Текст книги "Обитель любви"
Автор книги: Жаклин Брискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)
2
Всю ту неделю он прожил в «Палас отеле». Каждое утро садился на 10-часовой паром до Окленда и возвращался в седьмом часу. Тактичная Амелия ни разу не спросила о том, как он может столько времени тратить на нее, если у него дела. Он всегда приносил подарок для девочки: фарфоровую куклу с вертящимися ногами и руками и с моргающими голубыми глазами, плетеную коляску для куклы, похожую на собственную коляску Тессы, крашеную колыбельку, которая, по уверению улыбчивой продавщицы, была достаточно крепкой, чтобы выдержать настоящего младенца. Но малышка не играла новыми дорогими игрушками. Тесса сворачивала из оберточной бумаги разные пакетики и дарила их Баду.
Он оставался с ней, когда Амелия уходила на уроки. Позже, даже когда Амелия была дома, Тесса позволяла Баду увезти ее без мамы на прогулку. Иногда она просила отпустить ее руку, а когда он делал это, отбегала от него на несколько шажков на неуверенных ножках, затем поворачивалась и улыбалась ему, обнажая дырку между двумя передними зубами. Вернувшись, она доверчиво вкладывала свою ручку в его руку, словно они вместе испытали какое-то приключение.
Бад понимал, как много зависит от его отношений с ребенком. Он научился руководствоваться рассудком, а не эмоциями. Но порой эмоции были неуправляемы. «Для меня он всегда будет ублюдком!» Даже держа Тессу за руку, он думал о ней именно так. Баду было почти восемь лет, когда родился младший брат. Он ясно помнил Три-Вэ совсем крохотным. Овальное личико Тессы, ее черные кудряшки очень напоминали ему брата в детстве. У маленького Три-Вэ тоже была щель между передними зубами. Каждый раз, поглядывая на Тессу, он видел на ее месте своего брата.
И потом, он ревновал. То, что Амелия бросила его, предпочитая жить в нищете и одиночестве, доказывало, как сильно она предана дочери. Его нежность к Амелии росла день ото дня, и ребенок воспринимался им уже как соперник. Узнав о том, что в доме у Амелии только две чашки и два обеденных прибора, он с трудом удержался от того, чтобы не сходить в магазин и не купить ей сервиз «Хэвилленд» из ста предметов. При виде того, как неумело она чистит картошку, у него защемило в груди. Ему страстно хотелось забить ее протекающий холодильник редкими для этого времени года фруктами и овощами. Его возмущало то, что ребенок требует столько внимания, заставляет Амелию много работать, и еще ему хотелось – о, как ему этого хотелось! – чтобы у Тессы была нянька.
Амелия наблюдала за ним и за дочерью. А вечером в четверг, прощаясь с ним – одетую в ночную рубашечку Тессу она держала на руках, – Амелия спросила:
– Придешь завтра обедать?
3
Стола в гостиной не было. Они ели, сидя на диване. Устричный суп, салат из спаржи и филе «шатобриан» с горошком. Бад прекрасно понимал, что этот обед Амелии обошелся недешево. Он принес с собой бутылку шампанского, и они пили его из бокалов с золотым ободком, взятых по такому случаю у миссис Фарнеси. Амелия надела блузку, которую он еще ни разу не видел на ней: шелковую, полупрозрачную, с широкими рукавами и присборенным воротом.
Когда они резали мясо, горох рассыпался. Они рассмеялись. Выпили шампанского и снова рассмеялись. Впервые Бад видел перед собой прежнюю Амелию.
Когда она пошла за кофе, он сел на пол.
– Так удобнее, честное слово, – объяснил он, оперевшись о согнутую в локте руку.
Она подала ему чашку и села рядом.
– Помнишь наши пикники на воздухе? – сказал он. – Когда мы встречались в Паловерде?
«Паловерде, – подумал он. – Так много воспоминаний... И все пошло прахом в одно мгновение».
– Наверно, нужно было предложить тебе апельсины, – сказала она. – Я вообще-то неважная повариха.
– У тебя ничего не пригорело, – сказал он. – Где ты взяла эту красивую блузку? Кто тебе подарил?
– А, один из моих многочисленных поклонников. Ты, наверно, заметил их в кустах, когда шел сюда.
– Кто?
– Мама прислала мне на день рождения.
– Она не сказала мне, где ты.
– Я знаю, я сама ее об этом просила.
– А сколько их?
– Дней рождения?
– Поклонников.
– Сотни, – ответила она.
– Что, никого?
– Ага, значит, по-твоему, я не пользуюсь успехом у мужчин?
Она перегнулась и легонько чмокнула его в щеку.
Он поставил чашку с кофе и потянулся, чтобы ответить на поцелуй. Их влажные от шампанского губы встретились, и он взял ее лицо в свои руки.
– Любимая, – прошептал он, лег и притянул ее к себе.
Она водила кончиками пальцев по его щекам и шее. Он ощущал абсолютно все: трепет ее ресниц, каждый ее вздох, непередаваемую нежность касаний.
– Никогда в жизни я не хотела ничего другого, – прошептала она.
– Правда?
– Правда.
– Я тоже. Только с тобой мне хорошо.
– Я так по тебе скучала.
– Любимая...
На него нахлынуло нежное, ноющее в груди чувство, которое было намного сильнее того, что он испытывал к ней раньше. Оно переполнило его и лишило дара речи. Он прижал ее ладонь к своему сердцу и одновременно своей ладонью ощущал нежность ее груди, биение ее сердца. Любовь, в которой ему так долго было отказано, накрыла его с головой. Но ему еще хотелось вычеркнуть ужасные слова, которые он тогда наговорил ей, хотелось доказать, что она ему всего дороже. Он целовал ее глаза, лоб...
– Мама! – из-за закрытой двери в детскую донесся голосок Тессы.
Амелия напряглась.
– Бад! – прошептала она.
Он не отпускал ее.
– Она сейчас снова заснет.
– Я должна посмотреть, что с ней.
– Мама! – На этот раз девочка не Просто позвала, а крикнула.
Амелия оттолкнула Бада и поднялась с пола.
Любовное воркование, согревавшее его душу, прекратилось, и он посмотрел на себя трезво, со стороны. Взрослый человек, развалившийся на линолеуме в неотапливаемой, убогой комнате.
– Может, ты просто дашь ей выплакаться?
– Она очень редко плачет.
– Неудивительно, ты так с ней носишься.
Амелия не ответила. Она шагнула к двери и, задев подолом юбки чашку с кофе, опрокинула ее. Она этого даже не заметила. Бад отшатнулся, но теплая жидкость успела залить его пиджак.
Он услышал ее голос:
– Ну, что такое, Тесса? Приснилось что-то страшное?
Всхлипывания ребенка постепенно затихали. Потом он услышал скрип кресла-качалки и успокаивающий голос Амелии. Она рассказывала про принцессу Тессу, которой приснился плохой сон. Казалось, это длится бесконечно. «Она наказывает меня», – подумал Бад. Он прошел в ванную, чтобы попытаться свести влажной губкой пятно от кофе с пиджака.
Он сидел на плетеном стуле и смотрел в темное окно, когда она вернулась.
– Бад, – проговорила она. – Уже поздно.
– Половина десятого.
– Я устала.
– Я всего лишь сказал, что она избалована. Это что, преступление с моей стороны?
– Я не считаю ее избалованной.
– А как еще это назвать?! Она всегда добивается того, чего хочет!
– Она еще малышка. И плачет действительно редко. Она очень смелая и в то же время добрая. Она доверилась тебе полностью. В первую же минуту вашего знакомства. Или, может быть, ты так старался произвести на меня впечатление своим добрым отношением к Тессе что саму Тессу и не заметил?
Эта догадка была слишком близка к истине и потому раздражала. Бад недобро прищурился.
– Я целую неделю, изображал из себя няньку!
– Она вручила тебе свое сердце.
– А как насчет твоего? – зло спросил он.
Амелия сжала кулаки так сильно, что костяшки ее пальцев побелели.
– Совсем забыла: «Когда я дома – ты к ней ни ногой!» – очень тихо и ровно проговорила она. – Вот как это должно выглядеть?
До сих пор никто из них не вспоминал тот страшный день, когда Санта-Ана обрушил свой гнев на Лос-Анджелес.
Ему пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы сдержаться.
– Амелия, всего несколько минут назад... Неужели ты не заметила, что я без ума от тебя?
– Прости, – сказал она. – Не надо было... Это нечестно по отношению к тебе.
– Нечестно?! Это была самая счастливая минута в моей жизни! А ты, разве ты не испытала ничего подобного?
Она повернулась так, чтобы он не мог видеть ее лица.
– Бад, попытайся понять. Ты ведешь себя с Тессой так, словно постоянно оцениваешь ее. Тебе все в ней не нравится. О, ты пытаешься это скрыть, но не получается. Даже не будь она мне так дорога, я все равно никогда не смогла бы быть счастливой за ее счет. Я презирала бы себя.
– Ты хочешь сказать, что между нами все кончено?
Она повернулась к нему, и ее лицо выражало решимость.
– Да, пока ты не сможешь честно признаться, что твое отношение к Тессе изменилось.
Бад устремил на нее горящий взгляд. Его лицо исказилось яростью. Он схватил свою шляпу, пересек коридор и ушел.
Только вдохнув холодный соленый воздух моря, услыхав рядом с собой всплески весел парома в темной воде, он понял, что нормального человека не приведет в бешенство только то, что малыша, которому приснился дурной сон, потребовалось успокоить. Он устало подумал о том, что Амелия права. Ему все не нравилось в этом ребенке. Все! Девочка была для него знаком его поражения и ее измены.
Он не думал о разводе. Обхватив себя руками, он крепко сжал пальцами бицепсы и облокотился о перила. Он походил сейчас на человека в глубоком трауре.
4
Бад давно уже исчез во тьме безлунной июльской ночи, а Амелия все еще стояла на освещенном крыльце своего дома. По звуку быстрых шагов в темноте она догадалась, что он ни разу не обернулся.
Поежившись, она вошла в дом, закрыла за собой дверь и направилась в гостиную. Опустилась, не чувствуя своего тела, на корточки и стала собирать чашки. Одна из них лежала на боку, и Амелия принесла из кухни тряпку и вытерла пол. Потом отнесла чашки на кухню, чтобы вымыть утром, когда немного успокоится, чтобы не разбить их.
Самостоятельность вовсе не радовала Амелию, она была не настолько глупа, чтобы считать, что бедность облагораживает. И все же она сама себе удивилась – так мало ее волновали стесненные обстоятельства. Она скучала не по материальному благополучию, она скучала по Балу. Она так сильно скучала по нему, что не надеялась перенести разлуку.
Но жизнь сложилась так, что ей не оставалось другого выхода. Она села за стол на кухне и вспомнила, как после ужасных мук, которые тянулись, казалось, целую вечность, доктор Марш наконец дал ей подержать дочь. Крошечное личико было искажено гримасой боли, под влажными темными волосиками ясно различались кровоподтеки от хирургических щипцов.
– Вот мы и родились, – произнесла Амелия с радостью в голосе, притупленной невероятной усталостью.
«Мы» означало, что Амелия, истекающая кровью, не отделяла себя от этого крохотного, лишенного отца существа, своей дочери. «Я люблю ее, – подумала она. – И поэтому мы с ней выживем».
Неужели выражение материнской любви может навредить ребенку?
Вздохнув, Амелия поднялась и вернулась в гостиную, чтобы взбить подушки и тем самым уничтожить следы их объятий. Но те несколько минут, что сохранились в ее памяти, нельзя было ничем стереть. Ее тело отказывалось забыть наслаждение, а рассудок – нежность.
Из комнаты Тессы вновь донесся какой-то звук.
Девочка стояла в своей кроватке и плакала. Амелия взяла ее на руки и почувствовала, что она мокрая.
– Все хорошо, милая. Маленькая неприятность, вот и все.
– Мне больно, мама.
– Где?
Тесса ухватилась за ворот своей ночной рубашечки. Амелия коснулась губами круглого лобика. Он был горячий. От простого детского плача жара не бывает. Она поменяла пеленки и завернула ребенка в лоскутное одеяльце – подарок старой миссис Фарнеси. Сев в кресло-качалку, она держала Тессу на руках до тех пор, пока та не успокоилась и не заснула.
5
Под дверью своего номера в «Палас отеле» Бад нашел подсунутую желтую телеграмму и развернул ее.
НАШЕЛ ЛОКОМОТИВ 4-4-0. О'ДЕЙ.
Привычка Бада забываться в работе подействовала и сейчас. Он спустился в вестибюль и заполнил два почтовых бланка «Вестерн юнион». Одна телеграмма предназначалась Амелии:
ДОЛЖЕН ВЕРНУТЬСЯ ЛОС-АНДЖЕЛЕС. НАПИШУ. БАД.
В другой он сообщал профессору О'Дею, что встретится с ним на станции вечером следующего дня.
6
Профессор О'Дей, который редко бывал совершенно трезв, рассказал Баду, что неисправный локомотив принадлежит мелкой железнодорожной компании и стоит в паровозном депо Сан-Бернардино. Главный управляющий компании получает небольшое жалованье, но содержит дорогую любовницу.
– Мы обо всем условились. Платите деньги, и локомотив ваш, – закончил профессор О'Дей заплетающимся языком.
Бад сел на утренний поезд до Сан-Бернардино. Городок лежал в шестидесяти милях к востоку от Лос-Анджелеса, на границе пустыни Моджейв. Даже в такую рань летнее солнце здорово припекало. Но пассажиры предпочитали не открывать окон: лучше сидеть в духоте, чем давиться песком, летевшим с железнодорожного полотна, по которому никто не удосужился прогнать поливальную машину. Окно Бада было открыто. Песок и окалина сыпались ему в лицо, знойный ветер трепал редеющие волосы. Портфель из свиной кожи со светокопиями чертежей стоял у него в ногах.
Горная гряда Сан-Бернардино тянулась на семь тысяч футов на север. Когда солнце поднялось высоко, хребты посветлели, и, прежде черные, теперь они отливали розовато-коричневым. Ручьи проложили себе дорогу в песке, и эти мелкие русла – некоторые из которых достигали ширины в полмили – были усеяны гигантскими валунами. Казалось невероятным, что когда-то в этой пустыне текли реки, которым было под силу притащить сюда эти громадные камни. Иногда останавливаясь, поезд проезжал то мимо орошаемых полей, то мимо цитрусовых рощ, то минуя огромные виноградники, где среди старых узловатых лоз в тени деревьев были разбросаны дома. Они были оазисами в этой знойной пустыне и казались миражом.
В Сан-Бернардино Бад сразу направился на сортировочную станцию, где располагался офис жадного до денег главного управляющего. Раздувшийся живот чиновника походил на арбуз. Бад объяснил, кто он такой. Толстяк сунул банкноты себе в карман и повел Бада из своего кабинета в просторное полутемное паровозное депо.
Здесь, под плоской крышей, было еще жарче, чем снаружи. Градусов за пятьдесят, наверно. Деревянные стены содрогнулись, когда с ревом, в клубах дыма, проехал паровоз. Потом с таким же оглушающим ревом промчался другой.
Они пересекли депо по черной от окалины земле, перешагнули через сверкающие рельсы и обошли паровозы и вагоны, собранные здесь для ремонта. Ярко горели кузнечные горны, отбрасывая оранжевые блики на потных, закопченных до черноты рабочих. Казалось, будто попал в ад.
Паровоз 4-4-0 «Дженерал» загнали в самый угол. Бад снял пиджак и принялся его внимательно осматривать. Локомотиву было на вид по меньшей мере лет тридцать. Котел проржавел и треснул. Дымоходы были с вмятинами, а один вообще отсутствовал. Локомотиву уже никогда не было суждено покинуть это паровозное депо.
Бад утер рукой свой взмокший от пота лоб. Он испытывал противоречивые чувства. С одной стороны, был зол на себя за то, что заключил такую никчемную сделку. С другой стороны, видел в этом брошенный ему вызов и был преисполнен веселого боевого задора. «Чем труднее работа, – подумал он, – тем меньше у меня будет времени думать об Амелии и ребенке».
Поставив ногу на помятую подножку, он сказал:
– Для начала мне нужны машинист и кочегар.
– Здесь все заняты и ничем не смогут вам помочь, – ответил главный управляющий.
– Значит, вы хотите расторгнуть сделку?
– Мои люди не знают, как перевести локомотив на нефть.
– Никто этого пока не знает, – усмехнулся Бад, но потом твердо сказал: – Может, мне лучше обратиться к владельцам компании?
– Нет, нет. Я найду людей.
Бад забрался в какой-то пассажирский вагон и разделся там, оставшись лишь в шелково-полотняных подштанниках до колен. Затем натянул на себя линялую рабочую одежду, которая лежала в его портфеле. Когда он вернулся, рядом с локомотивом стоял, обмахиваясь кепкой, жилистый лысый человечек.
– Мистер Ван Влит?
– Бад.
– Горас. Машинист.
Бад развернул свои чертежи прямо на земле, и они склонились над ними.
– Насколько я понимаю, – сказал Бад, – для начала нужно будет сделать масштабную модель котла и на ней произвести все расчеты.
Жующий табак Горас согласно кивнул. Они пошли к кузнице. В черном квадрате горна Бад разжег несколько щепок, набросал туда влажных кусков кокса. Он научился кузнечному ремеслу в пятнадцать лет, когда работал инструментальщиком на нефтяных разработках Ньюхолла. Куски угля постепенно разгорались. Горас, не дожидаясь, стал раздувать мехи.
Работа в кузнице была до седьмого пота, но Баду нравилось, что модель парового котла дается таким тяжким, напряженным трудом. Они остановились только для того, чтобы перекусить. Если не считать этого, он простоял у горна два дня подряд. Наконец он снял с себя старый кожаный фартук кузнеца, выпрямился, потирая поясницу, и шаткой походкой направился к тому пассажирскому вагону, где оставил свои вещи. Сел у запыленного окна и выглянул наружу. Тьма освещалась только огнем в горнах и светом желтых керосиновых фонарей. Он свернулся на лавке калачиком, подложил под запачканную сажей щеку костюм. Болели обожженные ладони, пахло жидкой мазью, которой он растер руки...
Бад уснул почти мгновенно...
Ребенок сидел на покрытом линолеумом полу, рядом лежала большая красивая кукла, на которую девочка не обращала внимания. Она сосредоточенно свертывала из валявшейся вокруг оберточной бумаги неуклюжий пакет. «Я купил тебе куклу, – сказал он. – Почему ты с ней не играешь?» Малышка, занятая своим пакетом, даже не подняла глаз. Это вызвало в нем раздражение... Бад преисполнился чувством беспомощной жалости к самому себе, которое, как правило, сопровождает подобные сны. Он заспорил с ребенком, который вдруг превратился в серьезного соперника. Наконец девочка поднялась с пола и приблизилась к нему со своим пакетом. Обычно в таких пакетах Тессы ничего не было, но теперь Бад заметил, что она что-то туда положила. «Ба», – сказала она, вновь уменьшившись в росте, и превратилась в малышку. «Ах ты, маленькое отродье! – крикнул он. – Я не желаю играть в детские игры!» Она доверчиво улыбнулась ему, показав дырку между передними зубами, и продолжала протягивать свой пакет. Он зло ударил по нему. Из оберточной бумаги что-то выпало. И тут он увидел, что это живое, бьющееся сердце! Откуда-то издалека до него донесся голос: «Она отдала тебе свое сердце». Бад перевел глаза на ребенка. Девочка распростерлась на полу у его ног. Мертвая. На губах застыла доверчивая умоляющая улыбка, маленькая вялая ручка беспомощно подогнулась.
Он проснулся в душераздирающих рыданиях.
Слезы текли у него из глаз. Он был весь в холодном поту. Бад провел рукой по глазам. В уши лез шум ночной смены, работавшей в паровозном депо. Он больше не мог уснуть. «Это просто ночной кошмар, – подумал он. – Я ничего ей не сделал! С ней все в порядке».
В голове одно за другим проносились воспоминания, связанные с Тессой. С какой доверчивостью она в отсутствие Амелии позволяла Баду помогать ей. Он вспомнил, как она сидела у него на коленях, а он неопытной рукой проводил гребенкой по ее мягким черным кудряшкам. Он читал «Трибьюн», а она сидела рядом с ним на диване и держала перед собой раскрытый рваный журнал, делая вид, что тоже читает. Те часы, которые он провел вместе с Тессой, были наполнены удивительным покоем.
Бад вдруг понял, что думает только о Тессе. Без всякой связи с Три-Вэ. Он недоумевал. Что за превращение произошло во время его кошмара, если теперь он может видеть своим мысленным взором только ребенка, без Три-Вэ? Бад повернулся на другой бок. «Я ей нравлюсь», – подумал он.
Через некоторое время он снова уснул.
После, опять работая в кузнице, он часто видел перед собой маленькие ручки, протягивающие ему неказистый пакетик. Раскаленный металл шипел, погружаясь в воду, и он слышал, как детский голосок зовет его по имени: «Ба...» Он делал какие-то поправки в чертежах и видел на бумаге эту доверчивую улыбку. «Она отдала тебе свое сердце».
Бад редко бросал начатое дело незавершенным. Проработав пять дней, они с Горасом еще не успели закончить масштабную модель дымогарных трубок. Предстояло сделать самую важную деталь – форсунку, которая будет впрыскивать нефть и пар. Но Бад знал, что ему необходимо вернуться в Окленд. После того кошмара он не копался в своей душе, не разбирался, отчего вдруг во сне он испытал страх и чувство вины. «Я хочу снова быть с ней», – просто думал он.
По дороге в Лос-Анджелес он разыскал там профессора О'Дея в относительно трезвом состоянии. Он приказал ему отправиться в Сан-Бернардино и продолжить начатую там работу.
– И не пейте, – добавил он. – Я вернусь через несколько дней.
7
На крыльце Амелии горел желтый свет.
Когда Бад свернул с улицы к дому, на крыльце он увидел какого-то мужчину, появившегося из дверей. Он был довольно грузный, со светлой бородой, в сюртуке и нес в руках обычный докторский саквояж.
– Доктор? – позвал Бад. Его охватил внезапный страх.
Мужчина приветственно поднял шляпу.
– Кто-то заболел?
– Я доктор Орелиус Марш, – сдержанно проговорил человек. – А вы кто?
– Я Бад Ван Влит. Кто заболел?
– Тесса.
– Тесса?! Что случилось? – вскричал Бад, не осознав даже, что встревожился так, будто заболела сама Амелия.
– У миссис де Реми сейчас заняты руки, – произнес доктор Марш. – Так что она сейчас все равно не сможет вам открыть. Таким образом мы можем поговорить. – Он откашлялся. – Могу я узнать, в каких вы с ней отношениях?
– Я ее муж.
– Муж?
– На самом деле ее зовут миссис Ван Влит.
Доктор Марш бросил на Бада быстрый изучающий взгляд, в котором было явно нечто большее, нежели профессиональный интерес. При тусклом свете с крыльца и Бад смог лучше приглядеться к доктору. Он был моложе, чем показался сначала, просто борода и волосы преждевременно поседели. «Он не верит мне, – подумал Бад. – Он неравнодушен к ней».
– Скажите, а при чем тут наши отношения? – холодно проговорил Бад.
– При том, – ответил доктор Марш, переложив чемоданчик в другую руку. – Я сейчас собираюсь нарушить врачебную тайну, так что не злитесь раньше времени. Перед родами мне понадобилось узнать адрес ближайших родственников миссис де Реми. Надеюсь, вы понимаете, зачем мне это понадобилось?
Бад кивнул.
– Она дала мне адрес своей матери. Я не удивился. Я привык к таким вещам. Печальные отговорки дам, которые называют себя «миссис», с золотым обручальным кольцом на пальце. Муж умер. Вы сказали, что вас зовут Бад?
– Да.
– Во время родов она звала только вас.
Бад уставился на освещенное желтым светом крыльцо. Под фонарем кружилась ночная бабочка, отбрасывая изменчивые тени.
– Она обратилась ко мне всего за три недели до родов. Ее состояние, выражаясь языком дилетантов, было близко к нервному срыву. Первые два раза я даже не осматривал ее. У нее очень хрупкое телосложение, и в эти посещения я тратил время в основном на то, чтобы ободрить ее. В третий раз я сам пришел к ней. В этот дом. Здесь было страшно холодно, а из мебели стояла только кровать. Если пациент не хочет жить, врач ничем не сможет помочь. Когда я сказал об этом миссис де Реми, в ней произошла мгновенная перемена. Она твердо заявила, что не собирается умирать. Сказала, что, кроме нее, о ребенке будет некому позаботиться. Ребенок принадлежит только ей. Такое состояние характерно для матерей-одиночек. А потом она дала мне адрес графини Мерсье и я подумал: «Ба, да ведь она женщина из общества! Тем хуже для нее! Бедняжка». Миссис де Реми пришлось вынести большие страдания. Я боялся за ее жизнь и за жизнь ребенка. Делал все, что мог, но тем, что она выжила и сохранила жизнь ребенку, миссис де Реми обязана только собственной решимости и силе воли. Она замечательная женщина.
– А у вас с ней какие отношения? – вдруг спросил Бад.
– Уверяю вас, что, если бы у меня был хоть какой-нибудь шанс, я выразил бы к ней не только профессиональный интерес. Я бы с радостью сделал миссис де Реми предложение.
– А ее ребенок?
– А что ребенок? Я с удовольствием удочерил бы Тессу. Славная девчушка. Умница. Доверчивая. Очень добрая. У них обеих был бы хороший дом. Не такой, конечно, которого достойна миссис де Реми, но гораздо лучше этого. – Он усмехнулся, словно спрашивая Бада, какой вклад он сделал в это убогое жилище.
– Нравится вам это или нет, – резко отчеканил Бад, – но она миссис Ван Влит. И у нее есть муж. Я.
Доктор отступил на шаг, внимательно изучая Бада.
– Очевидно, – проговорил он, – я ошибся в догадках. Ваша супруга проживает сейчас отнюдь не в шикарных условиях... Должна быть какая-то причина того, что она приехала сюда и решила рожать втайне. Буду с вами откровенен, мистер Ван Влит. Лично я подозреваю, что Тесса не ваш ребенок.
От гнева кровь бросилась Баду в лицо. Он сжал кулаки.
– Не следовало мне признаваться в чувствах, которые я питаю к вашей жене, – сказал доктор Марш. – Но сейчас я говорю с вами как врач. Ваша жена исключительно преданна Тессе. Ее любовь к ребенку безгранична, без всяких оговорок. Как вы относитесь к Тессе, мистер Ван Влит? Если враждебно, то вам лучше повернуться и уйти. Ей нужна только помощь.
Тревога Бада, не оставлявшая его во время разговора, вспыхнула с новой силой. Он схватил доктора за петлицу.
– Что у нее?!
– Дифтерия.
Дифтерия – кара за родительский грех! Дифтерия, косящая самых маленьких! Дифтерия-убийца! У Бада было три сестры. Та из них, что прожила дольше других, заболела дифтерией и задохнулась в пятилетнем возрасте. Баду тогда было семь.
Он бросился по тропинке к дому, молнией взлетел по ступенькам крыльца. Дверь открылась и тут же закрылась за ним. Доктор Марш еще мгновение смотрел на освещенное желтым светом унылое пустое крыльцо. Потом, пожав плечами, направился к своему экипажу.
8
На Амелии был запачканный фартук. Волосы собраны сзади в узел, и от этого ее остренькие скулы и подбородок выступали сильнее. Спина у нее была неестественно прямой. В ее осанке чувствовалась и тревога, и непомерная усталость.
– Я виделся с доктором Маршем, – сказал Бад. – Он рассказал мне.
Она кивнула. Не спрашивая о причинах его внезапного появления, она протиснулась мимо коляски, которая загораживала проход в коридоре. Бад последовал за ней. В комнате Тессы кипел чайник. В комнате пахло уксусом. На абажур был наброшен кусок ткани, затенявший свет.
Тесса лежала в своей колыбельке и тяжело дышала. Глаза у нее были закрыты, но она не спала. Бад увидел, что она непрерывно беспокойно оттягивает фланелевую повязку на горле. Он перегнулся к ней через перильца кровати.
– Привет, Тесса.
Глазки ее открылись, голубые глазки с черными ресничками, такие же, как те, что он ежедневно видел, стоя перед зеркалом. Они блестели от жара.
– Это я, – сказал он тихо. – Бад. Я пришел.
Он откинул у нее со лба прядь мягких влажных волос. Такие черные волосы были у его испаноязычных предков. У служанки из племени Йанг На, которая давным-давно умерла.
«Тесса, – подумал он. – Тесса. Почему я был уверен, что это не мой ребенок? Почему мои мысли крутились вокруг того, что она не от меня? Что со мной было? Что?» Его сознание боролось с враждебной абстракцией. Может, ему необходимо было иметь перед глазами живой символ измены, для того чтобы дать выход своему горю? И он выбрал этого ребенка как символ осквернения и утраты любви. Ему требовался объект для ненависти, и он избрал эту малышку. «Она так похожа на маму. А почему бы и нет? Она моя дочь! Моя!»
Девочка продолжала смотреть на него. Он осторожно коснулся пальцем ее нежной горячей щечки. Она схватила его палец и зевнула. Он заметил сероватый бледный налет у нее в горле и понял, что пленка уже затягивает зев.
– Она почти заснула, – прошептала Амелия. – Доктор Марш прочистил ей горло. Она заплакала и стала давиться. Совсем извелась.
Амелия говорила, бесшумно двигаясь по комнате и собирая разбросанную одежду и белье.
Она ушла, а Бад остался у детской кроватки. Носик у Тессы заострился, щечки побагровели, словно тлеющие угольки. Она продолжала стягивать с шеи компресс.
– Хочешь сесть ко мне на колени? – предложил Бад.
Она кивнула.
Он завернул ее в одеяло, прижал к себе и опустился в кресло-качалку.
– Так лучше? – спросил он.
В ответ она крепче прижалась к нему. Жар ее тела передался и ему. Он чувствовал ее прерывистое дыхание.
Баду было только семь лет, но он отчетливо помнил ту сцену. Он стоял внизу у лестницы и прислушивался к ужасным, сдавленным хрипам. Отец и доктор пробежали мимо него и устремились вверх по лестнице в комнату сестры. «Пленка! Скорее! Она задыхается». Через несколько минут там стало тихо. Доктор вскрыл сестре дыхательное горло, чтобы она могла дышать... А потом Бад услышал еще один ужасный, низкий вскрик... Это кричала от горя его мать.
Он прижался щекой к мягким и влажным кудряшкам Тессы. Амелия вернулась в комнату за эмалированной кружкой с водой. Она остановилась, взглянув на мужа и дочь. У Бада во рту пересохло от тревоги за Тессу, и он не обратил внимания на Амелию. Когда надсадное дыхание девочки стало ровнее и она заснула, он осторожно положил ее в кроватку, а рядом – тряпичную куклу. Затем вышел из комнаты, оставив дверь открытой.
В кухне на печке кипела большая кастрюля, распространяя вокруг сильный антисептический запах карболки. Амелия окунала в кастрюлю грязное белье. Она услыхала его шаги, но не повернула головы. Деревянной лопаткой она помешивала белье. Он подошел к ней сзади и стал массировать ее напряженные плечи.
– Она уснула, – сказал он.
– Да.
– Жаль, что она не в Лос-Анджелесе.
– Почему?
– Не знаю. Болеть всегда легче дома. – «А вот моя сестра умерла», – тут же подумал он, но вслух добавил: – Дома и стены помогают.
– Если бы там произошло чудо, то я бы душу дьяволу продала, чтобы только скорее очутиться в Лос-Анджелесе. Так ужасно видеть ее страдания и быть не в силах помочь. Бад, я боюсь, боюсь!
Она повернулась к нему и обняла крепко-крепко, словно утопающий, хватающийся за своего спасителя. Она обняла его за талию и потянулась к нему губами. Это был поцелуй отчаяния. Он сунул колено меж ее ног, закрытых юбкой, а ее руки переместились на его ягодицы. Она еще сильнее прижала его к себе. Он поднял ее на руки, эту хрупкую, гордую, любимую им женщину и понес в ее спальню.
Он упал с ней поперек узкой кровати. Железные пружины скрипнули. Они торопливо стали срывать с себя одежду, а потом она вся выгнулась дугой, словно приближаясь к нему на гребне огромной волны.
Любовь Амелии ни разу не давала осечки. Она была сейчас в ужасном состоянии, разрываемая ужасом и страхом за дочь. Но даже в этом состоянии она не позволила бы ему остаться в комнате Тессы, не легла бы с ним в постель, если бы не заметила произошедшей в нем перемены в отношении к дочери. Но стоило ей обнаружить эту перемену, как она раскрылась ему навстречу, и не понадобились никакие слова примирения. Понимая его отношение к измене, она никогда не упрекала его за ту горечь, которую он ей доставил.
