Текст книги "Вексель судьбы. Книга 2"

В середине июля, после недели ответственной и тщательной подготовки, в тверские леса отправились Алексей, Василий Петрович и Мария. Борис оставался в Москве для подстраховки и информационного обеспечения “разведгруппы”.

Основная задача, которую наши герои перед собой поставили, была той же, что и в апреле сорок второго – поиск следов Александра Рейхана. Разумеется, по прошествии семидесяти лет можно было надеятся найти сохранившиеся документы только чудом – причём, скорее всего, не в ходе раскопок, а в местных музеях или на руках у частников. В случае, если предполагаемые документы были переданы, например, в московские военные музеи или в Центральный архив Министерства обороны, стоило разузнать про входы и выходы, чтобы в последующем выйти на их след в новых хранилищах.

Все понимали, что вероятность успеха чрезвычайно низка, однако грандиозная важность задачи оправдывала любые трудности и лишения. Было решено, что работа под Ржевом будет продолжаться сколь угодно долго – хоть до конца лета или даже несколько лет подряд.

Cложность состояла ещё и в том, что заниматься поисками гласно и открыто было нельзя: любые сколь-либо системные и масштабные поисковые работы в местах бывших боёв должны были либо санкционироваться органами власти, либо проходить под тем или иным контролем местной “мафии”. Оба варианта не годились, особенно второй – Алексей с Петровичем прекрасно помнили, как в первый же день своего невероятного воскрешения умудрились прикончить местного криминального главаря, оставив на его “Гелентвагене” отпечатки пальцев. Более того, они успели засветиться на местном рынке, ну а что самое неприятное – Алексей побывал в отделении полиции, где едва не был арестован и откуда в полном соответствии с законом жанра ему пришлось бежать.

Во время подготовки экспедиции Мария высказала мысль, что ради безопасности стоило бы нанять кого-либо со стороны – благо, денег для вознаграждения охотников было хоть отбавляй,– однако от этой идеи пришлось отказаться из-за сложности и риска утечки важной информации. К тому же никакие наёмные подручные не могли опираться на невосполнимую память прежних событий и интуицию.

Борису не составило труда выяснить, что затюканный неурядицами и кредиторами Виталик, с которым они повидались на вечеринке у Гановского, владеет в нужном районе небольшой агрофирмой с охотничьим хозяйством и с превеликим удовольствием готов обеспечить своим новым друзьям проживание и помощь. По широте душевной он был готов организовать всё бесплатно, и Борису стоило немалых усилий убедить Виталика принять деньги, столь необходимые в его бедственной финансовой ситуации.

Для того чтобы минимизировать к себе внимание, экспедиционеры решили прибыть на место в пятницу вечером вместе с потоком дачников, туристов и местных жителей, работающих в Москве и возвращающихся на выходные домой. Для поездки и передвижения по району поисков Борис за полторы тысячи долларов приобрёл на авторынке видавшие виды, но вполне исправные “Жигули”. Для обеспечения связью он купил в переходе метро несколько заведомо краденых (pardon!) телефонов с анонимными картами, которые могли работать без регистрации несколько недель.

Дорога из столицы по пятничным пробкам заняла едва ли не полдня, поэтому, добравшись поздним вечером до охотничьего домика в роскошном сосновом бору, вместо запланированного рабочего совещания решили с толком отужинать на свежем воздухе и идти спать. Утро вечера, как известно, мудренее, да и война планы покажет!

Наутро за завтраком обсудили порядок действий. Петрович настоял, чтобы Алексей, побывавший в местной полиции и даже успевший заработать обвинение в убийстве, оставался на базе до выяснения всех обстоятельств и от греха подальше. Сам же он решил отправиться на тот самый рынок, на котором они объявились почти три месяца назад в такой же точно субботний базарный день.

Алексей попытался настоять и на своём участии в вылазке, намереваясь изменить внешность с помощью новой причёски и накладных усов. Но Петрович его разубедил, напомнив, что труженики внутренних дел всегда отличались феноменальной памятью на лица и особенно на глаза, так что рисковать – себе дороже. Тем более что эффектный апрельский побег Алексея для многих местных служивых должен был стать чёрным днём, и потому любое сомнение или подозрение на встречу со своим обидчиком они будут трактовать решительно не в его пользу.

Петрович укатил в городок на велосипеде, и Алексею с Марией ничего не оставалось, как изучать окрестности охотбазы и строить планы на ближайшие дни.

Прогулка по окрестностям принесла двойственные впечатления. Тепло и свежесть солнечного утра, сочная листва и густой запах трав, восходящий с полей вместе с остатками тумана и растекающийся по веками обжитой и исхоженной земле, в представлении Алексея совершенно не сочетались с её безлюдностью и запущенностью. Упругий и звонкий воздух, доносивший до ушей самые отдалённые звуки, не сообщал ничего, чтобы могло выдать хоть какую-то жизнь среди серо-тёмных развалин разбросанных в отдалении деревень – ни выкрика, ни скрипа колодца, ни собачьего лая. За пятнадцать или двадцать минут по дороге проехали лишь две машины, да на отдалённом берегу речушки образовалась крошечная группа не то рыбаков, не то прикативших на пикник горожан.

Перемещаясь доселе по Москве или по многолюдным пригородам, Алексей подобного запустения ещё не видел и не предполагал, что эти благодатные и густонаселённые прежде места окажутся столь обезлюдившими. Он высказал мысль, что запустение должно быть, вероятно, связано с последствиями происходивших на этих самых полях ожесточённейших сражений,– но Мария сразу же его переубедила, ответив, что деревни начали вымирать значительно позже, с начала семидесятых. “Однокомнатный барак на городской окраине, в котором есть горячая вода и тёплый туалет, для людей оказался в разы предпочтительней всего этого простора и красоты!”– объяснила она. И потом, сославшись на мнение брата, добавила, что путь социального развития человека в сегодняшней России прост и прям: старики доживают свой век в деревнях, дети перебираются в областные города, пусть даже и в бараки, внуки – внуки уже штурмуют Москву, ну а правнуки, получая относительно сносное образование и разучивая языки, мечтают навсегда Россию покинуть.

– Тогда выходит, что у нас нет будущего?– спросил Алексей, помрачнев.

– Да, выходит, что нет. Хотя полным ходом идёт замещение вымирающих русских переселенцами с Востока. Приедет такой вот из Средней Азии, помашет два месяца метлой в Москве – и у него уже есть на руках деньги, чтобы купить здесь за гроши развалюху, которая по документами считается вполне законным жильём, после чего прописаться в ней и со временем сделаться новым гражданином России…

– Ну а потом? Что будет с ним потом? Его дети, наверное, тоже захотят жить в областном городке, внуки устремятся в Москву, а правнуки – за кордон. Неужели это так?

– Так, именно так…

– Да… но ведь это же глупо и нелогично! Иметь такую роскошную землю – и стремиться туда, где нет земли, нет чистого воздуха, где тебя делают ничтожным, но при этом самодовольным винтиком!.. Если это всё так, то люди, наверное, сошли с ума.

– Разумеется. Однако для большинства сумасшедшими являемся именно мы с тобой, поскольку хотим этот порядок хоть в чём-то изменить.

– Всё равно не понимаю… Страшно представить, каким количеством крови полита эта земля, вот именно эта самая земля, что сейчас у нас под ногами! Мне даже страшно заглядываться на траву и цветы, потому что я вижу, как они прорастают из человеческого праха, рассыпанного здесь повсеместно… А сколько боли и отчаянья вместило в себя это пространство, каждая его пядь, каждый объём воздуха, окружающий нас! И выходит – всё напрасно? Всё зря?

– Выходит, что да,– снова согласилась Мария, остановившись и силою надломив подвернувшуюся под руку ветку.

Алексей предпочёл не отвечать. Он выбрал на пригорке место посуше, сел на землю и закурил.

– Я всё-таки думаю,– спустя некоторое время продолжил он,– что я был прав, когда однажды говорил, что все наши беды происходят оттого, что мы не верим в свои силы и живём по программе, придуманной за нас. Имея такую землю и всё необходимое для жизни самостоятельной и прекрасной, мы веками пребываем в зависимости от посторонних и преклоняемся перед их жалкими фетишами. Но самое парадоксальное состоит в том, что то дело, которым мы занимаемся сейчас – оно нисколько не сокращает этой роковой зависимости! Если, в конце концов, мы добудем эти царские векселя и сможем с их помощью развернуть мировые банки в сторону нашей страны – мы лишь усилим эту нашу зависимость и несамостоятельность. Немного облегчим путь для тех, кто собирается отсюда бежать.

– Ты предлагаешь остановить поиски?– донеслось из-за спины.

– Нет,– ответил Алексей не оборачиваясь и выдыхая горький дым.– Коль скоро это наша работа и наш долг, то мы должны идти до конца. Сделаем дело – потом разберёмся.

– А вот что бы ты сделал, когда добьёшься победы?

– Не когда, а если,– поправил Марию Алексей.– Если добьюсь – то, прежде всего, устрою так, чтобы ты могла выступать на сцене без обязательств и унижений. Затем – затем пускай Петрович доводит до ума свою помидорную ферму. Что же для себя предпринять – не знаю. Наверное, чтобы заниматься наукой и прочим творчеством, мне придётся купить себе документы: дипломы, разные справки – но сейчас же всё продаётся! Ну а с остальным – остальное отдадим народу и государству. Придумаем, как лучше это сделать, и отдадим. Без остатка, всё! Пусть, если захотят, строят здесь новую страну. А если строить не в состоянии – то пусть на эти деньги сваливают отсюда и переселяют за границу всю Россию целиком, пусть! Денег будет много, на всех хватит! И тогда наша старая страна, эта наша прекрасная прежняя Россия, останется памятником всему тому, что здесь когда-то было и прошло навсегда. Память ведь тоже чего-то стоит! И пусть эта земля пребывает, как сегодня, чистой и неосквернённой как можно дольше. До тех пор, пока сюда не придут другие люди и не оживят её.

– И тебе не жалко?

– Нет. Ведь если всё, о чём мы говорили, всё – именно так, то и не должно быть жалко! Жалко тех, кто сложил здесь голову, и особо жаль конкретно того, кто погиб здесь вместо меня… Но память лучше не трогать, чем осквернять… А вообще-то, Маш, у меня сейчас такое ощущение, что мы, приехав в эти места, занимаемся здесь ничем иным, как прекращением истории. У меня железное предчувствие, что документы Рейхана мы обязательно найдем. А раз так – то раскроем, наконец, всю эту с потрохами тысячелетнюю тайну, из-за которой мы до сих пор самих себя не понимаем!

– Но ведь тогда может начаться и новая история?– лукаво усмехнулась Мария.

– Если ты, Маш, видишь во главе этой истории человека типа меня, то ты точно ошибаешься. Наполеона или Ленина из меня не выйдет, да и вообще кто я такой для публичной деятельности – с липовыми документами и инфернальным прошлым? Других Наполеонов я также вокруг не замечаю. Ну а раз так, если не предвидится предводителя, способного сообщить истории новой поворот, то и не будет истории вообще.

– Круто ты… Но тогда действительно нужно все поиски остановить и не рисковать. Тем более если история по любому завершится без нас?

– Но если так рассуждать, то и жить не надо,– угрюмо ответил Алексей.– Хотя мы ведём спор ни о чём! Наша персональная история пока не завершилась, и нам не дано знать, когда это произойдёт. Лично меня пятнадцать миллиардов счастливым не делают. Поэтосу остановиться и жить тем, чего мы уже достигли, было бы верхом мещанства.

– Значит, конец придёт не скоро,– произнесла в ответ Мария.

– Как в “Житии” протопопа!– улыбнулся Алексей.– Опальный Аввакум оставил замечательную запись по дороге в сибирскую ссылку – их гнали по замёрзшей реке, сквозь торосы, и его попадья, не выдержав, взмолилась: “Долго ли, отче, муку сию терпеть?” А он ей в ответ: “До самыя смерти!” И тут же слышит согласный вздох: “Добро, Петрович, ино ещё побредём”. Так же вот и мы – ино ещё побредём! Надо бы не забыть эту историю Петровичу рассказать!

– Между прочим, прекрасные и очень сильные слова! Хотя сейчас и невозможно представить, чего ради стоило так убиваться.

– Согласен, нам не понять. Однако для Аввакума не было дела более важного, чем то, что он тогда творил. У каждого человека в жизни подобное дело должно существовать. Взять хотя бы тебя, Маш: в твоём распоряжении сегодня, считай, уже всё есть – любые деньги, возможности… Запросто сделаем так, чтобы ты пела на любой сцене мира. Можно собраться и немедленно отсюда уехать. Тем не менее ты остаёшься. Ради чего?

Мария замерла – и помолчав, произнесла решительно и отчасти надменно:

– Может я и дура, но я бы хотела, чтобы в моей стране у меня было больше слушателей. Чтобы не кайфовало быдло под мерзкий шансон!.. И ещё – чтобы не разгуливали по этим прекрасным зелёным полям отморозки, что заявились к нам в прошлый раз, и Петровичу пришлось прогонять их с автоматом! Ведь это порочный круг, Алексей – они ведут себя так непотребно потому, что им приятно знать, что мы их боимся. А на самом деле – они ненавидят и боятся прежде всего себя: таких ничтожных, затюканных, обречённых и оттого готовых мстить всему миру! Вот я бы и хотела сделать наших людей немного получше… А ты как думаешь?

– Я считаю, что ты полностью права. Серьёзно. Когда в средневековой Германии обанкротились схоластика с алхимией, а современная индустрия ещё не родилась, люди придумали спасаться поэзией и музыкой. Поэтому те деньги, которые мы найдём и сможем обрушить на страну, было бы здорово употребить на пользу хотя бы одной культуры. И тогда, может быть, конец истории немного отодвинулся бы.

– Чтобы дать доиграть все симфонии Гайдна!– рассмеялась Мария.

– Безусловно. Но Гайдн слишком прост. Тогда уж лучше Брукнера!

– Молодец, Лёшка! Ино ещё побредём, так?

– Только так!

Продолжив прогулку, они возвратились на базу после обеда, и почти сразу услышали у крыльца велосипедный скрип и шаги вернувшегося Петровича.

Петрович доложил, что рекогносцировка прошла результативно: сезон фронтовых раскопок в разгаре, из-за неких “немцев”, слухи о которых множились ещё весной, на местном рынке “копанины” царит оживление и повышенный спрос, заправляет всеми этими делами, разумеется, “мафия”, а у немногочисленных легальных поисковиков, которые считаются чем-то вроде прежнего комсомола, на днях в лесу порезали палатки. Музея краеведческого в городке нет, ближайшие – в Ржеве, Нелидово и Твери, однако крайне маловероятно, что там могут сохраниться документы невоенного характера. Правда, имеются местные так называемые “жучки”, скупающие малоценные “небоевые” находки, в том числе и документы, для последующей перепродажи коллекционерам.

Таким образом, заключил Петрович, правильнее всего – выходить непосредственно на “жучков”. Для этого нужен проводник, и не может быть проводника лучше, чем одноногий инвалид Ершов, герой войны в Афганистане и местный юродивый.

Алексей сразу же вспомнил колоритного баяниста с рынка, который помог бежать из полицейского участка, и немедленно поинтересовался, как возможно с ним повидаться.

– Пока никак,– ответил Петрович, насупившись.– За ту нашу историю получили по мозгам все без исключения местные начальники. Но поскольку поймать нас не вышло, то Ершова схватили как пособника. Должен же кто-то был понести наказание!

– Как это мерзко!– не удержалась Мария.

– И что же затем произошло?– мрачным голосом спросил Алексей.

– А произошло то, что Ершова взяли не с поличным, а с чужих слов, поэтому уголовной статьи пришить ему не удалось. Но они всё равно с ним поквитались, объявив сумасшедшим.

– То есть как сумасшедшим? Для этого же должен состояться суд, а что за суд, если дело развалилось?

– У нас можно и без суда. Мне поведали на рынке, что на концерт, который ветеран закатил сразу же после своего освобождения из следственного изолятора, вызвали врачей, и те упекли его за буйство.

– И где же он теперь?

– Известно где! В местной дурке. И нам предстоит его оттуда изъять!

Отныне все усилия были употреблены на разработку операции по освобождению ветерана. Алексей с Петровичем, выехав на машине, быстро разыскали психлечебницу на глухой окраине наполовину вымершего посёлка и затем, стараясь не привлекать внимания, осмотрели и изучили все окрестности и дороги. Печальное заведение размещалось в покосившемся двухэтажном деревянном бараке жалкого вида, однако было окружено забором с колючей проволокой и имело, по-видимому, неплохую сигнализацию.

Вечер посвятили обсуждению плана вызволения. Сразу пришлось отмести варианты вооружённого налёта или похищения Ершова путём обмана медперсонала, поскольку любое полицейское преследование, спровоцированное срабатыванием сигнализации или нажатием тревожной кнопки, было чревато непоправимыми последствиями. Мария предложила было вызвать ложную тревогу, сообщив по одному из незарегистрированных телефонов о пожаре или бомбе – пациентов бы тогда вывели на улицу, откуда Ершова можно было незаметно увести,– однако сама же этот план и отозвала, засмущавшись и пожалев несчастных больных. Петрович начал было предлагать чрезвычайно сложный проект организации ложной межбольничной перевозки, для чего требовалось где-нибудь заполучить карету “Скорой помощи” или разукрасить “жигуль” под санитарный фургон,– однако вскоре махнул рукой и оставил эту затею.

Зато Алексей, в достаточной степени освоившийся в новой жизненной реальности, предложил план циничный и простой: представиться родственниками и забрать ветерана за взятку – например, для свидания с престарелой тётушкой или на свадьбу племянницы. План был принят, и на следующий день – благо это было воскресенье, когда пациентам дурки были разрешены свидания,– Петрович навестил незадачливого сидельца и во время короткой прогулки обо всём с ним договорился. Попутно незаметно передав ему мобильный телефон, настроенный на почти бесшумный звонок.

В это же время Мария, прикинувшись безутешной племянницей ветерана, сумела выяснить, кто из докторов дежурит в ночную смену, и попыталась завязать знакомство. Однако равнодушная и всех подряд презирающая худосочная старая врачиха категорически не шла на контакт и даже отказалась от пятитысячного вознаграждения.

Было ясно, что смысла повышать ставки больше нет, самая глухая и бестолковая для казённых учреждений ночь с воскресенья на понедельник неумолимо приближалась, и план вызволения Ершова, с которым было лучше не тянуть, находился под угрозой срыва.

“Ночью врачиха закроется в ординаторской и напьётся до беспамятства”,– высказал своё мнение Петрович. Если это так, то единственной помехой становился престарелый охранник, дежурящий на входе. Коль удастся охранника отвлечь, то путь ветерана к свободе будет открыт.

К новой операции пришлось готовиться на ходу. Ещё накануне в субботу наши друзья освоились на охотбазовской конюшне, предполагая во время своих поисков перемещаться по лесистому бездорожью не за рулём, а верхом. Теперь же кавалерийский рейд на дурку становился спасительной альтернативой поездке на машине – перекрытым по тревоге шоссе далеко не укатишь, а верхом по буеракам можно легко уйти от любой современной погони. Топографический план местности Петрович помнил наизусть с сорок второго года, а проблему с транспортировкой в седле безного пассажира взялся решить Алексей. Как выяснилось, ещё в тридцать пятом он получил разряд в конном клубе общества “Динамо”.

До дурки от охотбазы было километров семь. Выдвинулись в сумерках, чтобы прибыть на место, когда достаточно стемнеет. Благополучно преодолев дистанцию к назначенному часу, Петрович и Мария спешились и скрытно стали у густых зарослей в выбранной для наблюдения точке. Алексей же, осмотревшись с дальнего края раскинувшегося от дороги некошеного поля, решительно тронул поводья, пересёк поле резвой рысью – и лишь в самый последний момент, уже перед воротами лечебницы, перейдя на шаг, возник перед изумлённым привратником волнующим и завораживающим видением.

Алексей имел намерение мирно, словно заблудившийся в нестрашной июльской ночи верховой турист, о чём-нибудь спросить у сторожа, и лишь затем принимать решение, как поступать. Планировалось отвлечь старика на разговор, чтобы тем временем Петрович мог сообщить ветерану о начале побега, и уже только затем, поставив служивого перед свершившимся фактом, отобрать ключи и освобождать Ершова. Самым крайним вариантом было зажать дедуле рот и силою отворить решётку-дверь.

Однако произошло нечто непредвиденное. Завидев всадника на огромном серо-соловом коне, надвигающегося в ореоле восходящего лунного диска, охранник, едва успев сделать шаг за калитку, лишился дара речи и спустя мгновение рухнул на землю без чувств.

Алексей спешился и попытался привести его в сознание. Тем временем со стороны приоткрытой двери подъезда раздался тихий стук – это спустившийся из своей палаты Ершов подавал знак, что находится вблизи решётки.

Продолжая трясти охранника за щуплые старческие плечи, Алексей даже не заметил, как возникший рядом Петрович деловито извлёк из кармана его камуфлированной униформы увесистый ключ, с помощью которого отпёрли замок и вывели ветерана на волю. Дверь сразу же затворили, а ключ вернули. Работу по оживлению охранника, который оказался в немалом подпитии, Алексей передоверил подоспевшей Марии, а сам помог инвалиду вскарабкаться в седло и закрепить тяжёлый костыль.

Вскоре дед пришёл в сознание. Мария шёпотом успокоила его, напоила водой из фляги и засунула за воротник тельняшки двадцать или даже тридцать тысяч рублей. Сторож поднялся, фыркнул, и не издав более ни единого звука, заковылял к своей каптёрке.

Спустя минуту ни стук двенадцати копыт, ни треск сминаемых веток более не нарушали печального и сонного покоя, вновь сомкнувшегося над мрачной крышей, под которой продолжали тихо догорать чьи-то потерпевшие крушение жизни. И только неверный лунный свет, от которого холодным белым огнём разгорались зловещие остроконечные секиры колючей проволоки, мотками наброшенной поверх забора, продолжал напоминать об иллюзорности и недолговечности этой тишины.

*