Текст книги "Бенкендорф. Сиятельный жандарм"

Автор книги: Юрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 55 страниц)

Назначение

Ахенский конгресс осенью 1818 года не шел, конечно, ни в какое сравнение по пышности с Венским. В австрийскую столицу съехались шесть коронованных особ, два наследных принца и более двух сотен владетельных князей. Вся эта публика веселилась и танцевала, и, быть может, потому Венский конгресс запал покрепче в память потомков, чем последующие дипломатические сборища. Конгрессы в Троппау и Лайбахе вспоминают только в связи с драматической отставкой Чаадаева и Семеновским бунтом. А о конгрессе в Ахене упоминаний почти не сыщешь. А напрасно! Там были приняты важные решения. Ахен император Александр выбрал не случайно. Этот старинный уютный маленький городок служил резиденцией Карлу Великому, что весьма импонировало государю. В 1668 году здесь заключили мир, который подвел черту под Деволюционной войной. И тогда Франция первой открыла военные действия, отобрав у Испании принадлежавшую ей Фландрию. Франция считала войну справедливой, опираясь на наследственное, то есть деволюционное право. Испания потеряла большие территории и много городов, получив взамен только Франш-Конте. Над Лиллем снова взвился национальный флаг. Но теперь здесь хозяин северный властелин, и европейцам с этим придется смириться. Через восемьдесят лет – в 1748 году – ахенцы стали свидетелями нового торжества. Австрийская эрцгерцогиня Мария Терезия при поддержке Англии, Голландии и России подтвердила свои права на владения Габсбургов. Война за австрийское наследство принесла разочарования многим странам – Франции, Пруссии, Баварии, Саксонии, Испании и Пьемонту. В азартной игре за раздел чужих территорий участвовали и более мелкие государства, но эрцгерцогиня оказалась и мудрее, и счастливей. Ей не удалось отстоять лишь часть Силезии, которую захватила Пруссия.

Разумеется, город с таким военно-дипломатическим прошлым нравился императору Александру. Здесь сами стены дышали историей и напоминали о славном прошлом нынешних союзников. И вместе о тем нынешняя Франция – Франция Бурбонов – не имела оснований обижаться. Ее целостность была гарантирована тоже Ахенским миром. Императору Александру, конечно, хотелось, чтобы Европа забыла, что период добрых и дружеских отношений России с корсиканцем позволил ему завоевать Испанию и Португалию. И Европа простила триумфатору. На Ахенский конгресс император пригласил узкий круг верных сторонников и людей, с которыми мог объясняться откровенно. Этой чести он удостоил и Дарью Ливен. Когда говорил с графиней, то изменял манеру до неузнаваемости. Ферлакурство, столь свойственное общению с женщинами, на время оставалось в стороне. Император становился серьезным и предупредительным, хотя графиня обладала женской притягательностью и даже такой тонкий ценитель и знаток прекрасного пола, как князь Меттерних, не устоял перед ее чарами. Именно здесь, на Ахенском конгрессе, и развернулся короткий, но быстротечный и бурный роман.

Император однажды спросил, посетив графиню Ливен в отеле:

– Не жалеете ли вы, что покинули ради меня Лондон?

– Боже сохрани, государь. Я всегда счастлива видеть вас хотя бы издали. А беседовать с вами – блаженство.

– Мне почудилось, что теперь у вас другие предпочтения.

– Отнюдь, государь. Никто вас заменить не может.

– Но может существовать рядом.

– Нет, государь, – не сдавалась Дарья Христофоровна, – вы это знаете, очевидно, лучше, чем кто-нибудь. Вы сами умеете хранить верность друзьям и близким, особенно несчастным женщинам, которые становятся избранницами мужчин иногда и не по своей воле.

– Что вы имеете в виду, графиня? – изумился император, предполагая, что беседа зашла слишком далеко и он чем-то уязвил конфидентку, намекнув на прогулки с Меттернихом.

– Непреодолимую силу чувства, государь!

А он-то подумал Бог весть что! Да, он хранил верность Марии Антоновне Нарышкиной-Четвертинской, хотя и не отказывался от мимолетных увлечений не всегда платонического характера. Умна Бенкендорфша, умнее Тилли, умнее собственного мужа и старшего брата.

– Кстати, о вашем старшем брате, – сказал он внезапно, озвучивая давно заготовленный вопрос. – Вы действительно уверены в его административных талантах, графиня? Я считаюсь с вашим мнением.

– Абсолютно.

И Дарья Христофоровна проницательно взглянула в голубые скользящие глаза императора. Черное сошлось с голубым и победило.

– Ах, оставим все это, – вздохнул император и перевел разговор на иную тему. – Князь Меттерних сегодня изрек, что без России Австрия исчезла бы с карты земли. Что думаете вы, графиня?

– Где, как не в Ахене, прийти к подобной мысли, – улыбнулась Дарья Христофоровна, давая понять императору, что она вполне оценила его выбор и знание европейской истории.

Они славно поговорили. Вечером император сообщил Волконскому:

– Я писал Алексею Андреевичу о Бенкендорфе. И получил от него депешу. «Государь-батюшка, ваше величество! Я не против. Гвардия, думаю, будет довольна», – отвечал Аракчеев.

– Да, гвардия будет довольна. И Васильчиков тоже. Сипягин да Желтухин слабая ему подстава. И потом все-таки Бенкендорф семеновец, а значит, наш. Да и чего им надобно, Петр Михайлович?! Боевой генерал, к вольным мыслям склонен. И притом я заглядывал в его полицейские проекты не без пользы для себя. Правда, оставил без последствий.

В следующем году, марта 18-го генерал-майор Бенкендорф стал начальником Гвардейского генерального штаба, а летом был пожалован в генерал-адъютанты.

Но если кто-нибудь подумает, что Александр Христофорович занял столь высокий пост благодаря протекции, то он совершит большую ошибку. Гвардия действительно была довольна. Каждый видел в нем своего. Государь – верного слугу и храброго защитника трона и отечества, масоны – масона, семеновцы – семеновца, гвардейцы – гвардейца, уланы – улана, драгуны – драгуна, немцы – немца, французы – французоговорящего, дамы – хорошего кавалера, отцы семейств – примерного семьянина, прекрасно относящегося к приемным дочерям, англоманы – друга Воронцова, получившего воспитание в Лондоне, ветераны войны – смелого и заслуженного офицера, молодым ставили Бенкендорфа в пример, и даже русские не сомневались в его преданности России. Васильчиков получал отличного помощника, а библиотекарь Грибовский внимательного патрона, которому он успел оказать немалую услугу. Лишь генерал Ермолов скорчил гримасу: «Немцы, всюду немцы… – ворчал он. – Не пробьешься, черт побери, в немцы! Не пробьешься!»

Совет Великого князя Михаила

Весна в Петербурге изменчива, но зато романтична и вдохновенна. Направление ветра невозможно предугадать. Солнце то горячо улыбается, то хмурится наплывающими тучками. Остро пахнет талым снегом, бурно плещет тяжелая невская вода. Контуры зданий, людей, колясок четко очерчены и только в сумерках чуть размыты прозрачным серебристым туманом.

Сердца трепещут, движения становятся порывистыми, а шаги торопливыми. Кажется, что и вполне солидные жители спешат на свидания. Весна пробуждает, освобождает и набрасывает таинственный флер на город.

В один из таких дней, переступив порог своего нового кабинета на Адмиралтейской площади в доме номер три, генерал-майор Александр Бенкендорф понял, что сделал выбор, и на этот раз окончательный. Прежде всего придется ограничить общение с братьями по ложе, а чувства и мысли спрятать подальше. Нынешнее положение далось нелегко, и он заплатил высокую цену, чтобы рисковать благоволением государя. Так или иначе, с охотой или без оной, с открытым сердцем или затаив недоверие, но император предоставил ему шанс показать себя на избранном поприще. Гвардия – опора трона и опора порядка, начальник штаба Отдельного гвардейского корпуса – одна из ключевых фигур режима. В иных обстоятельствах он может сыграть более значительную роль, чем сам командир корпуса. Теперь он не может пожаловаться на предвзятое мнение императора. Новая служба требовала новых жизненных установок. Главное не допустить роковой ошибки. Император хотя и снисходительно смотрел на повальное увлечение офицеров масонством, но относился к их речам и проектам как к вредным иллюзиям и заблуждениям.

– Я не желаю больше, чтобы Европу сотрясали революции. Они ничего не меняют и ведут лишь к вечным нескончаемым войнам. История Наполеона, залившего кровью наш континент, свидетельствует о справедливости сей простой мысли. Чтобы утвердить мир, надо обладать огромной военной силой и составить коалицию против возмутителей спокойствия.

Он говорил это каждому, кто желал слушать и умел слышать. Остальные шествовали по намеченному веком Просвещения пути, забавлялись вольтерянством, признавались в любви к отечеству, писали стихи, танцевали и острили, но втайне мечтали о власти, между тем дурно управляя своими имениями и скорым шагом приближаясь к долговой яме.

Бенкендорф знал, что среди полковых командиров в масонских ложах состояло не менее двух, а то и трех десятков. Великого князя Константина окружали масоны, да и он сам иногда посещал ложи, куда его приглашал адъютант князь Александр Голицын. Но Бенкендорф также понимал, что армия и масонство несовместимы. Признаться, ему надоели тягостные и нелепые ритуалы и часто беспочвенная, напоминающая пародию болтовня. Однако минувшее увлечение сразу не оттолкнешь. «Железный крест» немало сделал для единства русского и прусского офицерства. И то, что говорилось на собраниях ложи, никогда не забыть.

Первые месяцы Бенкендорф держался с Васильчиковым весьма осторожно и предупредительно, всячески подчеркивая зависимость от корпусного командира. Васильчикова в Петербурге недолюбливали. Характером он обладал неровным и вспыльчивым. К солдатам не придирался, но и щедрым его нельзя было назвать.

После назначения Бенкендорфа император Александр при первом же свидании в Царском Селе, из которого он в то лето почти не отлучался, сказал:

– Гвардия и в прошлом веке была рассадником смуты. Смотри, Бенкендорф, в оба. Я знаю – ты грешен, и я грешен. Безгрешных нет. Теперь ты должен помочь Иллариону Васильевичу покрепче взять непокорных под уздцы. Путешествия многих развратили.

– Ваше императорское величество! Везде пока тихо и хорошо идет. В будущем вы можете положиться на меня. А Илларион Васильевич в моем лице получил верного друга и помощника.

– Я крепко надеюсь на тебя, Александр. И хочу тебя поздравить – с завтрашнего дня ты генерал-адъютант.

Васильчиков и Бенкендорф онемели. Однако император не позволил опомниться. Два генерал-адъютанта стояли во главе гвардии. Подобного не знала российская история. Благословенный вернул тезке долг за преданную службу с лихвой, начисто стерев прошлые обиды.

– Государь, – сказал тихо Бенкендорф, – у меня нет слов, да их и не существует в природе, чтобы выразить вам благодарность. У вас не представится случая усомниться во мне.

– Хочу верить. Ты видишь, что не только республика открывает пути для усердных и не только тираны умеют награждать по достоинству и к выгоде отечества.

Он повернулся и вышел из кабинета, оставив Васильчикова и Бенкендорфа в полной растерянности. Состояние Бенкендорфа усугублялось тем, что император в точности повторил претензию, высказанную им в прошлом году в кругу братьев на одном из заседаний. Внезапно дверь отворилась, и император возвратился. Он подошел к столу, поиграл пальцами и провел ими любимым жестом над огнем свечи.

– Кого желаете командиром первой пехотной бригады?

Император решил укрепить гвардию. Смутное беспокойство давно овладело им. После женитьбы Воронцова на польской графине Елизавете Ксаверьевне Браницкой он поручил спросить счастливого мужа, какой процент соплеменников супруги он намерен привлечь на службу в Новороссийском крае, куда вскоре получит назначение.

– Клянусь вам, государь, – сказал Воронцов, приехав в Петербург и получив долгожданную аудиенцию, – что ни один поляк не получит у меня должности.

Откуда появиться смуте, как не из Польши и Франции? На заданный императором вопрос у корпусного командира и начальника штаба давно был готов ответ:

– Великого князя Михаила, и только его.

– Хорошо, что произносите это имя согласно, – улыбнулся император.

В первую пехотную бригаду входили Преображенский, Семеновский и лейб-гвардейский егерский полки. Преображенец полковник Пирх никогда не состоял в масонском сообществе. Семеновец генерал-майор Потемкин тоже. Но вот егерским командовал полковник Головин. Как он уживется с великим князем?

Сам Бенкендорф был в отличных отношениях с младшим братом императора. Они принадлежали к разным поколениям, но зато Михаил, как и Николай, не был отягощен тяжелыми воспоминаниями. Они знали, что Бенкендорфы оставались преданы памяти великой бабки и несчастного отца. Одно это делало Бенкендорфа желанным гостем во дворце на половине Михаила. Кроме того, граф Ламсдорф, без которого великий князь не проводил и дня, часто посещал ложу «Соединенных друзей» и «Избранного Михаила». С Бенкендорфом Ламсдорф поддерживал тесные отношения.

Великий князь был самым высоким из царственных братьев и более прочих походил на матушку. Огромный рост, незаурядная физическая сила, рыжие волосы и природная сметка отводили ему везде – и на плацу, и во дворце, и на балу – особое место. Остроты и каламбуры передавались по Петербургу из уст в уста. Однако Михаил при старшем брате старался выглядеть простаком.

– У нас в России дурачком прожить легче. Меньше знаешь – крепче спишь. Во главе революций везде стояли образованные люди – врачи, журналисты или адвокаты. Принесло ли знание пользу? Редко революционеры умирают своей смертью и в собственной постели.

Те, кто встречал великого князя за границей, передавали, что там он совершенно преображался. Носил сюртуки и фраки, беседовал мягко и вкрадчиво и вообще напоминал светского человека с университетским дипломом. Возвращаясь, мгновенно преображался. На плацу ревел, как бык. Топал ногами, ругался последними словами и даже замахивался на провинившихся нижних чинов.

– Ланкастерские школы до добра не доведут, и у меня в бригаде им не место. Подлеца Греча надо засадить на гауптвахту, и дело с концом!

– Ваше превосходительство, – обращался он иронически к Бенкендорфу, – оставьте масонские выдумки. Служба есть служба, а хорошему служаке не до книг.

Он не верил старшему брату и побаивался его. В откровенности не часто пускался, но иногда из него вылетали фразы, свидетельствовавшие о наблюдательности и умении проникнуть в суть события. Сейчас он был холост, но когда женился на Фредерике Шарлотте Марии, принцессе Виртембергской, то нисколько не переменился, хотя нареченная Еленой Павловной великая княгиня – образец женственности, ума и добродушия. У них родилось много детей, и семейная жизнь великого князя протекала без особых трений, невзирая на кулачные манеры и репутацию грубияна. Старший брат считал его лицедеем. Великий князь подчинялся непосредственно Бенкендорфу, никогда не подчеркивая родственную связь с императором. Он избегал столкновений с офицерами и умел вовремя отступить, чего никогда не хотел сделать великий князь Николай Павлович, демонстрируя суровый и вспыльчивый нрав. С годами характер великого князя Михаила становился жестче. Бенкендорф не выдержал как-то и обратил на это внимание:

– Ваше высочество, подлеца Греча ничего не стоит выгнать, но ведь еще недавно вы хвалили ланкастерский метод обучения и посещали нашу библиотеку.

– То, что вчера казалось благом, сегодня обернулось пагубой. Ты семеновец, ваше превосходительство, знаешь, сколько у них завелось дури. Потемкин солдат распустил. А все отчего? Разврат идет от твоих библиотек. Стреляют плохо, в строю непорядок, нижние чины в шахматы играют, Трубецкой с Муравьевым лекции по политическим наукам записались слушать. «Отчего они вздумали учиться?» – спрашивает император. И действительно: отчего? Форма правления России дана Богом и не подлежит обсуждению. В моей бригаде ничего подобного не будет. Я найду человека, который из семеновцев выбьет дурь. У Алексея Андреевича есть один на примете: желтухинский подчиненный! И тебе, Александр Христофорович, советую: брось!

Абсолютно правдивый донос

Великому князю нельзя отказать в проницательности. Бенкендорф и сам чуял: время подкатывало иное. Когда-то его умиляло, что князь Трубецкой самолично выдавал не только офицерам, но и нижним чинам книги из библиотеки, которую в Семеновском полку учредили до войны. Нынче ему это не очень нравилось бы – новый пост незаметно изменил взгляд. Впрочем, и на библиотеку при гвардейском штабе надо обратить сугубое внимание. Федор Глинка понятен, он симпатий не скрывает, но вот Михайла Грибовский личность странная. При случае неожиданной мыслью поражает и смотрит прямо в глаза, будто желает что-то спросить и только почтительность не позволяет.

Давеча довольно прямо выразился:

– Я чрезвычайно редко разделяю мнения наших читателей. А на заседаниях общества речи о военной истории часто сбиваются на политические конъюнктуры. Обсуждается вовсе не то, к чему мы призваны.

Не от него ли князь Волконский узнал содержание дискуссий? Если от него, то надо сие взять на заметку. Бенкендорф тогда ответил:

– Ты, Михайло Кириллович, прав. Вот только напомни, к чему мы призваны?

Воли Грибовскому нельзя давать. Пусть знает свой шесток. Но учесть данный урок необходимо. Гвардейский штаб – горячее место. Тут многое варится. Васильчиков с Аракчеевым враги, причем открытые. Алексей Андреевич давно метит убрать Потемкина и дух выветрить. Грибовский после того, как Бенкендорф его осадил, отнюдь не смирился и недавно при докладе, когда остались один на один, опять прямо и с любопытством глядя в глаза, заявил:

– Я не сторонник всяких тайн. Чего таиться, ежели благо отечества для тебя главное? А многие офицеры, ваше превосходительство, секретничают. Я их предостерегал всегда: господа, шепот чести противен. Русские, ваше превосходительство, столько привыкли к образу настоящего правления, под которым живут спокойно и счастливо и который соответствует местному положению, обстоятельствам и духу народа, что мыслить о переменах не допустят. Отсюда проистекает у кое-кого стремление к таинственности. У семеновцев более, чем у других, царит дух противоречия. Ручаюсь, ваше превосходительство, что дело болтовней не кончится и не все хорошо там идет.

Бенкендорфа поглощали текущие заботы. Обязанности начальника штаба оказались достаточно разнообразными, и любая промашка выходила боком Бенкендорфу – ведь он новая метла. В апреле – ровно через год после назначения – произошла смена полкового командира в Семеновском. Аракчееву удалось перед отъездом императора Александра на конгресс в Троппау добиться назначения полковника Шварца. Великий князь Михаил от аракчеевского служаки в полном восторге: во-первых – не вор! Во-вторых, солдата знает до тонкости. В-третьих, к масонам не имел никогда никакого отношения, потому что служил в Гренадерском графа Аракчеева полку, которым командовал Стюрлер. Сам Стюрлер хоть масонством и баловался, но позднее отошел и прежних собратьев старался выжить в другую часть. Правда, Шварц при Стюрлере служил не очень долго.

– Ну теперь я за семеновцев спокоен, – сказал Бенкендорфу великий князь.

Бенкендорф с сомнением посмотрел на него. Шварц, конечно, обладал достоинствами, но 6 семеновцами будет трудно ужиться. Титулованное офицерство, взросшее на вольтерьянстве и с облегчением вне казармы переходящее на французский язык, этакому солдафону и любителю шагистики спуску не даст. Столкновения неизбежны. Да где их нет! Однако когда император в Петербурге – спокойней. Едва уезжает – все приходит в движение. Отношения между подданными обостряются, и вслед государю летят курьеры с жалобами. Бенкендорф и сам не прочь послать курьера, да через Васильчикова не перескочить. Когда после отъезда государя в Троппау Грибовский после доклада испросил личной аудиенции, то Бенкендорф решил в любом случае отправить его к командиру корпуса.

– Слушаю тебя, Михайло Кириллович, – сказал Бенкендорф, опуская глаза и пытаясь избежать прямого упорного взгляда библиотекаря. – Однако если какая просьба денежного свойства, то не лучше ли сразу к Иллариону Васильевичу? Он помягче меня и возможностями располагает большими.

– Речь, ваше превосходительство, пойдет отнюдь не о денежных средствах, а о совершенно иных материях. Я решился сообщить вам некую тайну, не терпящую отлагательств, и думаю, что ее надобно как можно быстрее довести до сведения его величества.

– Сообщи мне, братец, свою тайну. Любопытно. Не Греч ли обеспокоил?

– Я член общества, носящего название «Союз благоденствия». И даже состою в Коренной управе – его высшем органе.

– Надеюсь, общество не противузаконное?

– Поначалу и мне казалось, что так, но позднее, ваше превосходительство, я убедился в обратном. Каюсь, что так долго не отваживался отстать от него.

«Ах, вот оно что! – мелькнуло у Бенкендорфа. – Это донос! И не подстроен ли он врагами? Не проверяет ли его князь Волконский? Нет ли тут руки Аракчеева?»

О «Союзе благоденствия» Бенкендорф слышал в прошлом году и знал, что Федор Глинка входит в члены.

– Знаешь, Михайло Кириллович, тут дело не шуточное. Изволь обратиться к Иллариону Васильевичу. Без него не обойтись. Раз ты открылся – значит, будет проведено расследование. Ты служишь при корпусе, хотя и в штатском чине. Однако командир корпуса должен узнать о сем событии первым. Так я понимаю ситуацию.

Таким образом Васильчиков не станет претендовать, и слухи о том, что Бенкендорф подкапывается под собственного начальника, будут вполне безосновательными. Однако на следующий день Грибовский опять попросился на прием. Бенкендорф не отказал, хотя и не проявил энтузиазма при виде библиотекаря.

– Я вновь обращаюсь к вам, ваше превосходительство, по тому же срочному делу. Командир корпуса усомнился в изложенных сведениях, присовокупив, что принимать доносы не его дело и не входит в круг военных обязанностей. На сей счет имеется специальное полицейское ведомство, куда мне и следует обратиться.

– Ну а что я могу поделать, братец, в таком случае? Генерал-адъютант Васильчиков наш общий начальник и дал тебе исчерпывающий ответ. Доказательств ты не представляешь никаких, кроме тобой же составленного списка, и вообще все твои, не знаю уж, наветы или правдивые слова выглядят эфемерно. Обратись, братец, куда следует, – там тобой и займутся.

Грибовский побледнел от неожиданности. Такой афронт равносилен катастрофе. Господа генералы боятся прикосновенности к подобного рода казусам, не желая бросать тень на репутации. И Грибовский решил бороться до конца.

– Конечно, ваше превосходительство, это дело входит в компетенцию и полицейского ведомства, но я не полицейский агент и не доносчик.

– А кто же ты тогда? – улыбнулся Бенкендорф.

– Я – верноподданный, убежденный в гибельности последствий заговора, причем большее зло он принесет многим молодым людям, с коими я связан личной дружбой и желаю им настоящего благоденствия. Россия столь могущественна и предана монарху, что ее ничем не поколебать, но вот слабый желудок их, не имея предварительных оснований в вспомогательных науках, не сваривал сочинений лучших писателей, и все их просвещение остается мишурным.

– Кого же ты числишь, ходячая добродетель, среди главных зачинщиков?

– Да нашего Федора Николаевича и фон дер Бриггена – усердного посетителя Военного общества, Муравьевых, недовольных неудачами по службе… Извольте пробежать глазами список. Здесь все указаны поименно. – И Грибовский протянул Бенкендорфу тетрадку.

Бенкендорф отложил ее в сторону, взглянув мельком, попались знакомые фамилии: Орлов, Пестель, Бурцев, Юшневский, Муравьевы, Шипов…

– Хорошо, братец. Но все-таки, все-таки, где более основательные доказательства? И притом как-то неловко – ты ведь близок с Глинкой?

– Их сколько угодно, ваше превосходительство. Да вот хотя бы такое. В Тверской губернии у некоего помещика должна состояться сходка в установленный заранее членами тайного общества день. Там будут участвовать многие штаб– и обер-офицеры из бригады, которой командует генерал Васильчиков, младший брат Иллариона Васильевича.

В ответ на удар Грибовский нанес еще более мощный удар. «Это шантаж, и шантаж с далеко идущими целями», – подумал Бенкендорф. Теперь деваться некуда. Если Дмитрий Васильевич не донесет по начальству, а Илларион откажется поспешествовать Грибовскому и штука выйдет наружу – неприятностей не оберешься. Верно, дело зашло слишком далеко. А этот библиотекарь не прост, куда как не прост!

Бенкендорф сделал вид, что пропустил мимо ушей фамилию Васильчикова. Грибовского надо посадить на цепь и не давать воли.

– Ну и чем ты объясняешь возникновение сих секретных замыслов?

– Да очень просто, ваше превосходительство. С поверхностными большей частью сведениями, воспламеняемые искусно написанными речьми и мелкими сочинениями корифеев революционной партии, не понимая, что такое конституция, часто не смысля, как привести собственные дела в порядок, и состоя большей частью в низших чинах, мнят они управлять государством.

– А благо отечества что ж, их совершенно не волнует?

– Отдельные личности воспламенены патриотизмом, но общая масса подвержена брожению умов, глубоким невежеством отличается и готова на любое злодейство для удовлетворения личных амбиций и корыстных интересов.

– Ну довольно! Командир корпуса направил тебя в Министерство внутренних дел к графу Кочубею. Ты волен, безусловно, испросить у него аудиенции. Но так как здесь замешаны офицеры гвардейского корпуса, то, я думаю, стоит повременить и собрать более сведений. Я доложу сам о нашей беседе Иллариону Васильевичу, и посмотрим, что можно сделать, не пятная честь корпуса и не возводя напраслины на невиновных.

– Во мне вы можете быть уверены. Я готов содействовать вам всемерно. Насчет напраслины вы не беспокойтесь. Всей тайны при открытии общества никто не достигнет. Многие останутся безнаказанными и по ложному чувству стыда у людей, не желающих прослыть доносчиками, и из-за своего знатного происхождения.