Текст книги "Вексель судьбы. Книга 2"
Автор книги: Юрий Шушкевич
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 48 страниц)
– Я давно заметил, что беды приходят разом и все вместе.
– А ещё вот что я подумала: дядю преследуют американцы, а тебя – русские. Русские положили в наш депозитарий свои ценности, а американцы ими воспользовались. Однако это их проблемы, сильных и больших. Отчего же мы, трудолюбивые и честные посредники, должны из-за этого так страдать?
– Наверное, потому что нет и не может быть на свете тихой гавани,– ответил Алексей, сразу же почувствовав от высказанной мысли острую горечь.
– Такая гавань должна быть. Пусть даже единственная на целый мир – наша с тобой гавань!
– Будем в это верить.
– Конечно. А всё-таки подумай, Алекс: может быть, ты сумеешь решить все вопросы, не уезжая в Москву, отсюда? Пусть эти люди приедут к нам, мы отдадим им все ключи, а они оставят нас в покое. Ведь это же так просто и, главное,– безопасно!
Последняя мысль, словно пронёсшаяся по сумеречному небосводу яркая звезда, прочертила неожиданный луч надежды, и Алексей был готов с радостью эту надежду разделить, если бы не держал в памяти давно просчитанные сценарии.
– Нет, так не выйдет,– ответил он, вздохнув.– Этим людям нельзя доверять ни при каких обстоятельствах. Во-первых, я должен убедиться, что они освободят её полностью и без каких-либо дальнейших условий. Во-вторых, после освобождения её нужно будет немедленно спрятать, а лучше всего – из России увезти. В-третьих, прибыв сюда, они наверняка узнают про историю с камином, и в этом случае их требования ужесточатся, если вообще не выйдут за грань разумного. Поэтому мне придётся улетать.
– Хорошо,– с обречённой покорностью согласилась Катрин.– Но о ком ты говоришь? О той ли женщине, что приезжала вместе с тобой в июне?
– Да, конечно же. О ней.
– Ты её любишь?
– Я её любил. Сейчас трудно судить – сильно ли я её любил, или не очень, но то, что я любил и мы были близки – это факт. Однако мы разошлись, и теперь между нами нет ничего. Ничего совершенно.
– Вряд ли так уж и ничего. Что-нибудь всё равно должно было остаться…
– Нет, не осталось. Точнее, сохранилась только моя ответственность за её безопасность и жизнь, которая сейчас висит на волоске из-за моих действий. Ведь если она погибнет, то как я смогу тогда ходить по земле? В остальном же – между нами отныне нет ровным счётом ничего, что бы нас сближало.
– А что между вами произошло?
– Она потребовала от меня, чтобы я стал таким же, как все кругом. Захотела тихого счастья и уюта, а это требование показалось мне мещанством. Когда я убедился, что те слова, ею произнесённые, не были случайны, то всё, что сближало нас, в один миг погасло и рассыпалось.
– И как давно это произошло?
– Как давно? Хм, а ведь не так уж и давно – ровно две недели назад! В такой же солнечный, правда, более прохладный день, в Измайловском лесу, в Москве…
– Две недели – это ведь очень небольшой срок?
– Не волнуйся, Катрин. За это время у меня имелось много возможностей хорошенько всё проанализировать и обдумать. Так вот, ни одна моя мысль о ней, ни один поворот в моём о ней представлении не вызывал у меня ни прилива страсти, ни даже желания сделать мысленный шаг к былому. Так что та страница отныне перевёрнута и закрыта навсегда.
– Когда-нибудь ты также перелистнёшь и страницу со мной.
– Не думаю,– ответил Алексей после секундного раздумья.– Ведь ты доказала только что, что мои пресловутые деньги и реноме не имеют для тебя значения.
– Значит?
– Значит, мы будем вместе, милая Катрин. Всегда вместе.
Он вновь поцеловал её, и они, взявшись за руки, медленно пошли по мощёной разноцветным весёлым камнем дорожке по направлению к набережной.
Здесь они провели несколько часов, любуясь склоняющимся солнцем, яркими бликами на озёрной глади и восхитительной зеленью пышных магоний и каштанов, которые в противоположность мрачному парку герцога в Сен-Морисе вселяли надежды на продолжение тёплых дней и летней всевозможности.
Опустившись в шезлонг, Катрин на короткое время задремала, и Алексей, не желая вторгаться в этот мимолётный сон, тихо любовался её по-античному прекрасным профилем и благородным загаром. На фоне ровного и спокойного дыхания по её шее и груди то и дело пробегала неуловимая судорога – не то от случайных порывов прохладного ветерка, спускающегося с гор, не то от напряжения, собравшегося за долгий и тревожный день.
…В сумерках они поднялись в апартаменты Катрин, откуда Алексей, воспользовавшись компьютером, заказал на ближайшее утро авиабилет в Москву.
Знакомясь с жилищем Катрин, Алексей не мог не обратить внимания на присутствие на полках знакомых книг Пруста, Жида, а также недооценённого Хемингуэя – оттого, что пик его всемирной популярности пришёлся на промежуток между довоенной юностью Алексея и эпохой сегодняшней, напрочь лишённой былой возвышенной созерцательности.
– А это моя русская коллекция,– увидев эту заинтересованность, Катрин указала на полку с французскими изданиями Толстого, Тургенева, Бунина и Пастернака.– Я прочла почти всё.
– Вот видишь, теперь у нас гораздо больше общего, чем было полчаса назад!
Чуть позже Катрин неожиданно призналась:
– Я искренне люблю Россию, однако как и многие здесь, совершенно не могу её понять.
– А что именно?
– Не могу понять вашу знаменитую русскую душу. Чего в ней больше – вселенской любви, поисков Бога или безграничной жестокости?
– Почему ты говоришь про жестокость? Я никогда не думал, чтобы жестокость что-либо определяла в русской душе. Если не считать, конечно, времён революций и войн.
– А разве сейчас идёт война? Так почему те, что хотят поговорить с тобой, берут в заложники твою вчерашнюю подругу и угрожают ей смертью? Откуда желание решать все вопросы, доводя их до крайней точки? Разве это не жестокость?
– Катрин, милая, русская душа тут ни при чём! Везде, где пахнет большими деньгами, люди перестают быть людьми. Возьми тех же американских прокуроров, которые поломали Францу всю жизнь,– разве они не жестоки?
– Не знаю… Но мне лишь кажется, что в России эта жестокость какая-то более сумеречная и первозданная… Не знаю, почему так, но я смертельно боюсь за тебя. Боюсь, что ты из России не вернёшься… Вот дядя Франц вернётся через несколько лет – через пять, через десять – неважно!– но его возвращение я ясно предвижу и ощущаю. А твоё возвращение – прости!– я пытаюсь разглядеть, нащупать какой-нибудь его след в предстоящем – и не могу, одна лишь чернота впереди. Если ты не вернёшься – ведь я не смогу без тебя прожить…
– Я вернусь,– ответил Алексей, целуя Катрин.– Отдам им, что они хотят, и обязательно вернусь. А в тебе, между прочим, чувствуются наши общие корни: “не смогу без тебя прожить” – так ведь клянутся только в России!
Катрин ничего не ответила и присела на стул возле компьютера.
– Завтра в Москве от десяти до семнадцати градусов, утром туман, днём – дымка. Дождя не ожидается,– зачитала она с экрана прогноз завтрашней погоды.
– Спасибо.
– А скажи ещё – как зовут ту девушку, с которой ты приезжал и которую ты должен вызволить из беды?
– Мария. Мария Кузнецова.
Катрин стремительно набрала это имя на клавиатуре, и спустя несколько секунд на экране возникла фотография Марии в белоснежном концертном платье.
– Это она?
– Да, это она. Кажется, фото сделано на президентском концерте.
Катрин произвела несколько быстрых манипуляций, после которых картинка на экране ожила и зазвучала. Алексей вздрогнул – это был их с Марией первый номер с печальным довоенным танго.
– Ты тоже там поёшь?– изумилась Катрин, увидев на экране Алексея.
– Да. Мы выступали совместно.
– Очень красивая песня. А о чём она?
Алексей прислушался. Из бесстрастных динамиков доносился кем-то записанный и выложенный в Сеть их с Марией импровизированный дуэт:
…Этот вечер воскресный -
Берег нашей разлуки,
С неизбежностью смены
Имён и лет.
Положи мне на плечи
Свои тонкие руки,
Подари в нежном взгляде
Последний свет…
– Так о чём вы поёте?– переспросила Катрин, остановив воспроизведение.
– В переводе с оригинала смысл примерно следующий: c’est le notre derniХr dimanche avant que nous soyons dit adieu pour toujours [это наше последнее воскресенье перед разлукой, когда мы разойдёмся навсегда (фр.)]… И далее в том же духе предвоенного декаданса.
– Le notre derniХr dimanche [последнее воскресенье (фр.)]?– словно желая удостовериться в точности перевода, выпалила Катрин.– Это так в оригинале?
– Да. Поэт хотел подчеркнуть, что свидание в воскресный день особенно печально, если оно последнее.
– Сегодня тоже воскресенье…
Досадное совпадение, которое, судя по всему, показалось Катрин провидческим, и в самом деле обескураживало.
– Пожалуйста, не бери всё это в голову,– стал уверять её Алексей, стараясь держаться максимально спокойно и уверенно.– В Сети есть масса видеороликов с концертными выступлениями Марии, и то, что ты выбрала именно этот – чистая случайность.
– Хорошо бы, чтобы было так. Но песня действительно очень красивая и исполнена великолепно. Я послушаю ещё раз с начала, ты не возражаешь?
Алексей не стал возражать. Присев рядом с Катрин и опустив одну свою ладонь на её плечо, а другой нежно прикоснувшись к холодному запястью, он старался всем своим присутствием и вниманием согреть её сердце и разорвать охватывающую Катрин отрешённость. Однако он тоже прекрасно понимал, что подобное совпадение не сулит лёгкой разлуки.
Он почувствовал, как его охватывает порыв трепетной нежности к любимой, за которым, правда, провидчески проступал и собственный страх – а вдруг? Вдруг это наваждение свершится – и они уже никогда не встретятся, не заглянут друг другу в глаза, не ощутят горячего дыхания и нежного прикосновения зачарованных губ?
Нет, нет, нельзя, невозможно расставаться в воскресенье, любое расставание в этот день по какой-то роковой неизбежности становится для него, Алексея Гурилёва, роковым и последним! Так было в июльский воскресный вечер в сорок первом, когда прицепной вагон трамвая, раскачавшись на стрелке Астаховского моста, увозил в вечность его фиалкоокую Елену. В воскресный день он простился и с Марией, и теперь, выходит, всё повторяется вновь? Неужели поманившая и блеснувшая путеводной звездой надежда на счастье вновь обернётся горьким разочарованием и одиночеством, и ему в очередной раз придётся ввязываться в затяжную и унылую борьбу, дабы колесо судьбы однажды вновь вынесло его к призрачному чертогу любви и света, от которого до следующей бездны – всего-то шаг?
“Pamietam twoje oczy [помню твои глаза (польск.)]… Ничего не знаю и вряд ли узнаю когда-нибудь потом, а посему, наверное, буду помнить только твои глаза, как когда-то сам пропел, словно всё это предчувствуя…”
Половину ночи, украшая тело Катрин бесконечными поцелуями, нашёптывая и принимая ответные слова любви и вечной верности, Алексей вопреки всем доводам разума пытался убедить себя в возможности если не остановить, то хотя бы перенести в будущее и там сберечь это по-фаустовски прекрасное мгновенье. Когда-то очень давно – может из книг, а может и по наитию – он научил себя поступать подобным образом, и данный опыт всякий раз выручал накануне предстоящих испытаний.
Однако сегодня он с беспокойством наблюдал, как вместо незаполненного пространства, умозрительно разделяющего в его образах нынешнее и грядущее, откуда-то из неведомой глубины пульсирующими всплесками и накатами восстаёт тёмная и мрачная сила, готовая обрушиться и сокрушить хрупкий и выстраданный порядок. Погружаясь в тревожный полусон, он всем своим существом набрасывался на эту мрачную силу, вырывал из неё косматые воздушные куски, гнал обратно и кричал, что не даст ей себя поглотить,– после чего всякий раз просыпался, резко вздрагивая и начиная с жадность глотать застоявшийся воздух.
Катрин просыпалась следом. Тогда Алексей немедленно прижимал её голову к своей груди, и то шепча, а то временами и выкрикивая, что он “никому её не отдаст”,– начинал отчаянно целовать её волосы и просил, что если его поцелуи начнут вдруг ослабевать, то чтобы она тогда предприняла всё, чтобы не позволить ему забыться…
Однако ночь с каждым часом всё равно брала реванш. В какой-то неведомый миг два дыхания сошлись в унисон, и непроницаемый покой тотчас же укрыл обоих неподъёмной пеленой. Пеленой, за которой становились неразличимыми звёзды и не было слышно, как шумят водопады, перед которыми, подпрыгивая и кружась на зыбкой и нервной глади, две одинокие судьбы судорожно старались уцепиться и задержаться перед пенным краем бездны.
В шесть утра сработал будильник. По прошествии нескольких секунд, которые потребовались Алексею для того, чтобы вспомнить и осознать, где он находится, что происходит и что предстоит, он бесшумно поднялся с кровати и по-военному стремительно стал собираться.
Катрин продолжала безмятежно спать. Чтобы не нарушить её утреннего сна, Алексей опустился на колени и осторожно поцеловал возлюбленную.
Затем он удалился в коридор, где проверил документы, отпер и бесшумно затворил за собой тяжёлую входную дверь и спустился на улицу. Там уже дожидался заказанный накануне таксомотор.
…Около пяти часов вечера самолёт из Женевы совершил посадку в столичном аэропорту, долго выруливая к месту остановки по влажному серому бетону в окружении тёмных елей и начинающих желтеть подмосковных берёз.
А спустя полчаса Алексей был задержан при прохождении погранконтроля. Несколько часов изнурительного и отрешённого ожидания прошли в тесной комнатке без окон в компании с азиатами и мертвецки пьяным немцем. Затем силами специально прибывшей в аэропорт команды Алексей был закован в наручники и доставлен в особое помещение внутри известного нам особняка, затаившегося в хитросплетении Чертопольских переулков.
Глава тринадцатая
Альмадон
До глубокой ночи Алексей надеялся, что его вызовут на допрос или, по крайней мере, объявят причину ареста и ожидающие его перспективы. Однако кроме непроницаемого охранника, который принёс в качестве ужина пропитанный майонезом сэндвич с несвежей красной рыбой и пол-литровый пакет сока, никто более не удостоил его вниманием.
Прекрасно помня о подробностях, упомянутых Борисом в телефонном сообщении, Алексей осознавал, что находится не в “нормальной” тюрьме, а в полуподвальном помещении, подготовленном для него экспромтом и наспех. Располагавшееся некогда под потолком световое окно, через которое раньше, надо полагать, можно было наблюдать за шагами идущих по тротуару прохожих, было наглухо заложено кирпичом и наспех оштукатурено. Вместо нар – старая кушетка, на которой прежде отдыхал дворник, сломанная деревянная тумба вместо стола и полностью удалённая электрическая проводка – очевидно, чтобы узник не вздумал убить себя электричеством. С этой же целью светильник, негаснущий круглые сутки, был помещён в стальной фонарь с пуленепробиваемым плафоном.
“Видимо, в подобной же каморке содержится где-то рядом и Мария,– решил Алексей.– Всем этим ведает явно не штатный карательный орган государства, а какая-то приблудная лавочка или, не дай бог, частная фирма. Плохо то, что закона для таких не существует. Но – оно же даёт и шанс на скорую развязку!”
Алексей долго не мог заснуть, спокойно возлежа на своём замызганном топчане и размышляя о превратностях судьбы, которая за неполные пять месяцев, прошедших с момента невероятного пробуждения в апрельском лесу, только на короткий срок в мае и начале лета, да в последнюю августовскую неделю позволила ему пожить жизнью спокойной и безопасной. Всё остальное время приходилось, как ни крути, на противостояние последовательным попыткам его арестовать, на побеги, жизнь в подполье или в украинской тюрьме. Теперь, стало быть, на очереди – тюрьма русская. Куда как родней – да вот только ружьём “Зауэр” здесь освобождения не купить. Но ничего, он знает новую цену, и он её заплатит.
Утром в камеру в сопровождении двух дюжих верзил пришёл доктор, который прослушал дыхание, измерил Алексею артериальное давление и взял кровь на анализ. “Баночку с коробочкой по готовности?” – попытался было пошутить Алексей. Однако доктор молча затворил свой кофр и ушёл, ничего не сказав.
В начале десятого принесли завтрак – пакет йогурта, завёрнутый в пластик жалкий круассан и снова сладкий сок, от которого, если так дело пойдёт и дальше, скоро заболит желудок. И – снова тишина.
“Точно тут действуют непрофессионалы,– окончательно решил Алексей.– Явно начитались макулатуры про застенки НКВД и теперь томят неопределённостью, чтобы развязать язык при первом же допросе. Ну-ну, дерзайте…”
Когда приносили обед, Алексей потребовал заменить сок на минеральную воду. Ко времени ужина эта просьба была удовлетворена, и вновь – никакого движения. Только тусклый негаснущий свет из пуленепробиваемого фонаря не даёт ни спать, ни думать.
Ситуация сдвинулась с мёртвой точки в среду. В камеру к Алексею зашли пятеро молчаливых верзил-охранников с дубинками и автоматами, обыскали, натянули на голову непроницаемую шерстяную маску и отвели, наконец, на беседу, обещавшую многое прояснить.
Алексея усадили на стул, сняли балаклаву – и он обнаружил себя в небольшом кабинете с наглухо опущенными шторами, с определённо изысканной, но сильно пользованной мебелью и двумя металлическими дверями. Охранники удались за одну из них и, видимо, остались там, чтобы контролировать обстановку. Затем распахнулась вторая дверь и в комнату вошёл господин в элегантном костюме. Одарив Алексея едва заметной улыбкой и как бы поздоровавшись с ним столь же неуловимым движением головы, элегантный господин опустился в кожаное кресло и разложил перед собой на столе девственно чистый блокнот.
“Судя по всему, этот следователь будет “добрый”,– усмехнулся Алексей.– Но ничего. Поговорив с “добрым”, подготовлюсь к “злому”, ежели такового судьба пошлёт.”
– Меня зовут Геннадий Геннадьевич,– представился элегантный господин.– Ну-с! Начнём?
– Пожалуйста, начинайте,– ответил Алексей.
Возникла неожиданная пауза – судя по всему, допрашиватель не был готов к столь равнодушному ответу.
– Вы даже не интересуетесь причиной вашего задержания?– спросил он наконец, спустя почти минуту.– Догадываетесь?
– Я не стал бы этого исключать. Тем не менее всегда интересно услышать со стороны, какое именно преступление ты совершил и за что тебя лишают свободы.
– А я бы хотел услышать это именно от вас.
– От меня? Боюсь, мне нечем вас порадовать, поскольку никаких преступлений я за собой не наблюдаю.
– Так уж и никаких?
– Полноте! Если у вас что-то есть на меня, не поленитесь – дайте знать, о том вас и прошу.
– Хорошо. Вы предполагали, что будете арестованы?
– Предполагал.
– Так почему же вы не побоялись возвращения в Москву? Почему предпочли гарантированный арест в международном аэропорту куда более реальной возможности улизнуть от нас в случае, если бы вновь решились штурмовать границу с Украиной?
– Геннадий Геннадьевич,– примирительным тоном ответил Алексей,– вы умный человек. Но признайтесь: допрос вы ведёте, наверное, первый раз в жизни. Ведь меня не надо стараться “разговорить”. Вы превосходно знаете, что я прилетел в ваши дружеские объятия исключительно для того, чтобы вызволить из беды небезызвестную вам особу. Сообщите ваши условия – и мы, я уверен, обо всём договоримся.
– М-да. Вижу, что вы неплохо подготовились.
– Возможно, но только вы подготовились куда как лучше.
“Гражданский генерал” Геннадий Геннадьевич Фуртумов на секунду задумался, после чего внимательно посмотрел на Алексея и озвучил свой вердикт.
– Хорошо. Тогда давайте к делу. Вы немедленно и без утайки рассказываете мне о швейцарском депозите, к которому вы получили доступ, мы проверяем эти данные, и если всё будет в порядке – выполняем ваше пожелание.
– Прекрасно,– с невозмутимым лицом ответил Алексей.– В частом банке Куртанэ, головной офис в Монтрё, имеется депозит, открытый в начале ХХ века. Он проходит у них под наименованием “царский” или “русский”, поскольку был открыт по указанию Николая II. Ценности, размещённые в нём, император считал принадлежащими всему народу. Значительная часть этих ценностей в двадцатые-тридцатые годы была вложена швейцарскими поверенными в акции ведущих западных и международных банков, они же участвовали в реализации пресловутого “плана Юнга”, в создании финансовых учреждений Лиги Наций, на смену которым после войны заступил Международный Валютный Фонд, в эмиссионной политике ведущих центробанков мира, Федерального резерва США…
– Нам всё это известно, господин Гурилёв,– прервал его Фуртумов, впервые обратившись к Алексею не через абстрактное “вы”, а по фамилии.– Лучше поясните, в каком состоянии находятся эти ценности сегодня?
Алексей побледнел. Неужели собеседнику уже известно о его поступке на балу у герцога? Ведь в самом деле – шпионы кругом!.. Если это так – то и рушится его план. Зачем, в самом деле, он сжёг эти проклятые бумажки, за которые большая часть мира готова душу продать? Теперь, если информация о том утекла, его обвинят в нанесении государству немыслимого ущерба, а Марию либо объявят соучастницей, либо отпустят на растерзание уголовникам, из тенет которых она едва сумела выпутаться весной… А может – отдать им наличные с карточки – и дело с концом? Ведь пятнадцать миллиардов – неплохая цена за две жизни, если, конечно, жадность покупателя не застит ему глаз…
– Что вы имеете в виду?– Алексей решил попытаться разыграть неведение.– Из швейцарских сейфов, как известно, ничего не пропадает.
– Если бы я разговаривал с вами в понедельник,– ответил Фуртумов стальным голосом,– я бы полностью согласился с таким ответом. Но на вашу беду, пока вы летели в Москву и затем готовились ко встрече со мной, нам сюда тоже кое-что сорока на хвосте принесла. Не догадываетесь?
Сомнений не было – Фуртумов знал о пятничном аутодафе.
– Догадываюсь, что мы с вами имеем в виду одно и тоже,– с силой выдавил Алексей из себя.
– Тогда прокомментируйте.
– Что комментировать? Были векселя – и не стало их. Слуги собрали из камина пепел, садовник вынес его в сад и закопал между кустами роз.
– Зачем вы это сделали?
– Счёл, что так в мире станет меньше лжи. В конце концов, все эти векселя должны были сгореть при самоликвидации сейфа, если бы я ошибся в наборе кода хотя бы одной цифрой.
– Они не сгорели.
– Неужели?
– У швейцарцев, да будет вам известно, существует механизм дублирования документов особой важности. Юридически значимая копия бумаг, которые вы пытались сжечь, хранится в безопасном месте с тем же кодом доступа.
– Я об этом не знал. Но что ж! Тем лучше для вас. Тогда каковы будут ваши условия сделки?
– Я уже их озвучил. Вы сообщаете мне код, мы всё проверяем, получаем доступ к депозиту и выпускаем вашу даму.
Алексей в ответ покачал головой.
– Я передам вам код только после того, как дама будет на свободе.
– Вы ставите условия?– изумился Фуртумов.– А обвинения в государственной измене не хотите?
– Это ваше дело, в чём меня обвинять, поскольку сила на вашей стороне. Вы всегда сможете арестовать даму вновь, если я сообщу вам неверные цифры. Так что вы ничего не потеряете, если позволите ей немедленно вернуться домой. К тому же, заметьте, я не ставлю никаких условий насчёт себя.
Произнося последнюю фразу, Алексей предполагал, что своим собственным освобождением он займётся после того, как удостоверится в безопасности бывшей возлюбленной. Для этого он принял решение использовать в качестве второго козыря пятнадцатимиллиардную карточку, о которой государственный вымогатель, похоже, ничего не ведал.
Однако Фуртумов не оценил предложения.
– На вашем месте я бы помалкивал и делал то, что вам велят!
– Как хотите,– равнодушно ответил Алексей.– Мне всё равно. Буду помалкивать.
Фуртумов, с шумом отодвинув стул, поднялся и молча направился к выходу.
– Подумайте хорошенько!– бросил он, уходя.
Тотчас же возникли охранники, которые препроводили Алексея обратно в камеру.
Решив, что ничего более сегодня с ним происходить не будет, Алексей расслабился, и чтобы не упредить предстоящий ночной сон, решил перебирать в памяти произошедшие с ним события, выстраивая из них закономерность и выявляя развилки, на которых его жизнь имела возможность поменять направление. Ибо когда думать о будущем не хочется, чем ещё остаётся заниматься в тюрьме?
Однако, к удивлению Алексея, в районе шести часов вечера он снова был отведён в прежнюю комнату.
Человек, назвавшийся Геннадием Геннадиевичем, положил перед ним на стол мобильный телефон.
– Звоните!
– Куда звонить?
– Вашей даме. Удостоверьтесь, что она находится у себя дома и что с ней – всё в порядке.
Алексей не мог не улыбнуться – какая ни есть, а победа.
– Я думаю, что поговорю с ней в следующий раз,– неожиданно ответил он.– Пока же позвоню её брату.
Фуртумов заметно смутился, хотя постарался это скрыть.
– Ваши отношения меня не интересуют. Звоните хоть Президенту.
Алексей взял телефон и набрал Бориса. Тот долго не брал трубку – видимо, его смущал незнакомый вызывающий номер.
– Это я, привет. С Машей всё в порядке?
– Леха, ты?!– затрещал из трубки восторженный голос Бориса.– Как я рад! Да-да, с Машей всё о’кей, она уже дома и приходит в себя. Где ты, старина?
– Пока там же,– ответил Алексей.– Береги сестру!
Из трубки послышался очередной треск, но Алексей уже нажал на отбой.
– Благодарю вас, Геннадий Геннадьевич,– сказал он, возвращая телефон.– Надеюсь, что отныне с вашей стороны к даме не будет больше претензий.
– Это зависит от вас. Коды!
– Записывайте.
– Вы будете говорить по памяти? Вас точно не надо куда-либо везти за документами?
– Разве что затем, чтобы протянуть время. Мне всё равно. Записывайте первые восемь цифр: 9, 6, 4, 9, 6, 9, 5, 2. Записали? Теперь ещё пять: 6, 4, 5, 7 и 3. Итого тринадцать.
– Вы всё точно вспомнили? Не ошиблись?
Алексей пошёл на определённый риск, сообщив из двух кодов только второй. Ведь копии векселей, ежели они действительно были сделаны предусмотрительными швейцарцами, защищены именно им. О первом же счёте здесь либо не знают, либо не интересуются как ценностью несравненно меньшего порядка. И если Шолле говорил правду, а он, похоже, всегда, когда не отмалчивался, говорил правду, то без первого кода второй не сработает…
– Ошибаться не в моих интересах,– Алексей подтвердил свои слова.– Если сомневаетесь – проверьте по нумерологическим суммам библейской фразы “жаждущему дам даром от источника воды живой” и слова “омега”. Текст латинский, разумеется.
– Sacra Vulgata?– уточнил всезнающий Фуртумов.
– А что ж ещё…
– Хм.. Действительно, что ж тогда ещё? Благодарю вас, Алексей Николаевич! Если вы действительно сообщили нам правильный код, то в ближайшие дни вы убедитесь, что мы выполняем свои обязательства.
Далее произошло немыслимое – перед тем как покинуть кабинет, Геннадий Геннадьевич протянул Алексею для рукопожатия свою ладонь. Она оказалась немного вспотевшей. “Нервничает товарищ,– подумал Алексей.– Понимает, гад, что отныне всё это – его головная боль, и любая оплошность ему дорого обойдётся. Только вот меня теперь его проблемы не касаются!”
Возвратившись в камеру, Алексей получил ужин и постарался поскорее заснуть. Он проспал как убитый до полудня четверга, отказавшись принять завтрак и рассчитывая, что ближе к вечеру, когда агенты Геннадия Геннадьевича получат доступ к треклятому счёту, в его судьбе наконец-то произойдут перемены. Ну а если вскроется необходимость предоставить доступ к счёту первому – не страшно, поскольку в этом случае у него будет отличная возможность поторговаться на собственных условиях. Ведь почуяв сладкое, медведь согласиться на всё, лишь бы заполучить.
Так с полным на то основанием рассуждал Алексей, и ему было невдомёк, что события вокруг его персоны уходят в непредсказуемый вираж.
*
Всё началось с памятного августовского происшествия на Владимирском тракте, когда неизвестные вертолётчики, упреждая обуявший Алексея порыв благородной ярости, укокошили риелтора Пектова. Получив взамен мести остывающий труп подлеца, взбешённый Алексей тогда в сердцах разрядил в придорожные кусты свой загодя взведённый пистолёт.
Полицейские криминалисты, обследовавшие вскоре место расправы, обнаружили пулю, направили на экспертизу и вскоре получили ответ – стреляли из пистолета, зарегистрированного на частного охранника, служившего у начальника стройки Лютова.
У охранника имелось надёжное алиби, поскольку ещё в конце апреля он под протокол заявил о пропаже оружия. Однако дотошный следователь высказал предположение, что заявление могло было быть хитрой уловкой, сделанной ради того, чтобы завладеть стволом для будущих “чёрных дел”. Дабы спасти шкуру и не схлопотать нового обвинения, лютовскому охраннику ничего не оставалось, как признаться, что пистолет был не потерян, а похищен, причём похищение произошло во время совершенно непостижимой истории, в которую его впутал начальник стройки.
Бывший строитель также коротал дни в следственном изоляторе. Чтобы допросить Лютова, владимирский следователь написал запрос в Москву. Молодой же и амбициозный помощник Фуртумова по фамилии Наливайко, которому босс поручил контролировать все без исключения события, связанные с “царским делом”, отследил этот запрос через ведомственную компьютерную систему и предложил шефу провести самостоятельное расследование. На всякий случай.
Неслучайно все вокруг прочили Наливайко блестящую карьеру: его тщательность и внимание к деталям творили чудеса. Не поленившись потратить день на встречу с подследственным Лютовым, Наливайко обнаружил нечто, что скоро придало всему делу совершенно неожиданный оборот.
Лютов, которому светил приличный срок за воровство и преступную халатность, из-за чего в бытовке сгорели строители-азиаты (версию об умышленном убийстве прокуроры так и не сумели доказать), как за спасительную соломинку ухватился за возможность сойти за сумасшедшего, дабы избежать тюрьмы. Эта возможность замаячила перед ним во время первой же встречи с Наливайко, когда тот попросил “честно рассказать” об обстоятельствах пропажи пистолета и очертить круг лиц, в руки к которым могло попасть оружие.
Дурацкая история с чекистами, захватившими начальника стройки со товарищи в плен на очаковском пустыре, как нельзя лучше подходила для того, чтобы без лицедейства и переигрывания убедить окружающих в помрачении рассудка. Тем более что речь могла идти о сумасшествии массовом – ведь приглашённые на очную ставку охранник и студент-инженер так или иначе подтвердили бы этот рассказ.
И Лютов в подробностях поведал, как в поисках беглого таджика он прикатил с охранником на пустырь в промзоне, как их там скрутили и взяли в плен люди в форме кровавого НКВД, после чего, привязав к стульям, картинно усадив под портретом Сталина и наставив автомат времён Великой Отечественной войны, принялись выколачивать признания в поджоге бытовки и махинациях с арматурой.
