Текст книги "Обитель любви"
Автор книги: Жаклин Брискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)
Глава восемнадцатая
1
Карандаш замер в руке у Тессы. Она подняла голову и выглянула в окно, выходившее в сад. Ее мысли покинули абстрактный мир и вернулись в мир реальный, и Тессе стало очень стыдно. «Просто невероятно, – думала она. – Неужели когда-то я воспринимала все это, мой дом, как нечто само собой разумеющееся?..»
Три года работы в сиротском приюте в Руане расширили ее кругозор, и Тесса научилась испытывать чувство вины. Даже самые обычные житейские мелочи – например, сочное зеленое яблоко или махровое полотенце для рук – теперь раздражали. «Кто я такая, чтобы пользоваться таким комфортом? Чем я это заслужила? Ведь кто-то терпит лишения, чтобы у меня все это было».
Она теперь смотрела на жизнь по-новому и понимала, что отречение от богатства – отнюдь не всегда проявление святой добродетели.
Три года без одного месяца минули с той сентябрьской ночи, когда после безутешных рыданий она повзрослела. За это короткое время сильно изменилась не только Тесса, но и весь мир. Трудно было ожидать таких глубоких перемен за столь малый срок.
Мировая война взяла тайм-аут. Все, что было до войны, казалось чистым, неиспорченным, но устаревшим. Автомобили уже не считались новомодными хитроумными изобретениями, чей вид раздражает глаз и от пользования которыми бывают разные болезни. Автомобиль перестал быть прихотью богачей. В Южной Калифорнии, где сеть дорог постоянно расширялась, он превратился в предмет первой необходимости. Его покупали в рассрочку, а в дорогу всегда брали запасные покрышки. Кинематограф жил своей жизнью. Трудно было теперь найти человека, который не знал бы, что такое Голливуд. Главным законом в этих местах являлся «сухой» закон.
Новостью моды стал стиль, получивший название: «новая женщина». Длинная юбка, из-под которой выглядывает оборка нижней, корсет, блузки, застегнутые на все пуговицы – с высоким воротом – все это было выброшено и забыто. На смену им пришло невесомое шелковое белье и узкие платья, не доходившие и до колен, ярко накрашенные губы и покачивающаяся в них дымящаяся сигаретка... И все это – не стыдясь людей. Но самым смелым элементом в образе «новой женщины» была, несомненно, короткая стрижка.
Тесса тоже постриглась коротко. Еще в Руане, куда она поехала добровольно вместе с одной американкой, Агнес. Они постригли друг друга тупыми ножницами, которые нашлись в приюте. Но руководствовались при этом отнюдь не бунтарским духом, свойственным «новой женщине». Просто в войну всегда много хлопот и на уход за длинными волосами не оставалось времени. Блестящие черные локоны доходили у Тессы только до мочек ушей, стройная, словно стебель, шея была полностью открыта.
На ней было красное креповое платье с оборками на юбке, не скрывающее ее стройных ног в новых, телесного цвета чулках. Но она все равно не превратилась в девочку-модницу. Впрочем, казалось, и не повзрослела, а тем более не огрубела за эти три года. У нее был вид женщины, познавшей горе. Только в глазах не было печали. Они оставались ясными и безмятежными, разве что только краснели, когда она работала дольше обычного.
В дверь тихо постучали.
– Пора, мисс Тесса, – сказала женщина с шотландским выговором.
– А, Кэтрин, заходи.
Худая веснушчатая горничная ее матери показалась на пороге комнаты. Она прошла через кабинет и спальню в ванную и пустила воду.
Тесса потянулась, потерла затекшую шею, потом собрала на своем столе разбросанные листы бумаги. Это была очередная глава ее романа, еще без названия, в котором шла речь о жизни сирот в руанском приюте. После «Летчика» это ее первое произведение. Разница между сценарием фильма и романом была разительная. В книге она не пыталась уйти от реальных проблем в мир грез, ничего не придумывала. Лишь описывала то, чему была свидетелем. Ее мучил страх, что она не сумеет рассказать правду о молчаливых младенцах, малышах с потухшим взором, о грязных, искалеченных, покрытых вшами детях, которые поступали в приют... Их считали никому не нужными отбросами человечества.
Перекрывая шум льющейся воды, Кэтрин позвала ее.
– Иду.
– У вас сегодня свидание?
– Да. В «Амбассадоре».
– Это в том огромном новом отеле на бульваре Уилшир?
– Да.
– Что нынче творится с людьми!.. Тратят большие деньги на разные рестораны, когда могут вкуснее поесть дома!
Кэтрин показалась из гардеробной, держа в руках два длинных вечерних платья. Одно из малинового шелка, другое из синего шифона.
– Синее, пожалуй. И вообще я с большей охотой осталась бы дома.
– Сильно устали? – спросила Кэтрин. Ее лицо приняло участливо-заботливое выражение.
Два месяца назад Тесса вернулась домой с очередным приступом лихорадки, сильно похудевшая, кашляющая... Вскоре она поправилась, прибавила в весе и перестала кашлять. Родители и прислуга Гринвуда с ног сбились, чтобы поставить девушку на ноги.
– Нет, – нарочито бодро ответила Тесса. Она предпочла бы лечь сегодня пораньше и никуда не ходить. Точно так же, как она предпочла бы сама пустить воду для душа и выбрать себе платье. Но это обидело бы добрую шотландку и встревожило родителей.
Ей было уже около тридцати. Незамужней девушке в таком возрасте не следует капризничать, она обязана принимать приглашение от любого мужчины. Обязана ради своих родителей. Сегодня вечером она должна была провести вечер с начальником управления «Паловерде ойл», ведавшим всеми бензоколонками. У этого человека было очень благозвучное имя: его звали Холлис Горас.
Кэтрин ушла, оставив на постели смену шелкового белья и темно-синее платье. У кровати она поставила синие же, под цвет платья, туфли.
Тесса разделась. Она пыталась убедить себя в том, что родители правы. В самом деле, не оставаться же ей всю жизнь монашкой? «Я хочу иметь мужа, хочу иметь детей. Снова хочу ощутить животворную силу страсти...» Она старалась не думать о Кингдоне. Зачем мечтать о невозможном?
Лежа в наполненной горячей пахучей водой ванне, она упрекала себя в том, что однолюбка. «Во мне слишком много отцовского упрямства, – твердила она себе. – Любить только своего неуемного, непонятного кузена. Я не оригинальна. Его любят по меньшей мере пятьдесят миллионов женщин. Капитан Кингдон Вэнс! Летчик! Смельчак! Любовь Америки! Пойми же, дурочка, что ты пытаешься достать с неба луну! Он не будет твоим. Да, вы целовались. Как-то темной ночью вы чуть было не слились в страстном порыве. Но потом он женился на твоей подруге и славится своей преданностью жене. О «небесной парочке» ты читала во всех газетах, французских и английских. Спустись на землю. Возьми то, что само идет тебе в руки».
«Вооружившись» здравым смыслом, она спустилась по ступенькам крыльца. На шее у нее было жемчужное колье, юбка-клеш шифонового платья развевалась на ветру. Крупный, довольно упитанный Холлис Горас осторожно пожал ей руку. Люди из «Паловерде ойл» обращались с ней, словно с хрупкой фарфоровой вещицей, которую им доверил Бад, их босс. Холлис Горас назначал ей уже четвертое свидание. Он вежливо давал ей понять, что она ему нравится. А может, он просто предпочитал таких скучных женщин, как она. Как ее когда-то назвал Пол Шотт? Круглая дура?..
У Холлиса Гораса была новая модель «крайслера» с крытым кузовом. Тесса не привыкла обращать внимание на внешние атрибуты материального благополучия, но понимала, что теперь должна вести себя по-другому.
– Неплохая машина, – заметила она.
Холлис Горас весь расцвел, словно она наградила комплиментом не «крайслер», а его самого. Он открыл перед ней дверцу.
– Тот человек, который мне ее продал, как раз пригласил нас на коктейль. Вы не против?
Холлис Горас произнес это взволнованным голосом, потому что коктейли были противозаконны. Тесса чуть помедлила с ответом в силу своей природной робости. Она не любила бывать на публике, среди незнакомых людей. При других обстоятельствах она отказалась бы, но сейчас приходилось быть примерной девушкой, поэтому она сказала:
– Коктейль? Там, наверно, будет весело.
2
Кингдон пришел на коктейль к дилеру компании «Крайслер» уже навеселе. Не настолько, чтобы шататься, ничего не видеть перед собой или лезть в драку, хотя с ним и такое бывало. Сегодня он был просто подвыпившим, так как отмечал окончание съемок. После «Летчика» он снялся еще в шестнадцати фильмах, где ему постоянно отводилась роль летчика. Стоя перед камерой в разных позах и жестикулируя по указке режиссеров, он предавал самого себя. И только находясь в воздухе, вдали от кинокамер, вновь становился Кингдоном Ван Влитом и презирал «капитана Кингдона Вэнса».
Когда перед ним открылась дверь залитого светом дома, он как раз думал: «Съемкам конец, и завтра я наконец-то смогу выспаться». При этом он испытывал такое же облегчение, что и в детстве, когда учебный год в школе подходил к концу и начинались каникулы.
Лайя со звонким смехом позволила дворецкому снять с нее новую длинную накидку из горностая. Лайя была женской половиной того, что газеты называли «небесной парочкой». Достижению своей давно поставленной цели она отдавалась самоотверженно, но успеха пока почти не имела. До сих пор она могла похвастать лишь ролями в фильмах с участием Кингдона, которые он выхлопотал для нее. Но Римини ворчал даже по поводу этих маленьких эпизодов. Кинокамера по-прежнему была жестока к Лайе, но она отказывалась поверить в это. Будучи женой Кингдона, она могла рассчитывать на уважение окружающих и безбедное существование в тени мужа-кинозвезды. И хотя Кингдон уверял ее, что она заслуживает этих денег, ей хотелось зарабатывать самостоятельно. Неудачи довели ее до грани отчаяния, которое она скрывала под слоем пудры и яркой губной помады.
К тому времени Лайя уже поменяла внешность а-ля Мэри Пикфорд на имидж «девочки из джаза»: сильно подводила глаза, носила короткие волосы и делала горячую завивку. Она соблюдала строгую диету и добилась того, что у нее остро выпирали скулы, а фигура окончательно стала мальчишеской. Она чуть сутулилась – это было модно, – чтобы над ключицами обозначались глубокие выемки. У нее была плоская грудь, и остренькие соски чуть заметно выдавались под платьем из золотистого ламе, которое ниспадало вниз, до ее худых коленок, словно труба.
Лайя положила руку Кингдону на манжету. На пальце у нее поблескивал перстень.
– Дорогой, ты последи за собой, хорошо? – проворковала она. – Один стаканчик – и достаточно.
С этими словами она направилась к террасе.
– Куда это ты собралась? – окликнул ее Кингдон.
– Погулять.
– У тебя с кем-нибудь свидание?
– Господи, мы же вместе с тобой только что вошли в дом. Какое свидание?
– Просто так ты никогда не гуляешь.
Ее изогнутые подведенные брови сдвинулись.
– Что ты болтаешь? Это если на тебя взглянет какая-нибудь девчонка, ты уже готов бежать за ней. Только пятки сверкают! – Ревность у Лайи проявлялась совершенно неожиданно и ей самой была непонятна. На самом деле она не ревновала его к женщинам, только к славе кинозвезды. Она улыбнулась. – Арчер! Ты умеешь веселить народ! Стильная вечеринка!
Она обращалась к торговцу «крайслерами», который как раз подошел к ним. Он широко улыбнулся, обнажив крупные здоровые зубы. Никто не обращался к нему «мистер Арчер». Это была его фамилия, а имени его Кингдон уж и не помнил: Арчер да Арчер... «Нет, торговец авто Лайю не заинтересует, – подумал он. – Моей жене надо отдать должное: она хранит верность Голливуду».
Измены жены его больше не волновали. Он отвечал ей тем же, пользуясь преимуществами и привилегиями, которыми обладает кинозвезда. Он относился к Лайе как к человеку лучше, чем к женщине. С самого начала их связывало одно: цель в жизни. Она отдавалась кинематографу так же самозабвенно, как он отдавался небу. Лайя никогда и не скрывала своей мечты, и Кингдон уважал ее. Он жалел Лайю и по мере возможности помогал ей. Делал все, чтобы ей дали роль в каком-нибудь фильме. Но вместе с тем понимал, что из нее ничего не выйдет, и хотел раскрыть ей на это глаза.
Лайя и Арчер скрылись на террасе. Кингдон вошел в гостиную. К этому времени он уже научился скрывать свою хромоту, но боль в ноге по-прежнему не оставляла его. Стиснув зубы, он спустился на четыре ступеньки вниз. Первым делом пропустил стаканчик. У Арчера был хороший бутлегер: виски был настоящий. Кингдон облокотился о крышку пианино, за которым сидел черный музыкант.
На него оглядывались, толкая под локти соседей. Такая популярность ему не нравилась, но он уже привык, что его узнают, а в лицо бьют фотовспышки. Еще стаканчик – или это уже второй? – и он вообще перестанет обращать на них внимание.
«Красотка из Сент-Луиса с бриллиантами на пальцах...»
В холле какой-то толстяк помогал высокой и стройной девушке снять бархатную накидку. Темно-синее шифоновое платье не раздражало глаз в отличие от расшитых блестками и бисером платьев других приглашенных. На секунду Кингдон усомнился в том, что это Тесса... Он неотрывно смотрел на девушку и чувствовал, что ему становится нечем дышать.
3
Тесса вошла в гостиную и только там подняла глаза, чтобы осмотреться. Она увидела Кингдона, смертельно побледнела, но тут же залилась краской. Через несколько мгновений румянец исчез, и только на щеках у рта остались крохотные розовые пятнышки. Он стоял у пианино и смотрел прямо на нее.
«Вертит мужиком, крутит им как хочет...»
На лоб ему упала прядь волос. Откинув ее назад, он направился к девушке.
– Тесса!
Она проглотила комок в горле.
– Кингдон! – чуть слышно произнесла она.
– Давно не виделись...
Она неотрывно смотрела на него. За ее спиной кто-то негромко кашлянул, заставив ее вспомнить о приличиях.
– Кингдон, это Холлис Горас. Холлис, это Кингдон Вэнс.
Холлис наморщил лоб, пытаясь узнать Кингдона.
– А, капитан Кингдон! – произнес он.
Кингдон обменялся с ним рукопожатием и вновь повернулся к Тессе.
– Как поживает нефтяной магнат? – поинтересовался он. При этом на его лице появилось знакомое ей выражение гнева и уязвленного самолюбия.
– Нормально.
– Это платье очень идет к твоим глазам, – сказал Кингдон. – Я слышал, что он перерыл пол-Мексики.
– Тесса! – раздался голос ее кавалера. – Может быть, нам пора?
– Кингдон – мой кузен.
– Твой кузен?
– Живое доказательство того, что родственники могут быть столь непохожими, – довольно резко произнес Кингдон. – Родня со стороны Тессы – это добропорядочные, благоразумные и преуспевающие господа. В отличие от родни с моей стороны. Спросите дядю Бада... Вы уже имели счастье познакомиться с ним? Мм... Вы на него работаете, угадал?
Тон был столь же язвительным, как и слова. Тесса поняла, что с годами отношение Кингдона к ее отцу отнюдь не улучшилось. Ее собственный гнев на Бада, который тогда вмешался в их взаимоотношения, давно угас. Теперь ей было даже трудно поверить, что когда-то она злилась на отца.
– Холлис работает в «Паловерде ойл», – сказала она, но голос изменил ей и ее глаза увлажнились.
Выражение лица Кингдона изменилось. Оно стало печальным. Только сейчас сквозь слезы она заметила, что он пьян.
– Давай уединимся где-нибудь, – предложил он. – Пора восстановить прерванные родственные отношения.
Холлис Горас протестующе начал было:
– Тесса...
Но Кингдон уже взял ее за руку – рука у нее была ледяная – и быстро увел из гостиной в кабинет, закрыв за ними дверь. Они оказались одни в этой небольшой, обитой дубом комнате.
Она опустилась на гобеленовый стул и раскрыла расшитую золотом сумочку в поисках носового платка. Он уселся прямо на стол, задев при этом телефонный аппарат.
Тесса утерла слезы.
– Тебе лучше? – тихо спросил он.
– Лучше.
– Я не собирался набрасываться на тебя, – сказал он, подняв свой стакан. – Слишком много выпил.
– Раньше ты вообще не пил.
– Это было раньше. Пока я не сыграл в «Смельчаке». Тогда не было необходимости постоянно поддерживать свой имидж лихача.
– А где Лайя? – спросила она.
– Интересный вопрос!
– Она разве не здесь?
– Здесь, конечно. Вечеринки она не пропустит. В настоящий момент она наверняка уединилась наверху в приятной компании одного из киноактеров.
Тесса опустила глаза на свою сумочку.
– Я... читала в газетах, что вы счастливы.
– В Голливуде живут творческие личности, – сказал он, – а они вправе иметь собственные представления о счастье и о морали. Поначалу я разделял с ней ее счастье... Надеюсь, у тебя не осталось иллюзий относительно Лайи?
– Мм... нет.
Кингдон повертел в руках свой стакан.
– Кстати, по поводу того воскресенья. Я должен извиниться?
Она комкала в руках платок.
– Нет.
– Дядюшка говорил тебе, что накануне он ко мне заглянул?
– Да.
– И как ты отнеслась к его словам?
– Мне было жаль себя. А на него я разозлилась. – Она вновь опустила глаза. – Но потом я поняла, что просто слишком много... себе вообразила. Решила, что ты... что ты...
– Вы, самоуверенные наследницы больших состояний, всегда чересчур много воображаете. Впрочем, я действительно тогда имел в виду то, что ты себе вообразила. Даже больше.
– Вряд ли! – ответила она.
Он покачал правой ногой и легонько ударил каблуком по столу.
– Ты читала обо мне. У меня такой возможности не было. Сведения о Ван Влитах – особенно женщинах из этой семьи – никогда не просачиваются в печать, даже в светскую хронику.
– После того воскресенья я уехала во Францию. По своей воле поступила сестрой милосердия в сиротский приют в Руане.
– Руан... Так, так. Это там сожгли Жанну д'Арк?
– Да.
– Ты хотела, чтобы тебя тоже признали святой?
– Нет. Я понимаю, как это мелко с моей стороны – уехать туда не по зову сердца, а просто потому, что оставаться в Лос-Анджелесе больше не было сил...
Она вспомнила трехлетнюю девочку с простреленными ногами, которая ручками в мозолях крутила колеса своей маленькой инвалидной коляски. Вспомнила слепых детишек, родившихся от больных сифилисом матерей, вспомнила грязного оборвыша, стоявшего перед приютом с протянутой рукой. Он был еще беднее, чем воспитанники нищего сиротского дома. Она отдавала ему свой хлебный паек, но потом вдруг поняла, что сможет помочь ему по-настоящему. Она телеграфировала отцу. Прежде Тесса переписывалась только с матерью. В первый раз со времени приезда во Францию Тесса обратилась к Баду. Деньги, которые она просила, собственно, и так принадлежали ей. Но в военное время денежные переводы часто задерживались. Однако сумма, указанная ею в телеграмме, пришла на следующий же день. Дело, видимо, не обошлось без участия американского правительства. После того случая Тесса часто обращалась к отцу с просьбами. Бад присылал все, в чем нуждался приют, и скоро гнев Тессы на отца прошел.
– В приюте было очень трудно, но я отработала свой срок и уехала.
– Отработала? А что там теперь?
– Отец пожертвовал приюту крупную сумму...
– Значит, теперь сиротки стали наследниками и наследницами Паловерде? Счастливый конец у сказки! Ты еще вернешься туда?
– Нет. У меня такое чувство... будто я обманываю кого-то.
– Не принимай мои слова насчет Святой Жанны близко к сердцу. Тебе не в чем оправдываться.
– Нет, перед собой я должна кое в чем оправдаться, – ответила она. – Я не верю в благотворительность. Альтруизм всегда вызывает во мне подозрение. А два месяца назад, когда я поняла, как помогли приюту деньги моего отца и как мал был мой собственный вклад, я уехала.
– Ты всегда себя недооценивала.
– Не будем об этом, – вздохнула она.
– Ты все еще пишешь?
– Снова начала, – сказала она и тихо добавила: – Я видела почти все твои фильмы.
– Мои фильмы, – процедил он, – это не то, чем можно гордиться.
– Ты в них очень хорош.
– Тесса, ты ведь не хочешь рассказывать о работе в сиротском доме? Вот и меня уволь. Отчасти я и запил оттого, что без ума от собственной карьеры. Так что не надо!
– Ты думаешь, что я все та же мышка, которую легко напугать, повысив голос? – спросила она.
– Я надеялся на это, – признался он, удивленно приподняв брови и улыбнувшись. – Мм.. Деньги – грубая материя, но я в принципе не против денег. Помнишь наши прогулки, когда на заднем сиденье твоего «мерсера» стояла корзинка с припасами из Гринвуда?
– Конечно.
– Так вот. В те дни литр молока и несколько крекеров из этой корзины составляли весь мой суточный рацион. У меня не было ни цента, и не запихни вы с Лайей меня в «Римини продакшнз», пришлось бы выбирать между Домом для ветеранов войны в Соутелле и поисками работы.
– Господи, я и не подозревала... – Она взглянула на него. – Какая же я была тогда дура, Кингдон!
– С тех пор ты не изменилась, – ответил он. – Хороший человек всегда дурень. Я завел об этом речь, чтобы ты поняла, как нелегко мне было от тебя отступиться. Моя вера гнала меня от тебя. И потом еще гордость... Повидавшись с твоим отцом, я понял, что ты живешь во дворце, а я...
Раздался скрип открываемой двери. В проеме показался Холлис Горас. В руке у него была накидка Тессы.
– Тесса, у нас на восемь заказан ужин.
– А, Холлис, конечно. – Она встала. – Кингдон, передай, пожалуйста, Лайе: мне очень жаль, что не удалось повидаться.
Кингдон поднялся со стола.
– Лайе тоже будет очень жаль, – проговорил он, – что не удалось повидаться.
Тесса была рада, что он не предложил ей встретиться. О любовном треугольнике не могло быть и речи. Троица Лайя—Кингдон—Тесса распалась. Прошли золотые денечки. Лайя плюс Кингдон, а третий – лишний. Ее воспитание и порядочность не позволяли встречаться с женатым мужчиной. С мужем ее старой подруги. Но вместе с тем она знала, что не найдет в себе сил отказаться. Холлис помог ей надеть накидку. От холодной атласной подкладки рукам стало зябко. Она заглянула в темные задумчивые глаза Кингдона и поняла, что это ее последнее свидание с Холлисом Горасом.
4
Кингдон, ссутулившись, сидел за столом, когда дверь открылась и вошла Лайя.
– Так вот где ты прячешься, – сказала она, подходя к нему. – Мы тебя обыскались!
За ее спиной маячил высокий и такой худой мужчина, что, казалось, его пропустили через соломинку. У него было умное клинообразное лицо.
– Кингдон, ты знаком с Дэвидом Манли Фултоном?
Кингдон лично знать не знал Дэвида Манли Фултона, но слышал о нем. Этот англичанин был режиссером и ставил эпические драмы. Примерно такого же плана, что и картины Де Милле, разве что чуть поумнее.
– Не имел удовольствия.
– Капитан Вэнс! – Фултон протянул ему длинную худую руку. На среднем пальце сверкал перстень с сапфиром в виде звездочки.
Когда Лайя знакомила его со своими приятелями-киношниками, у него обычно возникало неприятное ощущение, словно кто-то изнутри скреб ногтем его голову. «Она спит с ним», – думал он всегда в таких случаях. Но сейчас он все еще был весь во власти встречи с Тессой. Потом, пожав тощую руку Фултона, решил: гомосексуалист.
– Рад познакомиться с вами, мистер Фултон. Я восхищаюсь вашими фильмами.
– Те же слова адресую вам, капитан Вэнс, – ответил Фултон с оксфордским – вероятно, наигранным – выговором. – Слышал, что вы служили в эскадрилье «Лафайет».
– Поступил туда сразу же после ее сформирования, но позволил себя сбить.
– И вы действительно воевали во Франции?
– В составе Иностранного Легиона, – ответил Кингдон. – Рекламируя это, Римини построил свою студию и мою карьеру. Но между нами, не верьте ни единому его слову.
– Мне о вас рассказывала миссис Вэнс.
– Жену тоже вряд ли можно назвать лицом беспристрастным.
– Кингдон всегда выставляет напоказ свою скромность, мистер Фултон, – сказала Лайя. – Он таким и раньше был. Но насчет геройства – это все правда. Настоящий воздушный ас с большой буквы!
– С маленькой, – поправил Кингдон.
Дэвид Манли Фултон хохотнул.
– Тем не менее посмотреть на ваши трюки занятно. Я собираюсь поставить фильм о подвигах летчиков. Так сказать, о последних рыцарях Круглого Стола.
– О крестоносцах, – уточнил Кингдон, думая о Тессе. Ему хотелось поскорее отвязаться от Дэвида Манли Фултона. В его элегантной узкой фигуре, речи – он говорил, проглатывая окончания слов, – в глазах, смотревших из-под тяжелых набрякших век, что-то раздражало Кингдона. Собственно, и его фильмы, эти декадентские штучки, раздражали.
– Вам это интересно? – спросил Фултон.
– Вы хотите получить у меня консультацию?
– Кингдон! – воскликнула Лайя. – Дэвид хочет, чтобы ты снимался в его фильме!
– Лайя! – передразнил ее взволнованный возглас Кингдона. – Я же при тебе подписывал контракт. И в присутствии адвокатов обеих сторон. Контракт – действующий юридический документ. Кто оплачивает наш бекон, выпивку и шубки из кроличьих шкурок? «Римини продакшнз».
– С мистером Римини можно было бы, наверно, договориться, чтобы он одолжил мне вас... – заговорил Фултон и деликатно умолк.
«Пошел ты, знаешь куда?» – подумал Кингдон и, похоже, взглядом выразил свою мысль.
– Мм, мне пора, – сказал англичанин.
Лайя кокетливо помахала ему ручкой.
– Что ты ему наплела? – спросил Кингдон.
– О, он такой неженка, что я просто не знала, о чем с ним говорить. Ну и рассказала ему про войну и про тебя.
– И он развесил уши, – сказал Кингдон, протягивая руку к своему стакану. – Лайя, почему бы нам не уехать на несколько дней?
– Не забывай, – с упреком в голосе напомнила она, – что завтра у нас урок мистера Хорти.
Лайя наняла Падрейка Хорти, известного нью-йоркского театрального педагога, вроде бы для них обоих, но на самом деле только для себя. Это была роскошь, но, впрочем, ни Лайя, ни Кингдон не любили экономить. Лайя оплатила переезд Хорти в Калифорнию и назначила ему приличное жалованье в надежде на то, что он сотворит с ней чудо.
Кингдон допил виски с содовой.
– Текс хочет продать «Зефир-Филд». Я думаю купить.
– Зачем?
– Для забавы.
– Где ты найдешь время, чтобы заниматься этим?
– Я перестану сниматься, – ответил он.
Она быстро глянула на него и поморщилась. Лайя никак не могла постичь, что есть люди, способные думать не только о кино. Полеты Кингдона воспринимались ею всего лишь как часть его сценического образа.
– Не валяй дурака! – взвизгнула она.
Точно таким же тоном его, бывало, упрекала мать. Он тут же и сам увидел всю глупость этой затеи. Невозможно вот так запросто взять и отказаться от атрибутов звезды – услуг лучших педагогов, бутлегеров, девочек. Он поднял пустой стакан.
– Я иду в гостиную, – объявил он.
Лайя пошла вместе с ним. Кингдон не рассказал ей о встрече с Тессой. Он не думал, что они еще увидятся, а если даже и увидятся, Лайе все равно наплевать.
Но если наплевать, почему же он не рассказал ей о Тессе?
5
Падрейк Хорти оказался крупным мужчиной с покатыми плечами и вьющейся шевелюрой седых волос. Лайя приготовила для него флигель, обновила там обстановку. Каждый день в десять часов утра в своих вязаных комнатных туфлях он огибал бассейн и входил в двери Орлиного Гнезда – так Кингдон и Лайя называли свой дом. Он оставался в доме до шести. От его табачного дыма в библиотеке висел серый туман. В этом тумане звучал его сочный, хорошо поставленный голос, когда он подыгрывал Лайе в сценах из спектаклей. Иногда они менялись ролями, и умирающую кокетку играл Падрейк Хорти, а ее возлюбленного – Лайя. Иногда вместо слов они несли какую-то тарабарщину. Или нарочно играли очень медленно, буквально разжевывая каждую сцену. Кинорежиссеры давно взяли моду приглашать к себе на студии музыкантов, чтобы те своей игрой помогали актерам войти в образ. Падрейк Хорти с этой целью частенько ставил жалостливую пластинку. Он любил хорошо пожить, но не был шарлатаном. Работал с Лайей до полного изнеможения.
В библиотеке то и дело раздавался ее тонкий голосок южанки. Она ела наспех, плохо спала. Они с Кингдоном давно уже спали и жили отдельно. Теперь же она ясно давала ему понять, что не желает, чтобы он к ней приближался. Она объяснила ему, что секс иссушает и что она намерена пока что исповедовать воздержание.
Порой он жалел, порой стеснялся ее. И старался не сравнивать жену с Тессой.
Когда начались съемки очередной картины, Кингдон стал пить больше обычного. Он играл посредственного актера, который помогал людям справиться с их бедами, поднимая их в воздух на своем аэроплане. Эта роль действовала на и без того расшатанные нервы Кингдона. Он запил сильнее. Иногда по утрам, когда с ним работал гример, он смотрел на свое отражение в зеркале и с трудом узнавал в нем себя.
Съемки закончились в начале декабря. В первое свободное от съемок утро, проснувшись, он остался в постели. Читал газету, курил, рядом на столике стояла бутылка. Через некоторое время он услышал в коридоре звук каблучков Лайи.
Она постучала в дверь.
– Заходи, – отозвался Кингдон.
Она убрала газеты и бутылку, заставила его подняться с постели и застелила ее.
– Прекращай пить! – сказала она.
– Почему?
– Я серьезно! Нельзя так накачиваться.
– Почему?
– О, Кингдон, ты и сам отлично знаешь почему.
– Не знаю.
– Потому что это уже становится заметным при съемке крупным планом.
Он рассмеялся.
– Я говорю для твоего же блага.
Он снова рассмеялся.
– Самое смешное, – сказал он, – что ты всерьез полагаешь, что крупные планы мне удаются.
– Именно! Все критики говорят об этом. – Она помолчала. – Что ты собираешься сегодня делать?
– Опробую новый самолет. Хочешь слетать со мной?
– Ты же знаешь, что меня ждет мистер Хорти, – сказала она. – Только перед вылетом выпей хотя бы чашку кофе, хорошо?
Каблучки ее туфель застучали на лестнице, ведущей на первый этаж. Он вновь лег и закурил. Не вынимая сигареты изо рта, дотянулся до телефона и поставил аппарат себе на грудь.
На другом конце провода ответил англичанин-дворецкий. «Ван Влиты верны своим слугам. Вот высокий класс! – подумал он. – Не то что Вэнсы, которые меняют их каждый месяц».
– Мисс Ван Влит, пожалуйста, – попросил он.
– Кто ее спрашивает, сэр?
Кингдон сначала хотел уйти от прямого ответа, но у него вырвалось:
– Кингдон Вэнс.
Через минуту сняли трубку другого аппарата.
– Кингдон, ты? – сказала она тихим низким голосом.
– Я. Через час буду на «Зефир-Филд».
– Нет, – ответила она.
– Это к западу от Ла Бреа Тар Питс.
– Пойми, Кингдон, я... Я не хочу встречаться с тобой.
Он не предполагал, что она откажется. Заранее представлял себе десятки ее возможных ответов, но отказ... Вот что делает с человеком разыгравшееся воображение. Он закрыл глаза и повесил трубку, вдавив ее в аппарат. «Так, – подумал он. – Я не хотел ей звонить. Я не звонил». Он поставил телефон на столик и направился в большую, выложенную черным мрамором ванную, чтобы принять душ. Такие ванные предназначались специально для кинозвезд. Он ее ненавидел.
6
Местечко Ла Бреа Тар Питс называлось так из-за нефтяных пятен на поверхности земли.
В широкой долине реки Лос-Анджелес на полпути до моря чернели лужи пахучей и вязкой жидкости, в которых миллионы лет назад увязли огромные мамонты, саблезубые тигры, кондоры, гигантские ленивцы, страшные первобытные волки и другие представители древней фауны. Их окаменевшие останки становились драгоценными трофеями для ученых. В лужах был битум, горная смола. В последние годы здесь вознеслось в небо множество нефтяных вышек. У южной оконечности Ла Бреа Тар Питс, где немощеный бульвар Уилшир пересекал грунтовую Ферфекс-авеню, находились три летных поля. Одно принадлежало кинорежиссеру Сесилю Де Милле, другое – Сиднею Чаплину, брату комика Чарли Чаплина. На третьем поле стоял каркасный ангар, на котором было крупно выведено:
