевывать новые горизонты, только теперь это свелось главным образом к постоянным заботам о расширении «Паловерде ойл». Компания не только вела бурение, хотя Бад сдавал в аренду нефтяные участки по всей Калифорнии, Техасу, в Оклахоме и Мексике. Под его началом работали три огромных нефтеочистительных завода, целая сеть бензоколонок, ему принадлежали портовые сооружения в Сан-Педро и большой танкерный флот. В любом крупном городе можно было найти офис «Паловерде ойл». Лоббисты, отстаивавшие интересы Бада, трудились в Сакраменто и Вашингтоне. Во время войны резко возросла потребность в нефтяном топливе. Многолетние рискованные вложения окупились. И снова Бад жонглировал всей своей наличностью в надежде встать в один ряд со «Стандард ойл» и «Ройял Датч-Шелл».

Он по-прежнему был широко известен в Лос-Анджелесе. Дружба значила для него многое. И через все эти годы он пронес неостывшее чувство к своей жене, чем не могли похвастаться его друзья.

Впрочем, в ту минуту, барабаня согнутым пальцем по фотографии в газете, он думал о второй своей любимой женщине. «Моя дочь, – думал он. – Моя Тесса».

Он почти не вспоминал о том, что первые полтора года своей жизни Тесса провела вдали от него. Это было следствием какой-то ссоры. Раньше они с Амелией часто ссорились. Ссорятся и теперь. А та ссора была самой сильной и случилась в неподходящее время. В те дни из-за занятости в «Паловерде ойл» он уделял мало внимания жене или что-то в этом роде. А она была беременна, поэтому реагировала на все очень эмоционально. И ушла. Он уже не помнил, из-за чего, собственно, разгорелась та ссора. Теперь он и представить себе не мог, что когда-то с отвращением относился к этой темноволосой девочке. Он спас ей жизнь. Он любил ее так же сильно, как и Амелию.

«Я убью того, кто позволил этому появиться в газетах!» – жестко подумал он.

В «Паловерде ойл» был учрежден новомодный отдел, штат которого состоял из шести мужчин и двух женщин. На стеклянной двери этого отдела было выведено: СВЯЗИ С ОБЩЕСТВЕННОСТЬЮ. Работники отдела должны были поддерживать благоприятный имидж компании и следить, чтобы фамилия Ван Влит не появлялась в газетах. «Не появлялась, черт возьми!» Он разглядывал фотографию своей высокой смуглой дочери, обнимающейся с еще более высоким и смуглым молодым летчиком, и чувствовал, как сильно ноет у него шея.

«Кингдон Вэнс, – подумал он, и его губы побелели от напряжения. – Чарли Кингдон Ван Влит... Тот самый, не так ли?»

Бад растирал ноющую шею, а «бентли» тем временем въехал на территорию Гринвуда и теперь мягко катился по скрипящему под колесами гравию аллеи. Предвечернее солнце оставило сад в тени, вызолотив только верхушки высоких кипарисов. Красиво. Но Бад был слишком погружен в свои мысли, ему было не до этой красоты. Он оторвался от фотографии лишь тогда, когда машина остановилась у дома.

В Гринвуде было пятьдесят пять комнат, что требовало двадцать человек прислуги. И это не считая восьми садовников, работавших полный день, и тех, кто обслуживал гараж. Самолюбие Бада тешили все эти атрибуты богатства: дом, сад, плавательный бассейн, теннисные корты. Хотя причина этой радости была ему не ясна. Гринвуд, в сущности, был современным аналогом древнего ранчо Гарсия. Холл представлял собой внутренний дворик высотой в два этажа. Здесь цвели высокие кусты, на фоне которых удобные мягкие кресла смотрелись немного неуместно, но уютно. Лестница, выложенная плиткой, вела на второй этаж, в личные покои семейства Ван Влитов. Местами крыша была стеклянной, так что сюда беспрепятственно проникали солнечные лучи и свежий воздух. Это создавало ощущение необыкновенной легкости и воздушности, на чем неизменно настаивала Амелия.