Текст книги "Вексель судьбы. Книга 2"

Автор книги: Юрий Шушкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 48 страниц)

Как-то за ужином, который подавали в эффектной dining-избе, срубленной из светящихся янтарным золотом отполированных брёвен, с обилием дорогих украшений, бронзы, многочисленными чучелами, медвежьими шкурами и свисающими вниз рогами, Алексей поинтересовался: каким образом такой восхитительный уголок удаётся сохранять в неприкосновенности посреди окружающей разрухи и, мягко выражаясь, всеобщего правового нигилизма? Ветеран Ершов ничтоже сумняшеся объяснил, что “это место отмазано и закрышёвано” прежними хозяевами-бандитами, так что теперь, кто бы им ни владел, гости могут чувствовать себя здесь в полной безопасности. Было немного грустно свыкаться с мыслью, что немногочисленные островки порядка и покоя в стране требуют столь своеобразной протекции. Но, с другой стороны, эта охотбаза, словно средневековый феод, служила для всех удобным кровом и надёжной защитой.

К самому Ершову у правоохранительных органов официальных претензий вроде бы не имелось – подумаешь, сбежал человек из психушки, пусть врачи следят и лучше кормят!– однако и ему приходилось соблюдать конспирацию. После того как в один из дней Петрович заподозрил за машиной слежку, и Алексею стоило немалых сил от неё уйти, автомобильные выезды пришлось резко ограничить, госномер – сменить, а саму машину – залепить густым слоем грязи, несколько раз прогнав через большую жирную лужу.

Поэтому очень скоро верховые поездки превратились из варианта красиво отдохнуть в основной способ перемещения. Алексей с Петровичем поодиночке, вместе или в компании с Марией объездили практически все те места, где им полагалось работать в апреле сорок второго. Со временем ездить верхом освоился и Ершов – несмотря на отсутствие ноги ниже колена, он прекрасно держался в седле и иногда выкидывал с лошадью такие кренделя, что у Марии, привыкшей к аристократическим пассажам и пиаффе, волосы вставали дыбом. А когда ветерану заказали и оплатили изготовление сказочного заграничного протеза, тот ещё больше поверил в свои силы, расцвёл и отныне стремился исключить в своём поведении любую мысль об ущербности.

Следует отметить, что доверительность отношений, установившихся с Ершовым, была связана ещё и с тем, что ветеран совершенно спокойно признавал в Петровиче и Алексее выходцев из далёкого фронтового прошлого и даже не интересовался, как такое у них удалось. Получалось, что столь поразившая в апреле невозмутимость, с которой он выслушивал в кафе сделанное Петровичем сумбурное представление, не была результатом умопомрачения или влияния алкоголя. Алексей, всегда противившийся мистике, сделал для себя неожиданное открытие: десять-пятнадцать тысяч обывателей, ныне живущих на клочке земли, где закончили свой путь под миллион душ, не могут не иметь сродства с прошлым и не испытывать его повседневного влияния. И каждый день, пока он находился здесь, убеждал его в этом всё больше.

Так, повариха рассказывала, что к ней и к ещё одной её подруге достаточно часто по ночам заявляется немецкий солдат с закопчённым лицом и наполненной до краёв кружкой, которую он держит в полусогнутой руке; он просит напоить его и отказывается уходить, доколе эту просьбу не удовлетворят,– однако как только ему кивают на его на наполненную до края кружку, немец вливает её содержимое себе в глотку и тотчас же вспыхивает, словно факел. А егерь поведал словно о чём-то будничном и очевидном, что если задремать в засидке, то можно увидеть двух красноармейцев: один в наушниках, другой – с расстёгнутой полевой сумкой, оба медленно идут навстречу и просят, чтобы им “дали связь”. И что если указать им в сторону Седнёво, где когда-то находился штаб,– то они кивком головы выкажут благодарность и бесшумно удалятся в указанном направлении…

Благодаря знакомствам и всезнанию Ершова нашим искателям удалось не только побывать на многочисленных тайных и полутайных раскопках, но и в местах, где хранились поднятые из-под земли предметы войны. Один раз их даже завели в сарай, где молчаливые цверги с закрытыми лицами чистили и приводили в рабочее состояние огнестрельное оружие,– хотя подобного рода предметы интересовали Алексея менее всего. Нужны были документы и личные вещи, причём не только военного, но и гражданского происхождения.

Об интересе, который с прошлого сезона к ржевским раскопкам выказывают некие покупатели из Германии, здесь талдычили практически все. Несколько раз нашим друзьям удавалось инкогнито повстречаться с теми из местных, кого здесь называли “купцами”, представляющими иностранных заказчиков. Удалось выведать, что иностранцев прежде всего интересуют сохранившиеся документы – блокноты, дневники, уцелевшая штабная переписка и тому подобные вещи, причём отчего-то находимые на участках, где стояли советские части. Временами Петровичу удавалось даже проникать в схроны, где копатели держали приготовленное для демонстрации “барахлишко”, и выдавая себя за одного из “купцов”, внимательно его пересматривать.

Зримое появление конкурентов в другой раз не вызвало бы столь острой обеспокоенности, однако в голове у Алексея необъяснимая активность иностранных покупателей “копанины” сразу же соединилась с чередой странных и труднообъяснимых событий, приключившихся в Австрии. Паннонский луг, Каплицкий, демоническая рыжая Эмма, желавшая выведать пароль,– всё это могло быть не случайным недоразумением или желанием мошенников поживиться за счёт “богатеньких русских”, а частью некого более масштабного плана. Но в таком случае цель этого плана должна быть той же, что и у них – поиск доступа к счёту, где хранятся оставленные русским императором закладные всемирного богатства!

Да, так, скорее всего, и есть. Тогда в ту же канву ложится и неожиданное преследование в Хорватии, от которого они едва ушли, и несколько неприятных моментов, подмеченных Алексеем на московских улицах после возвращения из-за границы, которые запросто могли означать чьё-то негласное наблюдение за ним. Совпадений и подозрений становилось слишком много, поэтому нужно было спешить, усиливать поиски или, наоборот, чтобы не случилось непоправимого, уносить отсюда ноги.

Положение осложнялось тем, что никакой защиты, кроме госпожи удачи, у Алексея с Петровичем не имелось: наполовину фальшивые паспорта, незакрытое розыскное дело и, конечно же, отсутствие вменяемой биографии напрочь исключали любую помощь со стороны государства, в интересах которого они вели работу! При этом самым скверным было даже не ревностное желание местных полицейских Алексея изловить, а отсутствие биографии.

Ведь человек без паспорта, как известно, защищён хотя бы законами гуманизма, а вот человек без биографии – кто он?– разговаривающее ничто, оживший призрак, тень теней? Если в руках нет бумажки, которая в понятной форме подтверждала бы прошлое, то и будущего, каким бы реальным и ярким оно ни рисовалось, никто и ни за что не признает! Банкир Шолле, признавший довоенный паспорт Алексея, да ближайшие друзья – счастливое исключение; но даже если таких, как они, наберётся под хорошую команду единомышленников, то всё равно для общества он по-прежнему будет оставаться вне закона и разумения. Ибо их с Петровичем можно не просто безнаказанно убить, но и стереть о них всякую память, поскольку нельзя помнить того, чего не существовало…

Будущее для человека заведомо более значимо, чем прошлое, однако прошлое всегда оказывается сильней, ибо оно уже проходило под солнцем и, стало быть, в полной мере реально, в то время как будущее – нет. Наверное, в этом-то и заключаются основное противоречие мироздания и главная загадка бытия. Во всяком случае – загадка их с Петровичем бытия нынешнего, столь эксцентричного и невероятного, чтобы в него можно было поверить.

Постоянно думая обо всём этом, Алексей разрывался между страстным желанием денно и нощно наращивать усилия по поиску злополучных бумаг и необходимостью проявлять крайнюю осторожность. Чувство опасности, словно тяжёлая ноша, стало не на шутку тормозить и временами останавливать работу. Приходилось снова и снова изображать из себя туристов или рыбаков, без прежнего удовольствия жарить опостылевшие шашлыки и даже распевать песни заодно с хмельной компанией, прикатившей на охотбазу в выходные.

– Шлам!.. Один только шлам!– в сердцах выговаривал Петрович, когда осмотр новой порции вселявших надежду артефактов завершался очередной неудачей.

Иногда руки опускались, и сознание наполняла мысль, что шансы найти архив Рейхана спустя семьдесят лет, за которые в эту землю вошёл и просочился сквозь все её трещины и поры столп дождевой воды и талого снега высотою за пятьдесят метров, не просто близки к нулю, но нулю и равны. На одной чаше весов лежала призрачная надежда добиться успеха, на другой – усиливающаяся с каждым днём опасность, помноженная на риск лишиться всего, что удалось достичь.

Если бы на добытые пятнадцать миллиардов – как ещё в первый день поисков предложила Мария – выстроить по всей России тысячи концертных залов и сотни консерваторий, то жизнь бы уже считалась прожитой не впустую, и тогда наплевать, что кто-то может не захотеть признавать её сущность и данность… Можно потратить доллары на школы, больницы, на помощь сиротам – всё лучше, чем ложиться спать и просыпаться с мыслью о провале, аресте или о том, что доступ к добытому попадёт в руки проходимцев, коррупционеров и гангстеров. Хотя и вполне понятно, что долго пользоваться им по своему усмотрению они не смогут, поскольку жулики более высокого класса вроде Каплицкого быстро увлекут их в свой оборот и заставят играть по собственным правилам – так что и тут надо спешить, спешить…

Алексей чувствовал, что подобные же мысли бродят и в умах его друзей, поэтому отправляясь каждый день в леса, по схронам и скупкам все они, пусть и не желая того показать, ждут, что он однажды возьмёт – и отдаст наконец спасительную команду “Стоп!” А он, словно бездушный автомат, этот неведающий жалости лейтенант госбезопасности, не думая ни о последствиях, ни об альтернативах, только и знает, что гонит и гонит себя и остальных на скорую и верную погибель… Однако очередной день поисков вместе с усталостью и разочарованиями приносил и новые надежды, следуя которым Алексей придерживал и всякий раз откладывал на потом решение сворачиваться и уезжать.

Скорее всего, подобное решение виделось ему даже не позорным отступлением и дезертирством, а обрушением и гибелью всего того фантастического будущего, которое он уже успел возвести в своих мыслях и мечтах. А коли так, то добровольный выход из боя означал бы согласие на самоубийство.

Ещё одной нехорошей особенностью их работы, которая практически без перерывов шла уже три недели, являлась невозможность увидеть хоть какие-нибудь признаки, что поиски идут в верном направлении. Необходимый результат мог либо прийти, либо не прийти, промежуточные состояния исключались. В подобных условиях продолжать верить в успех становилось сродни духовному подвигу, на который, как известно, в обыденной жизни не следует делать ставку.

А тут ещё начали поступать новости просто-таки пугающие. От Ершова пришла весть, что в районе уже несколько недель негласно трудятся какие-то два “москвича” – официально приехавшие по линии Министерства культуры, однако больше похожие на людей из органов. Было известно, что они перевстречались со всем полицейским начальством, с бандитами, музейщиками и даже с городскими сумасшедшими, и ветерану стоило немалых трудов, чтобы увернуться от их навязчивого внимания.

Второе скверное известие, на этот раз из Москвы, привёз на выходных Борис: ужиная дома один, он обратил внимание, что репродукция картины Репина “Бурлаки на Волге”, которой в своё время наспех прикрыли развороченную нишу от вскрытого Алексеем тайника, висит на стене немного перекошенной. Возникло подозрение, что в квартире кто-то незаметно побывал. Приглашённый Борисом частный детектив подтвердил эти сомнения, обнаружив с помощью прибора “локализованные излучения”, но не сумев, правда, найти сами “жучки”. Алексей посоветовал Борису немедленно переселиться к кому-нибудь из друзей, однако тот, всё взвесив, решил продолжать ночевать дома и изображать привычный образ жизни, так как иначе рисковал оказаться в “крутой разработке”.

Становилось очевидным, что вести молчаливое пока что противостояние им приходится не с бандитами или иностранцами, а с собственным государством. А с государством, как известно, шутки плохи.

Нетрудно представить, в сколь тяжёлой обстановке началась для нашей экспедиции первая августовская неделя. Тревога, подавленность, близость к отчаянью – все эти слова лишь отчасти способны передать смятенное состояние их духа. Ночи стали заметно длиннее и темней, а обильная утренняя роса напоминала о скоротечности лета, которое, стартовав с беспримерных ожиданий, медленно скатывалось к рутине, лишающей надежд. Несмотря на внешнюю бодрость, силы таяли на глазах.

И вот в один из этих невесёлых вечеров, словно яркая вспышка, блеснул в руке у Петровича полиэтиленовый пакет, внутри которого угадывался ржаво-зелёный тубус от немецкого противогаза. Не обращая внимание на осыпающуюся на скатерть сухую грязь и налипшие кусочки хвои, Петрович с усилием отогнул притёртую крышку и аккуратно извлёк изнутри свёрнутую общую тетрадь в ветхом миткалевом переплёте.

Медленным движением он протянул тетрадь Алексею:

– Проверяй. Только бери осторожно, рассыпается…

Отогнув задубевший лист обложки, Алексей сразу же понял, что в руках у него – едва ли не тот самый документ, который они искали. Первыми словами, которые он прочёл, являлся кусок фразы “..из бухгалтерии Н.К.Ф.”, а далее следовал некий денежный расчёт. Вчитавшись внимательнее, он уяснил, что первая страница содержит запись командировочных, полученных в бухгалтерии Наркомфина “в день 12/IХ-41”, и предназначены эти командировочные в сумме 3526 рублей 13 копеек были для поездки не куда-нибудь, а в город Орёл, “в Облуправление НКВД”.

– Ты думаешь – оно?– осторожно спросил Алексей, всё ещё не веря в успех.

– Я помню, что гражданин, которого мы ищем уже семьдесят первый год, был командирован Наркомфином в Орёл, и именно в Орле коротал в тюрьме свои последние дни несчастный Раковский. Для чего-нибудь другого – слишком много совпадений.

Петрович поведал, что неутомимый и вездесущий ветеран нашёл выход на одну здешнюю “буржуйку”, в гараже у которой хранились предметы, украденные в прошлом году из областного музея и до сих пор не распроданные. Алексей тоже был наслышан об этой нашумевшей истории, однако даже не допускал, что музейные экспонаты могут выставляться в воровских схронах. Хотя если разобраться, то сараи “чёрных копателей” вряд ли чем будут лучше – все крадут, только по-разному!

Большая часть ночи прошла без сна: Алексей страницу за страницей осторожно пролистывал тетрадь. Мария сидела рядом, и от поднимающегося вала радости боялась заговорить и даже сильнее вдохнуть; довольные же Петрович и ветеран о чём-то еле слышно беседовали в стороне. Сомнения исключались: на столе лежал документ, оставленный тем самым человеком, следы которого они искали. Правда, страницы были сильно повреждены и местами слиплись, отчего читать залпом было нельзя, и оттого невозможно было понять, содержится ли в них заветная информация, сообщённая Раковским, и сообщил ли высокопоставленный узник что-либо вообще.

Требовалось немедленно уезжать в Москву, чтобы разделить скальпелем и просканировать все до одной страницы с целью гарантированного сохранения и расшифровки проблемных мест.

Однако сразу же встал вопрос: вдруг в схроне остаются другие важные артефакты? Чтобы заполучить тубус, Петрович отдал хозяйке всю прихваченную с собой наличность и не смог забрать многое из того, на что положил глаз – полуистлевший блокнот, колоду карт, исписанную химическим карандашом, несколько красноармейских книжек, обрывок старого журнала… Требовалось во что бы то ни стало проинспектировать хранящиеся в “блатхате” вещи и выкупить с запасом всё, что могло иметь отношение к их делу.

Заснув буквально на несколько часов перед рассветом, Алексей с Петровичем выехали, дабы не светиться в здешних окрестностях, в соседнее Нелидово, где через банкомат сняли сто тысяч рублей – предельную сумму наличных, которую согласилась выдать провинциальная сберкасса.

Когда ближе к полудню они подкатили к большому каменному дому “буржуйки” с кованной оградой и огромным крытым двором, совершенно не вязавшимися с нищетой и запущенностью остального посёлка, Алексей хмуро посетовал, что “ради хорошего дела приходится идти на поклон к воровкам”, выкупая “украденное у народа”. Петрович с ним не согласился, сказав, что “буржуйка” – отнюдь не воровка, а бывшая заместитель администрации по финансам. И никакого налёта на музей не было – просто когда зачастили покупатели, она пошла и забрала из музея то, что сочла нужным, поскольку уверена, что без её участия музей бы давно прикрылся.

“Но ведь она же в лучшем случае только администратор, а деньги на музей шли из народного бюджета!” – продолжал горячиться Алексей. Но и здесь Петрович дал понять, что пока Алексей разъезжал по заграницам, он сумел погрузиться в российскую реальность достаточно глубоко:

“Весь бюджет посёлка сидел и продолжает сидеть на налогах от водочного завода, который принадлежит её мужу. Поэтому всё, что здесь имеется, она считает своим. Можно, конечно, попытаться доказать, что деньги, полученные за водку, тоже народу принадлежат, но это уведёт нас в дебри политэкономии и сутяжничество. Поэтому лучше руководствоваться старым верным принципом – грабить награбленное!”

Разумеется, сказанное Петровичем являлось шуткой. Пограбить Изольду Донатовну Зозулю было делом непростым, если не сказать невозможным. Все подходу к особняку просматривались стеклянными зрачками видеокамер, перед входом на территорию периодически возникали молчаливые верзилы в камуфляжных костюмах, а на боковой улочке, неподалёку от въезда в хозяйский гараж, как бы ненароком стоял кем-то припаркованный полицейский автомобиль.

Петрович сообщил цель визита, им открыли и провели в маленькую гостевую комнату, где седой человек, напоминающий лакея, предложил угоститься чаем. Он объяснил, что “на пакгаузе сейчас другие товарищи; как освободятся – вас пригласят!”, и принёс в дрожащих пластмассовых стаканчиках заваренный из пакетиков чай. “Однако!– усмехнулся в душе Алексей.– Обслуживание на высшем уровне. И пакгауз тебе, и чай, как на настоящем вокзале!”

Петрович опаздывал на ещё одну встречу, которую несколько дней подряд готовил Ершов и которую, на всякий пожарный, решили не отменять. Договорившись “по готовности” созвониться, они распрощались, и Алексей остался допивать чай в одиночестве.

Минут через двадцать через гостевую со стороны “пакгауза” проследовали двое, метнув исподлобья в сторону мирно отдыхающего Алексея не вполне любезные взгляды и бесшумно затворив за собой дверь.

Тотчас же седой пенсионер, выполняющий функции лакея, провёл Алексея на приватный склад. В этом поистине огромном помещении, перекрытом сложной металлической фермой, помимо запасника из военного музея хранились разобранные театральные декорации, два пианино, несколько арф и не менее штук двенадцати аккордеонов. Имелись бюсты космонавтов и цветные портреты руководителей страны, урны для голосования, спортивные снаряды, снаряжение водолаза, костюм пожарного, сотни нераспакованных книжных пачек, а также загадочное устройство, которое при ближайшем рассмотрении оказалось двигателем для вертолёта. Под сводом были подвешены мотки с парковыми гирляндами, три многоместные байдарки и даже невероятного размера позолоченное паникадило. Было очевидно, что всё это богатство в своё время тоже приобреталось на налоги, полученные от розлива народной водки.

Пенсионер показал Алексею нужную секцию, включил свет и ушёл, объяснив, как его вызывать, если что-то приглянётся. Алексей постарался запомнить волнующий миг, когда он наконец приступает к последнему, должно быть, этапу многодневных поисков, и с головой погрузился в изучение осколков прошлого, которые никак не могут упокоиться ни в земле, ни в музейной витрине.

Между тем двое хмурых незнакомцев, с которыми Алексей только что разминулся в гостевом закутке Изольды Донатовны, оказались теми сами “москвичами из Министерства культуры”, о которых некоторое время назад предупреждал Ершов. Погрузившись в машину и вернувшись вскоре в свой офис, организованный в одном из особнячков в центре самого Ржева, “москвичи” первым же делом перекачали на большой и мощный компьютер всю видеоинформацию, которую они скрытой камерой отсняли на пакгаузе. Затем один из них отдельно выделил и увеличил несколько кадров, на которых оказалось запечатлено лицо Алексея, мирно допивающего остывший чай.

Спустя несколько минут вся эта информация была перекачена в столицу, где немедленно поступила в обработку сотрудниками фуртумовского ведомства. Видеоряд с военными артефактами отправился на компьютеры экспертов-архивистов, а фото Алексея сразу же загрузили в специальную базу данных, которая занимается распознаванием лиц.

Как мы знаем, по распоряжению Фуртумова в эту же самую систему в своё время были загружены сотни тысяч фотографий, сделанных в столичных аэропортах перед июньскими авиарейсами в Швейцарию. Помимо того, в компьютер загрузили и записи с камер наблюдения в подъездах уцелевших с довоенной поры домов, проживавшие в которых прямо или опосредовано упоминались в “деле Рейхана”. Если не считать адресов сопровождавших “дело Рейхана” чекистов или почти поголовно репрессированных родственников и знакомых Спиридоновой и Раковского, то интерес могли представлять адреса в Кисловском и на Малом Патриаршем. И вот, не далее как в конце минувшего дня, впервые за много недель глаза Геннадия Геннадьевича вспыхнули от улыбнувшейся ему удачи: компьютерный мозг с вероятностью в 98% принёс заключение, что лицо, сфотографированное камерой в столичном аэропорту, и лицо молодого человека, заснятого за беседой с консьержкой в бывшем наркомовском доме – одно и то же!

Геннадий Геннадьевич планировал в течение наступившей пятницы предметно поработать по сделанному накануне открытию и созвать совещание для выявления личности таинственного незнакомца. Однако с утра его отвлекли другие дела, а затем он уехал с банкирами из Малайзии обедать в ресторан. Возвратившись к себе в районе четырёх часов пополудни, он обнаружил, что в приёмной его дожидается с докладом секретный порученец. В папке у порученца лежала третья карточка, на которой Алексей был сфотографирован в ржевских предместьях.

Потрясённый Фуртумов хотел было прикрикнуть на порученца за то, что тот не удосужился сообщить ему эту невероятную новость по телефону,– однако вспомнив об им самим же установленном режиме наивысшей секретности, сделал всё, чтобы его лицо продолжало оставаться невозмутимым и благожелательным. Повертев в руках свежую фотографию Алексея и сопоставив её с двумя предыдущими, он демонстративно почесал за щёкой, устало вздохнул, и отодвигая папку в сторону, произнёс:

– Интересное совпадение… Однако пока оно ни о чём не говорит. Потрудитесь, пожалуйста, выяснить, можем ли мы разыскать этого человека и взять под контроль.

Порученец принял указание к исполнению и ушёл, а Фуртумов подумал, что можно было, конечно же, выдать более категоричный приказ задержать, арестовать и доставить. Однако воспитанный многолетним опытом, он предпочитал действовать осторожно и мягко. А уж в этом деле, за которым теперь пристально наблюдали не только “сверху”, но и “сбоку”– ибо негласного соперничества между спецведомствами никто не отменял,– нужно было проявлять осторожность в самой превосходной степени.

“В любом случае,– рассуждал про себя Геннадий Геннадьевич,– мы ничего не потеряем. Если сегодня – а сегодня пятница! – молодца схватят и задержат, то за выходные, гляди, он созреет, чтобы начать говорить правду. Ну если не задержат – далеко ему не уйти. Камеры, круглосуточно читающие лица на постах ГИБДД, на вокзалах и в метро, быстро приведут его к нам. Причём, может быть,– приведут с трофеями!”

На этой оптимистической ноте Фуртумов переключился на другие срочные дела, попутно не забывая о том, что вечером ему предстоит дружеский ужин с омарами-гриль в модном рублёвском заведении, где в соседнем кабинете должна будет поджидать, если помощники на накосячат, его новая тайная любовница.

Порученец тоже коротал время до окончания рабочего дня, ибо спешил к семье на дачу за Ожерельем, а в багажнике его “Форда”, которому ещё предстояло продираться сквозь многочасовые пятничные пробки, киснул замаринованный с раннего утра шашлык из отменной свиной лопатки. При этом имелась возможность уйти с работы пораньше, сославшись на поездку за документами в Министерство экономики, которые, на самом деле, он забрал оттуда накануне. Чтобы расквитаться с заданием, полученным от Фуртумова, порученцу нужно было оформлять запрос на задержание, для чего требовалось заполнить несколько формуляров и собрать визы. Если делать эту работу по старинке, на неё уйдёт несколько часов, а то, гляди, и в субботу придётся мотаться за свой счёт по дачам начальства, собирая подписи… Взвесив всё это, порученец решил отправить розыскной запрос через экспериментальную систему “Электронного правительства”, призванную оптимизировать документооборот.

Недолго думая, порученец вошёл в свой электронный кабинет и быстро набросал на имя руководителя областной полиции запрос на задержание “до особых указаний” обнаруженного в известном районе “особо опасного преступника”, прикрепив к сообщению последнее фото Алексея. А чтобы не собирать электронные визы, в соответствующее поле он вставил ссылки на нужные фамилии, от которых предусмотрительно были откреплены электронные адреса. Этой невинной хитростью, позволяющей не тратить время на формальные согласования, специалисты управления пользовались давно и регулярно.

Через считанные минуты запрос, прошедший через серверы и фильтры “Электронного правительства”, высветился на экране в областном оперативном отделе. Дежурный по отделу чрезвычайно торопился, поскольку его смена уже закончилась и внизу, под окнами, его дожидался полный друзей “уазик” с рыболовным снаряжением и ящиком водки. Но из-за того что у опаздывающего сменщика была уважительная причина, дежурный не имел права выключить компьютер.

Когда на экране высветилось сообщение о “срочном оперативном предписании”, уста дежурного исторгли стон, сопровождаемый тихим упоминанием родственников и всевозможных чертей. Выпуск и рассылка по низовым отделениям ориентировки и прочих бумаг на задержание преступника, которых требовал от дежурного бессердечный электронный ментор, разом обрушивали все мечты о трепыхающемся язе, ухе и хмельной ночи под звёздами на сеновале в обнимку с толстогрудой Юлькой из паспортного стола.

Однако как только дежурный вчитался в текст повнимательнее, то от сердца отлегло: предписание касалось не рецидивиста, а – странное дело!– “особого прекрасного послушника”. Крепко задумавшись над такой формулировкой, дежурный бегло пробежал по тексту до конца, и разглядев где-то внизу фразу “…по линии Министерства культуры”, сразу же понял, что речь идёт о чём-то сугубо мирном и культурном. Изображённый на фото симпатичный молодой человек явно не являлся уголовником. Конечно, он мог преследоваться по статье за мошенничество или неуплату алиментов, однако в подобных случаях, и дежурный знал это очень хорошо, розыскные запросы поступают на других формулярах.

Что же касается некоторой странности языка, то она, ясное дело, была объяснима всем понятной пятничной суматохой.

Дежурный был прав лишь отчасти: помимо спешащего на дачу порученца, поленившегося проверить собственное правописание, немалую часть вины за перемену смысла должен был принять на свой счёт педантичный электронный мозг. Дело в том, что выпускающий сервер принял лишнюю букву “п”, случайно сорвавшуюся с интерактивной клавиатуры перед словом “опасного”, за орфографическую ошибку, и в автоматическом режиме произвёл замену на “прекрасного”. Второй сервер задумался над отсутствием согласования между словами “особо” и “прекрасного” – и поразмыслив несколько микросекунд, сделал исправление на “особого прекрасного”. Третий же контрольный модуль “Электронного правительства”, гордящийся технологиями искусственного интеллекта и незадолго до этого обрабатывавший документы, поступившие из Патриархии, не на шутку возмутился, обнаружив в тексте слово “преступник”– в результате чего немедленно заменил его на “послушник”. Таким образом, вместо грозного проскрипционного документа в главк полиции поступил запрос на розыск то ли красавца, сбежавшего из суровых стен монастыря, то ли массовика-затейника.

Благо, в этот момент наконец объявился сменщик, и наш дежурный, кратко посвятив того в курс событий, в радостных предвкушениях укатил на рыбалку. Сменщик же, перекурив и выпив стакан растворимого кофе, сперва просмотрел через интернет новости спорта, после – программу вечерних телепередач, и лишь затем начал составлять ориентировку для поимки весёлого гастролёра.

На основе поступившей информации он набросал для отправки в районную полицию не сильно к чему обязывающее информационное письмецо, в котором содержалась вежливая просьба “установить местонахождение молодого человека, находящегося на территории области по линии Министерства культуры”.

Перечитав, он остался недоволён тем, что в письме не сообщалось никаких причин для розыска и не было учтено странное упоминание о “послушнике”.

“Так нельзя,– решил сменщик.– Скажут в районе, что я того… порчу им выходные…”

И немного подумав, решил кое-что поменять и добавить от себя в поле с метким наименованием “Цель”.

В результате получился следующий текст:

“Установить местонахождение молодого человека, работника Министерства культуры (“Даже если он и не сотрудник – фиг с ним, за это не накажут!”). Отличительные черты – прекрасная внешность (артист, поэт, музыкант), фото прилагается, характер кроткий и доброжелательный (“Даром что ли послушником назван! Но послушник ведь не монах, а лицо формально светское, так что если не упомяну про послушника, дабы никого не смущать, мне тоже ничего не будет”). Причина розыска – угроза для жизни и здоровья из-за пьянства, табакокурения или личных неурядиц (“С табакокурением я, конечно же, перегнул, однако ведь начальство требует разворачивать борьбу – так вот и случай подвернулся!”). Задерживать вежливо, после задержания обеспечить комфорт, безопасность, доложить в главк незамедлительно”.