Текст книги "Еврейское остроумие"

Автор книги: Зальция Ландман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

Когда Леви уже ушел, Кон выговаривает девушке:

– Почему вы ему не сказали, что я в ванне?

– Я сказала, но он ответил, что это неправда, потому что в октябре никто уже не купается.

Тюрьма.

– Господин Блау, вам пора помыться!

– Неохота.

– Но так положено по инструкции! Когда вы в последний раз мылись?

– Что значит "в последний раз"? Я же впервые в тюрьме!

Блох приходит к Леви и видит, что тот припал к щелке и заглядывает в ванную комнату.

– Леви, что это ты делаешь?

– Тсс! Я смотрю, как моя жена моется в ванне!

– Ты что, за двадцать лет ни разу не видел ее голой?

– Голой-то видел. Но чтобы она мылась…

Ночлежка в Бердичеве. Дама выходит из туалета и жалуется хозяину:

– Отвратительно! Весь туалет засижен мухами!

– Советую ходить в туалет между двенадцатью и двумя часами, тогда все мухи в кухне.

– Как называются вши на идише?

– Киним (ивритское слово).

– А в единственном числе?

– Вши в единственном числе у нас не бывают.

Йоэль плюнул на тротуар возле венской Оперы и заплатил за это десять шиллингов штрафа, после чего спросил полицейского:

– Вы не скажете, как заполучить место вашего генерального представителя по Бердичеву?

– Я могу угадать, что ты вчера ел на обед!

– Это угадать невозможно!

– А я смогу. Ты ел (уставясь в бороду) лапшу и кислую капусту.

– А вот и не угадал! Это было позавчера!

– Что за человек Леви?

– Этот-то? Беспринципная тряпка! Меняет свои убеждения, как белье, раз в квартал!

– У вас есть семья?

– Нет, я холостяк.

– Ну, может быть, есть братья или двоюродные братья?

– Нет.

– Возможно, сосед по комнате?

– Тоже нет.

– Ну, тогда я не знаю.

– Чего вы не знаете?

– Кто носит ваши рубашки, пока они еще чистые!

Богач пригласил в гости двух бедных родственников, но с одним условием – чтобы они заранее поменяли белье.

Оба пообещали. Когда они уже направляются в гости, один размышляет вслух:

– И что ему от того, что мы с тобой поменялись рубашками?

Старый меламед приезжает в город, чтобы повидать своего разбогатевшего ученика. Тот хочет доставить старику удовольствие и берет его с собой в театр.

– Но вы должны мне пообещать, – требует он, – что обязательно смените носки.

Вечером в театре среди зрителей, окружающих меламеда, распространяется сильное беспокойство.

– Вы действительно сменили носки? – спрашивает ученик.

Меламед обижен:

– Я так и знал, что вы мне не поверите, и поэтому захватил с собой старые носки в качестве доказательства. Вот они, у меня в нагрудном кармане!

Файвл, задумчиво:

– Вот руки все иногда моют. Почему же никогда не моют ноги?

Сын, уже много лет живущий в Берлине, приезжает в местечко повидаться со стариками родителями. Утром отец с интересом наблюдает, как сын совершает туалет.

– Что это ты делаешь? И вообще что это такое?

– Это зубная щетка. Я чищу зубы.

Отец оскорблен до глубины души:

– Знаешь, Ицик, на твоем месте я бы уж заодно и крестился!

Вариант.

– Скажи, Ицик, ты все еще обрезан?

– Моисей, от тебя плохо пахнет. Надо сходить в баню и помыться.

Моисей скрепя сердце идет, но возвращается мрачнее тучи.

– Никогда больше не пойду туда, Сара! Во время мытья я потерял жилетку!

Проходит год.

– Моисей, ты опять плохо пахнешь! Придется пойти в баню.

Он идет и возвращается сияющий.

– Сара, я нашел свою жилетку! В тот раз я ее надел под рубашку.

Бедный еврей приезжает к своему разбогатевшему брату в Берлин как раз в тот момент, когда у того собралось изысканное общество. После некоторых колебаний богатый брат разрешает бедному войти в гостиную, но строго наказывает, чтобы он не чесался. Бедняк обещает. Поначалу он с большим интересом прислушивается к разговору благородных гостей, который вращается вокруг перемещений по службе в офицерской среде. Но постепенно у него начинает страшно чесаться все тело. Он вертится так и сяк, встречает злобный взгляд брата. Тут он неожиданно вмешивается в общий разговор и сообщает светским тоном:

– Мой кузен – генерал. В последний раз он приехал ко мне в гости в полной форме. У него галуны были и тут (чешет левое плечо), и тут (чешет правое), золотые пуговицы здесь (чешет левую руку) и там (чешет правую), и к тому же полная голова забот (чешет всю голову).

Янкель едет с незнакомым господином в купе спального вагона. Утром он вскрикивает:

– Жена забыла положить мне принадлежности для утреннего туалета!

Его сосед, человек доброжелательный, дает Янкелю последовательно мыло, губку, расческу, бритву…

– А зубную щетку? – спрашивает Янкель.

– Знаете ли, – смущенно говорит господин, – зубной порошок я дам вам охотно, но зубная щетка – это такой сугубо личный предмет…

– Хоть караул кричи! – возмущается Янкель. – И этот тоже антисемит!

За свадебным обедом суповую миску передают по кругу. Меиру приспичило чихнуть, как раз когда миска стоит перед ним. От толчка его пенсне падает прямо в суп. Он пытается его вытащить и при этом кашляет в миску…

Его сосед по столу спрашивает с неподдельным интересом:

– А ушами вы никуда не попадаете?

Еврей из Тарнополя сообщает гостиничному портье в Вене:

– Представьте себе, когда я был здесь в последний раз и потом вернулся домой, из моей дорожной сумки выползли три клопа!

– Чудеса! – отвечает портье. – Как, наверное, обрадовались клопы, когда опять увидели родные стены!

Антиквар говорит Леви:

– Это кресло относится к эпохе Людвига Первого, оно полно исторических реминисценций…

– Папа, – кричит маленький Мориц, – вон как раз одна из них выползает!

Евреи в знак печали по умершему семь дней сидят на низенькой скамеечке или на полу.

– Скажи, Мойше, почему клопы черные?

– Что тут непонятного? Конечно, в знак траура.

– По кому?

– По своим погибшим родителям.

– Если у них траур, то почему же они повсюду рыскают, а не сидят на низенькой скамеечке?

– Потому что им угрожает смертельная опасность. А ты ведь знаешь, что опасность отменяет любой запрет.

– Ага. Но почему они тогда не сидят хотя бы в субботу? В субботу нельзя никого убивать, значит, им ничто не угрожает.

– Глупая твоя голова! Ты что, забыл, что сидение на скамеечке в субботу и в праздник отменяется?

– Ребе, можно убивать блоху в субботу?

– Блоху? Можно.

– А вошь?

– А вошь – ни в коем случае.

– Где же тут логика?

– Как ты не понимаешь? Согласно Закону, в субботу можно делать только такую работу, которую ни при каких обстоятельствах нельзя отложить. Ведь блоха ускачет, так что ждать нельзя. А вошь – куда она денется?

Хозяин – постояльцу:

– Хорошо спалось?

– Спасибо, отлично. Но бедные клопы всю ночь не смыкали глаз!

Хозяин показывает постояльцу его комнату. Гость в ужасе:

– Вы только взгляните: по стене ползают клопы!

– А кто же еще должен ползать по стене, медведи, что ли?

Постоялец входит в гостиницу, хозяин вытаскивает гостевую книгу, чтобы записать его фамилию. Вдруг оба видят, что по открытой странице бежит клоп.

– Я много чего повидал на белом свете, – говорит гость, – но чтобы клоп хотел узнать номер комнаты раньше, чем туда заселяются, – этого я еще никогда не видел!

Хозяин:

– Ну, как спалось?

Постоялец:

– Ужасно! На постели лежал мертвый клоп.

– Если он был мертв, то не мог причинить вам никакого вреда.

– Конечно. Но видели бы вы похоронную процессию из его живых родственников!

Дом Розенштока загорается посреди ночи. Хозяину еле удается спастись, но все его имущество сгорает. Завернувшись в простыню, он удовлетворенно смотрит на догорающий дом:

– Зато клопам я отомстил!

Еврей из русской глубинки сидит в купе поезда, роется в своей густой нечесаной бороде и каждую секунду вытаскивает из нее паразита.

Сосед по купе говорит с отвращением:

– Как это у вас получается, что вы никогда не промахиваетесь?

– Хм, если и промахнусь, то кого-нибудь другого хапну.

– Файвл, почему ты все время чешешься? У тебя блохи?

– Что я тебе, собака, что ли? У меня вши!

Ицик купил у старьевщика старые штаны. На следующий день он их возвращает:

– Моя жена не желает терпеть такие штаны в доме. В них полно насекомых.

Старьевщик (удивленно):

– А что еще ваша жена ожидала увидеть в старых штанах? Уж не цапихис бедваш? (Согласно Библии, манна небесная имела вкус цапихис бедваш; дваш – это мед, а цапихис, вероятно, – пирог с пряностями.)

Шаплинер хочет продать свои старые штаны.

– Фу, какая-то вонючая тряпка! – говорит старьевщик.

– Прошу без оскорблений, – обижается Шаплинер. – Эти штаны носил еще фараон.

– Что за бред!

– Убедитесь сами! Суньте руку внутрь – и вы увидите, что третья египетская казнь все еще там (третья египетская казнь – это и были насекомые).

Женщина покупает у лоточника порошок от насекомых.

– А вы уверены, что он подействует?

– Совершенно уверен.

– Как его применять?

– Как увидите клопа, быстро посыпьте его порошком, и клоп умрет.

– Если уж я увижу перед собой клопа, могу его и рукой прихлопнуть!

– Ну, если вам так больше нравится, делайте по-своему!

Отец приехал из деревни в гости к сыну в Варшаву. На одной из оживленных варшавских площадей отец останавливается и начинает энергично чесаться.

– Папа, – смущается сын, – в Варшаве этого делать нельзя. Здесь не Мазеповка!

– Ерунда, – говорит старик. – По-твоему, как у меня зачешется, мне что, в Мазеповку ехать?

Еврей из Мазеповки эмигрировал в Нью-Йорк. Он стоит на улице и наблюдает, как строится небоскреб.

– Боже правый, – озабоченно говорит он, – откуда они возьмут клопов, чтоб хватило на столько этажей?

– Пожалуйста, дайте мне снотворного порошка на десять пфеннигов!

– Без рецепта нельзя.

– С каких это пор порошок от насекомых продается по рецепту?

– Почему от насекомых? Вы же сказали снотворного порошка!

– А что, без порошка от насекомых разве заснешь?

Айзик не может заснуть, потому что ему не дает покоя блоха.

– Послушай, блоха, – строго говорит он, – либо ты здорова, но тогда почему ты в постели? Либо ты больна, но тогда почему ты скачешь?

Меламед спрашивает мальчика, знает ли он, как перевести на немецкий еврейское слово, означающего «перья». Тот не знает, и учитель хочет помочь ребенку.

– У тебя дома есть кровать? – спрашивает он.

– Конечно.

– И на ней есть перина?

– Есть.

– Ну, а теперь скажи, что находится в перине?

– Клопы!

– Ты не знаешь, где мне достать хорошую партию домашних насекомых?

– Тоже мне товар! А зачем тебе это?

– Я съезжаю с квартиры, а в контракте написано, что я обязан оставить хозяину квартиру в таком же состоянии, в каком она была до меня…

Два деревенских еврея стоят перед витриной городской парикмахерской, на которой написано: «Маникюр». Один из них входит внутрь.

– Ну как?

– Они обрезали мне ногти на руках.

Идут дальше и читают на другой витрине: "Педикюр". На этот раз внутрь заходит второй еврей.

– Ну как?

– Они обрезали мне ногти на ногах.

Потом они подходят к театру. На афише написано: "Валькирия". Один еврей говорит другому:

– Знаешь, давай сюда не пойдем! Почем знать, что они нам еще обрежут?

Известные евреи

Две тысячи лет назад рабби Иегошуа бен Хананья сказал:

– Где я стою, это центр земли.

– А как докажешь? – спросил кто-то.

– Возьми и проверь! – предложил рабби.

Философ Мозес Мендельсон получил вид на жительство в Берлине только потому, что работал бухгалтером в конторе другого еврея.

– Это позор, – сказал один из его знакомых, – что такой человек, как вы, должен работать на такое ничтожество, как он!

– Напротив, – возразил Мендельсон, – так всем удобно. Если бы ябыл хозяином, я бы не взял его к себе в бухгалтеры.

Пастор Теллер хотел убедить Мозеса Мендельсона перейти в христианскую веру. Они обменялись письмами в стихах, основанных на двойном значении еврейского слова «маамин» и латинского credo, означающего «верить» и «кредитовать». Теллер написал:

Раз уж вы верите в Отца,

Поверьте в Сына до конца.

Ведь каждый, пока отец не умрет,

Сыну кредит охотно дает.

Мендельсон ответил:

Но Он – бессмертен! Потому

Кредит не можем дать ему.

Венский юморист Мориц Сафир сказал как-то: «Только три вида людей беспробудно спят ночью: дети, мертвые и ночные сторожа».

Сафир вел легкомысленный образ жизни. Один католический священник сказал ему:

– Из-за таких, как ты, нас всех еще накроет второй всемирный потоп!

На что Сафир ответил:

– А какой в этом смысл – разве первый в чем-то помог?

В мюнхенском парке встречаются баварский король Людвиг I, гордящийся своим лирическим талантом, и известный своей скупостью Сафир. Общительный король восклицает:

– Поглядите, господин Сафир купил себе новую шляпу! При этом из настоящего фетра, не правда ли?

Сафир энергично кивает и добавляет:

– И водонепроницаемую, Ваше Величество, водонепроницаемую!

Барон Ротшильд пообещал Сафиру дать ему в долг сто гульденов. На следующий день Сафир является в контору Ротшильда.

– Ах да, вы пришли за вашими деньгами, – роняет Ротшильд.

– Нет, за вашими, —отвечает Сафир.

Композитор Мейербер спросил Сафира, какая из его, Мейербера, опер нравится ему больше всех.

– "Гугеноты", – тотчас ответил Сафир. – В ней христиане молотят друг друга до смерти, и все это происходит под музыку одного еврея.

К композитору Мейерберу пришла молодая девушка, чтобы он оценил ее способности к пению и танцам. Закончив просмотр, Мейербер сказал:

– Для танцовщицы вы поете вполне прилично и для певицы танцуете вполне приемлемо.

Молоденькой пианистке Мейербер сказал:

– Такая воспитанная девушка – и никакого представления о такте!

Дядюшка Генриха Гейне Соломон был богатым банкиром. Гейне объяснял это так:

– Моя матушка всегда любила читать стихи, поэтому ее сын стал поэтом. А матушка Соломона всегда любила читать про разбойников, поэтому ее сын стал банкиром.

Один знакомый сказал Гейне, показывая на Ротшильда в светском обществе:

– Посмотрите только, как эти люди вьются вокруг золотого тельца!

– Вы ошибаетесь, – ответил Гейне, – он гораздо старше!

Брат Мейербера писал драмы. Гейне, слывший беспощадным критиком, в его адрес источал одни похвалы. Кто-то спросил его:

– Что это пришло вам в голову хвалить это дерьмо?

– На сей раз я могу хвалить спокойно, – ответил Гейне, – мне все равно никто не поверит.

Один христианин сказал Гейне:

– Вы принадлежите к народу, из которого произошел Христос. На вашем месте я бы этим гордился!

На что Гейне ответил:

– Я тоже – если бы, кроме Христа, никто больше из него не произошел.

– Все свое имущество, – сказал Гейне, – я завещаю моей жене Матильде, но при условии, что она опять выйдет замуж.

– Какой в этом смысл? – спросили его.

– Я хочу, чтобы хоть один человек во всем мире от души пожалел о моей кончине!

Жена Гейне Матильда у его смертного одра молила Господа, чтобы он простил ее мужу все его прегрешения.

– Он простит, – вставил Гейне, – ведь это его профессия.

Первый барон Ротшильд принципиально не делился ни с кем деловой информацией. Однажды его бухгалтер пристал к нему с просьбой.

– Наши лучшие клиенты хотят получить сведения о новой фирме. Сделайте для них исключение, господин барон!

– Ну ладно! сказал Ротшильд и написал: "Владельцы фирмы, как говорят, весьма молодые люди. Этим я себя ни к чему не обязываю".

Ротшильд погружен в дела. Приходит посетитель. Ротшильд, не отрываясь от бумаг:

– Возьмите себе стул.

Через несколько минут посетитель теряет терпение и говорит:

– Я – князь фон Турн-унд-Таксис.

– Возьмите два стула.

В 1848 году один революционер прорвался в кабинет Ротшильда во Франкфурте и грозно произнес:

– Господин барон! Мы теперь все равны. И все должны делиться!

– Делиться? – переспросил Ротшильд. – Хорошо. Видите ли, у меня есть восемнадцать миллионов талеров. В Германии восемнадцать миллионов немцев. То есть приходится по одному талеру на душу. Вот вам ваш талер – и убирайтесь отсюда!

У старой баронессы Ротшильд во Франкфурте была восемнадцатилетняя компаньонка, которая читала ей вслух французские романы. Однажды, посреди чтения какого-то романа, молодая девушка запнулась, начала заикаться и залилась краской до корней волос. На это баронесса сказала:

– Пропустите это место, Марихен, я прочту эту страничку сама!

Это случилось в Вене в начале XX века. Государство хочет получить большой заем у барона Ротшильда, и вот барон приезжает во дворец Шенбрунн, где он должен подписать договор. К нему присоединяется шеф полиции и говорит доверительно:

– Господин барон, предостерегите вашего сына Морица! Он вращается в кругах социалистов. Мы больше не сможем безучастно наблюдать за этим со стороны.

Барон сидит в зале, перед ним на столе лежит договор. Ему протянули золотую ручку, но он сидит неподвижно.

– Господин барон не подпишет?

– Нет. Как я могу доверять монархии, которая боится моего сына Морица?

Королева Виктория спросила своего премьер-министра Дизраэли, в чем состоит разница между несчастным случаем и катастрофой. Дизраэли сформулировал разницу так: "Если, например, Гладстон (его политический противник)упадет в море – это несчастный случай. Но если кто-нибудь его вытащит – это уже катастрофа".

Вильгельм I во время поездки в Бреслау разговорился с тамошним раввином.

– У меня с давних пор сохранилось о вас приятное воспоминание, – сказал кайзер. – Как ваши дела?

– Какие могут быть у меня дела? – ответил раввин. – Живу!

О Герзоне фон Бляйхрёдере, финансовом советнике Вильгельма I, говорили: «Берлинское общество делится на две категории: одни ходят к Бляйхрёдеру – и смеются над ним. Другие к нему не ходят – и тоже смеются».

Известный берлинский актер Дессуа до крещения носил фамилию Дессауэр. Как-то в поезде он встретил знакомого, который все время называл его «господин Дессауэр». Актер строго поправил его:

– Меня зовут Дессуа!

На станции Дессуа вышел, чтобы зайти в известное местечко. Давнишний знакомец кричит ему что есть мочи:

– Господин Дессуа, господин Дессуа! Писсауэр за углом!

Дессуа перед выходом на сцену:

– Иисусе, борода не клеится!

Его коллега, христианин Деринг:

– При столь кратком знакомстве вам бы следовало говорить "господин Иисус"!

Семья кантианца Соломона Маймона переживала из-за его атеизма. Когда Маймон приехал однажды в Голландию, родственник повел его в синагогу, показал шофар, при звуках которого в свое время здесь предавали анафеме такого же безбожника Спинозу, и спросил со значением:

– Знаешь, что это такое?

На что Маймон ответил:

– А как же, это бычий рог.

Один немецкий банкир-еврей любил повторять: «Всякая услуга наказуема».

К знаменитому венскому актеру Зонненталю в кафе подсел незнакомый парень и заказал официанту:

– П-п-ри-ри-не-сите м-м-не к-к-о-о-ф-фе!

– М-м-не т-т-о-ж-же! – попросил Зонненталь.

Парень возмутился:

– В-вы ж-ж-же ак-ктер, в-вы н-не з-з-аик-кает-тесь!

– Нет, в жизни я тоже заикаюсь, а на сцене просто симулирую.

Знаменитый еврей-пианист давал концерт в одном графском доме. Когда аплодисменты смолкли, хозяин дома подошел к пианисту и сказал:

– Я уже слышал Рубинштейна… – Пианист польщено поклонился, а граф продолжал: – Я и Серкина слышал… —

Пианист поклонился еще ниже, и граф закончил фразу: – Но никто не потел так, как вы!

Философ Лазарус Гейгер как-то обедал в компании католического священника.

– Когда вы, наконец, откажетесь от древних предрассудков и перестанете есть строго по религиозным правилам? – спросил священник.

– На вашей свадьбе, ваше преподобие, – ответил Гейгер.

Еврейский писатель – своему коллеге:

– С тех пор как мы с тобой виделись в последний раз, круг моих читателей удвоился.

– Поздравляю! А я и не знал, что ты женился.

Имбер, автор музыки еврейского национального гимна, был запойным пьяницей. Алкоголизм серьезно подорвал его здоровье, и он наконец обратился к врачу. Тот сказал:

– Вам придется бросить пить и курить.

Имбер встал и направился к двери.

– Стойте, – крикнул врач, – вы же еще не заплатили!

– За что? – спокойно откликнулся Имбер. – Я ваш совет не принимаю!

Раввины в Восточной Европе носили одежду тамошних евреев позднего Средневековья: длинный лапсердак и бархатную шапку, отделанную мехом.

В Жолкеве, где служил знаменитый раввин Хайес, проповедь читал его коллега, одетый по-западному. Когда он закончил, Хайес заметил:

– Самым блестящим в вашей проповеди был, несомненно, цилиндр.

Философ и врач Маркус Герц услышал, что его бывший пациент начал заниматься самолечением, читая медицинскую литературу.

– Он еще умрет от опечатки, – съязвил Герц.

После лекции весьма неортодоксального философа Ахада Хаама о Моисее один раввин сказал:

– До сих пор никто не знал, где находится могила Моисея. Теперь мы знаем: Ахад Хаам похоронил его в писательском клубе Одессы.

Поэт Л. А. Франкель зарабатывал на жизнь, работая секретарем еврейской религиозной общины. Однажды умер один из служащих этой общины. Некий излишне пронырливый претендент попросил у Франкеля о протекции еще до того, как покойного похоронили.

– Помогите мне попасть на его место!

– Охотно, – ответил Франкель, – только сомневаюсь, что такой увесистый парень, как вы, уместится в его гроб.

К юбилею одного венгерского поэта знатного происхождения его друзья выкупили давно проданное родительское имение. По этому случаю еврейский поэт Йозеф Кис сказал своим друзьям:

– Когда у меня будет юбилей, вам это встанет куда дешевле. Я унаследовал от своих родителей посох нищего – и он пока все еще у меня.

Критик – еврейскому драматургу Якобу Адлеру:

– Я знаю человека, который заплатил бы миллион за то, чтобы вас увидеть. Он так сказал вполне серьезно.

– В самом деле? – переспросил польщенный Адлер.

– Да. Дело в том, что он слепой.

На экзамен к венскому профессору Морицу Власаку приходит студент-еврей по фамилии Иерусалим (вероятно, родственник венского философа Вильгельма Иерусалима). Любопытные коллеги Иерусалима ждут возле дверей. Наконец выходит Власак вместе со студентом, окидывает взглядом ожидающих и восклицает:

– Плачь, Израиль, Иерусалим пал!

Одному молодому композитору, который некоторое время снимал себе скромную комнатку в Карлсбаде, его приятель сказал:

– Смотри, вон твое окно. Когда тебя не станет, возле него будет висеть доска с надписью…

– Да ну тебя! – перебил его композитор, зардевшись от смущения.

– Не перебивай! – сказал приятель. – Итак, надпись будет гласить: "Сдается комната".

Известный венский бонвиван Бела Хаас жаловался:

– У меня нет ни жены, ни детей, ни друзей – что я имею от жизни, кроме сплошных удовольствий?

Писатель Шолом Аш сказал однажды:

– Самый красивый в мире язык – это идиш.

– Почему это? – спросили у него.

– Потому что в нем каждое слово понятно.

Писатель Людвиг Фульда: «Чтобы драматург мог иметь успех в Берлине, ему нужно либо успеть умереть, либо быть извращенцем или иностранцем. А лучше всего – мертвым извращенцем и иностранцем сразу».

В комнату композитора Морица Московски вошел его коллега со словами:

– Тьфу, дерьмо, а не погода!

На это Московски:

– Кстати, о дерьме: что новенького вы сочинили?

Встреча в Карлсбаде. Историк Грец – историку литературы Карпелесу:

– Чем вы сейчас занимаетесь?

– То и дело что-нибудь пишу.

– Понимаю: чаще "то", чем "дело".

К еврейскому писателю Айзику Мейеру Дику пришел незнакомый молодой еврей с рукописью и попросил совета.

– Трудно быть еврейским писателем, – сказал ему Дик. – Тебе придется сорок лет ходить из дома в дом, переезжать из города в город и повсюду предлагать свои рукописи.

– А потом? – заинтересованно спросил новичок.

– Потом? – переспросил Дик. – Потом ты более или менее поймешь, что значит быть еврейским писателем.

Артур Шницлер пришел с писательского собрания. Кто-то из друзей спросил, как там было, на что Шницлер ответил: "Если бы там не было меня, ябы очень скучал".

Артур Шницлер: «Наука – это то, что один еврей списал у другого».

Тристан Бернар: «В раю климат, конечно, получше, но в аду наверняка лучше общество».

Дирижируя оперой Рихарда Штрауса, Лео Блех внес в ноты некоторые исправления. Штраус возмущенно крикнул из зала:

– Кто это написал – вы или я?

Лео Блех:

– Слава Богу, вы!

Дама, заказывая знаменитому берлинскому импрессионисту Максу Либерману свой портрет, озабоченно спросила, будет ли портрет действительно похож на оригинал.

– Я напишу вас более похожей, чем вы есть! – пообещал Либерман.

Даме, которая слишком часто перебивала его во время сеанса, Либерман сказал:

– Еще одно слово, и я напишу вас такой, какая вы есть!

Художники Лессер Ури и Либерман некоторое время дружили. Потом они поссорились. Однажды Либерману передали, что Ури хвастается, будто автором нескольких работ, подписанных Либерманом, на самом деле является он, Ури.

– Покуда он утверждает, что написал моикартины, мне не из-за чего волноваться, – сказал Либерман. – Но если в один прекрасный день он заявит, что это я написал егокартины, я тут же подам на него в суд!

Некто пожаловался Либерману, что дорогая работа Ван Гога, которая висит у него над кроватью, оказалась подделкой. Либерман его утешил:

– Не важно, кто у вас надкроватью. Главное, кто у вас вкровати.

Профессор медицины заказал свой портрет Либерману и попросил ограничиться двумя сеансами.

– Я же не требую от своих пациентов, – сказал он, – чтобы они дважды являлись ко мне за диагнозом.

– Это не одно и то же, – возразил Либерман. – Если вычто-то запорете, это прикроет зеленая травка. Если же ячто-то запорю, это будет висеть на стене.

Либермана спросили:

– Почему художники всегда ставят свою подпись на картине внизу справа?

– Для того, – объяснил Либерман, – чтобы знатоки искусства это заметили и не вешали картину вверх ногами.

1932 год, Берлин. Рядом с домом Макса Либермана находилась вилла, в которой разместилась школа командного состава СА. Однажды один из штурмовиков наблюдал через забор, как Либерман пишет картину. Наконец он обратился к живописцу:

– Для еврея вы, господин профессор, вполне прилично пишете.

На что Либерман ответил:

– Для штурмовика вы вполне прилично разбираетесь в искусстве.

Когда Гитлер пришел к власти, Либерман так отозвался о политическом положении в стране:

– Я не могу столько съесть, сколько мне хотелось бы вырвать!

Либерман с грустью спросил у банкира Карла Фюрстенберга:

– Вы уже знаете, кто сегодня умер?

Фюрстенберг ответил:

– А меня всякий устраивает.

В 1930 году Либерман и Фюрстенберг прогуливаются по Тиргартену, им обоим уже за восемьдесят. Мимо проходит хорошенькая девушка. Оба оглядываются на нее, и Либерман вздыхает:

– Где наши семьдесят, Фюрстенберг!

К банкиру Фюрстенбергу является посланник кайзера: Его Величеству хотелось бы как-то наградить банкира. Фюрстенберг категорически отказывается, посланник настойчиво его уговаривает. Наконец Фюрстенберг говорит:

– Ладно, одно желание у меня есть. Но я сомневаюсь, что Его Величество сможет его выполнить. Я хотел бы стать советником евангелической консистории.

О жене министра финансов, которая явилась на бал в глубоком декольте, Фюрстенберг отозвался так:

– Она напоминает мне своего супруга: тот тоже всегда приходит ко мне с незакрытым дефицитом.

К своему дню рождения Фюрстенберг попросил у всех родственников фотографии, вклеил их в альбом и принес его в свой банк. Там он показал альбом швейцару и строго сказал:

– Если придет один из этих, меня на месте нет!

Фюрстенберг взял своего сына в компаньоны.

– Хорошо ли это будет – отец и сын в одном деле? – спрашивают его.

– Не беспокойтесь, – отвечает Фюрстенберг, – мы поделили обязанности: сын отказывает в кредите ниже десяти тысяч, а я – выше десяти тысяч.

Фюрстенберг получил запрос из финансового ведомства: «Мы не видим доходов от сомнительных объектов». Фюрстенберг ответил: «Я их тоже не вижу».

На Берлинской бирже некто замечает Фюрстенберга, бежит за ним и кричит:

– Господин Фюрстенберг, господин Фюрстенберг!

Фюрстенберг шагает себе дальше, не оборачиваясь. Наконец тот его догоняет и выпаливает, запыхавшись:

– У вас плохо со слухом.

На это Фюрстенберг:

– Нет, это о вас плохие слухи.

Когда был основан Дрезденский банк, «арийское» предприятие, знаменитый банкир Фюрстенберг сказал:

– Христианский банк звучит для меня примерно так же, как "еврейская армия".

Раньше было принято называть служащих только по фамилии – «Майер», «Шульце» и так далее. После Германской революции 1918 года служащие Фюрстенберга явились к нему и потребовали, что бы отныне он называл их «господин Майер» и «господин Шульце».

– Охотно, господа, – ответил Фюрстенберг, – но меня я попрошу в будущем называть просто "Фюрстенберг", потому что должно же быть между нами различие!

В конце двадцатых годов, после очередного скандала на фондовой бирже, Фюрстенберг выходит из здания биржи вместе со своим знакомым.

– Если так пойдет и дальше, – говорит тот, – нам всем придется просить милостыню.

– Я тоже так думаю, – отвечает Фюрстенберг. – Только спрашивается – у кого?

На вопрос знакомого, что представляет собой Вальтер Ратенау, Фюрстенберг ответил так:

– Недавно я увидел в витрине великолепные гравюры и подумал: если такое у них в витрине, то какие замечательные работы должны быть внутри? Я вошел внутрь – и что я могу сказать? Сплошной тинеф (дерьмо).Вот что такое Вальтер Ратенау.

Из окна вагона Фюрстенберг видит на перроне Кельнского вокзала своего знакомого банкира Луи Хагена. Тот, заметив Фюрстенберга, просит его:

– Дорогой господин Фюрстенберг, мне тоже надо ехать этим поездом в Берлин, но билетов в спальный вагон уже нет. Позвольте мне поспать одну ночь на втором диване вашего купе!

– Отказать просто так я не хотел бы, – отвечает Фюрстенберг. – Дайте мне подумать до утра.

У Фюрстенбергов собралось большое общество. Один господин подходит к хозяину и говорит:

– К сожалению, я должен откланяться. Мне необходимо вернуться домой пораньше.

Фюрстенберг вздыхает:

– Что мне проку, если уходит один!

Ратенау хотел отсрочить на четыре недели обговоренную с Фюрстенбергом встречу.

– А тогда уже я не смогу, – раздраженно сказал Фюрстенберг. – Тогда у меня будут похороны.

На бирже кто-то подошел к Фюрстенбергу с вопросом:

– Скажите, пожалуйста, где здесь туалет?

– Здесь нет туалетов, – ответил Фюрстенберг. – Здесь все справляют нужду друг другу на голову.

Богатый берлинский коммерсант-выкрест показывал старику Фюрстенбергу свою недавно обставленную виллу.

– Столовая стиль Людовика Пятнадцатого, – пояснял он. – Мой кабинет – в стиле бидермайер, гостиная – эпохи Дюрера…

Фюрстенберг хотел открыть еще одну дверь, но хозяин удержал его со словами:

– Там всего лишь спальня моего папы.

– Понимаю, – сказал Фюрстенберг. – Там дохристианский период.

«Все акционеры без исключения, – говорил Фюрстенберг, – глупы и нахальны. Глупы потому, что доверяют свои деньги чужим людям, а нахальны потому, что за свою глупость еще и дивиденды хотят получить».

Фюрстенберг говорил: «Чистая прибыль – это та часть общей прибыли, которую правление при всем желании не может утаить от акционеров».