Текст книги "Вексель судьбы. Книга 2"
Автор книги: Юрий Шушкевич
Жанр:
Научная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 48 страниц)
– Мне не надо ваших денег,– ответил он, картинно отворачиваясь.– Ненавижу, ненавижу всё ваше жалкое шутовство! Ничего не можете придумать сами, берёте всё от нас – и нас же ненавидите! Одного из тысяч наших пророков объявили богом, и от его имени грозите нам войной! Называете детей нашими именами, крадёте названия городов… Сдался вам Иерусалим! Не можете вы, что ли, этот свой городишко назвать по-своему? Только пресмыкаетесь и ненавидите!
Алексей с грустью понял, что модальность общения с Яковом вернулась к нетерпимости их первой встречи в день Девятого мая, и пожалел, что ввязался в этот бессмысленный разговор. Можно было просто отвернуться и уйти, дожидаясь Семёныча где-нибудь на противоположной стороне площади, однако хитрый Яков не спешил расставаться и намеревался услышать ответ.
Алексей печально взглянул на него и произнёс:
– Я никогда ни перед кем не пресмыкался, а ненавижу лишь в исключительных случаях. Что же касается Иисуса – то вы просто не поняли его или не захотели понять. Что, впрочем, справедливо и для большинства тех, кто считает себя христианами. Ведь главное, о чём говорил Иисус – это новый мир, который будет прекрасным и совершенно другим. Не думаю, Яков, что в этом новом мире вам будет плохо, так зачем же плюётесь?
– Я не плююсь,– мрачно ответил Яков, продолжая глядеть в сторону,– я просто говорю, что не надо менять шило на мыло. Какой новый мир? Мы же не дети, чтобы верить в глупые сказки! В мире давно всё понятно, всё исчислено и определено. Я вам даже скажу, что существуют особые книги, где определены и подробно расписаны все события на годы вперёд. Я сам по молодости в такое не верил, пока один умный человек не ткнул мне пальцем в место на древнем свитке, где говорилось, что в России сменится президент. Я улыбнулся – а уже на следующий день Ельцин подаёт в отставку. Через некоторое время другой столь же мудрый человек дал мне прочесть, что в Новом Вавилоне железные птицы обрушат башни – и вскоре самолёты повалили небоскрёбы в Нью-Йорке! Не сомневайтесь – тем, кому надо, известно всё, что было и что предстоит, и лишь желание горстки посвящённых мудрецов защитить мир от тоски фатализма позволяет нам с вами во что-то верить и на что-то там надеяться.
– А вы, Яков, получается,– даже исключаете возможность незапланированного безумия? Вот я, например, вместо того чтобы дать вам денег вдруг сойду с ума и ударю вас ножом, и вы никогда не доберётесь до Иерусалима. Это тоже где-то в книгах записано как вариант?
– Даже не спорьте! С ума просто так не сходят, а вы-таки культурный человек. Даже если ветер внезапно сменит направление, то существует другой ветер, который вернёт назад унесённые неправильным ветром листья. Всё, всё будет развиваться по чёткому плану, и свидетельств тому – миллион. Если вам интересно – можем когда-нибудь встретиться, и я дам вам все доказательства.
– А вы знаете, Яков,– внезапно улыбнувшись, ответил Алесей,– ведь я с вами согласен, и ваши доказательства мне не нужны – у меня есть свои такие же. Всё – или по крайней мере почти всё в мире действительно предопределено и движется ко вполне понятному финалу. Ведь склонности и мотивы человеческих действий с каждым годом делаются понятней, а потому становятся предсказуемыми вплоть до мелочей, особенно когда все без исключения по уши в долгах. Однако ожидаемого вами финала не будет.
– Бросьте, как такое может произойти?
– А элементарно. Вспомните самое важное, о чём говорил Иисус, что выделило его из тысяч, как вы сами сказали, еврейских пророков, и благодаря чему за ним пошли народы.
– Раздутая случайность! Иисус просто пересказывал на других языках наш Закон.
– Да нет же! Иисус во всеуслышание говорил о воскресении мертвых, причём о воскресении не умозрительном, а совершенно реальном, во плоти, в силах и в здравом рассудке. Именно этот фантастический для обыденного сознания постулат сделался стержнем новой веры и заставил Землю крутиться немного иначе. Правда, сейчас об этом либо забыли, либо сводят всё к красивой сказке.
– Правильно! Это сказка и есть! Скоро о ней забудут, и снова всё будет так, как я говорю.
– Не будет, Яков.
– Почему же?
– Потому что Воскресение Иисуса действительно имело место на земле. Только не ёрничайте – стоял ли я, мол, у погребальной пещеры две тысячи лет назад или не стоял? Конечно, не стоял. Однако я в доброй памяти и при ясном рассудке видел, чувствовал и отчасти физически воспринимал энергию, которая способна подобное чудо сотворить. Что это было, где и как – не спрашивайте, вы всё равно не поверите, да и я ни вам и никому другому деталей не раскрою. Но обратите внимание: то, о чём я сейчас говорю – это такая же реальность, как и ваши мудрецы со всеведающими манускриптами, поэтому не пытайтесь моё знание на доверии перебить вашим. Мы ведь квиты, не так ли?
– Ну, положим, квиты,– недовольно пробурчал Яков,– только что с того? Будет всеобщее воскресение, не будет – это всё равно не изменит мир, в котором всё давно исчислено.
– А вот в этом-то вы и ошибаетесь! Управлять и программировать наперёд можно только у живых. А вот мёртвые, которые воскреснут, будут иметь к тем, кто программировал и продолжает этим заниматься, свои собственные счёты! Кто-нибудь готов будет эти счеты оплатить, и хватит для этого всех денег мира? Ведь чем больше в мире накапливается любезной вам предопределённости, тем меньше эти деньги ценятся, и вскоре они не будут стоить не только бумаги, на которой напечатаны, но даже и компьютерной памяти, в которой отражён их виртуальный образ! Чем тогда, скажите, будут искуплены преступления, беззакония, невинно пролитая за все века кровь? Молчите? Всё, всё, о чём вы говорите с восторгом как о высшем мировом благе и совершенстве – всё полетит к чёрту, к дьяволу, и единственное, чего я бы желал для себя – это присутствовать на этом искупительном светопреставлении!
– И что же будет потом?– поинтересовался Яков, вновь развернувшись к Алексею. Вид у него был заметно обескураженный.
– Потом – потом всё будет хорошо, мой друг!– Алексей широко улыбнулся и потрепал Якова по плечу.– Будет новое Небо и будет новая Земля, будут наши самые искренние и трепетные чувства, без нужды, лжи и умерщвляющих условий. И в этом новом мире, Яков, мы обязательно встретимся с тобой и обретём, я уверен, миллион куда более содержательных тем для наших философских споров. А пока – просто будем жить, радуясь как дети каждому новому дню и не отравляя душу. Однако мне уже машут – пора ехать. Забирай деньги, береги себя и будь счастлив!
Так у Алексея завершились последняя живая встреча и последний очный разговор на серьёзную тему.
По дороге назад Алексей вспомнил про Рейхана, с грустью подумав, что тому пришлось умирать, не зная даже малой доли того, что сегодня знает и понимает он. “Этот парень, удивительно похожий на меня, правильно писал, что “нужны доказательства”. Я сумел эти доказательства добыть, однако не в состоянии с ним поделиться… Жаль, ведь иначе ему было бы умирать не столь тяжело…”
Вернувшись на хутор, Алексей за ужином поблагодарил своих хозяев за гостеприимство и сообщил, что не далее чем завтра хотел бы перебраться на генеральскую дачу. Семёныч покачал головой – у него с раннего утра предстояла поездка в Тверь, однако Алексей сказал, что прекрасно доберётся пешком – расстояние небольшое, а погода обещает благоприятствовать. На том и порешили.
Когда, перейдя в свою комнату, Алексей задремал, ему почему-то вновь приснился Сталин, повторяющий слова о предстоящем для России последнем и страшном испытании. Растревоженный этим предсказанием, Алексей поднялся с постели и долго простоял у окна, вглядываясь в тревожный ночной мрак и слушая монотонный гул ветра.
Под завывание декабрьской вьюги, в деталях воскресив в памяти первую ночную беседу со Сталиным и разговор о двадцать третьем моцартовском концерте, Алексей неожиданно подумал, насколько неправ был Бруно Мессина, утверждавший, что эта музыка “вдохновляла на злодеяния”, и потому требовавший её радикальной переделки во имя мировой гармонии. С помощью своего чудо-планшета Алексей разыскал страничку экстравагантного дирижёра в одной из социальной сетей и отправил сообщение со словами, что с этой музыкой Сталин, на самом деле, оплакивал свою погребённую прежде всех сроков человеческую душу, и поэтому не стоит конструировать придуманные сущности, умножая ложь и убыстряя пляски хаоса. Подумав, он ещё приписал в конце, что обман доверившихся – не только основной инструмент прогресса, но ещё и самый страшный и неисправимый грех.
Экран планшета продолжал приглашающе гореть, и Алексей, пользуясь возможностью, решил объясниться с Катрин. После долгих раздумий и множества перепробованных черновиков он выслал на её адрес короткое и достаточно честное сообщение: “Excuse-moi. Une tempЙte de moyenne puissance a dИtruit la havre tranquilitИ dont nous avons rЙvИ. Toi, tu es belle at gИnИreuse. Mais la vie sИpare cruellement [Прости. Средней силы шторм разрушил гавань, о которой мы мечтали. Ты прекрасна и великодушна. Но жизнь разлучает безжалостно. (фр.)]. “
Третье электронное письмо он намеревался написать Марии, однако долго не мог подобрать нужного тона и в лаконичной форме расшифровать то, что жило в области чувств и при всякой попытке преобразования в слова смущало несуразностью и неполнотой. В конце концов он определился с текстом – однако перед началом отправки связь прервалась, поскольку на планшете закончились деньги.
Утром, выпив на завтрак только маленькую чашку кофе, который старушка специально варила для него, он тепло попрощался, просил передать поклон хозяину и, вполне умиротворённый и спокойный, оделся и вышел в направлении дальнего леса, тянущегося над высоким берегом скованной льдом реки.
Ночное ненастье к утру успокоилось, день выдался морозный и слегка туманный. Солнце понемногу пробивалось сквозь ледяную дымку, снег под ногами приветливо упруго скрипел, и только застывшее в природе ожиданье напоминало о том, что зима будет долгой и пережить её можно лишь с безусловной и твёрдой надеждой на приход весеннего тепла.
Алексей быстро и легко двигался по снежной целине, отчего-то чувствуя, что надежда и вера, распаляющиеся внутри него, были во много крат сильнее простых мыслей о весне.
*
Спустя несколько дней, не на шутку обеспокоенный молчанием телефона на даче у генерала, в Верхневолжье примчался Ершов. Ещё через сутки из Москвы прибыл Борис, только что получивший бандероль Алексея с обратным адресом.
Обойдя все окрестные поселения и побывав на хуторе, где Алексей проживал, Борис убедил Ершова обратиться в полицию для проведения полноценных розысков.
– Кстати, мне не понравилась эта старушка-веселушка,– поделился Борис своими наблюдениями с ветераном.– Как-то очень спокойно отреагировала она на известие, что Алексей пропал. Тебе не кажется подозрительным?
– Эту Лукерью у нас хорошо знают,– спокойно ответил Ершов.– Не то белая колдунья, не то тётка шибко религиозная. Поэтому убить или сознательно причинить кому-либо зла – ни-ни, она просто не способна на это.
– Так отчего ж она улыбалась, когда я её расспрашивал, а потом заявила, что по её мнению с Алексеем всё хорошо?
– Ей видней. Мы ж не знаем – может, ему действительно хорошо!
Однако эти мистические догадки нисколько не успокоили Бориса, и он, приведя в движения все свои столичные связи, добился, невзирая на приближающийся Новый год, приезда мощной следственной группы с поисковыми собаками и передвижной ультрасовременной лабораторией.
И хотя с момента ухода Алексея с хутора прошло достаточно времени, собаки уверенно взяли след.
Первоначально след шёл в правильно предполагаемом направлении, однако потом неожиданно сместился в сторону к лесу, прижался к опушке и ворвался в еловые заросли, уверенно прослеживаясь вдоль заснеженной тропы на протяжении нескольких километров.
Тропа привела на небольшую поляну – и здесь собаки неожиданно легли в снег, отказавшись идти. След прерывался и не возобновлялся где-либо ещё.
Предполагая худшее, полицейские начали раскапывать снег и прозванивать сугробы чуткими электронными приборами – однако не смогли обнаружить ровным счетом ничего.
В конце дня, когда ранние сумерки, усиливая отчаяние от безрезультатных поисков, заставили сворачиваться, Ершов подошёл к Борису и указал на полосу густого тумана, заползавшего на поляну со стороны чащи.
– Видишь?
– Что именно?
– Туман необычный, мглистый. Василий Петрович мне как-то говаривал, что накануне своего исчезновения в сорок втором он видел похожий. Думаю, что здесь – тоже самое.
– То есть как так – неужели? Неужели это… это могло снова произойти?– Борис не был готов поверить в более чем ясно высказанный намёк.
– Всё может быть, потому что всё уже было,– спокойно ответил ветеран.– То есть Лёшка наш ушёл туда, откуда и явился. Собаки сразу ведь в снег легли – почуяли, заразы, что-то необычное… А выть при этом не стали – сечёшь? Значит, всё хорошо у Алексея, не горюй, Лукерья правду сказала. Встретится там, с кем надо, и глядишь, снова нас навестит.
Затем, немного помолчав, добавил:
– Петрович, думаю, его там первым порядком ждёт… Ведь по Лёшиным словам, после взрыва мины не осталось ни малейшего следа! А такого не бывает, я с Афгана эту беду знаю хорошо.
Борис, скрепя сердце, был вынужден согласиться, однако на всякий случай – а может быть, для успокоения совести,– отдал распоряжение продолжить прочёсывание леса на следующий день.
Хмурым утром, когда полицейские ещё только собирались выдвигаться в новый сектор поиска, ему совершенно неожиданно позвонила Мария, объявив, что прибыла в Россию на новогодние каникулы, и сразу же потребовала “сообщить координаты GPS”.
Минут через двадцать над головами послышались нарастающий гул и стрекотание, и вскоре на поле рядом с хутором приземлился небольшой частный вертолёт, откуда выбежала Мария в сопровождении Гутмана, приятеля и партнёра Бориса с “Мосфильма”.
Борис, определённо путаясь в словах, поведал сестре о неудачном результате розысков. После чего, немного помолчав, сказал, что Алексей, скорее всего, просто перешёл в другой мир.
“Где ему, наверное, будет лучше”,– заключил он и опустил глаза.
Мария села прямо на снег и зарыдала.
Её подняли за руки и отвели в избу, где добрейшая Лукерья предложила на выбор ягодный чай и рюмку травяной настойки.
Мария осушила рюмку и тотчас же выпалила, обращаясь к Ершову:
– Ну как же ты мог! Почему ты не сказал никому из нас, что Алексей весь ноябрь жил на охотбазе! Уж мы бы с Борей придумали, как его вызволить!
Ветеран и Борис переглянулись.
– Маш, ты не сердись, пожалуйста. На самом деле, он мне сразу же позвонил и рассказал про Алексея. Сообщил, что тот совершенно подавлен, хочет ехать к молчальникам в абхазские горы, чтобы оставить мир, и так далее… Извини – я об этом не распространялся,– но действовать я начал сразу же! Я даже был в Администрации Президента, где рассказал, что это за сокровище наш Алексей и как виртуозно он отправил к чертям жулика и коррупционера Фуртумова.
– Нашёл, перед кем хвастать…
– А что – там, между прочим, остались очень довольны. Даже спрашивали – нет ли ещё в центре Москвы зданий со взрывчаткой? Короче, мы напрягли всех подряд – и ФСБ, и разведку,– и уже с нового года у Алексея должны были быть неубиваемая легенда и стопроцентная легализация. Всё бы у него классно сложилось… Совсем ведь немного не дотянул до января, эх!
– А я считаю,– неожиданно вступил в разговор доселе молчавший Гутман,– что ваш друг всю эту суету предвидел и всё правильно рассчитал. Ведь если имеешь возможность – всегда лучше уйти, чем играть по чужим правилам. По чужим правилам, согласитесь, играют только те, кто сильно должен или кто хочет не менее сильно что-то для себя урвать. А ваш друг, как я вижу, не входил в число ни первых, ни вторых.
– Да, это правда,– ответила Мария, и завидев на пороге Лукерью, обратилась к ней: – Не принесёте ли, пожалуйста, ещё немного вашей замечательной настойки?
– Принесу,– ответила Лукерья, строго взглянув на Марию.– Только за упокой не пей, обещаешь?
Вместе с рюмкой настойки хозяйка принесла ещё и конверт.
– Для вас, наверное,– сказала она, протягивая его Марии.
Распечатав конверт, Мария извлекала оттуда лист бумаги и, волнуясь и путаясь в строчках, исписанных знакомым почерком, прочла стихотворение, в котором Алексей, видимо, желал с нею объясниться.
Бурным духом весны опьянён,
Ослеплённый мечтой неуместной,
Я, как демон отвергнутый бездной,
Объявился из праха времён.
В вихре мытарств я твёрдо решил
Возвращаться, пока жив и молод,
В мой уставший от вечности город,
Где когда-то блистал и любил.
Я ходил по пропавшим давно адресам
Средь теней и преданий московских дворов,
Без надежды на память и кров,
Потому как не верил в них сам.
Я бы тоже пропал – не сейчас, так потом,
Если б сердце, крича от печали,
Не согрелось бы вдруг твоим тайным теплом
В страстной песне о счастье и славе.
Но забыв, что любовь – лишь надежды обет,
Двух отвергнутых судеб согласье,
Чашу выпив до дна из скитаний и бед,
Ты взмолилась о гибнущем счастье.
Я же не был готов подарить тебе мир,
Меч, не вложенный в ножны,– бездушен.
Ты ушла. Меня ждал восхитительный пир,
Где прославлен я был и задушен.
Что ж теперь? Мой печальный удел – наблюдать,
Как за сменой эпох и искусства
Уцелевшие прежние чувства
Будут быстрым огнём догорать.
Как в склонении памятных лет
Старомодных признаний и споров
В перекрестьях грядущих раздоров
Навсегда потеряется след.
И средь тьмы, где забвенье – блаженство,
И химерами полнится мрак,
Восторгаться твоим совершенством
И из бездны желать тебе благ.
Мария прочла стихотворение ещё два или три раза – и не отрывая платка от края глаз, обвела присутствующих в комнате печальным взглядом.
– Вы не знаете – это произошло до или после самого короткого дня в году? Не знаете – до или после? Скажите, и мне больше ничего не надо…
– Он ушёл как раз в этот самый короткий день,– ответил Борис.
– Но тогда когда же всё случилось – до или после полудня? Мне это очень, очень важно знать!
– Боюсь, ответ знает только тот, кого нет с нами,– угрюмо сказал Борис.– Однако какое всё это имеет значение?
– Алексей как-то раз рассказывал,– собравшись с мыслями, ответила Мария,– что со слов какой-то бедной венгерки, с которой он познакомился на том страшном дунайском острове, возле Паннонского Луга, якобы существует разница, когда умираешь – Утром года или же в его Ночь. Это, конечно, древнее языческое поверье, но тем не менее: если человек умирает в Ночь года, то есть когда солнце движется вниз, то его душа и даже он сам, быть может, ещё обязательно нас посетят. А если он уходит в Утро – а Утро года наступает как раз в полдень самого короткого декабрьского дня и длится до июньского солнцестояния, – то он уже не вернётся никогда.
– М-да, действительно странное поверье,– процедил Борис.– Красивое. Но в нашем случае, мне кажется, оно не работает. В сорок втором наши друзья ведь исчезли когда – весной, в апреле, то есть, по-твоему, в утро. Тем не менее, таким же утром года нынешнего они смогли нас навестить. Да и вообще – для христиан неприемлемо рассуждать, что души могут возвращаться или не возвращаться. В конце концов, мы верим как бы во всеобщее воскресение.
– Вот именно – как бы!– отрезала Мария, отвернувшись.– А следующей весной у нас с Лёшей – ты об этом ещё не знаешь, но теперь, так уж и быть, знай!– родится сын, и мне бы хотелось иметь надежду, что он когда-нибудь увидит отца.
Воцарилась тишина, в которой было слышно, как постукивают ходики в одной из отдалённых комнат.
Первым нарушил молчание Борис.
– Маш, то, что ты сказала – это очень здорово. Значит, жизнь не прерывается, и пониманием этого обстоятельства, наверное, и следует отныне жить.
– Ты говоришь мне это, словно зачитываешь приговор!
– Не бранитесь, милые мои,– неожиданно включилась в разговор Лукерья.– Ведь никто никого не хоронит – смерти-то ведь нет!
– То есть как это – нет?– не поверила Мария.
– А вот так,– ответила старушка, лукаво заглядываясь на примадонну, готовую разрыдаться.– Для кого-то из людей смерть есть, а для кого-то, бывает, что и нет.
– То есть как так?
– Тому, кто в жизни своего лица не менял – ну как меняют иногда артисты, из чрезмерной рьяности играющие, или всякие там шпиёны,– умереть по-настоящему о-очень трудно! А он у тебя – именно ведь такой! Потому и говорю, что с твоим суженым всё будет хорошо. А раз так – то и с тобой самой, и с дитём твоим тоже всё хорошо будет.
С этими словами, низко и немного церемонно поклонившись, Лукерья удалилась из гостиной.
– Со всем согласна и всё понимаю,– после возникшей паузы вымолвила Мария, снова поднося к глазам платок.– Только почему тогда в своих стихах Алексей пишет, что будет просить за меня из тьмы и бездны? Ведь он заслуживает не бездны, а совершенно иного!
Борис помрачнел и в недоумении пожал плечами.
Неприятную ситуацию сумел разрядить Гутман.
– Я, конечно, совсем небольшой богослов или даже не богослов вовсе,– произнёс он, осторожно откашлявшись,– но не могу не заметить, что ваш друг поступает как человек, ответственно осознающий грань между Богом и людьми.
Мария несогласно поморщилась:
– Несколько месяцев назад он считал себя атеистом и заходил в церковь разве что для праздных дел, не имеющих к религии отношения.
– Но ведь всё-таки заходил? Человек, осознающий упомянутую мною грань, никогда у Бога не станет ничего просить или тем более требовать, но зато всегда будет стремиться сам выполнять работу, способствующую добру. Поэтому считайте, что в обращённых к вам стихам он просто немного перестраховался.
– Правильно, ведь он очень много для всех сделал добра,– согласился Борис.– Между прочим, благодаря Алексею моё одиночество вскоре закончится – мы с Олесей пожениться решили. Олеся утверждает, что если б не Алексей – она бы гарантированно погибла со своей скрипкой под развалинами особняка, раздавившего финансовых жаб.
– Я очень рада за тебя, Борь! Но если б не те жабы – Алексей бы жил. Будь же они прокляты!
– Не проклинайте никого, королева бельканто!– неожиданно театрально поспешил не согласиться с Марией непонятно откуда взявшийся ветеран.– Ведь пока наши проклятия не сбылись, а ошибки не сделались смертельными, у всех нас остаётся надежда, что всё может поправиться! Не отбирайте же её!
На том и порешили. Борис отдал распоряжения о прекращении розысков, ветеран Ершов распрощался и уехал домой по своим приятным хлопотам, а кинопродюсер Гутман, скоротав образовавшееся время за перечитыванием оставленных Алексеем записок, громогласно объявил, что “сериалу про Тухачевского – быть”.
Попрощавшись с Лукерьей, Мария, Борис и Гутман в сумерках погрузились в заждавшийся вертолёт. Вздымая ревущими турбинами ледяное облако, винтокрылая машина медленно воспарила над гаснущей в синих декабрьских сумерках заснеженной речной долиной с уходящими за горизонт бесконечными далями лесов.
– Господи, какая простая земля – а сколько страданий приняла и, не приведи Боже, ещё примет!– пересиливая полётный шум, произнесла Мария, сразу же замолчав – точно испугавшись собственных слов.
Вертолёт долго продолжал набирать высоту, после чего, вскарабкавшись под самую облачную кромку, развернулся в направлении столицы, которое легко угадывалось благодаря серебристо-золотому свечению, поднимающемуся от миллионов ярких огней. В предвкушении близящегося новогоднего обновления и весёлой предстоящей суеты это свечение воспринималось как свет маяка, неудержимо манящего к себе измождённых путешественников.
А на противоположной стороне неба, где утомлённое декабрьское солнце коснулось холодного горизонта, за тёмным гребнем из растревоженных косматых облаков во всю его ширину загоралась протяжённая и яркая полоса невероятно прекрасного лазоревого заката.
Москва – Краснодар – Благовещенск
2011-2014 гг
Редакция: 2016 г
