Текст книги "Обитель любви"
Автор книги: Жаклин Брискин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)
Бад с минуту постоял во внутреннем дворике, зажав свернутые в трубку газеты в кулаке. Когда они обедали дома одни, Амелия встречала его здесь с бокалом виски на подносе. В другие дни поднос относили наверх, в их гостиную, где они могли поговорить, пока Амелия принимает ванну и горничная помогает ей одеться.
Тут Бад вспомнил, что сегодня они обедают в гостях. Значит, поднос с виски наверху. Ему хотелось выпить. Он поднялся по лестнице, но почему-то пошел не в гостиную, а повернул в противоположном направлении.
Постучался в дверь к Тессе. Не получив ответа, открыл дверь и заглянул в комнату.
– Тесса!
Ее не было. Задернутые шторы не пропускали лучей яркого предвечернего солнца. В комнате царил полумрак. В воздухе ощущался легкий запах духов. Не тех цветочных легких духов, что так нравились Амелии, а более нежных, с мягким таинственным ароматом...
Тесса перевезла в свои комнаты обстановку из дома Ламбалей близ Гавра. Массивную деревенскую мебель из древесины грушевого дерева. От старости на мебели появились трещины, чернели норки, оставленные короедом. Бад про себя считал это убожеством, но уважал вкус дочери. Спинки кровати Тессы были резные: яблочки, плоды гранатового дерева. На столе стояли фотографии в рамках. Бад подошел поближе и стал их рассматривать. Его родители. Отец с маленькой Тессой на руках. Мадам Дин в свои лучшие годы. Другая фотография, где она – овдовевшая уже графиня Мерсье. «Старая сучка все еще неплохо выглядит», – подумал он. Другие Ламбали. Но ни одного снимка этого летчика. Чьим бы сыном он там ни был...
Бад прошел в кабинет дочери. Здесь все окна были открыты, и яркое солнце освещало книжные полки, занимавшие три стены. Длинный стол был завален бумагами, а на краю его стоял новенький «ремингтон». Книги лежали и на мягком кожаном диване.
Отодвинув в сторону какой-то словарь, Бад сел на диван, положил газеты на колени и осмотрелся. Большое количество книг всегда действовало на него угнетающе, но при мысли о том, что все эти книги принадлежат Тессе, ему становилось особенно грустно. С чего вдруг его родная дочь так увлекалась чтением? Мысль о том, что жадным книгочеем всегда был Три-Вэ, Бад тут же отгонял. «Ну и что? И Амелия всегда любила почитать... Кстати, она однажды сказала, что Тесса читает не глазами, а своими половыми органами». Это было очень странное замечание, и Бад никогда не пытался вникнуть в его смысл. Он был консервативен и никогда даже не задумывался над тем, что у его дочери могут быть половые органы. При этом он подозревал, что и молодые люди не видят в ней женщины. Она была привлекательна, но, кроме Пола Шотта, у нее больше ни разу не было ничего серьезного. Мужчины увивались вокруг тех девушек, которые умело распространяли вокруг себя утонченный ореол сексуальности.
Бад радовался тому, что Тесса не похожа на других. Когда она была маленькой, то всегда смотрела на него так, словно он сделан из чистого золота. Даже сейчас она иногда смотрела на него так. Но в отличие от детей друзей Бада никогда не выпрашивала у него подарки. Она не просила у отца ни авто, ни бриллиантовую заколку, ни веселую вечеринку. Она была чужда стяжательства, а вместо этого у нее была развита спокойная созерцательность. Впервые Бад подумал об этом как о недостатке. «Ее трудно понять», – решил он.
Он услышал, как кто-то вошел в соседнюю комнату и раздвинул шторы на окнах.
– Тесса, – окликнул Бад.
Она показалась на пороге. На ней было темно-синее летнее платье в кремовую полоску. Темные волосы разметались, на щеках играл яркий румянец. Она вся светилась робким, но безудержным счастьем. Взгляд Бада автоматически скользнул по ее узкой талии, полной груди... Что-то будто кольнуло его в ноющую шею. Он внезапно осознал, что дочь не просто привлекательна. «Передо мной стоит красивая женщина», – подумал он, хмурясь.
– Папа, что случилось?
Бад спросил невпопад:
– Зачем ты раздвинула шторы?
– Я ненавижу, когда они задернуты. Комната сразу становится похожей на больничную палату. Кажется, что вот-вот придут доктора и опять начнут брать у тебя кровь через маленькие резиновые трубки.
– Разве это так больно?
– Да нет, – не совсем искренне ответила она. – Впрочем, я рада, что теперь это случается не так часто. Мне противно, когда они изучают мою кровь под микроскопом. Такое ощущение, будто врачи пытаются отыскать конкретную причину, по которой я наказана...
– Дифтерией, – сказал он. – Ты была наказана дифтерией, только и всего.
– Я понимаю, что это все глупости, но ничего не могу с собой поделать, – продолжала она. – Вы сегодня обедаете в гостях? Что ты здесь делаешь? Разве тебе не надо переодеться?
– Я хотел поговорить с тобой.
До этого она стояла в дверях кабинета, но теперь вошла и опустилась на оттоманку в ногах отца.
– Кто такой Кингдон Вэнс? – спросил он.
Он застал ее врасплох, и она как-то смущенно качнула головой, но затем улыбнулась своей обычной робкой улыбкой, став от этого еще красивее.
– Я забыла тебе сказать. Вэнс – это фамилия, которую придумала Лайя. А вообще-то его зовут Кингдон Ван Влит.
Бад почувствовал, как слабость разливается по всему его телу. Давно он уже не испытывал подобного. Шея и затылок заныли еще сильнее. Сам того не замечая, в ту минуту он посмотрел на Тессу с холодной яростью.
– Я так и думал, – проговорил он. – В те годы, когда я знал его, он звался Чарли.
– Папа, ты видел его в последний раз, когда он был еще младенцем, – с некоторым упреком сказала она.
– Да, – ответил он, – верно.
– Тогда почему ты так разозлился?
– Просто ты очень удивила меня, Тесса. Видишься с ним и ничего не говоришь нам, держишь все в секрете. От меня! Я дома уже две недели, а ты и словом не обмолвилась!
– Кингдон просил меня об этом.
– Как он к тебе подошел? В укромном местечке, конечно?
– Нет. – Она подалась к нему, словно думала этим успокоить. – Мы с Лайей встретились в отеле «Голливуд». А там был он... Разговорились, еще не зная, кто мы друг другу. А когда выяснилось, что мы родственники... Это было так неожиданно... Я начала писать «Летчика», а ты знаешь, как мало я разбираюсь в авиации. А Кингдон летает уже не первый год. Он служил в эскадрилье «Лафайет».
– Об этом я прочитал в газете, – сказал Бад и протянул ей «Геральд».
Она взяла газету и стала читать. Ее загорелое лицо пошло красными пятнами.
– Я и не думала, что они напечатают это! Мы обнимались только потому, что трюк получился, – прошептала она. – О, пап, прости! Я знаю, каково вам с мамой прочитать обо мне в газете!
– Ты лучше подумай, каково мне сознавать, что ты вытворяешь за моей спиной!
– Пожалуйста, не сердись, – попросила она, взяв его за руку. – Я не прятала от тебя Кингдона. Он сам просил не рассказывать о нем. Папа, его сбили на фронте. У него серьезно повреждена нога. И душа у него травмирована. А сегодня он вновь почувствовал себя летчиком. Кингдон очень чуткий человек, и, мне кажется, что у него с детства изранена душа. Он чувствует, что еще не готов прийти сюда и познакомиться с тобой. Поэтому я и молчала.
– А как быть с утверждением газетчиков, что вы возлюбленные?
– Ну конечно же, нет! Он совершенно равнодушен ко мне. И потом, его отец – твой родной брат.
– У меня уже много лет нет родного брата! – Ноющую шею Бада свело резкой судорогой. Он поднялся с дивана и стал расхаживать взад-вперед. – Почему он не встретится со мной? Чего боится? В чем дело? Ведь я его дядя, не так ли? Или он предпочитает тайком ухаживать за молодой и очень богатой наследницей?
– Пожалуйста, не надо, – тихо произнесла Тесса. – Он тонет, а я – его соломинка. Не будь он католиком, давно бы уже покончил с собой.
– В таком случае он необычайно набожен, коли так твердо воздерживается от этого шага, – сказал он злым, саркастическим тоном, какого она от него прежде никогда не слышала.
Тесса удивленно смотрела на отца. Он отвернулся и заметил ласточку, севшую на подоконник. Он хлопнул в ладоши, и птица упорхнула. Бад видел, как она взмыла в небо над садом и улетела из Гринвуда. Снова повернувшись к Тессе, он обнаружил, что та плачет. Она вообще редко плакала. Во всяком случае, он никогда еще не доводил ее до слез. «Это из-за этого летчика, отродья Три-Вэ», – подумал он, подошел к ней и обнял за плечи.
– Он проделал сумасшедший трюк, папа. Я уверена, что он пытался разбиться насмерть. Я не знаю, что его мучает. Просто вижу, что ему больно.
– Тебе не стоит встречаться с ним, – заметил Бад.
Она оттолкнула его и стала вытирать мокрое лицо.
– Я не знаю, что произошло между тобой и твоим братом, – тихо сказала она. – Но что бы это ни было, я не понимаю, почему мы с Кингдоном не можем быть друзьями.
В голове Бада шевельнулось воспоминание, о котором он запретил себе думать и тщательно подавлял.
– Тесса, я не могу запретить тебе встречаться с ним. Но тебе известно мое отношение к этому. Решай сама. – Голос его стал суровым. – Он не хочет прийти в мой дом? Прекрасно! Тут я с ним согласен. Я не желаю, чтобы он тут появлялся. Тебе ясно? Чтобы ноги его не было в моем доме!
7
Амелия только что отпустила свою горничную. Ее волосы цвета топаза, уже посеребренные сединой, красиво обрамляли ее прекрасно сохранившееся лицо. Хрупкая, с прямой осанкой, в кремовом вечернем платье, расшитом бисером, она почти не отличалась от прежней Амелии.
– Я слышала, как ты пришел полчаса назад, – сказала она.
Бад устремил на нее неподвижный взгляд. Неужели она ничего не знает?! Фотография обошла все газеты! Впрочем, ответ был прост. Амелия просматривала только утреннюю «Лос-Анджелес таймс», вернее, только корреспонденции с фронта. Один из Ламбалей был генералом, два ее младших двоюродных брата уже лежали в земле под мраморными крестами. Кроме этой, она вообще не читала газет и говорила, что это в ней еще со времен «дела Дина».
– Бад, – поинтересовалась она, наливая ему скотч. – Что случилось?
– Я был у Тессы. – Он швырнул на стол газеты. – Взгляни-ка. Кингдон Вэнс, герой войны, воздушный ас! Мы с тобой его знали как Чарли Кингдона Ван Влита!
Амелия уставилась на газеты. Кровь отхлынула от ее лица.
Бад проговорил:
– Пацан моего братца увивается около Тессы! А больше ничего не случилось!
– Увивается? – прерывисто переспросила Амелия. Сын Три-Вэ и ее дочь... Врачи заверили ее и Бада, что они вполне способны зачать ребенка, но после рождения Тессы вновь потянулись долгие годы постоянных неудач, поэтому сомнения Амелии не рассеялись. Она поклялась себе никогда не думать о Тессе как о ребенке от Три-Вэ. Но в такие минуты подобные клятвы ничего не значат. Она взяла газету и стала читать, а перед ее мысленным взором возникло ландо, ночная тьма за окошком и поскрипывание рессор под их телами...
– Он ее целует, – произнесла она.
Бад залпом выпил виски.
– А... Просто ему удался опасный трюк. Ничего особенного.
– Но здесь написано, что они возлюбленные!
– Нет. Тесса целый час толковала о его душевных ранах! Она говорит, что просто помогает ему, вот и все.
– Ты уверен?
Бад влил себе в рот то, что оставалось на дне стакана.
– Сынишка Три-Вэ крутится возле моей дочери! Этого недостаточно, по-твоему?
– Бад, мы должны сказать ей.
– Что?
– Мы должны рассказать Тессе о ней самой.
– Она и так все знает, черт возьми!
– Я имею в виду...
– Ей прекрасно известно, что я ненавижу его папашу!
Лицо Бада раскраснелось от гнева, гримаса боли исказила рот. Бад горячо любил Тессу и уже не способен был снова задумываться над тайной ее рождения. «Или способен?» – спросила себя Амелия.
– Ты уверен, что между ними ничего нет?
– Я же говорю: ничего! Просто она вбила себе в голову, что он нуждается в ее помощи, вот и все.
«Я сама должна ей обо всем рассказать», – подумала Амелия, машинально комкая рукой юбку.
– Как она могла?! За моей спиной?! – Бад сел, положив руки на колени и опустив голову. В его взгляде сквозила растерянность. – Между нами никогда не было секретов. Раньше она ничего от нас не скрывала. Амелия, я сорвался в разговоре с ней. Прежде со мной этого не случалось. Она заплакала. Амелия, я довел ее до слез!
При этих словах глаза Бада увлажнились.
В ту минуту Амелия поняла, что к Тессе не пойдет. Ни в коем случае нельзя пробудить сомнения, от которых Бад так мучительно избавился. Как же она сможет вновь обнажить его глубокую рану? «Я не сделаю этого, – решила она. – По крайней мере пока».
Бад издал какой-то нечленораздельный звук, выразивший всю глубину его отчаяния.
– Милый, милый, – произнесла она, опустилась на колени, взяла его лицо в свои руки и заставила посмотреть на себя. Бад притянул ее к себе, и они стали осыпать друг друга жадными исступленными поцелуями. Перейдя в спальню, они упали на постель. Их бешеные ласки должны были уничтожить прошлое, о котором думала сейчас Амелия и которое Бад не хотел, не мог вспомнить.
Глава семнадцатая
1
Бывший мясник Римини освоил новую профессию благодаря умению имитировать. Дело это нехитрое, но, несомненно, способности требуются. Сцены из картин Де Милле, Гриффита, Сеннета он переносил в свои работы, с помощью едва уловимых штришков делая эти сцены его собственными, оригинальными. Когда не было времени, он копировал целые куски, не утруждая себя никакими переделками.
Наняв капитана Кингдона Вэнса, он пошел на известный риск. Словно бросил вверх монету и теперь ждал, какой стороной она упадет. За Кингдона говорило то, что он, настоящий военный летчик, служивший в эскадрилье «Лафайет», был способен обеспечить себе, а заодно и фильму, шумную рекламу. Против было то, что он понятия не имел об актерской профессии. И потом, до сих пор ни один фильм на военную тему даже не окупил себя. У Римини были деньги на съемку одной полнометражной картины. Он снова и снова просматривал пленку, запечатлевшую, как Кингдон врезается в церковь. И всякий раз его охватывало смешанное чувство опаски и восхищения.
Он подписал с Кингдоном контракт. Раздобыл пленку с фильмами Фэрбенкса, позвал Кингдона к себе домой, повесил на стене длинной и узкой столовой экран, и они стали смотреть. За дверью слышалась перебранка и болтовня миссис Римини и черной служанки, но шум проектора перекрывал ее.
«Простак», «Его фотография в газетах», «Беда не приходит одна»... Кингдон просмотрел все эти картины, сидя в одной позе: вытянув перед собой ноги, с покачивающейся во рту незажженной сигаретой. Римини запретил ему курить рядом с легковоспламеняющейся целлулоидной пленкой. Синеватые блики от экрана пробегали по напряженному красивому лицу Кингдона.
– Видишь, как он умеет, чуть приподняв бровь, показать девушке, что заинтересовался ею? – заметил Римини.
– А по-моему, дал ей понять, что он гомосексуалист.
– Да какое дело зрителям до того, что он гомосексуалист? Для них он настоящий мужчина!
– По-моему, тут есть противоречие.
– Короче, научись двигать бровями так же, как Фэрбенкс, и ни о чем больше не думай, – сказал Римини и тут же воскликнул: – Смотри, смотри! Видишь, как он управляет своим телом?
Фэрбенкс в тот момент как раз выпрыгнул из окна, ловко приземлился на обе ноги и осклабился, посылая кому-то немой вызов.
– Да, в нем что-то есть, – проговорил Кингдон.
– Не что-то, а много чего.
Тесса работала над окончательным вариантом «Летчика». Крестоносца ей пришлось выбросить. Сцены для Кингдона она писала под диктовку Римини: взлет, фигуры высшего пилотажа, посадка, взгляд из кабины аэроплана. Все! Минимум актерской игры.
Римини пригласил Тессу и Лайю присутствовать на съемках. Тессу он пригласил, потому что знал: она оказывает благотворное влияние на Кингдона и в случае чего сможет его успокоить. Лайя же получила приглашение вовсе не благодаря своим сексуальным талантам или тому, что у нее была маленькая роль в «Летчике». Просто Римини уважал в ней преданность делу. Страсть к кинематографу проявлялась у нее во всем, и порой с истинно апостольским рвением она советовала Кингдону дельные вещи. Все четверо – Лайя, Тесса, Римини и Кингдон – сидели, бывало, в столовой на стульях из палисандра, которые вместе с Римини приехали сюда из Бронкса, и Лайя говорила своим высоким голоском южанки:
– А теперь обрати внимание на этот поворот! Его надо делать очень медленно. – А во время просмотра «Хорошего плохого человека»: – Видишь, как он умеет побеждать? Если бы он сейчас упивался торжеством, зритель возненавидел бы его. Но эта улыбка... Благодаря ей в него все влюбились, верно?
Однажды вечером, когда Тесса отвозила Лайю домой, она спросила:
– Неужели никто не заметит, что Кингдон копирует Дугласа Фэрбенкса?
– Для него это лучшая школа, – ответила Лайя. – И потом, у него получится по-другому. Кингдон более неистов, проникновенен. Понимаешь? И наконец он летчик. Это будет его имидж. Летчик!
– Он так же красив, как Дуглас Фэрбенкс, – робко заметила Тесса.
– Точно, точно! И как это я раньше не замечала? У него будут миллионы поклонников!
– После одного только «Летчика»?
– Тесса, ты прямо как дитя малое! Кинозвездами не рождаются и не становятся. Людей делают кинозвездами! Только одна ваша фотография с Кингдоном как сработала, а? У Римини большие планы.
– Кингдону не понравится, что из него будут делать звезду.
– А вот теперь ты действительно говоришь глупости. Всякий мечтает о том, чтобы стать кинозвездой.
– Только не Кингдон! – твердо сказала Тесса.
Когда сценарий был готов, Римини тут же приступил к съемкам. Первый день приготовились снимать в студии-Конюшне. Лайя, стоя перед зеркалом, показывала Кингдону, как правильно наносить на лицо белила и подводить глаза.
– Боже! – протянул он пораженно. – Краситься?!
– Камера требует контрастности, – ответила Лайя.
– Господи, каким способом приходится зарабатывать себе на жизнь!
– Мистер Незнакомец, не надо притворяться. По крайней мере передо мной. Ты весь дрожишь от возбуждения.
– Я предвкушаю полет на отремонтированном «Спадже». А то, что при этом я буду выглядеть размалеванным клоуном, меня совсем не возбуждает.
После первого дня съемок она сказала ему:
– А ты не так уж плох.
– Всем этим я обязан Дугласу Фэрбенксу.
– Смой грим! Поедем вместе домой на трамвае. Тебе известно, что у комнаты, которую я снимаю, имеется отдельный вход с улицы?
– Насчет трамвая согласен, – ответил он. – А насчет двери, извини: актеры устают на работе как собаки!
– О? Ухаживаешь за своей сестричкой?
– Только не надо приплетать Тессу!
– Так, так, так, – проговорила Лайя, улыбаясь. – Разве ты не мужчина?
– Мужчина, только очень уставший.
– Она богата, не так ли?
– Я же сказал тебе...
– Не волнуйся, Тесса – моя лучшая подруга, – весело закончила Лайя.
2
Несколько дней снимали на студии, но наконец Римини назначил день полетов. Текс управлял «Дженни», на крыльях и фюзеляже которой были намалеваны немецкие кресты. Кингдон летел на «Спадже», украшенном концентрическими кругами. Они сражались над мирным небом Санта-Моники. Делали петли, пикировали, выпускали друг в друга целые обоймы холостых патронов. Один раз винт «Спаджа» заело, и Кингдону пришлось вылезти в небе из кабины, чтобы крутануть его. Оператор не пропустил этот момент.
Во второй день съемок на натуре Тесса отсутствовала. Вечером Кингдон воспользовался телефоном миссис Коди.
Англичанин-дворецкий ответил:
– Мисс Ван Влит не сможет подойти.
– Передайте ей, что это Кингдон Ван Влит.
«Хватит прятаться от дворецких и богатых дядюшек, – подумал он. – Я кинозвезда».
После паузы англичанин добавил:
– Она немного приболела, мистер Ван Влит.
Утро следующего дня было туманным. Актеры, бригада операторов и восемь статистов в рогатых немецких касках слонялись около аэропланов. Римини, задрав голову, смотрел на серое небо. Наконец в три часа дня он неохотно объявил, что съемок не будет.
Кингдон к тому времени уже подружился с веселым оператором, которого звали Максом. Он одолжил у него машину на вечер.
Сначала Кингдон заглянул в книжную лавку, затем поехал на восток к Лос-Анджелесу. Мимо, сменяя друг друга, проплывали рощи и поля. Он ехал вдоль трамвайных путей по не застроенным еще участкам. Слева возвышался темный таинственный силуэт Санта-Моники. Впереди показалась аллея буйно разросшихся кустов. За этой высокой живой изгородью был склон холма, настоящий зеленый оазис.
Кингдон остановил машину Макса и спросил себя: какого черта его несет к дому дяди? К кому он сюда приехал? К Тессе, конечно. Но почему бы ему не подождать, пока она поправится? Она как-то говорила ему, что ее периодические ,недомогания длятся, как правило, всего несколько дней. И потом, после того их разговора, она больше не звала его к себе домой.
Почему?
В самом ли деле она нездорова? А может, просто решила перестать с ним встречаться? А дворецкого попросила соврать ему. Впрочем, разве прежде она хоть раз ему солгала?
Какого черта он ломает голову над всеми этими вопросами?
Он поехал вперед по гравийной дорожке. Миновал увитую виноградом сторожку, которая обычно стоит у ворот. Но никаких ворот не было. Подъехал к развилке. Одна дорога значилась на указателе как СЛУЖЕБНЫЙ ВЪЕЗД. Он поехал по другой дороге мимо цветочных горок с тщательно ухоженными клумбами и группами подстриженных деревьев, в которых пели птицы. Перед садом он увидел плавательный бассейн с двумя вышками для прыжков с разной высоты. Частные бассейны в то время считались в Лос-Анджелесе роскошью. Рядовой лосанджелесец мог пойти на пляж или поплескаться в платном бассейне одного из многочисленных курортов. Так что на Кингдона бассейн произвел впечатление.
Поворот дороги – и он увидел дом, поразивший его еще больше. Он не знал, что Гринвуд во многом повторял Паловерде. Кингдон решил, что дом напоминает постройки старинной католической миссии Сан-Габриэль. Только гораздо больше и без колоколов.
Он вышел из машины и хлопнул в тишине дверцей. Поднялся на крыльцо и дернул стальную цепочку звонка. Дверь открыл дворецкий. «Тот самый англичанин? – промелькнуло у Кингдона в голове. – Сколько вообще у них дворецких?» Он протянул ему томик со стихами.
– Для мисс Ван Влит.
– Как мне вас...
– Скажите, что передал посыльный. – Знаменитая кинозвезда вновь ощутила себя нищим племянником.
Перед Кингдоном закрылась железная, застекленная наверху дверь, но он еще несколько минут стоял на крыльце и тяжело дышал, словно попал в безвоздушное пространство. Потом, припадая на больную ногу, спустился по ступенькам вниз. Подойдя к машине, он оглянулся.
Тесса стояла у одного из окон на фасаде дома.
На ней была широкая ночная рубашка из какой-то легкой белой ткани, без рукавов, обнажавшая красивые тонкие руки. Темные волосы свободно падали на плечи, обрамляя лицо. Издали он не мог рассмотреть ее как следует. Мешали тенистая просторная веранда и блики на оконном стекле. Это придавало ей некую загадочность, таинственность. Он поднял руку, давая понять, что увидел ее. В ответ она подняла руку с его книгой, а затем прижала ее к груди. Этот жест вызвал в нем возбуждение, на которое он уже считал себя не способным.
Он тут же забыл о доме, роскошном саде, о своей ненависти к дяде. Кингдон смотрел на неясный женский силуэт и думал: «Я страдал от своего внутреннего несовершенства, а она утешила меня. Это единственный человек из всех, встреченных мной, которому неведомо зло. Она непорочна. Вот почему она так загадочна. Мне надо было написать это на обложке книги, прежде чем передать ее. Выглядело бы достаточно витиевато. – Последняя мысль была саркастической, но этот сарказм был обращен им на самого себя и не отразился на чувстве, которое переполняло его в ту минуту. – Я люблю ее». И в следующее мгновение он ощутил, как его захлестнула страсть. Страсть жаркая, всепоглощающая, о существовании которой она даже не подозревала. Чувства переполняли его, безумное возбуждение охватило все его существо.
Нет!
«Она моя кузина, – сказал он себе, пытаясь прогнать наваждение. – Это все из-за ее ночной рубашки. Это все из-за ее груди. Ведь у меня давно не было женщины, я так давно не испытывал желания. Она моя кузина!»
Но избавиться от соблазна не было сил. Он любил Тессу и больше не мог сдерживать эту любовь, точно так же, как человек не может надолго задержать дыхание.
Она отошла от окна.
Кингдон завел машину. Он дрожал, его прошиб пот, и он мысленно ругал себя. «Соблазн, соблазн, – мысленно повторял он. – И где? Здесь, в этом ухоженном саду!» Ревнитель истинной веры боролся в нем сейчас с проснувшимся мужчиной. «Да, мама, – думал он. – Твои страхи были не напрасны. Из всех женщин на свете я возжелал дочь твоих врагов, свою собственную двоюродную сестру. Надо было усерднее колотить меня в детстве».
«Я люблю ее. Тесса – моя недостающая половина. Моя нежная, спокойная Тесса... Она любит меня, а я люблю ее». И вместе с тем он осознавал всю безнадежность этого чувства. Между ними стояло непреодолимое препятствие. Не этот огромный дом, не ее деньги, не праведная или неправедная обоюдная ненависть их родителей. Отнюдь! Беда была в том, что он с детства испытывал комплекс вины, который не поддавался истреблению. «Она навсегда останется для меня табу. Я нечист! Порочен! Было бы нечестно по отношению к ней предлагать ей себя».
«Я постараюсь забыть эти несколько мгновений», – решил он, выезжая из сада по гравийной дорожке. Потом свернул на пустой и пыльный бульвар Голливуд.
«Я выброшу их из головы!»
Но как это сделать?
3
Он подъехал к меблированным комнатам в доме на склоне холма. Здесь жила Лайя. Было почти пять часов вечера. Он спустился по тропинке, ведущей под уклон, и постучался в дверь Лайи.
Девушка лишь чуть-чуть приоткрыла дверь. На ней было кимоно с вышитым бронзовым драконом, изрыгающим пламя. Она накрутила свои светлые волосы на папильотки из газетной бумаги. Плоское хорошенькое личико лоснилось от кольдкрема.
– А, Кингдон, милый! – воскликнула она. – А я как раз собиралась ужинать.
– Я тоже.
– Да?
– «Александрия», – пояснил он. – Отель «Александрия» на углу Пятой улицы и Спринг. Там собирается важная голливудская публика.
– Думаешь, будет здорово, если мы туда заявимся?
– Но сначала...
Он толкнул дверь, и она отстранилась.
– Хозяйка у меня – просто мегера, – шепнула Лайя. – Входи, только побыстрее.
Он закрыл за собой дверь и осмотрелся. Огромное миртовое дерево затеняло захламленную вещами комнату. На дверце шкафа висели три вечерних платья с блестками. Куклы – из тех, что выдаются на аттракционах в качестве призов, – сидели на низком стульчике. Над кроватью висели фотографии в рамках: Пирл Уайт, Уильям С. Харт, Дуглас Фэрнбекс, Лилиан Гиш, Уоллас Рейд, Чарли Чаплин, Толстяк Арбакл и, конечно же, Мэри Пикфорд. Тут же на треножнике стоял киноаппарат. Бог знает, откуда он у Лайи.
– Вломился, как... – Она стянула ворот кимоно. – Ничего себе!
– Ничего себе! Ты сама меня пригласила.
– Что-то не помню.
– В первый день съемок. А прежде ты вообще меня не замечала.
Губки Лайи, похожие на лепестки розы, изогнулись в улыбке.
– Когда на человека наводят объектив, его трудно не заметить, – сказала она.
Кингдону не понравилось это признание, но он уважал ее за эти слова. Они с Лайей были похожи. У обоих жизнь была подчинена одной цели. Только Лайя видела цель в том, чтобы ее искаженное объективом камеры личико появилось на экране, а он мыслил себя только парящим в небе, меж поющими полотняными крыльями.
– У тебя вид дикаря, – произнесла она, облизывая губы острым кончиком языка. Она оглядела его. Грубого и необузданного, готового на все.
Он подошел к ней, но она увернулась и задернула шторы на окне. В комнате сразу стало сумрачно. В этом полумраке, не спуская с него глаз, она распустила поясок, скинула кимоно и замерла. Без одежды она была еще тоньше и изящнее. Маленькая грудь, узкие бедра. Талия почти отсутствовала. Из-за папильоток голова казалась непропорционально большой. Глядя на Лайю, Кингдон еще больше захотел прижать к себе свою стройную высокую кузину, согреться теплом ее полной груди. Но перед ним стояла не кузина.
«Мне это необходимо, – убеждал он себя. – Лайя не против. Кому я изменяю? Любимой...»
Он торопливо разделся до нижнего белья, стесняясь грубого шрама, тянувшегося по всей длине левого бедра.
Лайя уже лежала на постели. Тело ее трепетало от желания. Но она желала не Кингдона, а просто мужчину. Он опустился на нее сверху, и в ту секунду ему показалось, что на него глазеют кинозвезды с фотографий, куклы, даже платья Лайи. Зрители...
Зажмурившись, он вошел в нее. Она жадно вглядывалась в полумрак серыми глазами, ее тело изогнулось дугой, словно в танцевальной пантомиме.
4
Туман висел над Голливудом трое суток. Все это время Римини, в ужасе от дополнительных расходов из-за плохой погоды, носился по покрытым жнивьем холмам и орал в мегафон, призывая солнце выглянуть из-за серой пелены.
В конце недели оно наконец появилось. Поправилась и Тесса, Она стеснялась своих регулярных недомоганий, поэтому при первой встрече с Кингдоном покраснела. Поблагодарила его за звонок, за визит и за стихи.
Она снова ежедневно приезжала на съемки, оставляла машину под виргинским дубом и в любую минуту была готова по требованию Римини кое-что изменить в сценарии, но в основном была зрительницей. Кингдон избегал оставаться с ней наедине. Каждый вечер он приходил к Лайе и играл свою лживую роль перед киноаппаратом без пленки.
Как-то Лайя протянула ему номер «Моушн пикчерз уорлд». Там была статья о нем. Все чаще и чаще в светской хронике упоминалось его имя, газета писала о капитане Кингдоне Вэнсе из эскадрильи «Лафайет», раненном в бою... Часто рядом с его именем появлялось и имя Лайи. Кингдон как-то поинтересовался: уж не она ли это все устраивает? И получил утвердительный ответ.
– Один мой приятель аккредитован на «Ласки-студио».
– Остается позавидовать тому, что у тебя есть такие важные приятели, – сказал он. – Только передай ему, чтобы он больше не трогал «Лафайет». Я не хочу.
– Но ведь «Лафайет» и вправду героическая эскадрилья?
– Именно поэтому я не желаю, чтобы ее марали. «Летчик» – это ложь от начала и до конца.
– Милый, какой же ты дурачок! А из чего же, по-твоему, делают звезд?
– Из проституток, – с горечью сказал он.
Она отвернулась от него. Он лежали в ее постели. На ней не было ничего, а на нем только трусы. Увидев однажды его рану во всей красе, она больше старалась не смотреть на нее. Голливуд был ее Аваллоном [33]33
Аваллон – в кельтской мифологии «остров блаженных», потусторонний мир.
[Закрыть], «островом блаженных». В Голливуде все совершенно, а шрамы легко смываются водой. Настоящий рубец вызывал у нее дурноту.
Приподнявшись на локте, она серьезно заглянула ему в глаза.
– Сейчас самое подходящее время. В такое время ты можешь достичь величия, – без всякой зависти сказала она.
– Лайя, – вздохнул он. – У меня совсем другое на уме.
