Текст книги "Вексель судьбы. Книга 2"
Автор книги: Юрий Шушкевич
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 48 страниц)
Забыв об осторожности, Алексей высунул голову из слухового окна, чтобы предупредить товарищей, как внезапно увидел яркую вспышку и дым.
Спустя секунду непередаваемой силы грохот оглушил и заставил кубарем скатиться вниз. Многочисленные осколки, просвистев совсем рядом, впились в доски и зазвенели по кирпичам, уши заложило.
Алексей был настолько поражён разрывом поистине чудовищной силы, что выбегая прежним путём из здания, забыл забрать оружие.
Но едва он успел спрыгнуть на дно канала, как всё вокруг накрыла волна от нового взрыва, а на голову посыпалась известковая пыль.
Подняв глаза, он обомлел – насосной станции больше не существовало. Прямое попадание мины не оставило на её месте практически ничего, даже гор кирпича – их просто разметало по сторонам, обнажив месиво из труб и развороченных медных обмоток электромоторов. Продолжала стоять лишь задняя стена – и то обрушенная наполовину.
“Гады!… Первым пристреливались, вторым били прицельно… И ведь пристрелочный лёг прямо туда, где наши…”
Забыв, что надо по-прежнему пригибаться, Алексей бросился к месту, где оставил товарищей. Открывшаяся картина была удручающей: Петрович, белый как мел, стиснув зубы от нестерпимой боли, сидел на бетонном уступе, а Шамиль, оторвав от своей футболки рукав, пытался изготовить жгут, чтобы перетянуть рану.
Ранение осколком пришлось в плечо, всё вокруг было залито кровью, тёплой и алой. Петрович находился в полном сознании и только временами стонал от нестерпимой боли.
– Рана гадкая,– украдкой шепнул Шамиль Алексею.– Плечевой нерв, кажись, перебит…
Не воевавший толком Алексей в полной мере доверял боевому опыту Шамиля, однако не был готов поверить в столь чудовищное ранение. Обнадёживало то, что из уст Петровича не вырвалось ни одного проклятья, которыми обычно пытаются заглушить боль,– лишь несколько сбивчивых и малосвязанных фраз:
“Распустили бандитов!.. Разбой порождается мещанством… Карать, беспощадно карать!.. Особые поезда и отряды…”
Импровизированный жгут был почти готов, и Алексей, немедленно вспомнив разведшколу в Люблино с занятиями по оказанию первой помощи в бою, приготовился перетянуть повреждённую осколком артерию – как вдруг послышался зловещий свист, и третий взрыв прогремел совершенно рядом.
К счастью, мина разорвалась вблизи уцелевшей подпорной стенки, и её осколки пролетели над головами, не причинив вреда. Алексей понял, что этот выстрел был наведён из-за его неосторожного движения по дну канала, когда он несколько раз зацепил камыши. Оставаться на прежнем месте было смертельно опасно, и они с Шамилем решили перетащить Петровича под защиту оставшейся стены.
Сделав временную перетяжку, чтобы остановить кровь, они вдвоём подхватили Петровича: с одной стороны – за здоровое плечо, с другой – за талию, и начали осторожно тянуть к спасительному укрытию.
Решение переместиться было абсолютно правильным, поскольку очередная мина приземлилась точно в то самое место, где они находились минуту назад.
Теперь надо было решать, что делать дальше. Оборонять разрушенное до основания здание не было ни малейшего смысла, требовалось либо прятаться, либо уходить домой, в центральную усадьбу, до которой – более двух километров. Но идти в усадьбу и далеко, и опасно – там могли находиться незваные гости, поэтому ничего не оставалось, как временно укрыться в находящемся вблизи главного русла канала старом яблоневом саду.
На руинах насосной станции Шамиль отыскал приличного размера кусок брезента, уложив на который Петровича можно было быстро и максимально безболезненно проволочь по бетонному руслу метров триста, а далее, собрав в кулак все силы, мигом переметнуться до густых зарослей сада. Однако из-за неровностей дна двинуться быстро не получилось, и преодоление наиболее опасного участка растягивалось на несколько тревожных минут.
Шамиль, в силу своего относительно свежего боевого опыта явочным порядком перенявший от Петровича инициативу в тактических вопросах, предложил Алексею вернуться к насосной и убедиться, что к ним по полю не движется вооружённая “зачистка”.
– Я командира сам понемногу потащу, а ты проверь, чтобы там пехоты не было!
– А если будет?
– Тогда вдвоём дадим бой.
– Нет уж,– ответил Алексей.– Ты, давай, тащи командира до самого сада, а я пехоту задержу, коли сунется.
Похлопав понемногу приходящего в себя после болевого шока Петровича по здоровому плечу, словно испрашивая одобрение, Алексей взял у Шамиля автомат и отправился к точке дозора.
Первый же взгляд на поле, разделяющее воюющие стороны, успокоил: никто навстречу к ним не шёл. Наоборот, сбежавшие от двух коротких очередей из ППШ “чёрные человечки” по-прежнему группировались на максимальном отдалении в районе моста, ожидая, по-видимому, скорого отбоя и отъезда.
Но чтобы не ошибиться с этим выводом, Алексей решил ещё в течение нескольких минут понаблюдать за обстановкой.
“Странный какой-то звук,– подумал он, пытаясь разобраться, что за тонкое и противное жужжание доносится сверху, причём со стороны тыла.– Что бы это могло быть?”
Чтобы увидеть источник беспокоящего звука, пришлось развернуться к фронту спиной и запрокинуть голову. В бледно-голубом небе, на высоте десятого или, может быть, пятнадцатого этажа выписывало круг за кругом странное и непонятное летающее устройство. В первые мгновения оно показалось Алексею игрушечной моделью самолёта, только имеющего странную форму рамы,– но разве здесь Дворец пионеров, чтобы поднимать в воздух авиамодели? Значит, немедленно ударила в голову следующая же мысль, это устройство подняли в воздух те, кто их преследует. Чёртов прогресс! Кто бы мог подумать, что все их усилия по маскировке так легко и безнаказанно для негодяев пойдут прахом!
Шамиль тоже заметил раму – было видно, как он, спешно подтянув брезент с Петровичем под сень ближайшего дерева, перебежал на открытое место, и практически не целясь, сделал по воздушному наводчику несколько выстрелов из пистолета.
Алексей также не остался в долгу – вскинув автомат, выдал по летающей раме длинную очередь.
Из них двоих кто-то точно не промахнулся – было отлично видно, как рама, нарушив прежнюю геометрию полёта, резко накренилась и стала удаляться, на глазах теряя высоту.
Но в этот же миг над головой вновь пугающе засвистело, и всё пространство впереди озарилось ослепительной вспышкой, сопровождаемой яростным грохотом.
Он неожиданности Алексей забыл пригнуться, лишь отрешённо отметив, как с обеих сторон от головы пропели осколки. Когда же начал рассеиваться дым от взрыва, то он не мог поверить глазам: на том месте, где должен был находиться Петрович, зияла зловещая воронка, медленно заполняющаяся оседающей пылью.
– Сволочи! Фашисты!– вырвалось у Алексея из груди, и он, забыв обо всём на свете, бросился туда, словно надеясь найти, защитить и поправить ошибку, нелепую и страшную.
Но защищать было некого, как и нечего было поправлять – прямое попадание чудовищной фугасной мины не оставляло ни шансов, ни даже следа от человека, который ещё несколько мгновений назад находился рядом, дышал и, превозмогая боль от ранения, даже пытался улыбаться.
Понимая, что случилось непоправимое, однако будучи не в силах в это поверить, Алексей безумным взглядом пожирал окрестное пространство в поисках того, кому он должен за Петровича отомстить. Если бы в тот момент рядом оказался невинный странник, то Алексей, не задумываясь, разрядил бы в него все оставшиеся в диске патроны.
Но вокруг было пустынно и одиноко. Пахло осенью – соломой, сухой листвой и переспелыми опавшими яблоками, которые устилали землю сада пёстрым красно-жёлтым ковром.
Не успев прийти в себя, Алексей услышал тихий стон и обернулся – на каменистом отвале лежал, распластавшись на спине и раскинув в стороны безжизненные руки, несчастный Шамиль. Его футболка была разорвана в клочья, и тёмно-красное пятно в области сердца выдавало смертельное ранение.
Алексей бросился к Шамилю – тот был без сознания, и каждый вздох, сопровождаемый стоном и сдавленным хрипом, давался ему, наверное, с такими трудом и болью, которые при ясном рассудке вряд ли было возможно терпеть.
Алексей попытался приподнять Шамилю голову, чтобы тот не захлебнулся кровавой пеной,– однако попытка подвести под затылок округлый плоский камень вызвала новый болевой прилив, из-за которого он приоткрыл глаза и очнулся.
– Шамиль, дружок, что с тобой?– прошептал Алексей.
Шамиль попытался что-то ответить, однако слова давались ему с таким мучением, что ответ слился в короткий стон. И только вспыхнувший в глазах огонь выдавал всю ярость и гнев, которые горячей волной в нём закипали, однако не могли быть излиты.
– Шамиль, потерпи, я оттащу тебя в сад, там будет безопасно,– отчётливо и громко произнёс Алексей. Он присел рядом, ухватил его под плечи и постарался, отталкиваясь ногами назад, сдвинуть Шамиля с места. Обмякшее тело цеплялось за камни, и сдвинуть удалось лишь со второй или третьей попытки.
С превеликом трудом, перепробовав множество способов, Алексей сумел водрузить Шамиля спиной на спину, и в таком положении, передвигаясь на полусогнутых ногах и часто приседая, чтобы передохнуть, перетянул вглубь сада.
Там он нарвал целую охапку травы и сбил в подобие подушки, чтобы голова Шамиля возвышалась на чём-то мягком. И как в предыдущий раз, когда он её приподнял, Шамиль вернулся в сознание. Но теперь в его глазах уже не было блеска, из разбитой груди не вырывалось никаких звуков, и лишь одни губы что-то шептали, издавая глухой и прерывистый ропот.
Алексей прислушался: ропот сначала показался бессвязным, в нём лишь угадывались слова “закат” и “кибла”. Вскоре он понял, что Шамиль просит его похоронить, причём сделать это непременно до захода солнца. Алексей попытался объяснить Шамилю, что рано думать о погребении, что раны, даже самые тяжёлые, могут со временем отпустить и пройти, а также что он сейчас же отправится на хутор и вызовет “Скорую” – однако тот лишь несогласно покачал головой и более не открывал глаз.
Вскоре Шамиль скончался.
Алексей укрыл травой и ветками тело Шамиля, после чего принял решение, наплевав на опасность, вернуться на центральную усадьбу, чтобы вызвать похоронную команду.
На дальнем подходе к Альмадону в нос ударил запах свежей гари. Алексей сорвался с места, побежал, что было сил, размахивая автоматом, сжатым в одной руке, а другой то и дело откидывая со лба мокрые волосы, мешающие смотреть и понимать творящееся кругом.
Альмадона больше не было. Фермерская усадьба, многочисленные постройки, старенький автомобиль Петровича, несколько тракторов с трёхтонным грузовичком, даже увитая виноградом летняя беседка – все было разорено и сожжено. Чуть поодаль догорал дом, в котором жил Шамиль. Сквозь столп восходящего вверх раскалённого воздуха дрожала даль, по-прежнему залитая равнодушным солнцем, а слабый ветерок бесшумно гонял по пепелищу чёрные бесформенные хлопья…
Эта была третья утрата за день. Однако гибель Альмадона не шла ни в какое сравнение с потерей Петровича и Шамиля, и потому не вызвала у Алексея соразмерного прилива гнева и пронзительного бессилия.
Стараясь не приближаться к останкам дома, он направился на разорённый баз и разыскал там лопату. Вернувшись обратно, он выкопал на краю в сада могильную яму с направлением на священный для мусульман южный город, в которой и похоронил Шамиля. Устроив над могилой небольшое надгробие из собранных здесь же камней, он несколько минут молча постоял, стараясь вспомнить всё своё короткое знакомство с погибшим, и в очередной раз не мог не поразиться жестокой бессмысленности уходящего дня.
Перед тем как покинуть это невесёлое место, Алексей спустился к воронке на дне канала. Он долго рассматривал в ней каждый вершок и каждый разбитый камень, надеясь отыскать хотя бы что-то, что могло остаться от Петровича – клок ли одежды, подошву, спёкшийся осколок мобильного телефона… Он поднимался для этого на отсыпь, заглядывал в близлежащие кусты – однако никаких следов обнаружить так и не смог. Взрыв крупнокалиберной мины испепелил совершенно всё.
Тогда Алексей вспомнил, что у него всё-таки имеется вещь, принадлежащая Петровичу,– автомат ППШ. Поэтому в память о боевом друге и просто о прекрасном и верном человеке он вновь взялся за лопату, чтобы вырыть-выдолбить небольшое углубление в бетонном ложе канала, раскрошённом миной. Cделав это, он бережно опустил туда автомат и засыпал обратно чистым песком.
Затем он вернулся в сад, в котором из-за надвигающихся сумерек уже было темно, чтобы поискать сохранившиеся на ветвях знаменитые яблоки. Он непременно хотел найти яблоки не упавшие на землю, а задержавшиеся вопреки законам природы на полуоблетевших деревьях. Не без усилий обнаружив и сняв с растрескавшихся ветвей два именно таких – спелых, ароматных, каждое размером с мяч,– он отнёс и положил одно Петровичу, а другое – Шамилю.
Прощай, Альмадон! Ты приютил, дал надежду, а ныне отпускаешь в скитание, становящееся вечным!
*
После разгрома Альмадона Алексей находился в положении, которое обычно описывается пусть избитой, но совершенно точной формулировкой – когда живые завидуют мёртвым.
У него не было ни денег, ни документов, ни мобильного телефона, ни даже обуви и одежды – кроме тех, что оставались при нём, порванные и перепачканные кровью друзей. В таком виде нельзя было прийти даже в близлежащий глухой хутор – задержание и арест последовали бы незамедлительно.
Теперь во всём огромном мире лишь трое людей могли ему помочь: Мария, Катрин и Борис. Но Мария и Катрин находились далеко за границей, попасть куда теперь не было ни малейшего шанса. А перед тем, как объявляться у Бориса, он должен был каким-то образом достичь Москвы, в которой также бы был обнаружен и схвачен.
Но даже если предположить, что некоторым счастливым стечением обстоятельств его данные стёрты из памяти столичных видеоанализаторов и полицейских ориентировок, то кому, по большому счёту, он теперь нужен – без средств, без документов и какой-либо надежды? Кому способны помочь его знания и талант, которые объективно существуют, могут приносить пользу, однако никем и никогда не будут признаны? И кому, как уже много раз выяснялось, пригодится его человеческая сущность – яркая, живая, неповторимая, но зависшая, словно одинокая звезда, над бездной мирового чванства и безумия?
Тем не менее оставаться в этих местах было поступком ещё более безумным. Требовалось куда-то уходить.
Прежде чем отправиться в дорогу, Алексей решил дождаться рассвета, чтобы отыскать на продолжающем стлаться горьким дымом пепелище Альмадона что-нибудь, что могло пригодиться в предстоящих скитаниях – несгоревшие документы, деньги или остатки вещей. Для этого он расположился заночевать в окрестной роще, однако вместо сна в голову лезли бесконечные мысли о неразумности жизни и всего с ней связанного.
В самом деле, рассуждал Алексей, появление на свет человека с его жаждущим познания разумом и неповторимым миром совершенно не означает, что человек сможет в имеющемся мире укорениться. Чтобы жить в нём, необходимо быть с рождения опутанным миллионами его нитей, отношений, справок, рекомендаций, знакомств и невесть чем ещё, что общество заставляет людей вырабатывать и копить на протяжении всего их жизненного пути как главнейший капитал. Однако если произойдёт сбой, если твои файлы случайно окажутся стёртыми, или же в силу каких-то обстоятельств ты сам захочешь переписать их по новой – то всё, считай, пропало, твоё бытие летит в тартарары. Выходит, что человек в современном мире – не просто раб обстоятельств, но и раб чужих знаний и представлений о себе самом. Стоит эти знания и представления обнулить – и личное бытие сразу же перестаёт быть объективным, лишается возможности проявлять себя, перестаёт существовать.
И его случай – лучшее тому доказательство.
Он, Алексей Гурилёв, успешно существовал в этом мире ровно до тех пор, пока в силу известных обстоятельств был неразрывно связан со швейцарскими векселями. Но как только он, влекомый личной идеей справедливости, попытался эту связь, показавшуюся ему порочной, хоть как-то изменить – то все его возможности и влияния были немедленно обнулены, и теперь для него нет места на земле. Его нынешнее положение даже хуже, чем у несчастной Агнежки из Данакиля, просившей спасти свой золотой крестик,– у той, по крайней мере, сохранялась надежда быть замеченной свыше. У него же подобной надежды нет – значит, выходит, что и нет его. Есть лишь две тени: он сам и его неуловимый след, скользящий по земле, когда он в лунном тумане подыскивает очередное зыбкое пристанище.
С другой стороны – вот он опустился на траву и лежит на ней, влажной от росы, наблюдая за луной, медленно продвигающейся сквозь верхушки деревьев. Он по-прежнему здоров, полон сил и даже знает без малейшего сомнения, что с восходом утреннего солнца смертельные обида и горечь отгремевшего дня начнут постепенно ослабевать, а некоторое время спустя и вовсе сделаются простым фактом истории, заняв в его личной историографической шкале скромную позицию где-нибудь в промежутке между седьмым конгрессом Коминтерна и вводом войск в Рейнскую область.
Так и не разобравшись с собственным бытием, Алексей с первыми лучами поспешил на ещё не остывшее пепелище, чтобы в гарантированном одиночестве – ведь рано или поздно сюда обязательно заявится полиция – высмотреть себе что-нибудь для предстоящей дороги.
Однако поиски не результатов принесли – в огненном мешке сгинуло всё, что могло гореть, даже металлические предметы оплавились, изогнулись или лопнули. Ни документов, ни денег – только битый кирпич, обгоревшие провода и чёрная от гари посуда.
Единственной полезной вещью, которую Алексей смог обнаружить, был потрёпанный шерстяной свитер Шамиля, забытый на прожилине забора и потому не пострадавший от огня. Свитер будет как нельзя кстати – во-первых, согреет в непогоду и в ночные часы, уже по-осеннему холодные, ну а во-вторых – спрячет от посторонних глаз следы крови на рубашке.
На всякий случай Алексей, насколько мог, замыл кровяные пятна водой из небольшого родничка, который после недавних дождей пробился в распадке неподалёку, затем подсушил одежду и отправился в путь.
Ибо когда миновал первоначальный шок, Алексей вспомнил, что в мире существует, по меньшей мере, один человек, способный на деле оказать ему поддержку – это инвалид Ершов из-подо Ржева. Ну а если он доберётся туда, то найдёт там же и сестру-хозяйку Матрёну с базы отдыха, и егеря, которые вполне могут его помнить и если что – не дадут впустую пропасть. Понятно, что попадаться в руки тамошней полиции в третий раз нельзя, это будет означать погибель верную, равно как и нельзя допустить, чтобы о его приезде разузнали местные бандиты. Долго возле Ржева не протянешь, но появиться там и отлежаться неделю-другую – возможно вполне.
Так Алексей принял решение возвращаться туда, где для него всё однажды как закончилось, так и началось. Памятуя о первой части свого путешествия через Украину, он вновь решил воспользоваться автостопом – тем более что других вариантов попросту не существовало.
Чтобы не привлечь внимание полицейского наряда, который вскоре действительно на сгоревшем хуторе объявился, он несколько километров скрытно шёл по лесополосе, после чего, заприметив глубокую и протяжённую балку, решил продолжить движение по её продолу.
Но не успев спуститься в балку, Алексей услышал сверху лёгкий шум от движения по высохшей стерне, а следом – негромкое ржание. Подняв глаза, он обомлел – к нему спускался невесть откуда взявшийся жеребец Аргамак, которого начинал было объезжать Шамиль.
– Молодец, Аргамак! Сбежал, значит! Не дал себя потравить, успел выскочить из левады!
Жеребец, почуяв ответное внимание, подошёл к Алексею вплотную. Он был без сбруи и седла, а в его огромных чёрных глазах можно было прочесть бесхитростное недоумение по поводу того, что сотворили люди с его лошадиным домом.
– Что ж мне с тобой делать? Тут тебе оставаться нельзя, погибнешь…
Конь словно всё понял, и вместо ответа полуприсел на все четыре ноги, словно приглашая Алексея сесть верхом.
Алексей никогда прежде не ездил без седла и упряжи, но и отказать животному, доверившемуся ему и просящему увести его из этих мест, он тоже не мог. Он взобрался на жеребца и ласково потрепал его по загривку.
Аргамак тронулся – сперва острожным шагом, а когда Алексей вполне освоился в безсёдельной езде, стал понемногу ускоряться, временами переходя на рысь. Ни дороги, ни даже нужного направления Алексей не знал – просто предоставил коню возможность выбирать их самому и лишь изредка, касаясь гривы или шенкелями, уходил от заведомо проигрышных направлений через перелески, овраги и ручьи.
Ситуация с Аргамаком благополучно разрешилась в районе пяти часов вечера, когда Алексей заприметил вдалеке небольшой табун. Он развернул коня и направил в сторону сородичей, а когда Аргамак, признав их или учуяв запах кобылы, был готов перейти на галоп – приостановил и соскочил на землю. Потрепав на прощанье гриву и похлопав по шее, он отпустил коня – и убедившись, что тот решительно поскакал в сторону табуна, быстро зашагал к виднеющейся в отдалении станице.
Заходить в станицу он не стал, а наперерез через неубранное кукурузное поле вышел на асфальтированную дорогу.
Дорога выглядела пустынной, за целых полчаса по ней проехали лишь трактор да разбитый допотопный грузовичок с копной сена.
К счастью, запримеченный Алексеем издалека из-за странного облика и включённых на полную мощь фар длинный, словно автобус, где-то сверкающий хромом, а где и зияющий ржавыми проплешинами, разукрашенный во все мыслимые цвета американский пикап начал тормозить задолго до того, как Алексей поднял руку.
По торчащим из открытого кузова трубам и многочисленным профессионально исполненным надписям “Удивительный мир насосов”, “Ваш новый Евротуалет”, а также “Всё пропьём, стояк прочистим!” несложно было догадаться, что в пикапе едут представители местной сантехнической фирмы.
Действительно, трое сантехников без вопросов приняли Алексея в свой коллектив, согласившись подвезти до Грай-Воронца, что “на московской трассе”. Немного смущало лишь то, что все они, включая водителя, были пьяными всмерть – однако когда Алексей предложил себя за руль, ему ответили, что ГАИ с ними никогда не связывается и предложили это проверить при проезде ближайшего поста. В самом деле, когда постовой, приподняв было жезл, увидел, кто к нему приближается, то быстро его опустил и даже сделал вид, что отвернулся.
Поскольку водку продолжали разливать прямо в дороге, Алексей не сумел избежать “штрафной”, нескольких заздравных тостов и предметного общения с сантехниками-весельчками. Любопытно, что разговор сразу перекинулся на темы высокие, почти философские: его собеседники утверждали, что их профессия не только входит в число наиболее высокооплачиваемых, но и имеет одну из лучших в мире перспектив.
– Вот смотри,– объяснял ему сосед по заднему дивану, которого удлинённое худое лицо и интеллигентные очки делали похожим на дипломата,– по мере развития интернета и всяких там хитрых технологий люди скоро забудут, как простой гвоздь забить. Но денег у них будет становиться больше, значит – они будут больше кушать и гуще, толще сраться! Так что без нас – никакой отныне впредь не будет жизни! И ни тебе Европа, ни Япония, ни даже грёбная нанотехнология ремеслу нашему – не указ!
При этом, доводя каждое из суждений до относительно непротиворечивой логической развязки, сантехник завершал его эффектным, словно каллиграфический вензель, профессиональным пожеланием, звучащим пусть и грубовато, но зато правдиво и радостно:
– И пойдёт говно по трубам!
Когда изрядно приняв на пустой желудок, Алексей вполне удостоверился, что его собеседники – люди доброжелательные и отлично вооружённые против жизненных невзгод своим трудолюбием и здоровым цинизмом, ему даже пришла в голову шальная мысль попроситься испытать себя в их ремесле, да там и остаться навсегда. В самом деле – от внимания властей сантехник надёжно ограждён, денег на хлеб с маслом гарантированно добудет, ну а что же касается амбиций и гонора – плевать, ибо все подряд его знания, таланты, иностранные языки и прочие фетиши никому ровным счётом не нужны и давно ничего на стоят, в то время как здесь он будет просто жить, сполна обеспечивая своими руками и трудом собственное неповторимое бытие.
С этой утешительной мыслью Алексей задремал и провёл часть пути в полусонном состоянии, время от времени нарушаемом толчками от ухабов и резких хмельных поворотов. Очнулся он лишь тогда, когда двое сантехников вытащили его из пикапа и принялись усаживать на траву под тополем.
– Всё, Воронец, прикатили! Ну, бывай, друг, не грусти!
Пока Алексей приходил в себя, дверь пикапа захлопнулась, и машина, обдав смачным выхлопом дешёвого бензина и пылью, укатила прочь.
Алексей с трудом поднялся и побрёл в направлении, откуда доносился автомобильный гул.
– Извините, в какую сторону на Москву?– поинтересовался он у пожилого хозяина древних “Жигулей”, возящегося в моторе.
– В Москву собрался? Беги, пока автобус не отъехал! Вон там видишь – автобус с хачами?– водитель показал на остановившийся впереди высокий междугородний автобус, на заднике которого были нарисованы снежные горы и флаг с полумесяцем.
– Меня ограбили,– ответил Алексей,– и мне нечем заплатить. Если бы кто подвёз хоть немного в ту сторону…
– Ну, я до Верхнего Мамона могу подвезти. Поедешь?
– Конечно поеду. Спасибо!
Нервно завершив замену свечи – “чтоб не троила, сука!” – водитель “Жигулей” пригласил Алексея на пассажирское кресло и тронулся в путь. За разговором выяснилось, что ему сорок пять, хотя выглядит на чистые шестьдесят – в точности как безымянный дальнобойщик, когда-то подвозивший Алексея до Полтавы.
Но в отличие от ушедшего в себя украинца, водитель “Жигулей” всю дорогу, из-за неустранимых проблем в двигателе растянувшуюся на четыре часа, только и знал, что с упоением костерил власть и порядки в стране.
– Всё чиновники,– объяснял он,– продажные сволочи. Самые приличные из этого человеческого отродья поимели свои должности ещё лет пятнадцать назад и теперь держатся за них, как за приватизированную квартиру. А остальные – места покупают. Должность замгубернатора, который ничего не решает, стоит пять миллионов евро – прикидываешь? Ну а того, кто решает,– и двадцать, и даже все пятьдесят… За личный приём у губера надо пять тысяч баксов отдать помощнику – и это без гарантии решения, просто за письмецо или звоночек по делу твоему. Ну а с гарантией – сам думай, во сколько обойдётся. Про должности в ментовке даже не говорю, там беспредел полный. У нас тут один банк недавно начал выдавать кредиты “Муниципальный”, “Губернаторский”, “Служу народу” и “Шапка Мономаха” – как раз для этих-то самых дел.
– А Мономах тут причём?
– Как причём? Для покупки в Москве должностей федерального уровня!– ответил водитель “Жигулей” с непоколебимой убеждённостью.
– Неужели всё так просто?
– А ты-то думал! Ты, знаешь, парень, не грусти, это во всём мире теперь так – и в Европе, и в Америке – везде. Только у них это делается тонко и красиво, а у нас – у нас, как всегда в России-матушке: чтоб попроще да побыстрей!
– Но если всё, как вы говорите, покупается снизу доверху, то кто же тогда просто работает – железо плавит, хлеб печёт?
– Да те и пекут, кому нужны деньги, чтобы подняться наверх! А как на первую же ступеньку поднялся – ну стал, положим, из рабочего цеховым мастером – так начинаешь копить на следующую. Так вот жизнь у людей и идёт, только они этого не замечают. Ну а кто это усёк – может взять кредит и сразу перескочить повыше. Умно!
– Всё-таки не понимаю я эту вашу теорию,– сказал Алексей после очередной остановки для прокачки бензонасоса.– По ней выходит, что все люди без исключения стремятся к власти – к большой ли, маленькой – неважно, главное, чтобы это была власть. Но стремление к власти требует усилий, причём усилий солидных,– а ведь можно спокойно жить, просто работая и не помышляя ни о каких статусах и должностях.
– Можно, но не нужно,– ответил преждевременно состарившийся водитель.– Кто просто так вот живёт – он как баран в загоне, любой может прийти и вытрахать его, как заблагорассудится. Чтобы тебя не вытрахали, нужно иметь за душой хоть какое-то положение и крышу, а иначе – хана.
– А у вас у самих есть такая крыша?
– Есть. Только жизнь у меня так сложилась, что я был вынужден, как говориться, раздавить собственную песню и остаться внизу. Оттого и езжу не на “Лексусе”, а на долбанных “Жигулях”. Но всё равно молиться приходится, чтоб мой глава района подольше просидел, поскольку мне без него – только что спиться, да в ящик… Так-то вот, парень. Добирайся-ка ты до своей Москвы, и думай там не о бабах или полётах в космос, а о том, как жизнь свою правильно выстроить, без ошибок шоб…
В Верхнем Мамоне Алексей оказался уже заполночь. На слабоосвещённой придорожной площади стояли на отдыхе фуры и дымилось несколько самоваров, подле которых местные жительницы продавали чай, бутерброды и самодельную выпечку. Поскольку он не ел два полных дня, ощущение голода делалось невыносимым.
Однако в карманах не было ни гроша.
Понуро проходя вдоль самоварных прилавков, Алексей умудрился разглядеть и поднять с земли две жёлтые монетки – двадцать рублей.
– Сколько будет стоить чай без сахара, с одним хлебом?– поинтересовался он у дородной торговки, не по сезону закутанной в ватник и шерстяной платок.
– Хлеба нет, бери пирог с капустой. Пятьдесят рублей всего.
– А точно нигде нет хлеба? У меня всего двадцать, меня ограбили.
– Ой-ой, где ж тебя, милый, так?
– Где-то под Миллерово,– буркнул Алексей, назвав первый пришедший на память населённый пункт.
Хозяйка молча заполнила чаем пластиковый стакан и положила рядом с ним фунтовый домашний пирожок, завёрнутый в полиэтиленовый пакет.
– На, ешь! С мясом.
– Но у меня ж нет денег.
– Бог велел делиться,– ответила хозяйка, и заприметив подходящего к ней нового клиента, отвернулась, чтобы прокричать про горячий чай и домашние пирожки.
Алексей поблагодарил женщину, и устроившись за столом, сделанным из катушки для электрокабеля, с непередаваемым наслаждением приступил к ночной трапезе. “Вокзальная”, как бы он выразился раньше, еда показалась ему восхитительной, и он намеренно тянул время, чтобы подольше ею насладиться.
– Время, что ль, тянешь?– крикнула накормившая его хозяйка.– Поспать бы тебе надо.
– Спасибо, я лучше поищу попутку.
