Текст книги "Вексель судьбы. Книга 2"

Автор книги: Юрий Шушкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 48 страниц)

Юрий Шушкевич
ВЕКСЕЛЬ СУДЬБЫ
Книга вторая

Глава девятая
Наперехват и наперекор
Часть первая

Партнёр и с недавних пор соуправитель женевской адвокатской конторы “Garry Awerbach” Майкл Сименс был аккуратен, трудолюбив и немногословен. Из этих трёх черт, в достаточной степени определявших его характер, первую и третью он старался на публике подчёркивать и даже немного педалировать, а вторую – предпочитал скрывать. Майкл полагал, что открыто демонстрируемое трудолюбие принижает его значимость в качестве влиятельного и опытного юриста, бизнес которого строится пусть на нечастых, но зато чрезвычайно масштабных и, как правило, фантастически щедрых в части вознаграждения поручениях и проектах. Он хорошо знал психологию своих заказчиков, среди которых можно было встретить кого угодно, но только не трудяг и не собирателей капитала по принципу “brick to brick [“кирпичик за кирпичиком” (англ.)]”. Именно для этой публики, привыкшей полагаться на удачу, юридический советник и финансовый консультант – а Майкл, главным образом, брался за услуги соответствующего профиля – также должен был быть блестящ, успешен, удачлив или, говоря по-русски, фартов.

Майкл Сименс родился и вырос в Москве, и до двадцати трёх лет был Михаилом Львовичем Цимесским. Прежний Миша Цимесский пропал без вести в Афганистане в 1984 году, куда был мобилизован сразу же после окончания педагогического института. Во время вынужденной отлучки в расположение соседнего батальона за запасной лучевой антенной для радиостанции, катушку с которой накануне раздавил бронетранспортёр, но виноватым назначали его – история мутная и малоприятная,– он был схвачен бородачами и уведён в горы. Поскольку его исчезновение из части произошло не во время боевых действий, он отлично понимал, какая участь ожидает его как дезертира, и потому сразу же исключил для себя возможность возвращения. В отличие от многих, Мише повезло – его доставили в лагерь моджахедов, плотно опекаемых американцами, поэтому вместо пыток или обращения в ислам сразу же предложили поставить свою подпись под какой-то международной петицией и эмигрировать в Канаду.

Так Миша и поступил. Получив статус беженца со всеми причитающимися благами, он вполне мог, подобно иным своим товарищам по афганскому плену, безбедно прожигать жизнь на welfare [здесь: программа социального обеспечения (англ.)]. Однако он сразу же избрал другой путь – поступил в университет в Монреале, где за несколько лет приобрёл специальность магистра права, и затем до начала девяностых стажировался в крупных финансовых компаниях. Чтобы заслужить репутацию профессионала, все эти годы ему приходилось пахать без перерывов и выходных, однако результат не замедлил сказаться: реноме Майкла Сименса как дипломированного юриста, сведущего в вопросах торгового финансирования, биржевых операций и аудита, было безукоризненным.

В России у него оставалась только старенькая мать, которая была уверена, что её сын погиб на афганской войне. Пока на родине довлела статья за дезертирство, он боялся, что если мать прознает о его спасении, то вместо переписки или свидания пострадает от властей, а после горбачёвской амнистии решил, что весть о его “воскрешении” для старушки может стать убийственной. Поэтому он поспешил сжечь все мосты и забыть о прошлом навсегда, чтобы полностью посвятить себя новой жизни.

Как только к середине девяностых Майкл наконец-то скопил из своих заработков и бонусов первый миллион долларов, он решил из высокооплачиваемого “наёмника” сделаться предпринимателем и совладельцем юридического бизнеса. К тому времени на Западе в полной мере обозначился и продолжал набирать силу поток денег из России. И хотя Майкл принципиально не афишировал своё российской прошлое, он быстро сообразил, что знание языка и менталитета бывших соотечественников является ценным капиталом. И капитал этот был им в полной мере реализован на новом месте работы в адвокатском бюро в Женеве.

Майкл присутствовал практически на всех стартовых встречах в своём бюро, проводимых с участием Авербаха. Между ними существовала договорённость, что если Авербах загружен или не желает заниматься тем или иным клиентом, то клиент переходит к Майклу.

После известной нам беседы, на которой Алексей Гурилёв просил у Авербаха содействия в розыске царского фонда, Майкл по традиции выдержал паузу, а затем поинтересовался у Гарри, имеет ли тот какие-либо соображения по поводу “странной парочки из России”.

Авербах, не отрываясь от просмотра корреспонденции, ответил, что case is closed [здесь: проект закрыт (англ.)], поскольку согласно только что полученной из Banque Nationale le Suisse информации, фонд найден, и доступ к нему подтверждён.

Уединившись в кабинете, Майкл поймал себя на мысли, что по какой-то причине этот несостоявшийся проект чрезвычайно его интересует, а ускользнувшая возможность поработать с ним вызывает настоящее сожаление.

Пытаясь разобраться в причинах этого сожаления, Майкл перебирал в голове различные резоны, которые, возможно, он подсознательно имел в виду, рассчитывая на работу по данной теме,– однако ни один не мог объяснить его особенного к ней интереса. Экстраординарное вознаграждение – нет, ведь он не знает ни размеров “царского фонда”, ни его юридического статуса. Желание познакомиться и поработать с людьми, в жилах которых, в отличие от большинства прячущих или разыскивающих чужие деньги современных богатеев, течёт, не исключено, настоящая sang royal [королевская кровь (фр.)] – тоже не могло служить движущей причиной, ибо Майкл всегда оставался равнодушен к сословным прерогативам, полагая, что в современном мире продаётся и покупается абсолютно всё. Прекраснодушный интерес, который мог состоять в желании вернуть России часть её потерянных богатств, аналогичным образом не имел ни малейшего права на существование, поскольку эта холодная и жестокая страна, которая никогда не была ласкова ни к нему, ни к его предкам, не имела для Майкла ни малейшей ценности, за исключением разве что в качестве объекта для бизнеса и источника клиентуры.

Прозрение явилось ближе к концу дня, когда Майкл провёл две важные встречи по одному многообещающему проекту, для которого он использовал рабочее название “восточный трансфер”. Речь шла о цепочке сделок, в рамках которой предстояло легализовать и включить в законный оборот на европейском финансовом рынке многомиллиардный актив со Среднего Востока. Актив был не вполне чист, и это порождало сложности, за преодоление которых заказчики были готовы оплачивать услуги Майкла по совершенно фантастическим расценкам. Будучи по своей натуре человеком крайне острожным, Майкл ни за что бы не ввязался в подобное дело, если бы на его имя уже не был открыт аккредитив в девяносто миллионов евро, да и от самих заказчиков не исходил бы парализующий дух “предложения, от которого невозможно отказаться”.

Для успешного проведения этой грандиозной операции Майкл использовал все свои знания, связи и предпринимательский талант. За короткое время им были специально учреждены по всему миру несколько десятков компаний, через которые уже вовсю велись пароходные поставки хлопка, сахара и марганцевой руды, приобретались фьючерсы на нефть и зерно, выкупались государственные облигации и корпоративные бумаги. Параллельно он провёл работу с одним хорошо знакомым ему CEO [высшее должностное лицо (англ.)] в крупном сингапурском хедж-фонде и приятелем-канадцем, недавно назначенным главой инвестиционной корпорации в Чикаго.

Теперь торговым компаниям, всё предыдущее время демонстрировавшим стремительный рост реального оборота, надлежало обратиться за кредитами ради кратного увеличения продаж в чикагскую инвестиционную корпорацию. Перед тем же, как открыть кредит, та должна была застраховать свои риски в сингапурском хедж-фонде, в распоряжение которого “восточные деньги” поступали в виде краткосрочных рисковых бумаг. На другую их часть контрактовались биржевые товары, которые затем должны были быть перепроданы компаниям, получившим кредит.

Суть операции состояла в том, что закупленные наугад товары в конечном итоге приплывали туда, где их ждали и где они были по-настоящему нужны. При этом если рыночная цена оказывалась выше оплаченной, то законная прибыль сразу же отправлялась на швейцарские счета бенефициаров, а если рынок уходил вниз и кредит не возвращался, то хедж-фонд возмещал чикагской инвесткорпорации её потери. Иными словами, половина проблемных денег, пробежав по кругу между Сингапуром и Чикаго, изображала, что компенсирует убытки от падения ценовых котировок, в то время как остальные оседали на счетах подконтрольных перепродавцов. В конечном итоге обе части, отметившись в качестве легального дохода, вновь соединялись и переправлялись в Швейцарию.

Эта придуманная Майклом схема была выигрышна тем, что опиралась на оборот реальных commodities [биржевых товаров (англ.)] и тем самым навряд ли могла обратить на себя внимание. А уж если бы и обратила – то колоссальное разнообразие стран отгрузки и пунктов назначения, к тому же кратно увеличенное с помощью подконтрольных перепродаж, делало задачу разобраться в ней практически невыполнимой. Майкл отлично знал, что если банковские транзакции засвечиваются навсегда, то детали товарного оборота можно восстановить в полной мере лишь в течение весьма непродолжительного времени, пока ещё живо понимание тонкостей биржевых котировок и не сгорели инвойсы.

Однако схема имела один серьёзный недостаток, и этот недостаток был связан с тем, что деньги должны были поступить в Швейцарию в течение весьма короткого срока. Если бы кто-то случайно обратил внимание на однотипность этих платежей, то сохранялась возможность, изучив по горячим следам всю цепочку, найти признаки “легализации” – и немедленно обратить ожидаемый успех в грандиозное поражение. Ибо если обычное разбирательство в хитросплетениях запутанных Майклом связей между компаниями, открытыми по всему миру, могло растянуться на годы и иметь мизерные шансы на успех, то сосредоточение сумм и событий в коротком интервале давало потенциальным расследователям шанс до чего-нибудь докопаться.

Поэтому с некоторых пор главной задачей Майкла стало устроить всё таким образом, чтобы на залп “восточных денег”, заливаемых в швейцарские банки, никто бы не обратил ни малейшего внимания. Ведь хорошо известно, что нельзя создать нераскрываемый шифр, однако можно организовать дело таким образом, что заветный шифр либо не найдут, либо не распознают в нём подлинной ценности.

Майкл отлично понимал, кто именно первым может обратить внимание на “залповый трансфер”. С этим человеком, которого звали Люк Себастьян, он дружил и играл в гольф на протяжении множества лет. Люк считался резидентом британской финансовой разведки в Женеве, и на этой почве Майкл время от времени взаимодействовал с ним, делясь конфиденциальной информацией о некоторых своих сделках и клиентах. Подобная практика не вызывала у него ни малейших угрызений, поскольку Великобританию он по-настоящему любил и полагал, что именно от этой страны зависит правильный ход дел на европейском континенте. Его привлекала английская жизненная философия “консервативного индивидуализма”, и дружба с каждым настоящим её носителем – а Люк был истинный англичанин от волос и до кончиков ногтей – воспринималась как нечастая возможность удовлетворить не столько человеческую, сколько эстетическую потребность в проницательном и жёстком собеседнике, в общении с которым ты добиваешься непростого права на паритет.

Без каких-либо нравственных страданий Майкл незаметно сдал бы Люку механизм и интересантов пресловутого “восточного трансфера”, как множество раз поступал с клиентами из России или Китая,– если б не масштаб сделки и её подтекст. Грандиозность операции и ожидаемое личное вознаграждение были столь высоки, что даже при всей щедрости Люк вряд ли сумел бы привести к нему в качестве ответного жеста сопоставимого по отдаче клиента. Щедростью же Люк не отличался, поскольку подобно значительной части британцев полагал, что в большинстве случаев достаточным вознаграждением является сама возможность общения и покровительства с его стороны. Что же касалось подтекста, то здесь у Майкла имелось ясное понимание, что приводимые им в движение капиталы принадлежат отнюдь не рутинным коррупционерам или наркобаронам, а некой неведомой, но жёсткой и целенаправленной силе, которая пока не вышла из тени и лишь подготавливает себя для большой игры.

Поэтому ни разу в жизни не сомневавшийся, что дружить следует только с сильными, все последние дни Майкл напряжённо искал способы хотя бы на несколько недель отвлечь внимание Люка и его подопечных от финального этапа придуманного им хитроумного трансфера. На несколько предстоящих недель мозги англичан во что бы то ни стало должны были оказаться занятыми чем-то другим, серьёзным и многообещающим, и тогда он успеет замести следы.

Времени на подготовку прикрытия оставалось всё меньше, и в голове у Майкла постоянно крутилось около пяти относительно проработанных вариантов, как напустить на женевских “джеймсов бондов” smokescreen [дымовую завесу (англ.)] погуще и потемней. Однако окончательного решения принять никак не удавалось, поскольку каждый из вариантов мог с потрохами выдать его заинтересованность. Разумеется, идея подбросить Люку информацию о русском “царском фонде” была Майклом осмыслена в качестве шестого варианта ещё в день беседы Авербаха с молодой парочкой, однако сразу же оставлена из-за чрезмерной экстравагантности, низких шансов на успех и невозможности контроля с собственной стороны. Даже если бы счастливчики и получили доступ к дореволюционным деньгам, задачу отслеживания их дальнейших действий Люк запросто мог поручить какому-нибудь стажёру, а то и вовсе передать в Лондон для дистанционного мониторинга.

Прозрение в умную голову Майкла явилось неожиданно, словно подтверждая его сокровенное желание вместо зарабатывания денег бесконечными трудами перейти под покровительство эффектной и блестящей госпожи удачи. План был до удивления прост – продать информацию о “царском фонде” спецслужбам, только на этот раз не британским, а русским. По роду своей деятельности Майкл в достаточной степени ощущал их присутствие в главной финансовой гавани мира, догадывался об основных интересантах и даже о некоторых методах работы. В ряде своих прежних проектов с участием Люка он не без успеха пытался противостоять своим бывшим соотечественникам и даже, похоже, ему удавалось их несколько раз переигрывать. Однако на этот раз – страшно подумать!– ему предстояло с их помощью переиграть англичан.

Чтобы лучше всё обдумать, Майкл, не дожидаясь окончания рабочего дня, уединился в небольшом и тихом кафе на Гран-Рю, где за несколькими чашками кофе и апельсинового сока (спиртное Майкл давно не употреблял, полагая, что оно мешает умственной деятельности) медленно, но последовательно и, как он был убеждён, абсолютно верно принял нужные решения.

Прежде всего он доказал себе, что парочка из России действует самостоятельно и с русскими спецслужбами связана быть не может – слишком уж наивно и нехарактерно для известных Майклу типов россиян они себя вели. Более того, исходя из данного наблюдения, кто-то из них действительно вполне мог оказаться потомком какого-нибудь недобитого великокняжеского рода и иметь на царские сокровища законное право – но в планах Майкла последнее обстоятельство шло лишь делу на пользу! Потеряна связь, не осталось телефона, неизвестно, куда они отправились тратить царские миллионы (а в это самое время Алексей с Марией уже находились на территории Австрии, штурмуя тирольские перевалы) – тоже не беда, ибо целью Майкла является не розыск счастливчиков, а активизация русской резидентуры. А в том, что активизация произойдёт, он нисколько не сомневался, ибо хорошо знал, какое неоправданное и чрезмерное значение в России придают симулякрам былого величия и богатства, будь то тайные депозиты царей или “золото партии”.

Пожалуй, Майкл должен был опасаться лишь двух вещей – оказаться у русских на глубоком крючке и засветить перед англичанами свой контакт с ними. Однако для снятия этих рисков у него имелся простой и достаточно надёжный план. Дело в том, что на самой заре его швейцарской практики, в далёком девяноста шестом, деловая судьба пересекла его с одним русским “оттуда” – скромный предприниматель из Москвы, приехавший открывать номерные счета, во время неформального ужина неожиданно сообщил обескураженному Михаилу Львовичу, что его давнишний воинский проступок амнистирован, а также что на родине будут рады любому сотрудничеству и информации с его стороны. На резонное возражение ошалевшего Майкла, что всякий “контакт с родиной” по телефону или электронной почте непременно будет зафиксирован “западными коллегами” и положит его карьере конец, “предприниматель” ответил, что на этот случай имеются “особые каналы”.

И один из таких каналов был немедленно Майклу предоставлен в виде пластиковой визитки незнакомого парижского ресторанчика с устным комментарием о когда-то работавшем там знаменитом шеф-поваре по имени Паскаль Адан, чью телятину Маренго под карибским соусом обожала Эдит Пиаф. Майкл сразу же смекнул, о чём идёт речь, и потому, не желая расстраивать своего собеседника, проникновенно пообещал, что при наличии возможности “обязательно поможет стране, в которой родился”. Даже в подобном малообязывающем разговоре Майкл предпочёл не употреблять слово “родина”, поскольку искренне полагал себя ничем с ней более не связанным. В то же время обещание “когда-нибудь помочь” он озвучил без обмана, сочтя, что в каком-нибудь хитроумном деле личный канал связи с Москвой ему не помешает. И вот теперь, по прошествии шестнадцати лет, он убедился, что как всегда был прав.

Он сразу же решил, что уже завтра же, в субботу, отправится в Париж и как бы между делом посетит указанный ресторанчик. Если на комплимент о шеф-поваре никто не откликнется, то на этот случай у него имелся ещё один запасной вариант, связанный с посольством небольшой карибской страны. Даже если “явки провалены”, то посещение ресторанчика или посольства никоим образом не сможет навлечь на него подозрений. Ну а коли за шестнадцать лет всё поменялось, и с ним никто не станет на нужную тему говорить – что ж!– в таком случае придётся отвлекать внимание Люка по другой технологии. Жаль, там будет свои достаточно серьёзные риски, но зато подозрений в связях с русскими он на себя уже точно не наведёт. Так что прежде чем птица удачи вырвется на простор, придётся немного потрудиться и рискнуть!

Ещё несколько раз всё просчитав, взвесив варианты и найдя “русский” во всех отношениях наиболее приемлемым, он со спокойной душой отправился домой ночевать, а уже утром поездом TGV выехал в Париж, оповестив своё окружение, что намерен провести там выходные.

Немного побродив по центральным парижским бульварам, он спустился в метро, где как бы ненароком в тоннеле, в момент, когда перестала работать сотовая связь, отключил свой мобильный телефон. Указанный в визитке ресторанчик находился на запущенной и считающейся небезопасной парижской окраине за районом Бют-Шомон, добираться до которой Майкл предпочёл на такси. Расположившись за свободным столиком в дальнем углу, он демонстративно не стал изучать меню, а когда официантка попросила его сообщить заказ, то сказал, широко улыбаясь, что много наслышан о когда-то работавшем здесь Паскале Адане, чью телятину Маренго под карибским соусом обожала сама Эдит Пиаф.

В первый момент ему показалось, что официантка не поняла сути произнесённого и смотрит на него, словно на заезжего идиота. Однако после короткого замешательства она поблагодарила за комплимент и попросила подождать. Спустя минуту к столику явился управляющий, и Майкл снова повторил мантру про Адана и телятину Маренго.

Управляющий рассыпался в ответных любезностях и сообщил, что готов отвезти Майкла в другое место, где сможет предложить ему именно такой же рецепт телятины. Пожав плечами, Майкл ответил, что не имеет против этого предложения никаких возражений, и спустя сорок минут они вдвоём, словно старые друзья, с удовольствием обедали в загородном Доме Фурне на зелёном острове импрессионистов. Телятина Маренго, правда, оказалась невостребованной, поскольку оба гурмана оказались вегетарианцами.

Дело было сделано, и в тот же вечер Майкл вернулся домой.

*

Разумеется, информация о нашедшемся в Швейцарии “царском фонде” немедленно поступила из Парижа в Москву, где была расшифрована и принята в работу одной из отечественных специальных служб.

Начальник оперативного управления полковник Горин после уточнения необходимых параметров немедленно сообщил о поступлении особо важного донесения своему руководителю генералу Могилёву. Генерал приказал срочно подготовить расширенный доклад, отведя на выполнение этой работы всего час.

Точно в назначенное время полковник Горин явился в кабинет к генералу и лаконично изложил суть дела. Генерал Могилёв – стареющий, немного располневший, однако сохранивший статную офицерскую выправку исполин ростом под два метра с красивыми и немного грустными глазами – выслушал доклад, не задавая вопросов, после чего несколько раз внимательно прочёл подготовленную Гориным записку.

– Что полагаете по поводу источника?– поинтересовался он у полковника после небольшого раздумья.

– Ничего определённого сказать не можем. Шестнадцать лет молчал.

– Шестнадцать лет… На предмет дезинформации проверяли?

– Поручения выданы. Пока лишь подтверждается, что источник работает в финансовой сфере и, похоже, ни в чём себе не отказывает.

– А что если он с нашей помощью хочет от этих царских денежек себе отщипнуть?

– Вряд ли, товарищ генерал. Ему без нас, наверное, это было бы сделать проще.

– А молодую пару из России смотрели? Может быть, он не прочь нашими руками их нейтрализовать?

– Такое в принципе возможно, товарищ генерал, но я лично не вижу в этом особого смысла…

– Не видите… не видите? А зря не видите, Кирилл Петрович! Я на вашем месте приложил бы все усилия, чтобы отыскать какую-нибудь простую, объяснимую, человеческую причину поступка этого господина, молчавшего шестнадцать лет, да и закрыть это дело. Кстати, по его афганской биографии всё проверили?

– Так точно всё, Рудольф Викентьевич! Там всё нормально. За исключением, разумеется, того, что вызволением его из плена занимались американцы. А почему, простите, вы хотели бы это дело закрыть?

– Да потому, милый мой, что наживём мы с ним себе проблем! Не боишься?

– Честно говоря, я не думал. Мне показалось, что возвращение в нашу страну царских сокровищ было бы делом неплохим. Тем более что с нашими дореволюционными кредитами вопрос давно закрыт, и юридических препятствий для возврата денег возникнуть не должно.

– Всё правильно, я тоже подобный результат допускаю. Но прежде я хотел бы убедиться, что нас там не ждут сюрпризы.

– А чего конкретно вы опасаетесь?

– Чего конкретно? Да всего! Например, очень опасаюсь, что Российская Федерация этому… как там его – Мише Цимесскому – нужна лишь в качестве суверенного бенефициара, без доверенности которого царские деньги не станут отдавать. А он с нашей помощью правительственную доверенность получит – и ищи потом ветра в поле! Или другой вариант – “письмо счастья”, но на этот раз не из Нигерии, а из Швейцарии, только в миллион раз круче… Или ещё – в предвкушении дармовых денег мы разом напрягаемся, активизируем все свои законсервированные связи и каналы – а янки всё это счастье пишут и фотографируют. Как тебе такая возможность? Между прочим, мне почему-то кажется, что всё задумано именно для этой цели.

– Вы правы, конечно… Риски большие. Но давайте проведём предварительную работу и хотя бы выясним, каким может быть положительный результат? Ведь тогда, возможно, игра стоит свеч. Награда уж больно здесь соблазнительная…

– Награда? Награду получат другие, а вот кушать дерьмо, боюсь, предстоит нам.

– Почему, товарищ генерал?

– А потому, что тебе следует сейчас же наведаться в первый отдел и ознакомиться с секретным распоряжением по финансовой разведке, вышедшим на прошлой неделе. Так вот, официально сообщаю, что отныне все дела подобного рода мы должны передавать Фуртумову. Знаешь Фуртумова?

– Конечно знаю. Но ведь он возглавляет биржевой департамент в аппарате Правительства?

– До прошлой недели возглавлял. А теперь назначен главой какой-то малопонятной федеральной службы по финансовой безопасности в ранге круглого министра. Так что, Кирилл Петрович, готовься, будешь для Фуртумова и его банды каштаны из огня таскать!

– Потаскаем, не в первый же раз!

– А ты меня невнимательно слушаешь, Горин! Я же употребил единственное число. Но не хочу морочить тебе голову – знай, приказ о моей пенсии на днях в работу пошёл, так что раскручивать “царское дело” придётся, по-видимому, тебе одному. И имей в виду вот ещё что: твоя кандидатура пока – первая на моё место. Отсюда задача у нас с тобой единая – мне спокойно уйти, а тебе – спокойно двинуться на повышение и при этом не обосраться в испытательный срок. Иначе – век не увидишь генеральских погон!

– Я сделаю всё, чтобы…

– Горин, ты или артист, или в самом деле не догоняешь! В том-то и фокус, что ничего делать на надо! Не начинай никакой “предварительной работы”! Собирай папку – и баста. После обеда дуем с тобой к Фуртумову и всё ему официально передаём. Пусть крутится сам со своими финансовыми вундеркиндами, если взялся деньги искать. Согласен? Одной ведь стране служим, Горин, да?

– Так точно, товарищ генерал, одной! А насчёт того, что не догоняю – я же вам много раз говорил, что не люблю я и не понимаю всего этого экономического шпионажа!.. Мы были сильнейшей разведкой мира и решали умопомрачительные задачи в военной сфере, в политической, в области техники, да где угодно!– но при этом обязательно знали, где друзья, а где враги. А с этими чёртовыми финансами – ну просто какое-то болото, где каждый ищет, как бы столкнуть другого в топь и всё себе заграбастать… Вы же прекрасно знаете, что мы вытворяли раньше, а теперь? Ни на кого нельзя положиться, нас постоянно обыгрывают шулеры, люди без совести и чести, откровенные негодяи! Дали бы возможность – взорвал бы их всех, товарищ генерал!

– Пусть другие взрывают, Горин, а не мы. Понимаю я тебя… Но, с другой стороны, инстанция, похоже, сама решила снять с нас всю эту экономику с финансами. Так что, может, оно и к лучшему! Готовь бумаги для Фуртумова. А там, гляди, и вернёшься к своим старым делам. Небось по Лурдесу [советская, а позднее российская станция радиоэлектронной разведки на Кубе; была закрыта в 2002 году] всё скучаешь? Море, сигары, знойные мулатки?

– Куда уж мне! Прыти той нет.

– Ну тогда в Европу – с твоими-то испанским и французским. Поехал бы?

– Да не отказался б.

– Я тоже. Только вот боюсь, что заканчивается время, когда мы работали в основном в приличных обществах. Эх, Штирлицы в Берлине, Абели в Нью-Йорке, знаменитая шанхайская резидентура – как всё было красиво, культурно и благородно! Жаль, теперь наступают другие времена, когда угрозы исходят либо от обкуренных дикарей и самых что ни на есть отпетых негодяев, либо от вчерашних европейцев с американцами, сделавшихся бездушными роботами. А мы к этому, Горин, подготовлены не вполне. Ни толковых агентов, ни понятных правил… Нет даже былой элитарности: другие у нас теперь, товарищ Кирилл, спасители отечества! Молодёжь жалко, им всю эту кашу предстоит расхлёбывать… Ну да ладно, что это вдруг меня на лирику понесло!.. В общем, в четыре выезжаем. Документы для Фуртумова собраны?

– Подготовлю, будет исполнено!

– Вот и ладушки. Ступай тогда к себе, сделай – и отдохни.

…Как и было назначено генералом, ближе к концу дня, погрузившись в потрепанную и даже слегка битую “Ауди А8” с номерами, записанными за лесным ведомством, захватив с собою документы и корзину цветов, чтобы поздравить с новым назначением, Могилёв с Гориным отправились на приём к Геннадию Геннадьевичу Фуртумову, руководителю специального агентства, совсем недавно учреждённого для ведения финансовых вопросов особого масштаба и исключительной важности.

Секретное финансовое агентство располагалось в старинном двухэтажном особняке, находящемся в одном из самых дорогих и блестящих районов Москвы, внутри хитросплетения Чертопольских переулков.

Кабинет Фуртумова находился на втором этаже, и путь к нему лежал через настоящую анфиладу, в небольших изящных залах которой были устроены зимний сад и галерея современного искусства. Горин шепнул генералу, что часть картин он где-то уже видел – и даже, возможно, в программах “Евроньюс” или в фильмах “Би-би-си”. Генерал буркнул в ответ что-то короткое и маловразумительное, где единственной фразой, которую можно было различить, была: “Дорвался, плут”.

По пути несколько раз им встречались сотрудники нового ведомства – молодые, вышколенные и одетые в лучших модельных домах. Поскольку Горин был в форме, финансовые гении провожали его долгими и недоумевающими взглядами.

Возле входа в начальственный кабинет их встретила длинноногая секретарша, неприступная и надменная, как норна, которая тут же заявила, что руководитель занят, поскольку ему “позвонил Президент”. Пришлось пить с шоколадными трюфелями чай, за которым теперь уже генерал шепнул полковнику, что согласно его информации, Президент сейчас проводит пресс-конференцию, в ходе которой вряд ли бы счёл уместным консультироваться по телефону даже с самим Председателем Правительства.

Горин приуныл в предвкушении длительного ожидания, однако парадная дверь кабинета вдруг неожиданно распахнулась, и новоиспечённый министр собственной персоной поприветствовал гостей и пригласил войти.

Фуртумову было около пятидесяти лет, однако выглядел он молодо, эффектно и одновременно солидно. Вся его внешность, манера держаться и даже выставляемые едва ли не на показ чрезмерные открытость и заинтересованность выдавали в нём человека системы и опытного аппаратчика, чья карьера начиналась ещё в добрые советские времена, а спортивный вид и носимые с умением и вкусом одежда, обувь и очки в тонкой золотой оправе как нельзя убедительнее свидетельствовали о том, что их обладатель долгое время работал за границей.

По дороге в особняк Могилёв в общих чертах поведал полковнику о биографии засекреченного финансового министра: старт карьеры в советском внешнеторговом объединении, в неспокойные девяностые – компания с малоговорящим названием в тихой Швейцарии, через которую встающая с колен Россия оплачивала поставки детского питания и ядохимикатов, потом – Внешэкономбанк, длительные малопрестижные командировки в Чехию, Вьетнам и на Кубу, далее стажировка в Гарварде, комитет Госдумы, несколько госкорпораций, аппарат Правительства и, наконец, это нынешнее таинственное и многообещающее назначение…

Назад к карточке книги "Вексель судьбы. Книга 2"