Текст книги "Бенкендорф. Сиятельный жандарм"

Автор книги: Юрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 55 страниц)

У страха глаза велики?

Официального донесения о вечернем происшествии в Семеновском полку Бенкендорф не получил и утром 17 октября. Он заподозрил, что фельдфебель Палей преувеличил случившееся. Часов в десять послал Сурикова за Грибовским. Тот явился незамедлительно. Бенкендорф внимательно посмотрел в лицо библиотекарю, но следов торжества или злорадства не обнаружил. А между тем пророчества Грибовского сбывались достаточно быстро. Ведь он требовал скорейшего уведомления императора о планах республиканских заговорщиков. Не является ли смута в казармах первой ступенькой к революции?

– Дошли ли до тебя слухи о шумном поведении семеновцев, Михайло Кириллович? – спросил Бенкендорф, едва Грибовский успел переступить порог.

– Да уж неделю назад беспокойство началось.

– Как так? – удивился Бенкендорф. – И ты молчал?

– Я как раз и не молчал, ваше превосходительство. Я докладывал вам и Иллариону Васильевичу и был им, кстати, отослан в полицейское ведомство. Вы велели составить список и подробный комментарий.

– Ты увязываешь деятельность тайного твоего общества с шумом, поднятым гренадерами в коридоре? Не желаешь ли приплести и франкмасонов?

– Кто, по вашему мнению, ваше превосходительство, начинает бунтовать? Не офицерам же с факелами бегать! По улице Сент-Антуан к Бастилии двинулась сперва буйная толпа черни. Дня два громили! И только потом появились у них начальники. А франкмасоны всегда при чем. Без них ни одна смута не случается. Иллюминатов тоже хватает.

– Послушай, Грибовский! Я тебя не про историю спрашиваю, а мнение о нынешних безобразиях.

– Помилуй Бог! Александр Христофорович! Какая это история?! Разрушение оплота французской монархии при нашей с вами жизни произошло. Вы уже в почтенном для дитяти возрасте находились. И вскоре в том Семеновском полку первый чин получили. Среди семеновцев масонов полным-полно.

Бенкендорф иронично улыбнулся: каков наглец! Однако пришлось стерпеть.

– Ну так что ты обо всем этом думаешь?

– Следовало ожидать возмущения. Гренадеры давно жаловаться решили. Вспомните, Александр Христофорович, с апреля ни одной декады не миновало, чтобы слухи тревожные от Шварца не достигали. А коварство всё замысла в том, что при вспышке постановили сообща поддержать ту роту, которая осмелится претензию заявить. Для шумной претензии в гнев войти особый надо.

Дверь отворилась. За спиной Сурикова мелькнула физиономия Палея.

– Заходите, – позволил Бенкендорф. – Что еще стряслось?

Палей вопросительно взглянул на Грибовского.

– Докладывай! При нем можно.

– А стряслось, ваше превосходительство, вот что. Вчера роты учились отдельно. Поэтому я и не присутствовал на плацу. Во второй роте ружейные приемы окончили и стояли вольно. Тут, как на грех, Шварц пожаловал…

– Ты врал, что в первой роте смута?! А сейчас вторая у тебя возникла.

– Точно так. Случай во второй, а зашумела первая.

– Это отчего же?

– Не могу знать, ваше превосходительство.

– Продолжай!

– Гренадер Бойченко за малой нуждой отлучился в сторонку. Стал во фронт не в полном порядке. Команда: смирно! Куда тут с мундиром возиться! Господин полковник в рожу Бойченке возьми да плюнь. Потом вдоль шеренги повел и приказал… Тут строй сломался. Господин полковник взъярился и начал раздавать наказания. По двадцать фухтелей отпускал даже тем, кто государевы отличия имел.

– И все?

– Все, ваше превосходительство! Фельдфебель Брагин перекличку отменил, стал составлять список зачинщиков и при рапорте капитану Кошкареву подал. Более ничего не знаю, ибо сюда поспешил.

– А что командир батальона? Доложил Шварцу?

– Не могу знать! Видел, как Кошкарев к нему метнулся. Беспременно доложил. Куда денешься! Особо стрелки кричат.

– То не могу знать! То беспременно доложил! Так доложил или нет? – рассердился Бенкендорф, до этого момента совершенно спокойный.

– Не могу знать, ваше превосходительство.

– Ладно, иди! И больше сюда до вечера ни ногой! Что теперь предполагаешь, Михайло Кириллович? Что посоветуешь?

– А ваше превосходительство какое мнение составил?

– Мое мнение, братец, при мне останется. Ты отвечай на прямо поставленный вопрос.

– Гасить огонь надо, пока не поздно. Военные меры принимать надо, в которых я не смекалист.

В дверях появился Суриков.

– Ваше превосходительство, полковник Шварц с рапортом.

Наконец-то! Бенкендорф взглянул на часы – половина двенадцатого. Если прискакал – значит, потерял надежду управиться. Бенкендорфу подобный тип офицеров не нравился. Высокое положение совершенно не отпечаталось на физиономии Шварца. Среднего роста кряжистый немец. Ни слова на родном языке, что очень нравилось Аракчееву.

– Зато без акцента! Батюшка, ваше величество, – бывало, говаривал он императору. – Я иноземцев очень люблю и ценю. Как не оценить! Они службу знают. Но солдату иногда непонятна команда. От сего разные неурядицы случаются. А тут и немец, и честен, и вожжи крепко держит, и фрунт понимает, и без акцента. Русский-прерусский, не подкопаешься!

«И впрямь, – думал Бенкендорф, разглядывая несколько месяцев назад фигуру Шварца, – много ли по-русски знать надо, чтобы скомандовать: «Больше играть в носках!» или «Прибавь чувства в икры!».

Шагистика, что русская, что прусская, одного требует. Глаза у Шварца небольшие, запрятаны глубоко. Кисти рук не соответствуют телу. Пальцы длинные, злые. Понятно, отчего причиняли сильную боль, когда просовывал указательный со средним под чешуйчатый ремешок кивера.

Шварц коротко доложил о неповиновении гренадер первой роты, заявленных претензиях, присовокупив, что велел Вадковскому по-прежнему наблюдать за порядком и ожидать дальнейших Приказаний.

– Совесть моя совершенно спокойна, ваше превосходительство.

– Очень хорошо, полковник. Я думаю, что все обойдется. Возвращайтесь в казармы и не выпускайте узду. Оружейные под замок. В коридорах проходы из одной роты в другую закрыть наглухо.

После ухода полковника Бенкендорф послал курьера к великому князю Михаилу с сообщением и просьбой без него в казармы не ехать. Сам же отправился к Васильчикову, по дороге обдумывая ситуацию и возможные последствия. Пророчества Грибовского после доклада Шварца показались мелкими и совершенно не страшными. Какая в России Бастилия?! Что за чепуха! У страха глаза велики. У нас Петропавловка, и вокруг тишина. Однако недооценивать случившееся не стоит, и полезно обратить все на пользу службе. Император должен понять, что с Васильчиковым и его противником Аракчеевым, с полковником Шварцем – человеком низкого ума и происхождения, с высокомерным Пирхом и прочими действующими лицами этой пьесы далеко не ускачешь и перед Европой этаким гоголем не пройдешь, несмотря на недавние парижские триумфы. Меттерних куда жестче дело ведет, а вместе с тем лоска да и толка побольше. Европейский порядок кулаками не установишь, хотя сила – основа любого порядка. А России необходим порядок, необходимы стройные установления. Без них тяжело здесь жить и служить невозможно. Одним масонским просвещением ничего не сдвинешь. Недаром Наполеон полиции первое место отводил. Без полиции закон править не в состоянии. Что есть основа свободы? Закон. Вот почему он из Франции свой проект привез, и Серж Волконский – либеральнее человека не сыщешь – с восторгом мысль Бенкендорфа принял и плодом доброй души и светлого разума назвал. Правил бы закон при сильной и открыто действующей полиции, доброхотов бы наподобие Грибовского не развелось без меры. Доносы бич, а без доносов да еще с балашовской или вязьмитиновской полицией, без твердых законов Россия и ее население станут легкой добычей бунтов и кровавых мятежей.

«Уже стала, – подумал он, когда входил в двадцать третий нумер по Литейному проспекту к Васильчикову. – Самое время мой проект перед государем возобновить и склонить его к воплощению».

Полет головы

Васильчиков лежал на канапе в парадном мундире, с орденами и лентой, до пояса прикрытый пледом. Узкие концы лакированных ботфорт, как заячьи ушки, торчали вверх.

– Что там у тебя произошло? – спросил он Бенкендорфа, напирая на местоимение. – Александр Христофорович, я ведь нездоров…

Бенкендорф сдержался, хотя полагалось, во избежание будущей неминуемой перепалки, указать, что происшествие более задевает командира корпуса и только во вторую очередь начальника штаба. Кто прогнал Грибовского, с предупреждением явившегося? Если бы засуетились да усилили надзор, не исключено, что и нынешних хлопот избежали бы благополучно. «Он не представляет себе размера неприятностей», – с каким-то раздражительным удовлетворением подумал Бенкендорф. Пытается себя оградить от ненужных волнений. И не желает даже поприсутствовать на авансцене.

Напрасный труд! Зачем с ним церемониться? Он редко ко мне прислушивался и что-то острил по поводу нашествия жителей Монбельяра и Лифляндии на Россию:

– Ежели с немцем иметь дело, так чистых кровей! А то не поймешь: немец, а с французского не слезает!

Но в лицо улыбался, открыто не противоречил, распоряжения не отменял и подчиненность Бенкендорфа не подчеркивал. Васильчиков был ему неприятен.

– Беда, Илларион Васильевич, первая рота в Семеновском взбунтовалась! Того и гляди, огонь на другие коридоры перекинется.

– Да ты что, Александр Христофорович! Как – взбунтовалась?!

Он сел на канапе, откинув плед, потом поднялся и опять сел. Бледность разлилась по физиономии.

– Что ты предпринял? Знает ли великий князь? Где он? Что значит – взбунтовалась?! Это неслыханно!

– Совершенно с вами согласен, Илларион Васильевич, но факт есть факт: открытое неповиновение в форме предъявления претензии на тяготы, не связанные с несением службы.

– И что ты предполагаешь?

– Что тут предполагать?! Дело ясное. Шварц с первого дня вызывал неудовольствие, особенно у офицеров. Выправка выправкой, но в лубки зачем ноги завязывать? Вадковского ругал, Ефимовича, Кошкарева, Муравьева… И при солдатах!

Васильчиков заметался по кабинету.

– Езжай, Александр Христофорович, в казармы. Узнай все, как есть, и наряди следствие. Шварца – пришли ко мне. В город никого не выпускать. Конногвардейцев, павловцев и егерей на казарменное положение. Генерала Бистрома направь сюда. Однако ни в чем правил прежнего порядка не изменять! Нельзя подавать нижним чинам повода к уверенности, что они своими требованиями могут сделать отмену во службе по своему желанию. Я им обещал, что умрут в случае ослушания под палками? И умрут! Батальонному передай: если кто из офицеров пикнет – сгною в дальних гарнизонах, а то и на каторгу упеку! Поезжай, ради Бога, Александр Христофорович, и осведомляй меня через верных курьеров. Великому князю воли не давай, иначе и в самом деле до бунта дойдет. Двигай все официальным порядком.

Васильчиков лег и вытянулся, накрывшись пледом. Лакированные ушки нацелились в разные стороны под углом.

– Орлову накажи строго, чтоб конногвардейцы, в случае чего, заблокировали казармы. Да сообщи от моего имени Милорадовичу и Горголи. Коменданта Петропавловской крепости уведоми.

Бенкендорф вышел из кабинета. Приказания Васильчикова раздували пожар. Вдогонку услышал пророческую реплику:

– Если не справимся, то по возвращении государя головы полетят!

Теперь события понеслись во весь опор и замелькали, как картинки в волшебном фонаре. Время превратилось в единый поток, и день слился с ночью. Бенкендорф послал за великим князем Михаилом, и они вместе явились в казарму. Выслушав доклад Вадковского, Бенкендорф велел построить роту повзводно в разных коридорах – стрелков в первом, гренадер в среднем.

– Солдаты! Семеновцы! – начал Бенкендорф, но не сумел продолжить, так как за спиной услышал шум.

Гренадеры желали присоединиться к стрелкам. Пришлось свести их воедино. Вадковский, воспользовавшись затяжкой, доложил, что и в прочих ротах неспокойно, а дурные примеры заразительны. Обстановка накалялась. Но Бенкендорф не отступил и ровным, мощным голосом предложил солдатам принести жалобу по всей форме. Выслушав, сказал:

– Солдаты, вы нарушили присягу открытым неповиновением начальству. Жалобы будут рассмотрены в надлежащем порядке. Но к шести часам зачинщики шума и смуты должны быть названы поименно.

Стрелки и гренадеры сломали строй, окружив Бенкендорфа.

– Ваше превосходительство, за что? Присяги мы не нарушали. Тиранство полкового нет мочи терпеть!

– Молчать! – топнул ногой Бенкендорф. – Направо кругом! Стать в строй.

Он ввдел перед собой красные от ярости лица, черные провалы ртов.

– Стыдно, капитан Кошкарев, стыдно! И это первая рота?! Молчать! Назад! В строй! Смирно! Фельдфебель! Фамилия?

– Брагин, ваше превосходительство!

– Через два часа перепишешь зачинщиков и подашь при рапорте полковнику Вадковскому.

И он повернулся на каблуках с возможной для бывшего кавалериста четкостью. Печатая шаг, в сопровождении великого князя покинул первый коридор, оставив стрелков и гренадер в растерянности и смятении. Они отправились на Литейный к Васильчикову. Бенкендорф послал курьеров к генералам Орлову и Бистрому. Васильчиков крепко напуган и может заколебаться. Тогда на первый план он выдвинет Бенкендорфа и прикроется им. Нет, здесь надо действовать решительно. Он на мгновение смежил веки и увидел, как его собственная голова отделилась без боли от тела, поднялась воздушным шаром и двинулась, гонимая ветром, над домами. Он открыл глаза. Полет головы произвел тягостное впечатление. Вернется государь – головы полетят! И опять утонет он в толпе придворных. Не удержится, как в детской игре «король на горке».

У Васильчикова заспорили: что делать? Великий князь, считал, что розгами можно ограничиться. Расформировать оба взвода, а то и всю роту, и растыкать по остальным. Как командир бригады, в которой вспыхнула смута, он перед братом первый в ответе. Государь подозрителен, мало ли что! Братья Бонапарта какую оппозицию благодетелю чинили?! Нет, Михаил первый в ответе! И тогда опять на авансцене события он, Бенкендорф. Себя обойти он не позволит. Хватит!

Восстание ангелов

– Первую роту арестовать и в крепость! – решительно сказал Бенкендорф. – Особо опасных зачинщиков по казематам. Бунт задушить в зародыше.

Сейчас Васильчикову сложнее. Арест – военная операция. Роту надо перегнать с Загородного проспекта в крепость. Незамеченным это не останется. Тут по-разному случиться – может.

После короткой дискуссии постановили роту изолировать.

– Передай Вадковскому, – распорядился Васильчиков, прямо взглянув в глаза Бенкендорфа, – пусть приведет роту к штабу. Пусть объявит солдатам, что я болен и требую их к допросу.

Бенкендорф попросил великого князя вызвать Вадковского и лично сообщить указания Васильчикова. Роту надо провести по городу, когда стемнеет. Однако слухи поземкой уже понеслись по Петербургу. Тем временем Васильчиков сместил Шварца и назначил на его место генерала Бистрома, к которому государь особо благоволил. К Бистрому и в гвардии относились хорошо. Вадковский пришел вместе с ротой в положенный срок. Васильчиков и Бистром ждали на первом этаже штаба. Бенкендорф заранее приказал отпереть и осветить Манеж. Солдат провожала молчаливая толпа. Никто ничего не понимал, чуяли только, что нехорошо у семеновцев. Однако никто не знал, что в Манеже Бенкендорф заранее распорядился спрятать две роты Павловского полка.

– Семеновцы, – обратился к солдатам Бенкендорф, – с вами будет сейчас говорить командир гвардейского корпуса генерал-адъютант Васильчиков. Чистосердечное раскаяние облегчит участь тех, кто нарушил присягу. Советую вам прибегнуть к милости его превосходительства.

Как только стрелки и гренадеры очутились в Манеже, их окружили павловцы. Бенкендорф велел Вадковскому отделить флейтистов, барабанщиков и унтер-офицеров и вывести наружу.

Васильчиков довольно спокойно выразил арестованным порицание и дал понять, что они будут отведены в крепость под конвоем… Воцарилась гробовая тишина. Бенкендорф подумал, что если бы кто-то руководил возмущением, то приказ Васильчикова вызвал бы не страх, а гнев. Однако солдаты молчали понурив головы.

– Полковник Вадковский и капитан Кошкарев, обратитесь к роте с требованием, немедленно выдать зачинщиков.

В ответ – ни звука.

– Упрямство и отсутствие истинного раскаяния определило вашу участь, семеновцы! Кругом! Шагом марш! – скомандовал Бенкендорф, и почти вся рота, окруженная павловцами, по коридору, образованному толпой, вышла из Манежа и вступила на площадь.

Отсюда путь лежал к Неве. Когда Бистром и великий князь Михаил уехали, Бенкендорф, помогая Васильчикову сесть в коляску, медленно произнес:

– Я обязан вам заметить, Илларион Васильевич, что с назначением генерала Бистрома командиром Семеновского полка не могу согласиться. Сперва мы должны были восстановить порядок всеми способами, какие находятся в нашей власти.

Васильчиков на секунду застыл, и Бенкендорф почувствовал, как его тело напряглось. Затем Васильчиков тяжело опустился на сиденье и злыми глазами уставился перед собой.

– Вы, ваше превосходительство, уволили Шварца до того, как было наказано самое важное преступление – нарушение субординации. Следовало повременить осуждать Шварца. Непризнание в его лице авторитета власти есть более страшное преступление, чем все выходки сего незадачливого начальника. Нам еще предстоит расхлебывать заваренную им кашу!

Васильчиков велел ординарцу Храпову поднять подножку, сурово посмотрел на Бенкендорфа и ничего не возразил.

– На Литейный! – кинул он раздраженно.

Бенкендорф отступил назад и приложил два пальца к шляпе. «История только разворачивается, – подумал он, – и надо позаботиться о будущем!»

Петербургские ребусы

Тайны мадридского двора в конце концов становятся известны испанцам. Тайны петербургского остаются для русских за семью печатями. Если русские что-либо и узнают, то через сотни лет. Тайны петербургского двора оберегаются строго, и их обычно приходится разгадывать, как ребусы. А ребус это не кроссворд. Здесь мало угадать слово. Надо иметь фантазию, соединяя знаки, буквы и всякие фигуры. История России и есть ребус, расшифровка которого вернее и удачнее делается с помощью домысла, а не факта, сокрытого навечно в сгущенной заинтересованными лицами тьме.

На другой день Васильчиков послал в Троппау донесение, составленное в мягких и успокоительных тонах. Виновным во всем сделал полковника Шварца. А раз так, то и беспокоиться особо нечего. Шварц – креатура Аракчеева и великого князя Михаила. Они добивались устранения Потемкина, к которому благоволил государь. Вот и добились! После Карла Крюднера семеновцы при Потемкине хоть вздохнули. Но фортуна к ним опять повернулась спиной.

В рапорте, посланном с фельдъегерем, Васильчиков сообщил государю, что подробности передаст на словах через адъютанта ротмистра Чаадаева. Расчет при выборе посланца у Васильчикова имелся. Чаадаев находился в прекрасных отношениях с великим князем Константином Павловичем. Великий князь Николай Павлович проявлял к ротмистру повышенное внимание и много времени проводил в его обществе. Чаадаев пользовался отменной репутацией среди офицеров лейб-гвардии гусарского поляка. Кроме того, он был когда-то ахтырцем, а Васильчиков подчиненных по Ахтырскому гусарскому полку никогда не забывал, тем более такого прекрасного и храброго офицера, как Чаадаев.

Кандидатуру Чаадаева считал самой подходящей и Бенкендорф. Во-первых, бывший семеновец. Ему судьба полка не будет безразлична. Во-вторых, как масон он постарается смягчить гнев государя. Быть может, государь пожелает проявить при Чаадаеве лучшие свойства характера. Васильчиков ценил не только манеры ротмистра, но и опытность. Чаадаева он взял с собой и когда отправился в казармы.

Солдат пытались усовестить и днем и ночью. Но ни речи Милорадовича, ни обращение Потемкина – ничто не подействовало. Обстановка в казармах грозила обернуться настоящим бунтом. Солдаты второй роты выбежали в коридор с возгласами:

– Нет государевой роты! Она погибает!

– Государева рота погибает напрасно!

– Все мы виноваты!

На полковой двор выбежали три роты:

– Ежели намерены хватать, пусть всех хватают!

– Всем нам один конец! Не отдадим государевой роты!

Если славящиеся дисциплиной солдаты фузелярной роты поднялись, значит, задело за живое. Командир третьей роты капитан Сергей Муравьев-Апостол не сумел их удержать. Вадковский кинулся к Бенкендорфу. Тот был настроен решительно.

– Послушай, Иван Федорович, совета. Скачи к Васильчикову. Я – начальник штаба, а не корпусной. Ты сам говоришь, что перед госпиталем черт знает что творится! Чему они радуются?! Каковы их намерения? Ночью, когда я приказал построиться, зачинщики из задних рядов помешали навести порядок. Я настаиваю на самых крутых мерах. Полк целиком – под арест и в крепость. И Шварца арестовать, найти и арестовать! Хорош полковой! Где отсиживается?

– Ваше превосходительство, Александр Христофорович! – взмолился Вадковский. – Не трогайте полк! Зачинщиков надо оставить в крепости. Остальных возвратить в казармы.

– Ну уж нет, Вадковский! Я подам голос Васильчикову, чтобы арестованных из крепости не выпускать. Милорадович, как военный генерал-губернатор, стращал их Кавказом. Ну и что они ответили сему храброму и заслуженному воину? «Пойдем, когда отдадут нам государеву роту!» Граф – мой друг. Он не станет ни преувеличивать, не преуменьшать.

Васильчиков решился поехать к семеновцам и взял о: собой Чаадаева, вызвав обиду старшего адъютанта Лачинова. Но и здесь у Васильчикова имелся расчет. Чаадаев со многими офицерами полка в приятельских отношениях, и его появление рядом сыграет в руку корпусному. Лачинов – брат корнета Владимира Ланского, убитого недавно на дуэли Анненковым. Ланской – лейб-гусар, Анненков – кавалергард. Семеновские офицеры и тех, и других не очень жалуют. Чаадаев человек благородный, именно такой адъютант сейчас и нужен Васильчикову. Пусть собственными глазами убедится в том, что происходит в казармах, перед поездкой к государю.

В карете по дороге в казармы Чаадаев сказал корпусному командиру:

– Général, pour que le soldat soit ému, il lui faut parlera sa langue.

– Soyez tranquille, mon cher, la langue du soldat me familiére, jái servi à l’avant garde [50]50
  – Генерал, чтобы солдата проняло, с ним надо говорить его языком.
  – Будьте спокойны, дорогой мой, я знаю язык солдат. Я служил а авангарде ( фр.).


[Закрыть],– ответил Васильчиков.

Прощаясь с Бенкендорфом, Чаадаев мрачно заметил:

– С солдатами пора бы научиться разговаривать. А мой дурак только их разъярил. Не стоило егерям ломиться в казармы, а Алешке Орлову стращать безоружных конногвардейцами. Зачем он с обнаженной саблей ввиду семеновцев учил полк, как рубить непослушных? Того и гляди, гвардия переметнется на сторону смутьянов. Что тогда?

Бенкендорф знал, какие слухи распространяются среди солдат – измайловцев и преображенцев. Он слышал, как солдаты о революции в Гишпании толковали. Палей доносил:

– Революция в Гишпании, по ихнему мнению, ничто в сравнении с тем, что способна произвести гвардия. Ежели взбунтуемся – ночью на нарах шепчутся, – все вверх дном поставим! Мы не Гишпании чета! Про Гишпанию, ваше превосходительство, крепко мысль засела. И ту мысль криком из башки не выбьешь. Они Шварцеву квартиру не тронули. Мундир его порвали. Воспитанника бросили в воду. Тут дела не шуточные. Ежели Шварц в навоз бы не зарылся разорвали.

Бенкендорф вызвал Грибовского вечером.

– Садись, Михайло Кириллович, ты человек умный и осведомленный. Какой совет подашь сейчас?

– Сейчас советы подавать поздно. Сейчас ваше превосходительство постараются козлом отпущения сделать. Нехорошо, что корпусной то отсутствовал, то болел. Недаром сплетня идет, что распря между вами. В отсутствие государя всегда так. Когда он за порог, здесь революционные пузыри черти выдувать начинают. Солдат непременно кто-то подзуживает. Утихнуть страстям не дают. Офицеры добреньких из себя строят. Вот в чем вся загвоздка.

Бенкендорф понимал, что на одном недовольстве строгостями Шварца столь согласное движение в ротах долго бы продержаться не сумело. Грибовский далеко не дурак. Действительно, офицеры проявляли некоторую нейтральность. Брат убитого под Фридландом Владимира Бестужева-Рюмина Михаил, которого он сам перевел из кавалергардов в семеновцы и здесь не в очередь превратил из эстандарт-юнкеров в подпрапорщики, невзирая на экзальтацию и увлечение книжками, а не службой, стоял у стены, когда взвод его бесновался, будто прикосновенности к происходящему не имеет.

Бенкендорф возмущенно крикнул:

– Что же вы, подпрапорщик, стоите с отсутствующим видом?

Бестужев приложил два пальца к шляпе, словно не расслышал, но знак уважения отдал. Когда Бенкендорф вновь взглянул в ту сторону, молодой офицер исчез. Вадковский и не скрывал собственного отношения к крутым мерам. Капитан Кошкарев, с которого все и началось, список фельдфебеля Брагина вроде потерял. А лицо Сергея Муравьева-Апостола лучше длинных речей само за себя говорило. И ни один поперек не кинулся. Генералы перед фронтом толпой окружены, а офицеры как бы в сторонке и более вид выказывают осуждающий.

– Ты Бестужева-Рюмина знаешь? Что о нем полагаешь?

– Он в тайном обществе, ваше превосходительство, не замешан. Но вот с Долгоруким и Муравьевым-Апостолом в дружеской связи и на короткой ноге. Направленность мысли опасная и республикой постоянно интересуется, а также любит рассуждать в нервическом тоне о газетных сообщениях. Не удивлюсь, если вскоре обнаружу, что кое-где И состоит. Любит повторять втихомолку: «Ах, лучше смерть, чем жить рабами, вот клятва каждого из нас!» С солдатами ласков без всякой меры. Знаменитых ученых воспитанник: Сен-Жермена, Зоненберга, Шрамма, Ринардиона, Мерзлякова, Цветаева, Чумакова и Каменецкого. Уроки их хорошо усвоил, да не впрок ни себе, ни другим. Круче надо, ваше превосходительство, брать, и с первого шума!

– Но два батальона сегодня отправлены в финляндские крепости Свеаборг и Кексгольм. Куда уж круче!

– Поздненько, ваше превосходительство. Был бы корпусным Алексей Андреевич, он бы накануне отправил. Вот для чего тайный надзор нужен. И не просто за офицерами.

– Ты меня взялся учить? – засмеялся Бенкендорф.

– Отнюдь, ваше превосходительство. Я хотел вас предостеречь, ибо без вины будете виноватым и за снисходительность пострадаете. Доброта до добра не доведет.

– Это ты верно заметил. И вообще: как ловко ты формулируешь!

– Я не только формулирую, но и тщательно собираю основательные сведения. Собранные воедино, они представляют яркую картину тайного заговора против правительства и лично против государя.

– Значит, ты считаешь, что семеновцев кто-то науськивает?

– Не только я подобное утверждаю. Невозможно, чтобы несколько сотен людей действовали согласно без особенного руководства. Ведь речь идет о солдатах, привыкших к повиновению.