Текст книги "Еврейское остроумие"

Автор книги: Зальция Ландман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

Шоттлендер, известный землевладелец и банкир из Бреслау, купил целое стадо крупного рогатого скота. Он хотел отправить животных в Бреслау вечером, последним поездом, но сделать это не удалось. Тогда он телеграфировал жене: «Вынужден переночевать в Штрелене. Поезд не берет скотину».

Шоттлендер поставил армии попоны для лошадей. Военный представитель доказывает, что попоны слишком короткие. Тогда Шоттлендер заворачивается в попону и говорит:

– Смотрите, я могу завернуться в попону несколько раз! А разве бывают лошади крупнее меня?

Шоттлендер дружелюбно говорит только что принятому ученику:

– Поначалу вы будете наклеивать марки, подметать конторские помещения, снимать копии с писем. Потом вы перейдете в бухгалтерию. Только в кассу вам пока нельзя. Вы слишком молоды. Для кассы нужен более опытный человек. Что значит – хочу работать в кассе? Это место требует доверия! (Злобно.) Во-первых, я вас совсем не знаю. Во-вторых, недозрелый юнец вообще не подходит для кассы. (Уже орет.) Это наглость с вашей стороны! Убирайтесь отсюда сию минуту!

Сочинителю, который принес в театр Лессинга в Берлине новую трагедию, директор театра Оскар Блюменталь вернул рукопись с такими словами: «Нельзя думать об окружающих самое худшее».

Венский журналист вместе с коллегой поехал по служебным делам в Америку. В самом начале путешествия он спросил коллегу.

– Вы здесь ориентируетесь? А то мне надо, знаете…

– Идите прямо по коридору, – ответил коллега, – пока не наткнетесь на дверь с надписью: "Для джентльменов". Но вы тем не менее можете войти…

Либштокль был венским театральным критиком во времена знаменитого режиссера Макса Рейнхардта. Хотя он не был евреем, ему нравилось говорить с еврейским акцентом. Однажды один из его еврейских коллег спросил:

– Либштокль, вы ведь не из наших. Почему же вы говорите с еврейским акцентом?

– Я-то могу, – ответил тот, – а вам – приходится!

Макс Рейнхардт, который очень любил барочную роскошь на сцене и в частной жизни, устроил в своем зальцбургском замке большой прием. В окружении слуг с факелами он встречает гостей на лестнице под открытым небом. Его друг Либштокль подъезжает, выходит из экипажа и застывает на месте.

– Что случилось, Макс? – спрашивает он. – Короткое замыкание?

Любовница Либштокля, оперная певица, гастролирует в Мюнхене. Ночью, после спектакля, она шлет ему бесконечно длинную телеграмму о том, что Его Величеству было угодно принимать ее в придворной ложе и т. п.

Разбуженный среди ночи Либштокль шлет ответную телеграмму: "Тебе бы мои заботы!"

Во время Первой мировой войны доктор Самуил Гольдхирш был полковым врачом в 6-м уланском полку. Все знали о том, как он ставит диагнозы и лечит больных.

Улан жалуется на судороги в желудке. Доктор Гольдхирш говорит ему:

– Делайте влажные компрессы.

– Теплые или холодные?

– Теплые становятся холодными, а холодные – теплыми. Это что в лоб, что по лбу, понятно?

Известный боксер-еврей едет со своим менеджером в Калифорнию на поезде. Какой-то верзила просовывает голову в купе и спрашивает:

– Есть здесь хоть один еврей?

Боксер вскакивает, чтобы осадить обидчика, менеджер его останавливает.

Через несколько минут тот же верзила опять открывает дверь и задает тот же вопрос. Боксер вскакивает и орет:

– Да, я еврей!

Верзила приходит в восторг:

– Слава богу! Мы в соседнем вагоне составляем миньян ( богослужение, для которого требуется минимум десять взрослых мужчин),а у нас одного не хватает!

Один сионистский деятель отвечал на вопрос интервьюера, понравились ли ему американские евреи.

– У меня создалось впечатление, – сказал он, – что Христофор Колумб был единственным американским евреем, начавшим свою карьеру не чистильщиком обуви и не разносчиком газет (Колумб происходил из маранов, насильственно крещенных испанских евреев.).

Вейцман, первый президент Израиля, сказал американскому президенту Трумэну:

– Мне приходится куда труднее, чем вам: вы – президент над ста пятьюдесятью миллионами американцев, а я – над миллионом президентов.

Вейцман, в прошлом химик, во время поездки в Америку беседовал с Эйнштейном о теории относительности. После беседы он сказал друзьям:

– У меня возникла абсолютная уверенность в том, что Эйнштейн свою теорию понимает.

Директор кабаре Робичек однажды написал скетч. Открывая представление, конферансье Грюнбаум сказал несколько слов:

– Сейчас вы увидите скетч. Этот скетч сочинил наш директор Робичек. Если я скажу, что скетч хорош, вы заявите: "Конечно, потому что иначе Грюнбаума уволят". Если я скажу, что скетч плох, то действительно буду уволен. Поэтому я не говорю, что скетч хорош, и не говорю, что он плох. Я говорю: этот скетч сочинил Робичек.

Пражский комик Макс Палленберг при взгляде на немецкий студень воскликнул:

– Да не дрожи ты так! Я тебя и пальцем не трону!

Гитлеровские времена

В самом начале правления Гитлера, когда евреи еще могли жить в Германии, разносчик мацы позвонил у дверей своего клиента и приветливо сообщил:

– Хайль Гитлер, господин Кон, я принес вашу мацу.

Розенштейн едет в купе вместе с штурмовиками. Чтобы позлить еврея, они все время орут «Хайль Гитлер!». Выходя из купе, Розенштейн вежливо оборачивается к штурмовикам и говорит:

– Господа, вы ошиблись. Я вовсе не Гитлер!

По «Нюрнбергским законам» евреям не разрешалось нанимать арийских служанок моложе сорока пяти лет.

Кон обратился на биржу труда с запросом на служанку. Когда чиновник обратил его внимание на новый закон, Кон сказал:

– Может, вы разрешите мне вместо одной служанки взять двух по двадцать три года каждая?

После 1933 года еврей замечает нищего, на груди у которого висит табличка с надписью: «Ослеп полностью. У евреев милостыню не беру». Еврей говорит ему:

– Снимите табличку, и я дам вам пять марок.

– Только и ждал ваших эйцес (советов)! Вы что, хотите меня учить, как надо просить подаяние при этих бандитах?

Гитлеровский рейх. Когда евреи еще имели право ездить по железной дороге, старик Майзель сидел в купе один. Его взгляд упал на плакат: «Немец не лжет!» Майзель размышляет: "Хорошо, пусть одиннемец не лжет. Тоже мне процент при восьмидесяти миллионах!"

Два еврея сидят в берлинском кафе. Вдруг один из них с тоской произносит:

– А все-таки Моисей был большой скотиной!

– Ради всего святого! Как ты отзываешься о нашем великом пророке? Он же вывел нас из Египта!

– Как раз поэтому! Не выведи он нас, у меня был бы сейчас английский паспорт…

Немецкий еврей приходит в государственное учреждение с просьбой поменять имя.

– В принципе, это не разрешается. Только если у вас есть серьезные причины. Как ваше имя?

– Адольф Вонючка.

– Да, вас можно понять. А какое имя вы хотели бы взять?

– Хаим Вонючка.

В 1933 году Гитлер произносит программную речь. В первом ряду сидит старый бородатый еврей и все время покачивает головой. Когда собрание окончилось, Гитлер приказывает привести его к себе и спрашивает:

– Во-первых, как вас вообще пропустили сюда? А во-вторых, почему вы все время качали головой?

На это еврей отвечает:

– Что касается первого вопроса, то я просто сказал им, что я дедушка Геббельса, и меня сразу посадили на самое почетное место. А почему я все время покачивал головой? Видите ли, господин рейхсканцлер: в память об освобождении из египетского плена мы едим мацу, в память об освобождении от персидского министра Амана мы едим в день Пурим хоменташн (сладкие пирожки с маком).И вот я размышлял, какое кушанье будет у евреев после вас…

После вторжения нацистов в Польшу отчаявшийся хасид приходит к своему ребе и спрашивает:

– Ребе, ведь будущее вам открыто. Скажите, когда наконец Гитлер умрет?

– Точной даты я не знаю, – отвечает ребе. – Но одно я знаю совершенно точно: в тот день будет праздник.

Вскоре после прихода к власти нацистов берлинские евреи пытались вложить свои сбережения в дорогие антикварные вещи. Торговец предметами искусства пришел к своему лучшему покупателю, богатому банкиру, осторожно открыл принесенную с собой шкатулку и сказал:

– Я принес вам нечто особенное: посмертную маску Франца Листа.

Банкир долго разглядывал маску, потом спросил:

– А чего-то вроде этого с лица Гитлера у вас нет?

Один еврей сидит на скамейке в парке и читает еврейскую газету. К нему подсаживается другой еврей, раскрывает номер нацистской газеты «Фелькишер беобахтер» и говорит:

– Я читаю эту газету для успокоения. Еврейская газета переворачивает мне всю душу: погромы в Венгрии и Польше, преследования евреев в Румынии, террор в Палестине… А из этой газеты я узнаю, что мы, евреи, – самые богатые и могущественные люди на земле и что нам принадлежит вся власть в России и Америке.

Два еврея идут вечером по улице. Оглянувшись, они замечают сзади двух штурмовиков.

Один говорит другому:

– Давай пойдем быстрее.

– Да ничего они нам не сделают, – отвечает тот.

– Ничего нельзя знать заранее. Их двое, а мы одни.

Генерал фон Людендорф произносит в мюнхенской кофейне антисемитскую речь:

– Евреи и только евреи виновны в поражении Германии!

Тут к Людендорфу подходит господин с еврейской

внешностью и вежливо говорит:

– А я и не знал, господин генерал-фельдмаршал, что вы еврей!

Немецкая школа вскоре после прихода к власти нацистов.

– Как твое имя, Хинрихс ( учитель обращается к ученикам по фамилии)?

– Бальдвин.

– А твое, Хартвиг?

– Кнут.

– А твое, Розенцвейг?

– Вы будете смеяться, господин учитель: Адольф.

Урок истории.

– Хинрихс, скажи мне: почему Германия проиграла войну?

– Потому что в германской армии были евреи. Они были трусами. Бежали с поля боя. Поэтому Германия потерпела поражение.

– Хорошо. Хартвиг, назови еще причины.

– Евреи сидели в интендантской службе. Они были ворами. Они украли весь провиант. Поэтому Германия проиграла войну.

– Очень хорошо. Розенцвейг! Назови мне еще какие-нибудь причины.

Розенцвейг встает и робко произносит:

– Евреи сидели в Генеральном штабе…

Учитель взрывается:

– Ты, сопляк, жидовский выродок! В германском Генеральном штабе никогда не было евреев!

Ученик Розенцвейг, со слезами на глазах:

– Извините, господин учитель, разве я, сохрани Господь, сказал, что евреи сидели в германскомГенеральном штабе? Это во французском Генеральном штабе сидели евреи. Поэтому Германия потерпела поражение.

– Что ты знаешь о древних германцах, Мориц? – спрашивает учитель.

– Только самое лучшее!

Учитель задает вопрос:

– Мориц, к какой расе относятся евреи?

– К семитам.

– Хорошо. А немцы?

– К антисемитам.

– Сейчас у нас будет учебная воздушная тревога, – говорит учитель. – Я считаю до трех – и все прячутся под скамейками. Раз, два, три!

Все прячутся, только один Мориц спокойно сидит на своем месте.

– Мориц! Ты что, не слышал? Воздушная тревога!

– Ну, господин учитель! Разве вы никогда не слышали о героях?

1933 год. Учитель спрашивает:

– Мориц, каким ты представляешь себе Третий рейх?

– Таким, какой он есть.

В самом начале «тысячелетнего рейха». Повсюду вывешены флаги, как это часто случалось в ту пору. Учитель спрашивает первоклассников:

– Дети, скажите-ка мне, почему сегодня вывешивают флаги?

Никто не знает. Учитель возмущен:

– В классе учится сын гауляйтера, сын крайсляйтера, дети других высших чинов – и никто не знает?

Тут поднимает руку Самуэль Кон.

– Вот видите, дети, – говорит учитель, – вам должно быть стыдно. Только Кон знает почему. Итак, Сами, почему сегодня вывешивают флаги?

– Потому что так приказано, господин учитель!

Урок Закона Божьего в младших классах. Пастор спрашивает, кто первый человек на свете. Фрицхен полагает, что Адольф Гитлер.

– Неправильно, – говорит пастор, – хотя мысль неплоха сама по себе, но все-таки неверно.

Учитель задает тот же вопрос Герману и Генриху, но их ответы его тоже не устраивают. Тут руку поднимает Мориц (тогда ему это еще разрешалось) и говорит:

– Господин пастор, если бы можно было упомянуть неарийца, то я, пожалуй, мог бы кое-кого назвать…

Нацистские времена. Двое евреев встречаются на улице.

– Господин Кон, у меня для вас две новости. Одна плохая и одна хорошая.

– Пожалуйста, сначала хорошую!

– Гитлер умер.

– Какое счастье! А теперь вторую, плохую.

– Первая – неправда!

Незадолго до прихода Гитлера к власти в купе напротив еврея садится штурмовик, вынимает две газеты и заявляет:

– Вот эту, "Фелькишер беобахтер>>, я ношу с собой для упражнения. А эту, "Франкфуртер альгемайне", – для испражнения.

На что еврей замечает:

– И вскоре в вашей голове будет больше дерьма, чем в заднице.

В Германии вплоть до гитлеровского правления многие евреи были ярыми германскими националистами и милитаристами.

Из нацистского концлагеря вблизи голландской границы удается бежать двум евреям. Голландские пограничники спасают беглецов от преследователей, которые настигают их на мотоциклах. Голландцы кормят беглецов, всячески ублажают их, а при смене караула берут с собой.

Когда эти двое шагают вместе с пограничниками, один из них грустно шепчет второму:

– И это называется у голландцев ходить строем! Разве это можно сравнить с нашимиштурмовиками?

Вскоре после захвата власти Гитлером в эмиграционной службе встречаются два еврея.

– Мойше, – спрашивает один, – куда ты хочешь эмигрировать?

– В Шанхай.

– Так далеко?

– Далеко – от чего?

1938 год.

– Куда вы едете? – спрашивает один еврей другого.

– Куда подальше.

– Вы правы! Мы, евреи, только там в безопасности, где нас нет.

– Потому я туда и еду.

В паспортном отделе Берлина. Господин Кон хочет получить заграничный паспорт.

– Куда вы собираетесь ехать? – спрашивает служащий.

– Не знаю.

– Необходимо указать цель поездки.

Кон пожимает плечами. Но чиновник попался дружелюбный, он показывает на глобус и говорит:

– Выберите себе какую-нибудь страну и впишите ее название в ваши бумаги.

Кон несколько раз проворачивает глобус вокруг оси, потом спрашивает:

– А ничего лучшего вы мне предложить не можете?

Вариант.

– Скажите, пожалуйста, а у вас нет другого глобуса?

Берлин, 1933 год. Египетский посол подвергся хулиганскому нападению из-за своей семитской внешности. Он показывает документы, и нацисты, которые на него напали, приносят свои извинения. Один из них говорит:

– Знаете ли, евреев необходимо уничтожить!

– Не тешьте себя иллюзиями, – грустно отвечает египтянин. – Мы попытались это сделать еще четыре тысячи лет назад…

Партайгеноссе Мюллер замечает на улице своего знакомого Кона и восклицает, чтобы его подразнить:

– Хайль Гитлер!

Кон:

– Я вам что, психиатр?

1933 год, два еврея на Курфюрстендам в Берлине.

– Жалко, что фюрер, то есть Гитлер, не принимает нас в свою компанию! Мы пошли бы за ним.

– Что значит "пошли бы"? Мы повели бы его за собой!

Посреди ночи жена будит мужа:

– Йоселе, мне нехорошо!

– Спи себе! – успокаивает ее муж. – А кому сейчас хорошо?

В нацистское время полуевреи преследовались почти так же, как евреи. А те, у кого была лишь одна восьмая еврейской крови, уже считались арийцами. Поэтому рассказывали: «Кто самая ненавистная женщина в немецкой семье? Еврейская мама. Она портит всем свидетельство о предках. А кто самая любимая женщина в еврейской семье? Еврейская прабабушка. Она оставила наследникам деньги, хорошие мозги, а свидетельство о предках никому не портит».

В нацистской Германии. Швейцарец приезжает в гости к другу-еврею.

– Кем ты сам себя представляешь при теперешней власти? – спрашивает он.

– Ленточным глистом, – отвечает еврей. – Днем и ночью пробираюсь сквозь коричневую массу и жду, когда меня выведут на чистую воду.

Эсэсовец, комендант концлагеря, говорит еврею:

– Если догадаешься, какой глаз у меня стеклянный, отпущу тебя на свободу.

– Левый, – отвечает еврей.

– Правильно. А как ты догадался?

– Этот глаз глядел на меня так сочувственно…

Первые годы нацистского режима. В Германии еще есть евреи, но преследования уже начались.

В берлинском парке Тиргартен гуляют две маленькие еврейские девочки. Они разглядывают элегантных всадников. Вдруг одна лошадь шарахается, сбрасывает седока и бешеным галопом мчится прочь.

– Быстро бежим отсюда, – испуганно шепчет одна из девочек.

– Да брось ты, – успокаивает ее вторая, – останемся! Лошадка же не знает, что мы с тобой еврейки.

Один еврей каждое утро покупает в киоске «Фелькишер беобахтер», бросает взгляд на первую страницу и швыряет газету в урну.

– Почему вы так поступаете, а не читаете всю газету? – спрашивает киоскер.

– Потому что я ищу некое извещение о смерти.

– Но ведь эти извещения помещают на последней странице, – поучает его киоскер.

– То, которое я ищу, наверняка появится на первой.

Нацистская Германия. В зоологическом саду кормят хищников. Люди восхищенно смотрят на служителя, который стоит внутри клетки с тигром и кидает ему куски мяса. Вдруг раздается вопль: тигр валит служителя наземь. Один человек вбегает в клетку, палкой бьет тигра по морде и вытаскивает служителя наружу. Толпа в восторге, храбреца несут на плечах, как героя, сбегаются репортеры, спрашивают имя и адрес спасителя. Но тот отворачивается и не хочет отвечать. Наконец он признается:

– Я еврей.

В утренней газете огромными буквами заголовок: "Еврейский прохвост издевается над безоружным тигром".

Вариант.

Галицийский еврей палкой защищается от разъяренного волкодава. Заголовок в газете: "Злобный галицийский еврей избивает немецкую овчарку".

В 1937 году в Вене идет разговор об опасности аншлюса (насильственного присоединения к Германии).Грюн заявляет:

– Никогда Гитлер не войдет в Австрию, потому что это приведет к войне. Погляди на глобус: тут, в центре, – маленькая Германия, а вот это все принадлежит Англии, Франции, там огромная Россия, об Америке я уж и не говорю…

– Я все это знаю, Грюн. Но знает ли об этом Гитлер?

Главный вокзал в Инсбруке, 1939 год. Эсэсовцы гонят несколько евреев к поезду. У вокзала стоят два человека в тирольских кожаных штанах и куртках. Один из них обращается ко второму с тирольским акцентом:

– Ну, чистые идиоты, эти евреи! Надели бы кожаные штаны и куртки, как мы с вами, и никто на свете не догадался бы, что они евреи.

Второй отвечает ему на идише:

– Нашли кому говорить!

В Вене после аншлюса. В уличной толпе штурмовик в форме наступает кому-то на ногу, тот отвечает ударом кулака. Другой пешеход, еврей, тоже отвешивает штурмовику пощечину. Общая суматоха, прибегает полицейский и спрашивает у первого пешехода:

– Какое право вы имеете бить по лицу штурмовика?

– Прошу прощения, ноге было так больно, что я ударил его машинально.

– Ну ладно. А вы, еврей, что вы себе позволяете? Вас вообще никто не задевал.

– Ну, я просто увидел, что лупят нациста, вот и подумал, что это опять разрешено.

В Вене при нацистах. Ночью в безлюдном переулке пьяный гой в высоких чинах, наваливается на робко жмущегося к стенке Нафтали и бормочет:

– Вы – вы – вы еврей!

– А вы кто такой? – спрашивает испуганный Нафтали. – Вы пьяны в доску!

– Что правда, то правда. Но к утру это пройдет.

В курортном городке Блау встречает на террасе кафе своего друга Грюна.

– Я живу в "Красном быке", – сообщает Грюн.

– Умоляю тебя, – ахает Блау, – ведь его хозяин – известный нацист!

Грюн спешит к себе в отель и отказывается от номера.

– Вы чем-то недовольны, господин Грюн? – спрашивает хозяин.

– Да нет, я был всем доволен, но мне сказали, что вы нацист.

– Что? – удивляется хозяин. – В разгар летнего сезона я вдруг возьму и стану нацистом?

Когда в Германии нацисты уже пришли к власти, а Польша еще была свободна, в польском поезде едут два господина. Один из них пристально всматривается в лицо второго и вдруг произносит:

– Извините, вы, случайно, не штурмбаннфюрер СС Клаус Гюнтер Циггевиц?

Второй господин медленно поднимает глаза и спрашивает гнусавым голосом:

– Не кто ли я?

В гитлеровское время один еврей из Сенты (город в северной части Югославии, где жили фанатично набожные ортодоксальные евреи)едет в Берлин. В лапсердаке и меховой шапке, он сходит с поезда на Ангальтском вокзале. Над ним посмеиваются. А он удивляется:

– В чем дело? Вы что, никогда югославов не видели?

Евреи, живущие в Китае, выглядят, как китайцы.

Кон бежал в Китай из Германии. Он приезжает в город к югу от Пекина, где живут местные евреи, и в субботу идет в синагогу. Рош а-кахал (глава общины)удивленно спрашивает:

– Вы еврей?

– Да.

– Странно! Совсем не похожи.

В оккупированной немцами стране. Морозным утром с шести часов стоит длинная очередь перед булочной. В восемь часов выходит пекарь и говорит:

– Хлеб будет позже, но не для евреев.

Евреи идут домой. Остальные продолжают ждать.

В десять пекарь вновь выходит на улицу и говорит:

– Хлеб будет позже и только для членов партии.

Часть людей уходит.

В двенадцать часов пекарь появляется вновь, чтобы объявить:

– Хлеб будет только для ветеранов партии.

На этот раз остаются лишь несколько человек.

В четыре часа пекарь выходит, делает партийно-политический доклад и объясняет, что хлеба нет и не будет. По дороге домой один старый член партии говорит другому:

– Проклятые евреи всегда умеют устроиться! Уже с утра сидят дома в тепле.

Прага, 1940 год. Приказы на отправку в концлагерь Терезин доставляли по ночам посыльные из еврейской общины. В двери одного еврейского дома стучат поздно вечером.

– Кто там? – в ужасе спрашивает глава семьи.

В дверь опять сильно стучат:

– Гестапо! Открывайте!

– У меня просто камень с души свалился, – говорит отец. – Я уже подумал было, что это кто-то из нашей общины…

В Терезине нацисты устроили гетто, условия содержания в котором были относительно гуманными. Именно этот лагерь показывали обычно иностранным делегациям.

У еврея, только что доставленного в Терезин, лагерник со стажем спрашивает:

– Как вы думаете, где вы находитесь?

– В концлагере с режимом, усиленным еврейским самоуправлением.

В Терезине, где царил страшный голод, по рукам ходила записка со следующим текстом: «Берегитесь брачного афериста! По лагерю бродит пожилой человек и пытается склонить женщин к заключению брака, называя себя поваром в бараке В I. Предупреждаем: он не повар, а всего-навсего бывший надворный советник из Вены, и работает он теперь в канцелярии».

Эта история действительно произошла в начале Второй мировой войны в одном из лондонских призывных пунктов. Еврей-беженец из Германии решил пойти добровольцем в армию.

– Как ваше имя? – спрашивает его английский полковник.

– Вильгельм Адольф Дойч.

– Вы, наверно, немного преувеличиваете?

Пинкусу удалось бежать из гитлеровской Германии, и теперь он прогуливается по улицам Нью-Йорка. Здесь нет скамеек с надписью «Только для арийцев», нет учреждений, на дверях которых написано «Вход только для евреев». С радостно бьющимся сердцем он заходит в лавку, чтобы купить фруктов.

– For juice ( для сока)? – спрашивает продавщица.

Пинкус в ужасе восклицает:

– Как, здесь тоже? (Он путает английские слова juice – «сок» и jews – «евреи», так как они произносятся одинаково.)

Кон приезжает в Нью-Йорк в гости к своему старинному другу Леви, тоже бежавшему из Германии.

– Леви, ты в своем уме, зачем ты повесил портрет Гитлера?

– Чтобы утихла тоска по родине!

С великим трудом Койфману удалось эмигрировать в Англию. Самолет садится в аэропорту, Койфман подходит к двери и видит, что дождь льет как из ведра. Он воздевает руки к небу и говорит со вздохом:

– И ради такого климата мне пришлось отвалить такую кучу денег за разрешение!

Двое еврейских эмигрантов из Вены рассуждают о том, что будет через десять лет.

– Я буду опять жить в Вене. И пойду со своей Ревеккой гулять по Пратеру. А навстречу нам попадется старик в лохмотьях. Я гордо пройду мимо и скажу: "Смотри, Ревекка, вон он идет, этот Гитлер!"

– Я так и знал, что ты трус! Я тоже буду жить в Вене. Буду сидеть в кафе и читать газету. А прочитав, откладывать в сторону и брать в руки другую газету. Тут ко мне подойдет плохо одетый господин и робко попросит: "Сударь, эту газету можно взять?" А я едва взгляну на него и процежу сквозь зубы: "Вам – нельзя, господин Гитлер!"

Двое еврейских эмигрантов встречаются в верховьях Амазонки и обмениваются опытом работы.

– Я ловлю змей, собираю их яд и везу его к устью реки. Потом возвращаюсь сюда. Жить можно.

– А я добываю сок каучуковых деревьев. Как наберу достаточно, отвожу к устью и возвращаюсь сюда. Жить можно.

– А что поделывает Меерсон?

– Он пустился в авантюру.

– То есть?

– Вернулся в Германию.

Двое эмигрируют. В том городе, куда они приехали, община обещает им поддержку. Первый – врач, его устраивают санитаром в больницу. Второй говорит, что он кантор. Предлагать кантору грубую работу неудобно, и община назначает ему небольшую пенсию. Но потом все же просит спеть в синагоге.

Кантор-самозванец в отчаянии прибегает к врачу:

– Ой, что мне делать? Я же совсем не умею петь!

– Сделай так: встань на возвышение, издай один-единственный звук и упади. Остальное я беру на себя.

Так все и происходит. Врач пробирается сквозь толпу, осматривает больного, щупает пульс и выпрямляется.

– Евреи, жить он будет. Но петь – никогда!

Еще один эмигрант. Чтобы не работать, он объявляет, что у него паралич.

– Ты с ума сошел? – спрашивает его друг. – Теперь, чтобы не прослыть обманщиком, тебе придется остаться паралитиком на всю жизнь!

– Еще чего! Если мне это дело разонравится, я поеду в Лурд (чудотворный источник, место паломничества у католиков).

Трое эмигрантов встречаются в Нью-Йорке.

– Вы мне не поверите, – говорит первый, – но дома, в Берлине, у меня был самый большой в городе магазин готового платья.

– Вы мне не поверите, – говорит второй, – но дома, в Вене, я жил в княжеском дворце.

Третий, с карликовым пинчером на коленях, говорит:

– Что касается меня, то я и дома был таким же небохантом ( бедолагой), как здесь. Но мой пинчер – вы не поверите! – дома мой пинчер был сенбернаром.

Сразу после войны многие еврейские эмигранты в Англии служили в армии и гражданской администрации. В парижских кафе висели объявления: "Просим наших английскихгостей не так громко разговаривать по-немецки".

Вена, 1946 год. Возле Венской оперы разговаривают английский и американский офицеры. Мимо проходит французский майор. Англичанин, сквозь зубы:

– Ой, вот и Тейтельбаум опять в Вене!

Вторая мировая война закончилась. В венском кафе еврей требует газету «Фелькишер беобахтер». Официант отвечает, что нацистских газет больше нет. Такая сценка повторяется ежедневно. В конце концов официант спрашивает:

– Я вам каждый день говорю, что этой газеты больше не существует, так зачем же вы ее каждый раз спрашиваете?

– Для того и спрашиваю – чтобы слышать, что ее больше нет!

Чтобы оградить бывшего члена нацистской партии Мюллера от возможных преследований, чиновник задает ему вопросы:

– Были ли вы в заключении при Гитлере? Принадлежали ли к движению Сопротивления? Приходилось ли вам испытывать какие-либо притеснения?

– Нет, – признается Мюллер, – мне тогда вполне прилично жилось. Еды хватало, в погребе у меня было припрятано неплохое вино…

– Вот и отлично! – восклицает чиновник. – Фройляйн, запишите: рядовой член нацистской партии Мюллер в годы нацизма прятал в своем погребе некоего Оппенгеймера (известная марка немецкого вина).

Двое бывших нацистов встречаются на улице.

– Как тебе живется?

– Ужасно! Я потерял работу. А ты как?

– У меня все неплохо.

– Как ты сумел?

– У меня в погребе спрятан богатый еврей, он дает мне деньги.

– Теперь? Через восемнадцать лет после войны?

– Но я же ему этого еще не сказал!

В начале шестидесятых годов в некоторых германских городах черносотенцы малевали на стенах синагог свастики и антисемитские лозунги. Тогда же возник следующий анекдот:

Что такое храбрость? Это когда ты ночью крадешься с кистью в руках вдоль синагоги, а в пяти метрах от тебя – полицейский.

А что такое наглость? Это когда ты сам подходишь к полицейскому и спрашиваешь: "Как правильно написать слово "жид" – с "д" или "т>> на конце?"

Кельн, 1946 год. Тюннес и Шель сидят за решеткой.

– Ты за что сидишь? – спрашивает Шель.

– Я написал: "Евреев – вон отсюда!"

– И где ты это написал?

– На синагоге. А ты за что сидишь?

– Я написал: "Евреев – сюда!"

– И где ты это написал?

– На газовом котле.

После массовых убийств евреев, совершенных нацистами, органы юстиции в ФРГ строго наказывали за преступления на почве антисемитизма.

По автобану мчится шикарный "мерседес". Его пытается обогнать "фольксваген", но при каждой попытке обгона водитель "мерседеса" нажимает на педаль газа и уходит от преследователя. Так происходит раз десять, но в конце концов "фольксвагену" на каком-то перекрестке удается вырваться вперед. Водитель перегораживает путь "мерседесу", выходит из машины и спрашивает:

– Разрешите, пожалуйста, задать вопрос: вы еврей?

– Нет.

– Выходи, сволочь!

В чем разница между выражениями «свинские цены» и «еврейская свинья»?

Первое выражение можно произносить вслух.

Лондон, 1946 год, квартал Swiss Cottage (он был заселен в основном еврейскими эмигрантами из Германии).

– Где вы родились, фрау Хирш?

– В Берлине. Но конечно же, в Британской зоне!

Трое немецких евреев в Тель-Авиве разговаривают о компенсациях.

– Мне повезло, – говорит первый, – я выбрался оттуда еще в тридцать восьмом году. Я подал на компенсацию и кое-что получил, не всю сумму, но все равно неплохо.

– А я, – говорит второй, – удрал еще в тридцать третьем и тоже подал на компенсацию. Ну и что я получил?

Какие-то гроши за утрату возможности профессиональной подготовки. Совсем немного, но все-таки…

– Я эмигрировал в двадцать восьмом, – говорит третий. – Этого ничем не компенсируешь.

В шестидесятых годах эмигрант Кон спешно пакует свои вещи: он возвращается в Германию.

– Вы решили уехать отсюда, господин Кон?

– Да, причем навсегда. Знаете, травля евреев опять начинается.

– Какая ерунда!

– Нет, не ерунда. Один человек мне рассказал, что будут бить евреев и велосипедистов.

– А велосипедистов-то за что?

– Вот видите! Я же вам сказал, что опять начинается травля евреев!