Текст книги "Обитель любви"
Автор книги: Жаклин Брискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)
– Кое в чем, – тихо ответила она.
– А что будет в конце? Она удочерит малышку?
Тесса прикусила губу.
– Да.
– Значит, ты беременна?
– Я... я не уверена. Но похоже, уже поздно.
Он почувствовал, что покрывается испариной.
– Мы же договорились, что эту проблему ты берешь на себя. Что не допустишь этого. Ты же предохранялась. – Его слова хлестали ее, словно бичом. – Ты это нарочно подстроила!
– Неправда!
Он глубоко вздохнул, чтобы успокоиться.
– У студии есть место, куда на пару дней ложатся актрисы, попавшие в подобную переделку.
– Ни в какую переделку я не попала.
– Но ты же сама сказала, что уже поздно?
– Ни в какую переделку я не попала! – упрямо повторила она.
«Она хочет ребенка, – подумал он, и его охватил ужас. Холодный пот выступил на лбу. Его бил озноб. – Нет! Я не позволю! Нет! Никогда! Ее надо остановить».
– Я знаю, что ты не собираешься уходить от Лайи, – прошептала она.
– Первые разумные слова от тебя за этот день! Так. Ничего, мы все устроим...
– Прошу тебя, Кингдон... Не надо...
– Как это «не надо»?! – Он отыскал на столе ручку и листок бумаги. – Так. Доктор Кеннет Грин. У него своя клиника. В Аркадии. Телефон 2-3-2. – Перо отчаянно скрипело по бумаге. – Это хороший врач. Работает чисто. Лайя пользовалась его услугами.
– Но ведь эта операция... Твоя вера ее не допускает! Не так ли? – тихо спросила Тесса.
В ушах у него стоял такой шум, что он еле ее расслышал.
– Я верю сейчас только вот в это. – Он ткнул в адрес доктора Грина.
– Я не могу...
– Да в этом нет ничего страшного, сестричка! Я отвезу тебя туда и оплачу все расходы. Тебе нужно только согласиться. – Жестокость собственных слов только усилила его страх.
– Нет, – прошептала она.
– У тебя есть другой выход? Словом, когда все закончится, я приеду к тебе. Позвони мне после операции.
На ее лице отразилась такая боль, что он не посмел приблизиться к ней. Поэтому вышел через дверь, которая вела в сад, и обогнул дом, направляясь к машине. Он с грохотом пронесся по тихой улочке и свернул у отеля «Беверли-Хиллс» на петлявшую среди холмов дорогу. Отвращение к самому себе и к случившемуся жгло его огнем, точно пламя горящего «ньюпора» в бою над Фэран-Тарденуа. Он вспомнил, как наказала его мать в детстве, застав с соседской девчонкой за конюшней. Вспомнил, как отхлестала его, узнав, что он ходил к проститутке. «Господи... Ты ловко это со мной провернул, сволочь! Заставил полюбить сестру и сделал так, что я не смогу принять плод нашей любви». Кингдон больше всего ненавидел себя. Потом Бога. Потом Тессу.
– Ноги моей больше у нее не будет! – вслух поклялся он. – До тех пор, пока она не согласится пойти на прием к Грину.
Он ударил крыло машины Текса о стену Орлиного Гнезда. Пошарив в баре, отыскал три бутылки приторно-сладкого кубинского рома.
Лайя нашла его храпевшим на массажном столе в ванной из черного мрамора.
7
Когда приехал Римини, Кингдон уже сидел в гостиной в халате с вышитыми инициалами и пил кофе, держа чашку дрожащими руками. Римини встал перед ним, широко расставив толстые ноги на восточном ковре.
– Я без предисловий, Кингдон. Из-за тебя задерживались съемки и на других картинах. Ты улетаешь порезвиться, и съемочной группе остается только резаться в мексиканский покер. Дело не только в деньгах. Дело в банкирах с восточного побережья. Они живут в Нью-Йорке, где климат прохладнее. До них доходят слухи о твоих пьянках и драках, в которые ты ввязываешься. Они ничего не понимают. И им от этого становится зябко.
– Картины с Кингдоном всегда приносили доход, ты это прекрасно знаешь, – заметила Лайя, став на минуту верной женой кинозвезды.
– Я же говорю, Лайя, дело не во мне. Дело в нью-йоркских банкирах, у которых мурашки по телу бегут не от холода, а от выходок Кингдона. Они мне позвонили. И знаешь что сказали? Они сказали: «Оливия Томас»!
Оливия Томас была удачливой кинозвездой. У двадцатилетней красавицы была слава, счастливый брак с родным братом Мэри Пикфорд Джеком. Все! Но в сентябре прошлого года, несмотря на свою молодость, красоту и счастье, Оливия Томас наложила на себя руки. У нее началась ломка, а героина под рукой не оказалось. Весть о смерти кинозвезды облетела все газеты. С тех пор вся страна со страхом и вместе с тем с надеждой ждала, когда очередная богиня или бог экрана проявят человеческую слабость. А пока что публика игнорировала фильмы с Оливией Томас.
Римини перевел взгляд с Кингдона на Лайю.
– Так что Селзнику пришлось поменять свой девиз «Селзник пикчерз» создает счастливые семьи» на другой: «Наркоманы гробят кинобизнес». – Он сказал это с лукавой ухмылкой, словно собственную остроту.
Лайя улыбнулась.
– Мистер Римини, Кингдон не наркоман.
– Рано радоваться. Пьянство тоже до добра не доведет.
Кингдон, не проронивший ни слова с самого появления Римини, уставился в свою чашку с кофе. Он думал о Тессе.
Римини ходил перед ним взад-вперед, объявляя тоном приказа:
– Больше никаких драк! Хватит разбивать машины, которые знает в Голливуде каждая собака. Никаких девочек – извини, Лайя, – по крайней мере в открытую. И никаких отлучек во время съемок в Мексике.
– В Тигуане работы осталось всего на три дня, – сказала Лайя.
– И держись подальше от бутылки, – закончил Римини, обращаясь к Кингдону. – Держись подальше от всего, кроме кинокамеры.
На следующий день Текс отвез его к месту съемок. Над грязным городишком нависли тучи, поэтому вместо трех дней пришлось остаться на целую неделю. Все это время Кингдон не получал вестей от Тессы. Каждый вечер он ложился на кровать, над которой на стене висело гипсовое распятие, и напивался до беспамятства. Здесь это законом разрешалось. Он уже отвык от пьянства, так что забыл, что такое похмелье, забыл о дрожащих по утрам руках и отвратительном настроении. Полеты в таком состоянии всегда сопровождались лукавой мыслью: «А что, если взять да и не выйти из пике?»
За эту неделю он нарушил все без исключения приказы Римини.
8
Он никогда не ездил к Тессе на «ланчии» с крошечным самолетом на радиаторе или на белом «роллс-ройсе». Он всегда приезжал инкогнито на двухместном «шевроле», который купил для слуг.
Остановив машину перед домом, Кингдон посмотрел на него через опущенное стекло. День клонился к ночи, над одиноко стоящим домиком сгущались мрачные сумерки. В Лос-Анджелес он вернулся неделю назад, значит, с Тессой не виделся уже две недели. По возвращении из Мексики Римини устроил гигантскую рекламную шумиху вокруг фильма. Тесса не могла не знать, что он вернулся. Но ни разу не позвонила. Он надеялся, ждал. Если бы мог молиться, то молился бы, чтобы услышать ее мягкий низкий голос:
– Все устроилось.
Вдруг он увидел ее в распахнутых дверях дома. Сколько времени она уже стоит там?.. С минуту они неподвижно смотрели друг на друга. Затем он вышел из «шевроле» и, прихрамывая, пошел по дорожке к дому. Она заговорила только тогда, когда он положил руку на железную калитку.
– Я не звонила твоему доктору, – сказала она.
Темные круги под глазами, ее бледное лицо уже сказали ему то, чего он не хотел слышать.
– Значит, догадка подтвердилась, – произнес он.
– Все вышло случайно, но я не жалею.
Было видно, что она с трудом удерживается от слез.
– А вот я жалею, – сказал он.
Он закрыл за собой калитку. Они снова посмотрели друг на друга. Они были похожи. Высокие, темноволосые, красивые... У обоих было несчастное выражение лица.
– Кингдон, не заставляй меня обращаться к доктору. Прошу тебя! Ты можешь настоять, но... не надо, пожалуйста!
Он ничего не обещал ей, только поцеловал. Они прошли через гостиную в спальню. Он расстегнул на ней блузку, спустил с плеч шелковые тесемки лифчика. Ее груди налились еще больше, а обычно розовые соски побледнели. Он прижался губами к маленькой родинке.
Она обняла руками его голову.
– Я боялась, что ты больше не придешь.
– Я не мог не прийти, любимая...
…Они лежали, обнявшись. Он гладил ее плечи, она целовала его пальцы.
– Я не стану принуждать тебя, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты поняла: это единственный выход.
Она отпустила его руку.
– Подумай сама, каково тебе придется, – уговаривал он ее. – Ребенок без отца! Незаконнорожденный! Подумай о себе. У тебя нет мужа. А ведь ты не какая-нибудь...
– Я уеду во Францию, – прервала Тесса.
– И вернешься месяцев через девять с младенцем на руках. Боюсь, даже дорогому дядюшке не удастся замять эту историю. Она попадет в газеты как пить дать.
– Мама тоже уезжала рожать меня в Окленд.
– Одна?
– Да.
– Почему?
– Мне так никогда и не рассказывали. Она уехала и родила меня, а потом приехал отец и спас мне жизнь. Они вернулись вместе со мной в Лос-Анджелес, и все забыли, что мама уезжала.
– Теперь не забудут.
– Я скажу, что взяла ребенка из приюта. Что-нибудь придумаю. Неважно. Мои родители примут внука.
– С чего это ты взяла?
– Примут, – повысив голос, повторила она. – Я их люблю больше всего на свете. И тебя, Кингдон, милый... Неужели мысль о ребенке, нашем ребенке, тебе так отвратительна?
Он никогда не думал об этом ребенке как о своем. Это ведь лишь крошечный нарыв, который надлежит вырезать, пока не поздно. «Наш ребенок?» Закат окрасил постель в багровые тона. Он невольно поежился.
– С этим я не могу примириться, – сказал Кингдон, ласково проведя рукой по ее бедру. – Тесса, я не стану принуждать тебя. Но и лгать тоже не буду. Две недели я только и делал, что пил... Да, мысль о ребенке мне отвратительна. – Она вздохнула. – И потом, сомневаюсь, что твои родители примут его с распростертыми объятиями как своего внука. – Он помолчал. – Помнишь, ты пригласила меня в Гринвуд? Как отнесся к этому твой отец? Как будто ты пригласила Джека Потрошителя. А что, если твои родители узнают, чей это ребенок?
– Не знаю, – несчастным голосом произнесла она.
– Доктор Грин не мясник и не палач, дорогая. Я не послал бы тебя к мяснику. Доктор Грин работает чисто. Эта операция подобна удалению миндалин, только и всего. По крайней мере мне так говорили.
– Ты же обещал, что не будешь давить на меня.
– Пойми, я это сказал...
– Кингдон, прошу тебя... не надо!
– Я просто хочу, чтобы ты поняла: то, что ты задумала, – неразумно.
– Разве неразумно родить ребенка от единственного любимого мужчины?
– От женатого мужчины, и к тому же он твой двоюродный брат.
Тут Тесса наконец заплакала. Он поцеловал ее мокрую от слез щеку. «Я не буду давить на нее, – думал он. – Этого и не потребуется». Кингдон был убежден, что она образумится. Или по крайней мере осознает, что он, сам не понимая почему, настроен враждебно к этому ребенку.
Они лежали в погруженной во мрак комнате. Он утешал ее и чувствовал, что никогда еще не был так к ней привязан.
9
На следующее утро около девяти часов Кингдон вернулся в Орлиное Гнездо. Не успел хлопнуть входной дверью, как из библиотеки показалась Лайя.
– Кингдон, – объявила она, – я должна поговорить с тобой.
– Валяй, – ответил он. – Мотор! Дубль один!
Она закрыла за собой дверь в библиотеку, но продолжала держаться за массивную медную ручку.
– Это займет немного времени. Это важно, – сказала она. – Только придется подождать, пока я закончу с мистером Хорти.
– Хорошо, я пока постараюсь сдерживать свои чувства, – ответил он.
Она поджала тонкие губы.
– Я скоро. Подожди в моей комнате.
Он не стал спорить, не спеша поднялся по лестнице и прошел в комнату жены, думая, как это похоже на Лайю. Она явно была взволнована предстоящим разговором, но предпочла сначала закончить свой урок. «Бедняжка, – подумал он. – Одержимая бедняжка». Он очень хотел подарить ей секрет успеха, благодаря которому он, а не она, стал звездой экрана.
В ее комнате сильно пахло лилиями. Этот цветок служил своего рода визитной карточкой Лайи. Лилии стояли повсюду в вазах из граненого стекла, были вышиты на салфетке на туалетном столике, на шелковых подушечках, горкой лежащих в кресле-качалке, на изумрудно-атласном покрывале супружеской постели, которую он ни разу не разделил с Лайей. После переезда сюда она сказала, что сама будет приходить к нему в спальню, но за последние полгода так ни разу и не пришла.
Через четверть часа он услышал дробный стук каблучков Лайи по винтовой лестнице. Она вошла в комнату, на миг замерев на пороге. Ее губы были только что накрашены яркой помадой. Закрыв за собой дверь, Лайя прошла к туалетному столику и облокотилась на него, повернувшись спиной к зеркалу. Она сгорбилась, отчего ее грудь стала еще более плоской, и замерла в классической позе фотомодели из журнала «Венити Фер».
Несмотря на эту театральную мизансцену, в ее бледно-серых глазах отражалось искреннее волнение.
– Кингдон, между нами всегда были интеллигентные отношения, – начала она. – Мы никогда не закатывали друг другу диких сцен. Щадили чувство собственного достоинства.
Она выжидающе посмотрела на него. Ей хотелось, чтобы он не вспоминал о первых месяцах их совместной жизни, когда она постоянно обманывала его доверие и причиняла ему боль. Она хотела, чтобы он думал сейчас только об общей цели в жизни, сблизившей их в последние годы.
«Превосходно, – подумал он. – Будем играть по ее правилам».
Но вслух ничего не сказал.
Лайя продолжала:
– Тебе никто не мешает летать. Я смирилась с тем, что небо всегда было для тебя всем... О милый, только не отрицай! Я никогда не устраивала сцен по этому поводу.
Его охватило любопытство: что у нее на уме? И тут он похолодел: «Она узнала про Тессу!»
Лайя ждала его ответа, поэтому он сказал:
– Ты молодец!
– Ты уважал и мои стремления. Помогал по мере возможности. Я это очень ценю. – Тут она повысила голос. – И я уверена, что не откажешься помочь мне и сейчас, когда представился такой великолепный шанс!
Он расслабился.
– Я рад за тебя, Лайя. Что за шанс? Кто тебе его дает?
– Дэвид Манли Фултон делает фильм о Павловой.
– А, так вот для чего эти уроки хореографии. – Он улыбнулся, искренне радуясь за жену.
Ее лицо сохраняло серьезное выражение.
– Работая с мистером Хорти, я поняла наконец, чего мне не хватает... Я не отдаюсь своему делу полностью, а оно требует абсолютной самоотдачи. – Она подошла к окну и раздвинула парчовые шторы, задумчиво глядя на сад с зеленым газоном и бассейн. – Кингдон, мне больно даже думать об этом, но я считаю, мы достаточно близки, чтобы я открыла тебе правду. Брак истощил меня. Он отнимает у меня драгоценное время. Я много думала, но, как ни крути, – выход один. Развод.
– Развод? – эхом отозвался он.
– Я знаю: мы повенчаны в церкви, – вздохнула Лайя. – Но я говорила с людьми... Знаешь, что мне сказал отец Макаду? Если супруги не хотят иметь детей, их брак, в сущности, ненастоящий.
У него нервно дрогнула бровь. В ту секунду он вновь подумал о Тессе.
– Бедный Кингдон! Не смотри на меня так! Я ведь честно все тебе рассказала, не так ли? Ведь мы с тобой и вправду не хотели настоящей семьи.
– Об этом и речи не было.
– Вот видишь! А к детям мы так равнодушны, что даже ни разу не заговаривали об этом! Пойми, дело вовсе не в тебе, Кингдон. Ты ведь все понимаешь, правда? Понимаешь, что я тебя ни за что бы не обидела? Но я должна начать сниматься, освободив сердце и рассудок от всего! – Помолчав, она продолжила: – А ты... Может, для тебя все это обернется как раз к лучшему. Ты снова запил. Необходимо остановиться. Но я не смогла помочь тебе. Может, вдали от меня ты найдешь в себе силы...
– Как называется фильм? «Умирающий лебедь»?
– Откуда ты знаешь?
– Я маг и кудесник, – ответил Кингдон. – Иди с миром, Лайя. Крути свои фуэте и арабески!
– Милый, я знала, что ты все правильно поймешь! Дэвид Манли Фултон вот-вот приступает к съемкам. Я тут думала подыскать тебе...
Она теребила в руках шнур от занавесок. Глядя на тяжелые темно-бордовые занавеси, он подумал о воздушных шторах, разбросанных по дому книгах, прохладном вине, об умиротворяющем ощущении покоя.
– Не беспокойся, – прервал он ее. – У Тессы есть дом.
– У Тессы? – На этот раз удивилась Лайя. – Это твоя двоюродная сестра?
– Она живет в одном из новеньких бунгало к югу от отеля «Беверли-Хиллс».
– Ты видишься с ней?
– Время от времени, – ответил он. – Заглядываю.
– Вот как! – В ее бесцветных глазах зажглись грозные огоньки.
– Лайя, у нас с тобой все держалось на соплях. Мы скрывали это, изображали крепкую семью, но этого не было и в помине.
– Спасибо, капитан Вэнс!
– Вини меня одного.
– А ее отец знает?! Ее мать?! По-моему, ваши отношения не очень-то обрадуют великого князя и великую княгиню Лос-Анджелесских!
– Слушай, я же освободил тебя от супружеской клятвы, – сказал он, поворачиваясь к двери.
– О, как великодушно! Ты и эта... тупая корова, твоя сестричка! Я даже не представляла, что она способна с кем-то переспать! Ведь она у нас такая сдержанная, такая возвышенная! Кстати, возможно, у нее действительно нет того, что есть у любой женщины... Возможно, в этом и состоит ее прелесть. С такой по крайней мере не надо строить из себя великого любовника, спустившегося с небес на землю!
Когда Лайя сквернословила, ей всегда хотелось выставить его кастратом. Но почему она так разозлилась? Он ведь дал ей то, что она просила...
Кингдон взялся за ручку двери.
– Ну и прекрасно! Иди, соси ее вымя!
– Заткнись! – рявкнул он. – Не трогай ее!
– Почему это? Кингдон, милый! Знаешь, как религия называет такие отношения? Кровосмешением!
Кингдон дал ей пощечину. Она прикрыла красную щеку рукой.
– Вот за это ты ответишь, – прошипела Лайя. – Ответишь!
– Ничего, – изменившимся голосом сказал он. – Мне не жалко. Все, что в доме, можешь оставить себе.
10
Пока он укладывал свои вещи в чемоданы из свиной кожи, спокойствие вернулось к нему. Он решил спросить у Лайи, как он может со своей стороны ускорить их развод, который у католиков может тянуться бесконечно.
Он поднял руку, чтобы постучаться в дверь ее комнаты, но замер. Изнутри доносился голос жены. Слов было не разобрать, но она ворковала, как голубка. «С мужиком каким-то болтает, – подумал он. – Интересно, кто это? Какой-нибудь покровитель, от которого зависит ее карьера? Может, Дэвид Манли Фултон? Нет, женщины его не интересуют. Какой-нибудь режиссеришка, продюсер или актер. Более влиятельный, чем я». Гнев его растаял. Он никогда не был злопамятным. Лайя в своих трусиках, расшитых лилиями, пытается добиться успеха. За дверью послышался смех. Жена явно пыталась соблазнить собеседника.
«Дай-то ей Бог получить роль», – подумал Кингдон.
Он спустился вниз и попросил недавно нанятого слугу отнести его чемоданы в «шевроле».
Глава двадцатая
1
Кингдон поднялся с постели. Тесса, еще не вполне проснувшись, наблюдала за ним сквозь ресницы. Контуры его фигуры расплывались, и она видела только различных оттенков пятна: черные густые волосы, загорелые руки и шея, широкие плечи и узкую спину, малиновый шрам. Он накинул синий халат и, ступая босыми ногами, вышел из комнаты. Она перекатилась на его половину постели, вдыхая его запах.
В наследство от прабабки-индианки Тесса получила не только блестящие черные волосы, но и способность жить вне времени. Тесса не подгоняла и не подстегивала события. Она чувствовала, что не такая, как все. У нее не было «внутренних часов». Вокруг все куда-то торопились. Впрочем, у Тессы было и то, что роднило ее с окружающими: она умела наслаждаться счастьем.
Она лежала сейчас, уткнувшись в подушку Кингдона, и вспоминала, как он приехал к ней пять дней назад. Незадолго до этого ушел, а через несколько часов вдруг вернулся. Вынес из машины чемоданы и весело объявил: «Меня вышвырнули из дома!»
Затем он, ничего не приукрашивая, передал ей свой разговор с Лайей. Тесса не спрашивала, каковы теперь его намерения. Он переехал к ней. Она была счастлива.
Даже та молчаливая, а порой и высказываемая вслух настойчивость, с которой он пытался склонить ее к аборту, не омрачала ее счастья. «Я подожду до тех пор, пока будет уже поздно что-то делать, – сонно подумала она. – И тогда он смирится с ребенком. Все вышло случайно. Та гадкая штука, должно быть, прохудилась».
Несмотря на то, что она понимала и чувствовала его боль как свою, Тесса не собиралась сдаваться. Она всегда хотела иметь ребенка, и теперь настал ее час.
«У меня будет малыш», – мечтала она, вдыхая запах Кингдона.
Она лежала и думала о ребенке. Тесса уже давно и подолгу думала о нем. В отличие от большинства беременных женщин она общалась с ним не только через пуповину. В своем сознании она ясно видела сына. Он будет высокий, худощавый, черноволосый. Она представляла себе, как ловко он размахивает руками, бегает, кидает мячи, пинает их... После трех лет работы в сиротском приюте она способна была смотреть на ребенка без сентиментальности. Она понимала, что ее сын вполне может оказаться эгоистом. Тессе вдруг представилось, как он стоит, широко расставив ноги, и бросает вызов Кингдону... Перекатившись на свою половину кровати, она вновь заснула.
– Тесса!
Кингдон держал в руках поднос. Она села на кровати, он опустился рядом. На подносе лежала газета, на ней желтый цветок гибискуса. Он вставил его Тессе в волосы. Потом оценивающе осмотрел ее и сказал:
– Ты слишком коротко постриглась.
Он протянул ей чашку кофе и осторожно, чтобы не расплескать дымящийся напиток из своей чашки, откинулся на спинку кровати, поджав ноги.
– На заднем дворе два перепела и лань, – сказал он. – Лань жует ветку жимолости, а перепела роются в твоих грядках.
– Ну и милости просим, – ответила она. – Как сейчас на улице?
– Тучи.
– Это хорошо, – сказала Тесса. На сегодня у Кингдона было намечено переснять некоторые сцены. – Значит, ты останешься дома.
– В мае такое часто бывает по утрам. Но тучи скоро рассеются.
– Вряд ли!
– «Посмотрите на молодую парочку, которой, кроме как о погоде, уже и говорить не о чем. Неужели ничто не может скрасить их вечер?» – процитировал он рекламу сочинений Эллиота, лукаво глядя на Тессу.
Она рассмеялась, и в ту же секунду зазвонил телефон. Оба уставились на аппарат на столике с ее стороны кровати.
– Это ассистент режиссера, – произнес Кингдон, – он решил напомнить мне, что сегодня рабочий день. Не отвечай!
Но Тесса, отставив чашку, уже сняла трубку.
– Тесса? Это я, Лайя. Мне нужно поговорить с Кингдоном. – Она крикнула: – Немедленно!
– Привет, Лайя, – тихо сказала Тесса, сильно покраснев. – Подожди минутку.
Она поставила аппарат на середину кровати.
– Да? – сказал в трубку Кингдон.
– Нам нужно увидеться!
– Пожар? Где горит?
– О, Кингдон, прошу тебя, не надо! Я в отчаянии!
– Я приеду, – сказал он.
– Я не из дома. Можно мне самой приехать? Пожалуйста!
Кингдон взглянул на Тессу. Лайя так громко кричала в трубку, что она все слышала. Тесса согласно кивнула.
– Беверли-драйв, квартал 600, – сказал Кингдон. – Тут только один дом, не ошибешься.
Он повесил трубку и с минуту молчал.
– Я так и знал. Счастье не бывает долгим.
Скинув халат, он пошел в ванную принять душ.
2
В Голливуде работали много и напряженно, но это окупалось. Нувориши из местных кутили почем зря, и порой «сор» – их любовные похождения, пристрастие к выпивке, кокаину, опиуму и так далее – выносился из дома. Самой громкой трагедией последних лет стала история с Оливией Томас, о которой упоминал Римини. Впрочем, в последнее время заголовки бульварной прессы изрядно поскучнели, ибо Голливуд и Лос-Анджелес, несмотря на кажущуюся отчужденность, умели хранить свои тайны. Скандалы были не нужны туристам, от которых здесь получали большие доходы. Скандалы могли остановить их наплыв. Поэтому и Лос-Анджелес, и Голливуд были заинтересованы в том, чтобы сохранить лицо столицы кино.
Лайя прибыла не на белом «роллс-ройсе», а на втором «шевроле» из гаража Орлиного Гнезда. Она подъехала к самому дому, чтобы даже этот незаметный автомобиль был не виден с дороги. На ней была шляпка с плотной вуалью и длинное черное пальто.
Тесса открыла заднюю дверь, чтобы пропустить в дом свою бывшую подругу. Лайя тут же юркнула вовнутрь.
– Привет, Лайя, – смущенно приветствовала ее Тесса.
За всю жизнь Тесса по своей воле не совершила ни одного поступка, за который ей было бы стыдно. Но сейчас, впуская Лайю в дом, где она жила с ее мужем, она залилась краской.
Лайя сняла шляпку с вуалью, тупо уставилась на Тессу, наконец узнала ее и кивнула.
– Где Кингдон? – резко спросила она.
– Мы завтракаем. – После этих слов Тесса покраснела еще сильнее. Она приняла шляпку и пальто Лайи. – Мы едим... Хочешь к нам присоединиться?
В небольшой столовой стол был накрыт на троих. Лайя села и дрожащими пальцами достала из сумочки золотой портсигар. Кингдон поднес зажигалку.
Тесса продолжала стоять.
– Вы тут поговорите, – сказала она.
– Нет, – крикнула Лайя. – Останься! Мне нужна помощь...
При этих словах миленькое личико Лайи искривилось.
– В чем дело? – спросил Кингдон.
В столовую, шаркая, вошла Лупа. Она принесла оладьи, от которых пахло апельсинами. Лайя подождала, пока старая мексиканка уйдет.
– Лупа почти совсем глухая, – сказала Тесса, когда за служанкой закрылась дверь. – Из кухни она точно не услышит ни слова.
– Ты уверена? – спросила Лайя.
Тесса кивнула.
– Лайя, в чем дело?
Кингдон привык к сценам, которые ему закатывала Лайя, но сейчас видел, что она всерьез напугана.
Лайя потушила сигарету, закрыла лицо руками и разрыдалась. После секундного колебания Тесса наклонилась к ней и, желая утешить, положила руки на ее сотрясающиеся плечи. Наконец Лайя успокоилась.
– Дэвид... – своим высоким, почти детским голоском произнесла она.
– Дэвид Манли Фултон? – спросил Кингдон.
– Да, Дэвид.
– Что с ним? – В Кингдоне закипал гнев. – Передумал насчет твоего участия в «Умирающем лебеде»?
– Он уже ничего не может передумать! – Глаза Лайи сверкнули. – Он мертв!
– Мертв... – эхом отозвалась Тесса.
– Дэвид Манли Фултон?! – воскликнул Кингдон. – Как же так?..
– Его застрелили!
– Может, это самоубийство? – спросил Кингдон.
– Он убит, – ответила Лайя.
Тесса снова положила свою руку ей на плечо, утешая.
– Почему об этом ничего нет в газетах? – спросил Кингдон.
– Еще никто не знает.
Кингдон бросил на жену острый взгляд.
– А тебе кто сказал?
В столовой повисла пауза. Слышалось только шумное прерывистое дыхание Лайи.
– Лайя!
– Я сама видела. – Она содрогнулась. – Он лежит поперек кровати. Лежит и смотрит в потолок. Я так испугалась, что сама чуть не умерла. Я не знала, что делать. Я не знала! Я так испугалась! И тогда позвонила тебе...
– Почему мне? Почему не в полицию? – После паузы Кингдон спросил вдруг: – А что ты вообще у него делала?
Лайя вновь закрыла лицо руками.
– Кингдон, – прошептала Тесса. – Не торопи ее.
– Наоборот! – вскричала Лайя. Ее щеки были в разводах от потекшего грима. – Каждая секунда дорога! Помнишь, я попросила у тебя развод?
– Чтобы посвятить себя искусству, – сказал Кингдон.
– Не только. Я собиралась выйти замуж.
– За Фултона?! – воскликнул Кингдон потрясенно.
– Да, за Дэвида.
– Но ведь всем известно, что он...
– В этом-то все и дело. С одной стороны, он гомик, а с другой... Словом, ему нравятся и мужчины, и женщины... Ну, ты понял, что я имею в виду. Прошлой зимой он нанял на должность секретаря одного мальчишку. А мальчишке нужны были деньги, и он пригрозил разоблачить Дэвида. У Дэвида было «это» не только с ним. Он рассказывал ему и о других своих любовниках. Порой они занимались «этим» чуть ли не в открытую! – Она говорила, все повышая и повышая голос и все менее связно. – А ты знаешь, как тут все боятся скандала. Дэвид Манли Фултон – один из самых талантливых наших режиссеров, но на это никто бы не посмотрел. Подобные разоблачения могли убить его! Для того, чтобы как-то опередить события, он и собирался жениться на мне.
– И тем самым доказал бы свою преданность искусству, – заметил Кингдон. – И твою тоже!
Лайя не обратила внимания на его язвительный тон.
– Дэвид сказал, что, если я стану его женой, он меня вознесет на Олимп!
– Что-то не пойму, – задумчиво произнес Кингдон. – Где логика? Пока что я еще твой муж. Да, мы не хотели детей и, возможно, это достаточное основание для развода. Пусть так. Но ты разве не знаешь, сколько времени занимает процесс развода по церковным канонам? Годы! Ты ведь католичка.
– Я не собиралась ждать решения церкви. Не собиралась ни исповедоваться, ни причащаться, – опустив глаза, сказала она. – Завтра мы должны были улететь в Мексику. Там я быстренько оформила бы гражданский развод. И мы бы поженились. Это показало бы всем, что его секретаришка лжет!
– Каким образом?
– Ну, тебе же известна моя репутация любовницы. В газетах написали бы, что Дэвиду Манли Фултону удалось отбить меня у тебя.
– Ловко придумано, ничего не скажешь, – сказал Кингдон.
Лайя только пожала плечами и развела руками, давая понять, что осознает свою вину. Это тронуло Кингдона. У него имелись все основания, чтобы ненавидеть и презирать Лайю, но как он мог ее ненавидеть, если она раскрыла все свои карты? Ее честность всегда выглядела в его глазах смягчающим обстоятельством.
– Слуга приходит поздно, и я выбралась с утра пораньше к Дэвиду, чтобы обсудить последние мелочи. И... нашла его мертвым. Лежит... на кровати и смотрит в потолок... – Голос у Лайи срывался.
Тесса мягко проговорила:
– Но теперь ты в безопасности.
– Нет! Какая, к черту, безопасность?!
– Тебя что, заметил сосед? – спросил Кингдон.
– Я всегда останавливаюсь в самом конце аллеи и вхожу через черный ход, переодевшись уборщицей.
– Синдром лицедея, – съязвил Кингдон. – В чем же проблема?
– У него в доме остались кое-какие мои вещи.
– Что за вещи? Оружие?
– Кингдон... – с упреком в голосе произнесла Тесса.
– Я же сказала! – пронзительно крикнула Лайя. – Он был мертв, когда я вошла в дом!
– Спокойно, Лайя, спокойно. Не надо было мне так шутить, извини. Я ни в чем тебя не обвиняю. Что это за вещи?
– Дневник и... некоторые личные вещи. Кингдон! Прошу тебя, Кингдон! Забери их оттуда!
– Полиция заинтересуется моим визитом.
– Никто еще ничего не знает! – возразила Лайя. – Слуга придет не раньше десяти, а то и позже.
– Личные вещи... что ты имеешь в виду?
– Я оставила у Дэвида кое-что из белья. Дэвиду нравилось женское белье.
– Губа не дура, – заметил Кингдон, вспомнив ее крепдешиновые трусики, тончайшие бюстгальтеры и прочее. На каждом предмете ее белья была вышита белая лилия. – Но ты, Лайя, просто идиотка!
– Если полиция доберется до моего белья, я в жизни больше не получу ни одной роли!
Он хотел было сказать, что, принимая во внимание ее нынешние успехи в кинематографе, риск будет невелик. Но промолчал.
«Мне нельзя идти туда, – подумал он. – Только не сейчас». Он припомнил все последние дни, прожитые с ощущением ничем не омраченного счастья. Тесса! Он взял блинчик и разломил его на две части. Старался не встречаться глазами с обезумевшей от отчаяния заплаканной Лайей. Лайя. Она ждала от него только согласия. Он еще ни разу не отказывал ей в помощи. Всегда поддерживал ее. В нем говорило то ли чувство вины, что женился на ней, тогда как любил Тессу, то ли сочувствие к этой одержимой кинематографом бедняжке.
