Текст книги "Вексель судьбы. Книга 2"

Вечер субботы Алексей провёл в гостинице в Лозанне. У него имелся на примете небольшой и уютный пансиончик возле Пюлли, однако он предпочёл деревенскому уединению место более оживлённое, а потому позволяющее отвлечься от тревожных мыслей.

Вспыхнувшее и начинающее по-настоящему разгораться чувство к Катрин отравлялось горьким бессилием за трагическое положение, в котором оказался Шолле, сделавшийся для него человеком более чем близким, а также неясностью остальных перспектив.

Поэтому он испытывал всевозможные способы, дабы отвлечься от тяжёлых мыслей, безучастно наблюдая на ресторанной веранде за хаоточным движением постояльцев, официантов, двух садовников, шумного выводка ухоженных детей, случайно опрокинувших вазу с рододендроном, отслеживая кружение чаек в небе и бесшумное швартование возле пандуса роскошных лимузинов.

Около двух часов он молча и безучастно просидел с единственным бокалом красного вина, потом закурил, на что тотчас же получил замечание от служащего, напомнившего, что курение в этом месте запрещено. Спустя десять минут Алексей как ни в чём не бывало закурил вновь, получив вместе с замечанием предупреждение, что может быть оштрафован. Когда же он закурил в третий раз, официанты вызвали полицейского, который сокрушённым голосом сообщил, что вынужден наложить штраф в пятьсот франков. Не проронив ни слова, Алексей оплатил штраф и спустился на улицу, где дошёл до набережной, откуда наблюдал, как быстро гаснет небо над французским берегом и как ранние осенние сумерки стремительно сменяются ночною чернотой.

Идущий с озера тёплый густой и влажный воздух напоминал о чём-то нездешнем и далёком, отложившимся в детских впечатлениях о море под Гурзуфом или в Гаграх… Как и большинство детей, Алексей в ту пору очень боялся с этими впечатлениями расстаться и всё время желал убедить себя, что во взрослой жизни он обязательно к ним вернётся, чтобы недопетая когда-то песня могла звучать вечно.

“Да-да, зазвучит она!– ухмыльнулся он, с горечью осознавая, что каждый момент жизни надо выпивать до конца, не утешая себя напрасной надеждой на повторение.– Такая же чёрная ночь на берегу, запах тины и плеск воды… Скоро, наверное, взойдёт луна, наполняя ночной мир торжествующим духом завершённости долгого и щедрого лета… Этот дух начнёт, как и в детстве, успокаивать сердце надеждой, что прежде чем придут холода и равнодушные скорые поезда развезут нас с юга по промозглым городским квартирам, будет дано ещё немало дней, чтобы насладиться безмятежным теплом… Но нет, теперь уже – нет. Не успокоит. Он мог успокоить лишь восторженного ребёнка, уверенного в том, что по прошествии долгих зимних месяцев его летние мечты вновь оживут в вечном кругообороте природы. У меня же более ничего не оживёт, не возродится ровным счётом ничего! Завтра мы проводим Шолле, прошлое начнёт уходить, и меня захватит целиком какая-то совершенно другая и неведомая жизнь. Она обещает стать богатой и осмысленной, я буду уважать себя и свой труд, а люди начнут меня ценить и признавать мои заслуги… В этой новой жизни уже никто не спросит, откуда я такой взялся и почему обо мне не было слышно до сих пор – собственно, в этом-то и состоит для меня главное преимущество Швейцарии перед Россией… Но с другой стороны, я перестану быть собою прежним, это железно… Кем же я тогда стану, смогу ли я сам выбрать свои будущие сущность и амплуа или они будут навязаны мне независящей от меня цепью обстоятельств? И как, наконец, после завтрашних проводов Франца мы поедем с Катрин в Вербье?..”

– Простите, месье,– послышался сзади вкрадчивый вежливый голос.– Сегодня из-за ремонта на набережной не работает освещение, и здесь нежелательно находиться одному в поздний час.

– Что-то?– Алексей вздрогнул, но сразу же успокоился, увидев перед собой пожилого человека в форме садовника или подметальщика.

– Я говорю, месье, что здесь опасно находиться.

– Не может такого быть. Как может быть опасно в Швейцарии? Разве что-то может произойти?

– Всё может случиться, месье. Вы бы лучше перешли на авеню…

Алексей пожал плечами. Но решив не расстраивать старика, он поднялся, и бросив последний взгляд на притихшую водную гладь, спокойным и ровным шагом зашагал по направлению к отелю.

В воскресенье, как было условлено, Алексей приехал в женевский аэропорт, где в одном из закрытых залов первого класса собрались домочадцы и ближайшие коллеги Франца Шолле, добровольно предающего себя в руки американских прокуроров.

Собравшиеся выглядели обескураженными и потрясёнными нереальностью вершащихся на их глазах проводов, когда один из сильнейших финансистов мира, единственное слово которого способно влиять на судьбы людей и стран, с обречённой покорностью отправляется на неправедный суд. При этом все ясно понимали, что изменить этот внезапный роковой поворот никто из них не в силах.

За спинами неуместным излишеством стояли наполненные вином бокалы, к которым никто не притрагивался.

“When person becomes even seriousely ill – all we can keep hope in hand. But here we do not…” – “Now all we must pray America to give him mercy, shouldn’t we?” [“Даже когда человек тяжело заболевает, все мы можем сохранять надежду. А здесь мы не можем надеяться..” – “Сегодня все мы должны молиться Америке, чтобы она помиловала его, разве не так?” (англ.)]– Алексей случайно услышал шёпот пожилой четы, по-видимому, каких-то английских родственников Франца.

Алексей увидал, наконец, и “дядю Фердинанда”, который недавно подарил Катрин восхитительный спортивный кабриолет,– высокий и необыкновенно худой, он стоял немного в стороне от других в старомодном чёрном костюме, из-за длинной шлицы напоминающем траурный фрак, и был похож на живого мертвеца.

Катрин постоянно находилась рядом с Францем и выглядела растерянной и удручённой. “Прежде она держалась лучше, хотя ей всё давно было известно… Поскорей бы заканчивались проводы…” – думал Алексей, подходя к Шолле, чтобы произнести для него положенные, однако совершенно бессмысленные слова ободрения.

– Алексей, я прошу вас не переживать за меня,– ответил Франц.– Жалею лишь, что не сумел провести с вами время, достаточное, чтобы оценить ваши достоинства и в полной мере ими насладиться. Но я счастлив, что рядом с вами будет Катрин. Что же касается остального – накануне я согласовал с Советом банка вашу кандидатуру на должность вице-президента. Присутствие на этой должности позволит вам за короткий срок войти в курс дел и отточить ваш профессионализм. Если мой вояж за океан затянется, то я бы очень желал, чтобы уже весьма скоро во главе банка встали именно вы. Берегите себя.

Алексей не мог не обратить внимание, что некоторые из гостей, услышав о его назначении на более чем завидную должность, вздрогнули, а иные о чём-то взволнованно зашептались. Однако он сам не почувствовал ни гордости, ни благоговения за оказанную честь. Видимо, в сердце образовалась досада, что после всех невероятных кульбитов и фантастических ожиданий судьба столь банально приземляет его в рутину и повседневность – неважно даже, что подобная рутина для большинства людей представляется верхом жизненного успеха, о котором не всякий решится помечтать.

“Он считает меня профессионалом,– с грустью подумал Алексей.– А какой я, к чёрту, профессионал в финансах? Из того, что я проворно сжёг в камине бумаги наипервейших банков, нисколько не вытекает, что я смогу с той же проворностью управлять оставшимися. Да и работа эта должна быть безумно, безумно скучной…”

Процесс проводов решили не затягивать, и вскоре Шолле в сопровождении двух адвокатов, помахав всем рукой, скрылся за стеклянной дверью, где поджидал автомобиль, сразу же сорвавшийся с места в направлении к частному самолёту, различимому на одной из дальних стоянок. Провожающие, забыв о своей прежней невозмутимости сильных мира, словно дети сгрудились у окна, чтобы видеть, как спустившийся из кабины лётчик приветствует своих пассажиров и помогает им зайти в салон, после чего самолёт выруливает на площадку и исчезает в очереди лайнеров, готовящихся к взлёту. И только минут через двадцать, когда за чередой отваливающих ввысь огромных “боингов” и “аэрбасов” по небу восходящей стрелой пронёсся и скрылся за набежавшим облаком небольшой серебристый силуэт, все стали расходиться.

Катрин прибыла в аэропорт на своём кабриолете, однако в обратный путь попросила сесть за руль Алексея. Всю дорогу до Монтрё они ехали не спеша и изредка, словно желая ободрить друг друга, обменивались дежурными впечатлениями о погоде, озере или о запомнившемся по какому-нибудь случаю придорожном ресторанчике, оставленном позади…

Алексей, понимая состояние Катрин, решил на вечер ничего не предлагать и тем более не настаивать ни на каких ранее запланированных поездках. Однако Катрин сама предложила ехать, как замышлялось, в Вербье, и задержаться там до вечера понедельника.

Проезжая Лозанну, Алексей на минуту заскочил в гостиницу, чтобы переодеться и захватить вещи, необходимые для горных прогулок, после чего завёз Катрин за тем же самым в её апартаменты. Спускаясь к машине, Катрин вспомнила, что хотела бы взять с собой ноутбук, оставленный с пятницы в банке, и они решили за ним заехать.

Несмотря на законную для выходного дня безлюдность, здание банка после отъезда Шолле показалось Алексею совершенно пустым и осиротевшим. Катрин отправилась на второй этаж, а Алексей остался в парадном холле, где несли службу двое охранников.

– Простите, месье, но вы случайно не тот самый русский, который был у нас в июне?– неожиданно поинтересовался у Алексея один из них.

– Да, наверное, это я.

– Вчера для вас был очень важный звонок,– продолжил охранник.– Со мной разговаривал господин Кузнецоф. Он из самой Москвы, и он просил, чтобы его сообщение вам передали как можно скорее. Я ответил, что вы должны прийти в понедельник, однако он настаивал, чтобы мы оповестили вас при первой же возможности.

– А что же он просил мне передать?– холодно поинтересовался Алексей, испытывая прилив досады и неприязни за ни к месту и ни ко времени пришедшее напоминание о прошлом – пусть и недавнем, но которое он твёрдо намеревался навсегда исключить из жизни.

– Этот господин Кузнецоф неважно разговаривает по-французски, месье, поэтому он оставил для вас сообщение на своём языке… Подождите несколько секунд, я сейчас найду и включу вам эту запись…

Пока охранник возился со своим умным телефоном, больше похожим на пульт управления, спустилась Катрин.

– Что-то ещё случилось?– спросила она, впервые за целый день улыбнувшись.– А то я собралась и полностью готова!

– Подожди секунду, милая. Просто кто-то из старых знакомых разыскал меня здесь, чтобы что-то передать. Хочу убедиться, что всё это чушь, и мы сразу же тогда поедем!

– Готово, месье, я всё нашёл! Слушайте!– сообщил охранник, нажимая на кнопку.

В полутёмный холл ворвался громкий треск телефонного соединения, и за ним следом – взволнованный и неровный голос Бориса:

“Алексей, здравствуй. Звонил по найденной в твоих вещах визитке наугад, поскольку не знал, где ты и что с тобой. Но когда мне ответили, что ты уже здесь, то есть что ты добрался до Швейцарии, я буквально воспрянул духом. Хочу прежде всего поздравить, что твоя поездка завершилась благополучно, что ты жив и здоров.

Но у нас здесь – катастрофа. В пятницу арестовали Машу. Её обвиняют в убийстве какого-то Шмальца – похоже, это тот самый бандюган, которого кто-то из вас двоих приласкал в лесу под Ржевом.

Сегодня с утра я напряг все свои ресурсы, связи – одним словом, мне удалось эту ситуацию прокачать. История со Шмальцем – это чистая подстава, просто менты нашли на тамошней охотбазе, где вы летом жили, Машины отпечатки пальцев и устроили так, что якобы те же отпечатки были на месте, где Шмальца грохнули. Гинзбург, мой знакомый адвокат, сразу же заявил, что докажет Машино алиби. Однако ему ответили, что алиби сможет признать – если ещё сможет!– только суд, а вот для дружков Шмальца главная предъява – лопата с отпечатками, и они, если им об этом ненавязчиво сообщат, достанут Машу хоть из-под земли.

Лёша, я понял, что ситуация здесь особая и совершенно не относящаяся к обычным ментовским беспределам. Машу взяла в оборот какая-то мутная спецслужба, которая занимается финансами и прознала про твои швейцарские счета. Я сумел встретиться с одним перцем оттуда – точнее, я уверен, что это он следил за всеми моими метаниями и сам вышел на меня в нужный момент.

Короче, чего они хотят: они хотят, чтобы ты передал им информацию по Швейцарии. Все коды, пароли, явки и, разумеется, деньги. Они говорят, что хранящиеся там деньги принадлежат государству, и частные лица ни по нашему, ни по международному законодательству не имеют права ими распоряжаться. Если ты пойдёшь навстречу – то в этом случае они отпускают Машу, оставляют всех нас в покое и плюсом дают каждому по несколько лямов в валюте. Если забыть про наши прежне амбиции, которые всё равно ни к чему хорошему не приведут, то условия нормальные, можно будет жить безбедно и ни от кого больше не прятаться.

Если этого мало – они, я так думаю, согласятся оставить нам и больше – и десять, и двадцать, и даже пятьдесят… Жизнь ведь одна, бабла с запасом хватит. Они обязательно пойдут нам навстречу, главное сейчас – сделать первый шаг.

Если же нет – то они передают Машу прокуратуре и суду. Там ей либо навешивают срок, и тогда на зоне по заказу “шмальцевских” её обязательно убьют, или за недостаточностью улик её отпустят, однако в этом случае бандиты расправятся с ней ещё быстрей.

Ситуацию можно разрулить в течение ровно недели, поскольку по законодательству эта хитрая спецслужба не имеет права задерживать человека на больший срок и должна либо отпустить, либо передать прокурорам. Срок истекает в пятницу, седьмого сентября.

Петрович уже в курсе, он возвращается в Москву, хотя вряд ли чем сумеет помочь.

Лёша, не прошу, молю тебя – спаси Машу! Никто кроме тебя не сможет её спасти!

Ради всего святого, ради Бога – помоги!”

Телефонный автоответчик замолчал. Алексей глубоко выдохнул, и вновь набрав в лёгкие воздух, на несколько мгновений застыл совершенно неподвижно, зажмурив глаза и отпустив руку, которой до боли сжимал пряжку на ремне. Словно безжизненная плеть, рука сместилась вниз, сбив стоявшую на столе никчемную статуэтку.

– Месье, не желаете ли прослушать это ещё раз? Окажись я на вашем месте, я бы ничего не разобрал в этом непонятном языке!

– Нет, спасибо. Мне всё ясно,– ответил Алексей, выходя из ступора.

– Благодарю вас. Если это для вас важно, то звонок был сделан вчера в восемь вечера.

– Значит, в Москве было десять,– чуть слышно сказал сам себе Алексей, и затем произнёс прежним голосом: “Мы уходим. Откройте, пожалуйста, дверь!”

На улице было солнечно и по-воскресному пустынно. В разогретом воздухе пахло цветами. С соседней улицы доносился шум от изредка проезжающих машин, который на фоне всеобщей тишины только усиливал ощущение сонного курорта. В небольшом отдалении за зелёными кронами возвышался шпиль католического собора, с чьим священником Алексей столь беззаботно беседовал в начале лета и помогал детям разгадать его нехитрый секрет.

Теперь вся эта спокойная красота рушилась и летела в тартарары. Перед внутренним взором Алексея немедленно пронеслись калейдоскопом картинки с их недавним нищенским бытом, железнодорожным путешествием в кузове самосвала, промозглой очаковской халупой, многочисленными побегами, братаниями с бродягами, с прозябанием в безнадёжности и нечаянными радостями нечастых удач. Неужели снова всё это к нему возвращается, неужели его жизнь, едва достигшая спокойной и благодатной пристани, скоро вновь превратится в вечный и, увы, совершенно никому не нужный бой?

Вместо того чтобы направиться к машине, Алексей заприметил неподалёку скамейку и поспешил туда, чтобы присесть.

Катрин, сразу же почувствовав произошедшую перемену, опустилась на скамейку рядом с ним, крепко обхватив обеими ладонями его руку.

– Что-то серьёзное случилось?– спросила она с тревогой в голосе.– Ты узнал о чём-то нехорошем?

– Да. Большие неприятности в Москве.

– Эти неприятности касаются тебя?

– Нет. Они поразили других людей. Но, к сожалению, их причиной оказался именно я.

– Постарайся не волноваться, Алекс. У нас прекрасные связи с лучшими адвокатскими фирмами, а в Москве мы можем действовать через представительства крупнейших швейцарских банков, возможности которых велики. Я распоряжусь, чтобы завтра же с утра у нас собрались юристы, с которыми ты обсудишь свою ситуацию.

– Спасибо, Катрин,– ответил Алексей, безучастно глядя в залитую солнцем даль.– Но этот случай не решается с помощью адвокатов, поскольку там нет спора как такового. Зато есть желание забрать, и они – заберут, потому что нашли убийственную для меня уязвимость.

– Тебя шантажируют?

– Хуже. Меня обрекают стать свидетелем и причиной гибели человека, который доверился мне и без помощи которого я бы не находился сегодня здесь.

– У тебя есть какие-то способы этому человеку помочь?

– Есть. Способ один – вернуться в Москву, и до четверга отдать им то, чего они требуют взамен одной человеческой жизни.

– Что это может быть?

Алексей горько усмехнулся.

– Коды для доступа к нашим проклятым векселям.

– И это всё?– с нескрываемым удивлением переспросила Катрин.

– Всё. Но неужели этого мало?

В ответ Катрин едва не рассмеялась, всем своим видом показывая, что придавившая их тяжесть вот-вот скатится с плеч:

– Отдай им все эти коды, и пусть они приезжают сюда и делают с ними всё, что захотят! Алекс, милый, ведь все эти миллиарды не стоят ровным счётом ничего, пускай они все сгорят! Главное – это сегодняшний наш день, это солнце, счастье, жизнь! То, что есть у нас с тобой сейчас, невозможно купить никакими деньгами! Денег для счастья должно быть ровно столько, чтобы не думать о насущном хлебе, а у нас и без твоих векселей их хватит на тысячи, на сотни тысяч прекрасных жизней!

Эти слова были произнесены Катрин столь искренне и воодушевлённо, что Алексей не сразу им поверил.

– Ты действительно так считаешь?

– Да. Алекс, милый, для меня возможность находиться рядом с тобой дороже любого золота. Неужели ты мне не веришь?

– Верю.

– Тогда поезжай в Москву, сними с себя этот груз, освободись от всех обязательств – и возвращайся как можно скорее! Знай, что каждую минуту, каждую секунду здесь…

Катрин внезапно замолчала и поднялась с скамейки, приглашая Алексея также встать.

– …Каждую минуту, каждую секунду я буду тебя ждать,– продолжила она, глядя прямо ему в глаза.– Я люблю тебя, люблю как единственное своё счастье, как соединение абсолютно всех моих надежд!

Алексей заметил, как уголки глаз Катрин подёрнулись влагой, а губы задрожали. “Как могла она, эта воплощённая принцесса, выросшая в окружении невероятного богатства и неограниченных возможностей, как могла она решиться столь страстно и безоговорочно посвятить своё сердце мне – плебею, скитальцу без роду и племени, человеку не только без документов, но и без возможности до конца понять и принять современность? Неужели я значу для неё что-то больше, чем просто обходительный и неглупый собеседник или держатель капитала, препорученного мне её дядей?”

– Не думай, ни о чём не думай…– громким и быстрым шёпотом продолжала Катрин, слово догадываясь о его мыслях и желая им вопреки утвердить свою правоту.– Я люблю тебя. Тебя одного…

Алексей почувствовал, как под жаром этих слов начали плавиться и исчезать сомнения, и с какого-то момента уже более ничего не могло их двоих разделить. Наклонив голову, он поймал горячее дыхание Катрин и припал к её губам в стремительном, сильном и бесконечно сладостном поцелуе.

То, что он не решался совершить прежде, свершилось само – он целовал Катрин не с отточенным мастерством искушённого любовника, а с той невыразимой страстью, которая рождается в редкие, а для иных так и остающиеся за гранью чувственного понимания моменты, когда любовь и жизнь сливаются в один неразделимый поток. И с каждой новой секундой этого нарастающего единения, за которым начинала угадываться и проступать трудноуловимая, но определённо единая сущность их двух сблизившихся жизней, Алексей понимал, что никогда прежде он не любил столь крепко, безусловно и бескорыстно.

А также – что вряд ли когда ещё сможет полюбить с такой же силой и непридуманной искренностью.

“Наверное,– подумал Алексей,– наши жизни действительно должны были пересечься, поскольку чьей-то высшей волей мы оба оказались связанными с этими непостижимыми древними сокровищами… И моя жизнь, и жизнь Катрин, и жизни целых поколений её родственников неразрывно с ними переплелись, и потому встреча не была случайной. Однако я сжёг большую часть тех богатств. Что-то будет теперь?”

– Как же всё-таки несправедливо и печально устроена жизнь,– произнесла Катрин, когда они, наконец, разомкнули объятья.– Сегодня утром уехал дядя Франц, чтобы спасти нас, а завтра – ведь это будет завтра?– уедешь и ты. Уедешь, чтобы спасти кого-то ещё…