Текст книги "Вексель судьбы. Книга 2"
Автор книги: Юрий Шушкевич
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 48 страниц)
– Какой же?– с неожиданным задором усмехнулся Алексей.– Лично бы мне – автомат в руки, да в последний бой.
– А вот я бы не хотел, чтобы этот бой был последним. Знаешь, о чём я сейчас подумал?
– О чём?
– Этот особняк – одно из пяти зданий, которые я лично минировал в ноябре сорок первого. Руководство тогда определило перечень наиболее важных и красивых зданий, в которые в случае сдачи города гарантированно должны были въехать гитлеровские штабы.
Шамиль от изумления глухо охнул.
– Так их давно должны были разминировать!– скептически отозвался Алексей.
– А вот и ошибаешься! Я совсем недавно разузнал, что в семидесятые годы мой динамит случайно обнаружили под зданием Госплана в Охотном Ряду, а несколько лет назад – через дорогу напротив, при разборке старого фундамента гостиницы “Москва”. На полигон вывозили аж на трёх грузовиках! Но там – здания серьёзные, на много этажей. А под этот особнячок, насколько я припоминаю, было заложено всего килограммов триста или пятьсот.
– Придётся лезть в коллектор, чтобы подорвать твой динамит?
– Не выйдет через коллектор… Взрывчатка надёжно замурована и приводится в действие электровзрывателем, соединённым с приёмником, который я запитал от силового кабеля через реостат. Кодовый сигнал для подрыва должны были подавать с головной радиостанции из Куйбышева… Сейчас, конечно, такого сигнала мы не сгенерируем и не передадим, да и в приёмнике лампы давно сели, а реостат сгнил и рассыпался. Но есть, кажется, один обходной способ…. Обходной такой вариантик один есть…
В салоне машины воцарилась тишина.
– Во всех пяти случаях припоминаю,– тихо продолжил Петрович, как бы беседуя сам с собой,– во всех случаях приёмники я замуровывал в стену, но вот катушки гетеродина перепаивал и выводил за корпус, чтобы из-за случайно возникшей наводки они не выдали ложного сигнала на подрыв… Оттого-то дома эти до сих не взлетели в неурочный час… Здесь, в Чертопольском, я, похоже, видел в подвале место, за которым должна находиться моя катушка… Кругом старая кладка на известковом растворе, а это место заделано цементом… Слой штукатурки там тонкий, миллиметров пять, трещинки сквозные видны, а за трещинками – зелёная медь, я это ясно заприметил, поскольку рядом с тем местом поставил рацию…
– Петрович, поясни – что это означает? Катушки, гетеродины?
– А это значит, Лёша, что мы в самом деле можем попытаться рвануть весь этот империалистический конклав к праотцам или к кому-нибудь ещё, кто подалее! Знаешь, что для этого нужно?
– Что?
– Пустить рядышком, через нашу рацию, обычный звук с частотою где-то 440 герц. Это я точно помню – на такой частоте, по камертону, мы в сорок первом записывали на пластинку особый звуковой сигнал. Резервный вариант подрыва, когда сигнал с пластинки передавался бы в радиоэфир не из Куйбышева, а с передатчика законспирированного бойца, сидящего на какой-нибудь даче подмосковной… Ну а дальше дело техники: катушка малошумного динамика, имевшегося в замурованном поблизости приёмнике, наводила бы на гетеродин низкочастотный электромагнитный сигнал, оттуда – переток на конденсатор, накопление заряда, пробой – и всё, принимай, страна, торжество справедливости!
– А мы так сможем?– Алексей если пока и не вдохновился, то точно заинтересовался идеей Петровича.
– Сможем, если Елизавета Валерьяновна поставит и заведёт на своём патефоне ту особую пластинку. Но на то пластинка и была особой, что выдавалась в особых случаях и под особую роспись… А знаешь, что иначе нам нужно?.. Нужно, чтобы у неё в комнате заиграла особая музыкальная вещь, и тогда сигнал с её рации, поступивший на нашу с тобой, доведёт всё до законной развязки.
– А у неё есть рация?
– Конечно, причём наградная – приложение к значку “Почётный чекист”. Значительно лучше той, что мы с тобой откопали.
– А наша с тобой – музыкальный звук примет?
– Ну да. И сердечник её динамика как раз должен глядеть на ту древнюю катушку мою… Кстати, ведь бумажную мембрану с динамика я словно на заказ удалил, чтобы без звука, чтоб только электромагнитная волна с сердечника била бы в цель… И ведь точно, словно предвидел, – бить с моего динамика раскуроченного она будет, как в кино, в аккурат на ту катушку фронтовую!
– А достанет туда в подземелье радиосигнал?
– С Большой Серпуховской – элементарно! Ты лучше вот что мне скажи: какая музыка играется на частоте 440 герц или кратной?
– Музыка исполняется на самых разных частотах. Но 440 герц, насколько я помню физику,– это нота ля первой октавы. Значит, нужно подобрать музыкальное произведение с тоникой ля.
– Ну и подбери ж! Ты же профессор и композитор!
– Погоди, дай вспомнить… В ля-мажоре у нас звучит “Итальянская” симфония Мендельсона. В ля-миноре написана “Трагическая” Малера. Везде тоника ля – опорная, так что нужная нам частота звучит постоянно и весьма хорошо.
– Тогда звони!
– Куда звонить?
– Звони Елизавете и говори прямо, чтобы она заводила пластинку с Малером!
– Вряд ли у неё такая есть. Нужно будет скачать симфонию из интернета.
– Эх, Лёша, Лёша! Если бы ты знал, сколько Лизавете лет – не смешил бы своими предложениями всемирную сеть интернет! Не годится!
– Тогда что же нам делать?
– Только не отступать! Елизавета знает все старые песни и подыграет сама, если что, на аккордеоне… Думай, думай, какие наши старые песни в твоём ля-миноре звучат?
– Ты лучше перечисляй, а я буду соображать.
– Идёт. “Краснофлотская”? “Два сокола” – про Ленина и Сталина, если забыл. Не годится? “Железнодорожная лирическая” ещё есть – в честь товарища Кагановича.
– Ты уверен, что пенсионерка в возрасте за девяносто помнит “Железнодорожную лирическую”?
– Разумеется, не помнит. Тогда танго “Тенистый парк” с соло для гавайской гитары? Романс “Скрылась луна”? Нет? Не проходит? Может тогда – “Синий платочек”?
– “Синий платочек”?
– Да, “Синий платочек”.
– Хм, а ведь ты прав. Это мелодия будет как раз ля-минор. Интересно, сможет твоя Елизавета её исполнить?
– Про другое не скажу, а эту – знаю, что сможет.
– Тогда что будем делать?
– Действовать! Согласен, лейтенант? Шамиль, а ты согласен?
Вопрос оказался риторическим – никто не проронил в ответ ни слова, однако в воцарившейся тишине все трое ясно почувствовали сгустившееся напряжение, которое возникает перед настоящим боем. Ибо как только завязался предметный разговор про подрыв особняка, Алексей для себя решил, что уже ни при каких обстоятельствах назад не отыграет. А сказать, что у Шамиля просто вспыхнули глаза – значит, не сказать ничего.
В тревожном молчании Петрович проделал сложную и одному только ему ведомую последовательность действий, благодаря которой через минуту-другую в его трубке послушался тихий, но чистый голос Елизаветы Валерьяновны.
– Васенька, что случилось?
– Лиза, сможешь “Синий платочек” на своём музтрестовском баяне на рацию сыграть?– попросил Петрович.– Да, пока не забыл,– переключи восьмой канал на дуплекс.
– А зачем?
– Лиз, это не по телефону. Но если помнишь – мы с тобой под эту песню били фашистов, то есть били не просто немцев в гитлеровской форме, а били в широком смысле негодяев, которые хотели превратить нас в рабов. Так вот, теперь по уточнённым данным выясняется, что не всех, оказывается мы тогда добили. Поэтому надо бы ещё немного постараться… Совсем чуток. Постарайся, Лиз, сыграй как в последний раз! Очень прошу. И не забудь про восьмой канал!
– Уж переключила! Дай схожу за аккордеоном, он у меня в гардеробе стоит, в соседней комнатке…
Из трубки донёсся скрип отодвигаемого стула и шаркающий звук удаляющихся шагов.
Алексей покачал головой.
– Ты, конечно, это здорово придумал, но по-моему – это авантюра. Пусть и красивая, но – авантюра.
– А у нас есть другие варианты?
– Думаю, что нет.
– И я так тоже рассуждаю. Поэтому всё, что мы можем – это побеспокоить богов войны, которые, надеюсь, ещё не забыли про нас… Если правда за нами, то пусть поднимутся силы мщения, вскипит ярость благородная, а? Но ведь должна, должна же моя катушка ожить, не мог я ошибиться!..
В трубке снова послышались шаги, скрип половицы и частое, напряжённое дыхание.
– Лиза, всё в порядке у тебя?– в нетерпении прокричал Петрович.
– Да, да… Секундочку подожди, Вась, дай усесться получше…– донеслось в ответ.
Алексей наклонился к Петровичу и поинтересовался шёпотом:
– Слушай, а ведь ты разговариваешь с ней отнюдь не как внук погибшего товарища.
– Ишь, догадался!– усмехнулся Петрович.– Она тоже догадалась… почти сразу. Потом рассказывала, что когда прозрела меня, такого молодого, а затем сама погляделась в зеркало – то не выдержала и решила наглотаться таблеток, чтоб концы отдать. К счастью, обошлось. Так вот и живём помаленьку, друг другу помогая.
– А как к этому её внук и правнук отнеслись?
– Они, к счастью, не знают ничего, и не будут ничего знать. Это у нас самая большая тайна. Ведь в их жилах, как ты догадываешься, моя кровь течёт.
Лицо Алексея немедленно озарилось нескрываемой радостью:
– Если честно – то я так и предполагал! Молодец, Петрович, поздравляю!
– Это её поздравлять надо. А я-то что? Ведь она очень тяжёлую жизнь прожила, пока я семьдесят лет отдыхал под сосной.
В этот момент из трубки послышался шум раскрываемых мехов – и сразу же следом зазвучал первый аккорд знаменитой мелодии, взятый энергично, точно и глубоко.
Проиграв вступление, Елизавета Валерьяновна с изящностью мастера уменьшила темп – и звуки куплета, вновь набирая силу, понеслись широким и волнующим потоком:
Синенький, скромный платочек
Падал с опущенных плеч…
Ты говорила, что не забудешь
Ласковых радостных встреч.
Порой ночной
Ты распрощалась со мной -
Нет прежних ночек,
Где ты, платочек,
Милый, желанный, родной…
Это Петрович начал было потихоньку напевать довоенный текст “Синего платочка”. Неожиданно он помрачнел – и продолжил на полтона ниже стихами уже из грозной поры:
Кончилось мирное время,
Нам расставаться пора…
На этом месте Петрович замолчал, однако песню, забыв про отсутствие голоса и категорически не попадая в ноты, подхватил расчувствовавшийся Шамиль:
…Строчит пулемётчик
За синий платочек,
Что был на плечах дорогих!
Вскоре мелодия поплыла по второму кругу. Елизавета Валерьяновна творила чудеса, в своём возрасте играя ровно и сильно, ни разу не позволив мехам нарушить её простой и вдохновенной гармонии.
– Опорную ноту она выдает исключительно чисто… Когда, по-твоему, рванёт?– поинтересовался Алексей, начавший понемногу верить в осуществимость безумной затеи.
– Сам считаю… Рванёт, когда конденсатор от катушки зарядится и даст искру. Наверное, минут через пять. Или через семь.
– А если не сработает? Такое же тоже возможно?
– Возможно. Техника ведь – сам понимаешь…
– А что тогда?
– Поблагодарим Лизавету за концерт и уедем,– с показным равнодушием ответил Петрович, отворачиваясь.
Однако по его голосу и виду Алексей понял, что рвануть всё-таки должно.
– Слушай, но ведь там же люди непричастные есть,– вдруг вспомнил он.– Охранники и всякая челядь. Давай я сбегаю и предупрежу, чтобы уходили немедленно.
– Лучше не рискуй, сиди тут,– посоветовал Петрович.
– Да уж нет, надо дать им шанс. Попытаюсь хоть кого-то на улицу выгнать.
Петрович понял, что остановить Алексея в порыве человеколюбия он уже не сможет, и поэтому лишь успел прокричать вслед:
– Четыре минуты! Только четыре минуты есть у тебя, ни единой больше!
– Успею!– донеслось уже с тротуара.– Не прекращайте играть!
Алексей с давно забытой прытью преодолел несколько сотен метров до особняка и ворвался в фойе, растрёпанный и страшный:
– Помогите!– сбиваясь с дыхания, закричал он двум вооружённым до зубов охранникам.– Там на улице человеку плохо!
Один из охранников мгновенно поднялся, загораживая грудью проход.
– “Скорая” вызывается по ноль-три,– с надменным спокойствием заявил он.– Звони туда и не создавай проблем!
– У меня нет телефона, надо помочь…
– Вон телефон!– охранник с неохотой кивнул на пустой ресепшн, где на крышке стойки стоял аппарат.
Алексей решил, что пока у него остаются в запасе несколько минут, он разыграет неудачный звонок в “Скорую” и попробует увлечь за собой на улицу хотя бы одного из этих тупых верзил. Однако едва пройдя через открытый охранником турникет к стойке, он увидел на банкетке в полутёмном углу юное существо с футляром на коленях. Разумеется, Алексей не мог не узнать Олесю – скромную и талантливую скрипачку, которая весной играла на вечеринке у олигарха Гановского.
– Олеся, что ты тут делаешь? Пошли скорее, человеку поможем там, на улице…
– Меня пригласили выступать,– ответила девушка, определённо вспомнив Алексея и улыбнувшись ему.
Он собрался было сообщить ей шёпотом о близящейся опасности, однако, не успев наклониться, вздрогнул от раската знакомого голоса.
– Ба! И что же, интересно, делает тут наш старый приятель?
Алексей обернулся. По широкой и ярко освещённой мраморной лестнице в сопровождении двух респектабельных иностранцев к нему спускался никто иной, как сам Геннадий Геннадьевич Фуртумов. Он выглядел роскошно, ступал уверенно и держал в пальцах высокий и тонкий бокал с вином. А буквально в следующий же миг в одном из иностранцев Алексей узнал почётного консула, с которым пререкался в Швейцарии ровно неделю назад.
Алексей остро, до внутренней боли ощутил устремлённые в него недобрые взгляды гонителей и ненавистников.
– Это моя знакомая, и я хотел бы увести её отсюда,– постарался он ответить спокойно и с максимальным достоинством.
– Знакомая? По-моему, у вас слишком много знакомых в различных частях света,– усмехнулся Фуртумов.– Не подумайте, что я против игр молодости, но только сегодня выступление этой красавицы профинансировано не с ваших тайных счетов, а с расчётного счёта моего ведомства, открытого в государственном казначействе. Кстати, милая сударыня, я спустился именно за вами!
– Сколько вы ей заплатили?– прокричал Алексей.
– А это не ваше дело. Не ваше,– Фуртумов выдержал паузу,– собачье дело.
– Послушайте!– Алексей оказался практически напротив Фуртумова, вынудив охранника отреагировать и встать вблизи них наизготовку.– Я компенсирую все ваши расходы. Вот здесь – не один миллиард долларов! Вам этого хватит?
С этими словами Алексей вытащил из потайного кармана брюк и протянул Фуртумову свою волшебную пластиковую карту.
– Balance of this card exceeds few billion US dollars. Please, keep it and let this girl go back [Остаток на этой карте превышает несколько миллиардов американских долларов. Пожалуйста, заберите её себе и отпустите отсюда девушку (англ.)],– Алексей намеренно повторил предложение на английском, чтобы у Фуртумова было меньше возможностей отвертеться.
– Few billion? What’s the bank that can issue this? [Несколько миллиардов? Какой же банк может позволить себе выпускать такое? (англ.)]– с искренним изумлением воскликнул второй иностранный банкир, которого Алексей не знал.
– Banque Privee Courtenay,– ответил Алексей.– Trust me, it really works [Частный банк Куртанэ (фр.). Поверьте, она действительно работает (англ.)].
– Incredibly! [Невероятно! (англ.)]
Однако почётный консул, похоже, не желал разделять простодушного восторга своего коллеги.
– Be calm, this still seems normal for those Swiss crooks. Dear Gennadiy, my advise to you is to withdraw this card for immediate investigation! [Успокойся, у швейцарских мошенников это всё ещё обычная практика. Дорогой Геннадий, я предлагаю забрать эту карту для немедленного расследования! (англ.)]
Видимо, последний аргумент заинтересовал Фуртумова, и задумавшись на мгновенье, министр-генерал картинно опустил подбородок в знак согласия.
Алексей молча протянул и отдал ему свою карту, после чего сразу же подошёл к Олесе, взяв за руку.
– Пойдём отсюда скорей, я тебе сейчас всё объясню…
Однако выход на улицу им преградила высокая, в человеческий рост, панель турникета, исполненная из бронебойного стекла.
– Откройте!– крикнул Алексей охране.
– Не положено,– донеслось из-за турникета.– У гражданки пропуск не отмечен.
– Какой ещё пропуск? Её же сам начальник отпустил!
Алексей обернулся, чтобы обратиться к Фуртумову,– однако на лестнице уже никого не было, все поднялись наверх. Из-за колонны лишь промелькнуло любознательное молодое лицо – наверное, какого-то помощника,– и тотчас же испарилось.
– Меня не колышет, что начальник отпустил,– повторил охранник, равнодушно зевая.– Не положено без отметки, и всё.
И высокомерно задрав подбородок, отвернулся.
Положение становилось критическим.
– Слушай, ты,– крикнул дурному стражу Алексей.– У меня нет времени ждать. Давай я тебе заплачу – сколько ты хочешь?
– Эй, толстый, ты часом не знаешь, сколько я хочу?– поинтересовался наглец у второго караульного, выглядевшего чуточку более уравновешенным и спокойным.
– Проси штуку,– меланхолично ответил тот.
Наглый развернулся к Алексею и огласил вердикт:
– Две штуки баксов на двоих.
– Согласен, отпирай…
Как только панель турникета отошла в сторону, Алексей протолкнул вперёд Олесю и протиснулся следом сам.
– Баксы в машине, пошли, я всё отдам,– сказал Алексей охраннику.
– Приноси баксы – получишь девку,– прозвучало в ответ, и усеянный яркими нашивками рукав наглого вертухая бесцеремонно и жёстко придавил Олесино плечо.
– Я же сказал – вместе идём!– заорал Алексей, и с минимального размаха, но зато изо всех оставшихся сил засветил наглому кулаком точно промеж глаз.
Наглый крякнул, зашатался и стал закрывать лицо обеими руками.
В тот же миг Алексей выхватил скрипачку из объятий негодяя и вырвался с ней на улицу, напоследок сильно ударившись плечом о массивный дубовый притвор.
Отбежав метров десять от подъезда, Алексей обернулся и увидел, что за ним вдогонку устремляется второй охранник, на ходу расстёгивая кобуру. Тот, кого назвали “толстым” и кого он посчитал было спокойным, оказался на редкость прытким и агрессивным.
– Беги, Олеся, беги отсюда куда-нибудь!– громко прошептал он девушке, после чего убедившись, что она не столь резво, как хотелось бы, но всё-таки начала удаляться прочь от всего этого кошмара, развернулся, чтобы задержать приближающегося гада.
“Петрович, Лизавета, ну когда же вы? Когда же вы завершите ваш концерт?” – застучало в голове стальным метрономом.
Алексея выручило, что громила с пистолётом оступился. Споткнувшись из-за какой-то неровности, он начал терять равновесие, и чтобы не загреметь на асфальт, несколько секунд был вынужден замереть на полусогнутых ногах.
Алексей воспользовался этой заминкой и бросился к машине, где в багажнике, как было сказано, находился автомат, способный уравнять их шансы… “Ну когда же, когда же?… Когда всё закончится? Эх, когда? Кончится мерзкая стужа!.. Даль голубая ясна!.. Сердце согрето… Верится в лето… Солнцем ласкает весна… Лиза, Лизавета Валерьянна, ну играй же, из последних сил играй! Если не сгнила, конечно, от времени в прах вся эта ваша древняя катушка заодно со своим конденсатором…”
Он на миг зажмурил глаза – и немедленно перед внутренним взором возник сырой подвал, где возле скользкой от плесени стены оживал допотопный конденсатор, накапливая на своих позеленевших контактах призрачное синее марево, способное инженерным гением Петровича и его, Алексея, простодушной верой в чудо справедливости разродиться долгожданной искрой.
Однако огромная водяная капля, со страшной скоростью наливающаяся где-то наверху, грозилась эту искру опередить и, сорвавшись вниз, навсегда унести в древний московский песок заветный сгусток энергии, с таким трудом и страстью собранной для отмщения. Неужели всё так и произойдёт?
До изгиба тротуара, за которым была спрятана машина, оставалось ещё метров пятьдесят по прямой, и охранник, решив этим воспользоваться, едва встав на ноги, начал целиться в Алексея. В ответ Алексей резко принял в сторону, пригнулся, потом вновь сменил направление, намереваясь соскочить с прицела,– как вдруг почувствовал, как сперва на спину и голову, а спустя мгновение – уже на всё его существо обрушивается, обжимает и валит с ног неодолимая и глухая волна.
Задрожала под ногами земля, тревожно зашумели тёмные кроны деревьев, поверх которых раздались истошные крики и плеск крыльев перепуганных ворон.
И следом за этим – неимоверный и страшный грохот, пришедший одновременно с ударом воздушной волны, но отражённый сознанием лишь спустя несколько мгновений, наконец-то увенчал муки, отчаянье и страсть всех этих последних бесконечно долгих минут грандиозным и сокрушительным буйством огня в клубящихся потоках пыли, под перестук падающих с неба камней.
“Свершилось!” – эта мысль обожгла и наполнила Алексея чувством утверждённой справедливости.
Он немедленно обернулся, чтобы засвидетельствовать результаты страшного, надо полагать, взрыва.
Действительно, на том месте, где ещё несколько мгновений назад стоял финансовый особняк, ярко горел свет, звучали тщеславные речи и лилось шампанское, теперь зияла огромная чёрная дыра, из которой к холодному звёздному небу медленно восходил серо-грязный столп. Где-то внутри этой адской воронки алчные языки пламени пожирали сухие, словно порох, деревянные стропила. И ещё по всей округе пронзительно выли, озаряя стены домов, деревья и небо тревожными оранжевыми всполохами, вторящими огню, сотни растревоженных автомобильных сигнализаций.
На какой-то миг Алексея посетило чувство жалости к людям, сгинувшим под развалинами особняка. Однако он сразу же решительно изгнал его из своего сердца, не став утешаться рассуждениями, что “они поступили бы так же”. Следующая же мысль, простая и ясная, всё расставляла по местам: взрывчаткой, предназначенной для врагов, уничтожены враги. И если случится когда-либо время их оплакивать, то только не здесь и не сейчас. Non, je ne regrette rien [ Нет, я ни о чём не жалею (фр.)], и точка!
Чуть поодаль, едва держась на трясущихся полусогнутых ногах, отрешённо и зачарованно взирал на всё это светопреставление ошарашенный толстый охранник.
Не теряя время даром, Алексей незаметно подкрался к нему, и оглушив сзади прицельным ударом по темени, повалил на асфальт. Пистолет ударился о бордюр. Не раздумывая ни секунды, Алексей вытащил оружие из ладони великана и по привычке забрал с собой.
Ещё какое-то время он потратил на поиски Олеси, которая почти без чувств сидела на ограждении детской песочницы, прижимая к груди драгоценную скрипку.
Спустя несколько мгновений их возвращение было встречено восторженными возгласами Шамиля и отборной руганью Петровича. Судя по всему, он уже успел поверить в гибель друга.
Теперь медлить было нельзя. Шамиль с удивительной поворотливостью помог свернуть и упаковать в багажник развешенную по деревьям аппаратуру наблюдения, после чего, забившись в крошечную машину вчетвером, они рванули куда подальше с этого нехорошего места.
За руль сел Алексей – стрелой промчавшись по Пречистенке и свернув на Садовое, он на скорости в левом ряду проскочил Смоленскую площадь, где можно было спровадить Олесю от греха подальше в метро, и из-за этого был вынужден гнать до следующего метровхода аж на Маяковку. Олеся совершенно не понимала, что вокруг неё происходит, вся дрожала от страха и не хотела никуда уходить. И только увидав знакомые колонны концертного зала и спокойно-праздное людское столпотворение перед спуском в метрополитен, она успокоилась и немного пришла в себя. Коротко, но искреннее поблагодарив Алексея и поклонившись остальным, она прошмыгнула в толпу и растворилась за спинами.
Алексей же, два раза развернувшись, проследовал по Малой Бронной, где слегка притормозил, чтобы оглянуться, словно в последний раз, на возвышающуюся над прудом громадину своего старого дома. С Бронной переулками он выехал на Тверскую, затем, метнув короткий взгляд на угол Неглинной, через Театральный проезд и бывшую улицу Разина выскочил на Большой Москворецкий мост и далее, миновав Ордынку, взял курс на Варшавское шоссе.
Из-за припозднившегося пятничного выезда москвичей на дачи движение здесь было затруднено. Однако долгие стояния у светофоров определённо пошли всем на пользу, позволив привести в порядок гудящие нервы.
Когда наконец Москва осталась позади, и скрипучая машина, разогнавшись до максимально возможной скорости, стала всё дальше и дальше уноситься на юг (“дорогой Рейхана”, как не мог Алексей не отметить), Петрович поинтересовался, куда именно они направляются.
– Разумеется, на твою волгоградскую ферму,– ответил Алексей, не отрываясь от дороги.– В столицу нам отныне путь заказан.
Петрович в ответ промолчал. Однако спустя несколько минут он сделал звонок Елизавете Валерьяновне, тепло её поблагодарив и попрощавшись “до лучших времён”.
Ближе к вечеру следующего дня, потратив часть времени на вынужденную из-за накопившейся усталости ночёвку в тамбовском лесу, они благополучно достигли пункта назначения.
*
Фермерское хозяйство, которое с весны обихаживал Петрович, располагалась в западной части Волгоградской области на водоразделе Волги и Дона. Ещё на дальнем подъезде, посреди выжженной солнцем неуютной степи, оно сразу же бросалось в глаза сочными и аппетитными лоскутами полей и садов, сбегающими с холмов в глубокие сухие балки. Освоенная территория впечатляла своими размерами.
Как рассказал Петрович, у внука Елизаветы Валерьяновны здесь имелся купленный по случаю “за цену малую” хуторской дом с участком на два гектара. Местная агрофирма приказала долго жить, обитатели хутора разъехались или поумирали, поэтому по весне внук распахал мотоблоком около десяти гектаров заброшенных огородов, чтобы посадить помидорную рассаду.
Несложно было догадаться, что появление в этих местах Петровича, сумевшего вложить в дело известную денежную сумму, за неполный сезон преобразило хозяйство. Удалось раздобыть подержанные трактора и поднять в общей сложности порядка тысячи гектаров, засеяв, помимо томатов, кормовыми травами и поздними яровыми. Продажи выращенного стали с первых же недель проносить невиданные для здешних мест результаты, поскольку “вопросы торговли” Петрович “порешал” одними из первых.
Вскоре в вымершем хуторе затеплилась жизнь – появился Шамиль с семьёй, получивший от Петровича назначение заведовать мехдвором, а жена Шамиля положила начало животноводческому направлению, заведя для начала трёх коров, пять баранов и тридцать овцематок. За лето удалось отремонтировать подъездную дорогу, вычистить колодцы, поправить базы и выкосить двухметровый бурьян, напоминавший о долгих годах запустения.
– Думаю, что если так пойдёт, то чеченцы и прочие кавказцы скоро сделаются новым российским казачеством,– не без гордости поведал Петрович Алексею, когда Шамиль, вскочив на коня, ускакал проведать стадо.– С одной стороны, они прирождённые воины, с другой – пускай по-своему, но любят землю и умеют работать. А те, кто здесь именует себя коренными казаками, через одного – бандиты или пьяницы. Да ещё и в квартирах предпочитают жить. А разве может казак жить не на земле?
– Может, не может – не знаю,– ответил Алексей без энтузиазма.– Но ещё у кого-то из дореволюционных авторов я читал, что настоящего чеченца определяют два глубинных чувства. Первое чувство – это желание отомстить России и взять реванш за Кавказскую войну. Второе – желание заниматься воинским ремеслом и стяжать личную славу, пусть даже на службе у всё той же России. Первое желание трудноистребимо, однако когда второе превалирует, то на Кавказе воцаряется мир, и наоборот. Очень тяжёлая схема для национальных отношений, как мне представляется. Нужно ли такое казачество?
– А прежнее что – будто было лучше?– взвился Петрович.– Ты у Шолохова почитай: они же считали себя отдельным народом! Здесь, на Дону,– мы, казаки, мол, а там, у Воронежа,– мужики, “вонючая Русь”. Ну а за Таганрогом – так там вообще хохлы, которых даже за людей считать не полагалось. Тем не менее те казаки Руси служило исправно. И эти послужат.
– А ты не боишься, что если так пойдёт, то и Руси-то скоро не останется?– не желал соглашаться Алексей.
Ответ Петровича был скор и поразил Алексея своей необычностью, которая свидетельствовала, что родился он отнюдь не в пылу разговора.
– А давай-ка так рассуждать: что есть Россия? Территория, где просто живут обыватели, которым надо сытно есть и сладко спать? Нет. Вся наша неухоженная и дикая земля становится Россией только тогда, когда у людей появляется мечта – ты же сам когда-то об этом тост произносил! Причём мечта не просто нажраться завтра лучше сегодняшнего, подстричь газон английский или покрасить палисад, а совершить здесь что-то стоящее и великое. Вот у тебя, положим, была мечта получить кучу денег, чтобы раздать людям. И Шамиль, как мне кажется, поднялся над своими чеченскими принципами – ненавидеть или воевать. Он желает стать сверхчеловеком.
– В какой смысле?
– Не в том, конечно, чтобы взять в руки автомат и заставить всех трепетать. Он хочет, чтобы благополучие его семьи зависело исключительно от его собственного труда, причём труда полностью свободного и подотчётного лишь ему самому. Он не хочет ни винтиком работать на заводе, ни идти бойцом в чеченскую банду, которых здесь – пруд пруди. Хочет производить всё сам, и сам за свой труд всё иметь. Ну и постоять за себя, если потребуется.
– Это старая утопия – жить исключительно собственным трудом. Если помнишь – ещё Рейхан с фон Кольбом в вагоне о том же спорили, Борис вроде бы собирался оставить тебе его дневник почитать? Но в сегодняшнем мире так жить нельзя.
– Полностью нельзя, но отчасти – можно. Ныне ведь у людей такая техника, что раньше даже не снилось, может сама работать! Крестьянский труд становится всё более похожим на труд инженера и отчасти учёного, требует знаний и культуры. И у Шамиля есть совершенно чёткое понимание этих моментов. Сам он, правда, сетует, что не хватает знаний, но зато очень сильно рассчитывает на сына. Так что вот такая у них интересная и, похоже, правильная мечта.
– А у тебя у самого мечта какая?
– Альмадон.
– Что такое – Альмадон?
– Альма – это по-татарски “яблоко”, Дон – это и река наша, и ещё поток – поток и воды, и времени на каком-то древнем языке.
– Кажется, на скифо-сарматском.
– С профессорами не спорю! Так вот, Альмадоном здесь в прежние времена называлась небольшая балочка, в которой росли потрясающие медовые яблоки, иные размером с мяч. Я задумал сделать здесь большой, огромный Альмадон, целые долины садов: яблони, вишни, даже персик и ещё – хурма с виноградом… Условия ведь подходящие – с северо-востока наше место прикрыто холмами, так что сады зимой не вымерзнут, ну а солнце – сам видишь. Нужно только воду подвести – где полив малообъёмный, где капельный, а где-то устроим гидропонику. И всю эту красоту, Алексей, мы сможем создать, поднять и обслуживать своими руками, точнее – с помощью машин и автоматики, которыми будем управлять. Не надо будет везти сюда несчастных работяг, которые за краюшку хлеба будут только завидовать и проклинать чужую для них красоту.
