Текст книги "Бенкендорф. Сиятельный жандарм"

Автор книги: Юрий Щеглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 55 страниц)

Томительный август

Седьмого числа отряд Винценгероде приблизился к Витебску. Фуражиры, орудовавшие вблизи города, бежали в ужасе и укрылись за его стенами. В самом городе Бенкендорф захватил триста пленных и потом двинулся к Полоцку. Винценгероде у Витебска взял восемьсот солдат и отправил под конвоем северным трактом в Петербург.

В первых числах августа даже для невнимательного наблюдателя становилось ясно, что наполеоновская армия вступила в полосу кризиса. Французы понесли огромные потери, коммуникации беспрерывно подвергались атакам, везде действовали летучие партизанские партии. Мародеры не забирались вглубь, рыскали только вблизи дорог. Наглости у них поубавилось. Грабеж не проходил безнаказанно. На расстрелы русские отвечали расстрелами. Дисциплина у французов в пехотных частях ослабела.

Восьмого августа Винценгероде хотел сблизиться с войсками Барклая-де-Толли. Бенкендорфу он передал письменный приказ, послав одного из доверенных евреев, который пробрался через захваченную территорию, чтобы вручить его.

Девятого августа отряд собрался в полном составе и отступил от Витебска по направлению к Дорогобужу. А итальянскую дивизию генерала Пино Наполеон направил к Витебску наперехват, и здесь с ее авангардом схлестнулся один из казачьих полков. Сам Винценгероде поспешил к Духовщине, а Бенкендорф начал орудовать по ночам в тылу, мешая Пино сконцентрировать дивизию в единый кулак.

Бенкендорфа поразило варварское отношение итальянцев к людям на занятой территории и особенно осквернение православных храмов. Их превращали в конюшни, кухни, казармы, разбивали иконостасы, срывали оклады с икон.

Итальянцы добрый, веселый народ! Потомки Леонардо да Винчи, Данте и Ариосто.

– Послушайте, сударь, – сказал Бенкендорф итальянскому аристократу, имя и фамилия которого занимали несколько строк, – не стыдно ли вам за ваш народ?

– Нисколько, полковник. Посмотрим, как будут вести себя ваши солдаты в соборе Святого Петра.

– Вы допускаете подобную ситуацию? – спросил Бенкендорф, привыкший к тому, что пленные аристократы поначалу держали себя всегда нагло и отчужденно, особенно когда узнавали в русском офицере немца.

– А почему бы и нет, полковник? Буонапарте обыкновенный корсиканский разбойник, а не Александр Македонский. Имея такого безответственного противника, русские вскоре завоюют весь мир.

Бенкендорф с интересом оглядел итальянца и приказал Сурикову хорошо его накормить и дать итальянского вина из собственного трофейного запаса.

Страшному разгрому подвергся город Белая, и неудивительно, что бельский и сычевский исправники легко привлекли в партизаны десятки жителей. Помещики не менее охотно, чем крепостные, шли в летучие отряды.

В Поречье с помощью партизан Бенкендорф захватил сто пятьдесят французских солдат. Итальянцы каждый день расстреливали обывателей, заподозренных в содействии русской армии, и только внезапный налет драгун и казаков Винценгероде прекратил эти зверства.

Теперь любой манифест Наполеона вызвал бы обратную реакцию. Неуступчивость императора Александра с первых дней войны привела к тому, что Наполеон очень быстро упустил время для политических решений.

Девятнадцатого августа отряд наконец вышел на Дорогобужскую дорогу. Остановку сделали в селе Покров и оттуда посылали партии к большому Московскому тракту.

Впереди лежал Воскресенск. Фланговый марш удался вполне. Отряд находился в двух-трех переходах от главной армии, верховенство над которой уже принял Михайло Илларионович Кутузов при весьма драматических обстоятельствах.

Чего греха таить! Среди высшего командного состава русской армии творилось неладное. Соперничество и клевета, недостойные намеки и сплетни, доносительство и местнические споры разъедали именно ту группу людей, которая призвана была самим временем сплотиться как никогда теснее.

Князь Петр Багратион на одной из встреч с главнокомандующим Барклаем-де-Толли ругал его так, что генерал Ермолов вынужден был принять меры, чтобы нижние чины не оказались свидетелями перепалки, где выражение «дурак» относилось еще к самым мягким. Друг друга крыли, ни с чем не считаясь, прибегая к приемам совершенно недостойным, указывая на нерусское происхождение многих военачальников, что и подрывало к главнокомандующему доверие со стороны простого народа. Однако оставалось абсолютно непонятным, почему грузин Багратион был больше русским, чем лифляндец Барклай.

Наконец армию вручили Михайле Кутузову. Тут уж не подкопаешься. Хотите получить русского главнокомандующего – пожалуйста. И какого русского! Екатерининского закала! Участника штурма Измаила. Командующего Молдавской армией, разгромившей турок под Рощуком. Генерала, изучившего все хитрости Наполеона в неудачную кампанию 1805 года.

Да, дряхлый старик! Через год отдаст Богу душу. Но какой старик! Сам Бог его отметил.

Двадцать третьего августа полковнику Нейдгардту 1-му из квартирмейстерской части главной квартиры поручили перед Бородинским сражением укрепить правый фланг позиции. В помощь ему дали капитана Муравьева, отличного топографа, впоследствии прославившегося взятием Карса и оттого присоединившего к своей фамилии соответствующее добавление.

Едва Нейдгардт и Муравьев обследовали крутой берег Колочи, велели устроить закрытые батареи и распорядились сделать засеки в лесу, как вдруг – снегом на голову – явился в коляске Кутузов. Медленно и тяжело взбираясь на небольшое возвышение против левого фланга второго корпуса генерала Багговута, Кутузов живо обсуждал с сопровождавшим его генералом Толем выгоды избранной позиции.

Этот голубой и ясный день вообще изобиловал неожиданностями. Из застывшей бледно-зеленой густой рощи поблизости, мощно взмахивая крылами, поднялся в небо орел-великан и, ничего не страшась, гордо поплыл к группе военных. На несколько мгновений он буквально замер над головой Кутузова и затем взмыл к солнцу. Потрясенные Нейдгардт и Муравьев замерли в каком-то оцепенении. Генерал Багговут снял фуражку и громко сказал:

– Ein Adler, ach ein Adler! [40]40
  Орел, орел! ( нем.)


[Закрыть]

Кутузов тоже снял фуражку и широко перекрестился.

– Победа российскому воинству! – воскликнул он. – Сам Бог ее нам предвещает!

Эпизод у многих вызвал недоверие. Его причислили к разряду патриотических легенд. Но он так же правдив, как правдива история войны, сотканная из одних фактов. Когда спустя год тело Кутузова привезли в Санкт-Петербург, в небе над гробом тоже парил орел, что видели десятки тысяч людей. Вот это, быть может, и легенда, хотя и подтвержденная значительно большим количеством очевидцев.

Слух о добром предзнаменовании моментально распространился в армии и даже проник в тылы Наполеона.

Бенкендорф узнал об этом событии от Сурикова и немедля кинулся к Винценгероде, чтобы объявить построение.

– Ура императору Александру! Ура Кутузову! – надсадно кричали сотни глоток.

– Это первый шаг к победе, – сказал Винценгероде.

Отряд благополучно добрался до села Тесова, лежавшего на дороге из Гжатска в Сычовск. Рыщущих повсюду голодных фуражиров, отнимающих у крестьян продукты, подстерегали из хитро устроенных засад. Здесь, в окрестностях полусожженных и опустевших деревень, жестокость пришельцев проявлялась с не виданной дотоле откровенностью. Повсюду валялись трупы. Никто не мог чувствовать себя в безопасности – ни старики, ни женщины, ни дети. Женщин подвергали особо изощренным надругательствам, возили на телегах связанными за собой и пользовались, когда заблагорассудится. Многие от подобной жизни повреждались в рассудке и, если им удавалось освободиться, убегали в лес, чтобы там наложить на себя руки. Надо заметить, что подобного отношения к женщине не знала в XIX и XX веках в таком масштабе ни одна европейская война. Замужние не желали возвращаться в родные места, стыдясь того, что с ними сотворили, другие приходили в отчаяние, поняв, что их наградили дурной болезнью, третьи носили в своем чреве зародыш от неизвестного отца.

Однажды Суриков прискакал с докладом, что казаки в деревне застали французов прямо во время пирушки в бане с крестьянками, которых принуждали себя мыть. Когда Бенкендорф приехал в деревню и вошел в баню, перед ним предстала отвратительная картина, достойная кисти Босха. Он велел вывести французов наружу и расстрелять всех до одного – голыми, не позволив прикрыть срам. Молоденький паренек – эльзасец – никак не желал умирать, ползал на коленях, вспоминал родителей и клялся, что, если ему оставят жизнь, никогда не будет принимать участия в оргиях.

– Да я невинен, мсье! Я никогда не знал женщин. Клянусь!

Суриков снес эльзасцу голову одним ловким свистящим ударом. Тела побросали в бурьян на съедение волкам.

Винценгероде отступал через леса, окружавшие Москву. Гром пушечных выстрелов достигал предместий, распространяясь по течению реки. О Бородинской битве узнали в отряде только 27 августа, то есть 8 сентября по новому стилю, когда дошли до деревни Сорочнево на полдороге между Можайском и Волоколамском. Отряд нуждался в подкреплении, и Винценгероде собрался ехать к Кутузову, приказав Волконскому сопровождать его. Менее суток они провели в ставке. Главнокомандующий внял просьбе и отдал под начало Винценгероде егерский полк и шесть орудий на конной тяге.

Теперь отряд получил задание занять Звенигород и затруднять движение от города к Москве тех войск, которые будут направлены Наполеоном по этому тракту.

После Бородина и особенно после арьергардного дела при Крымском французов преследовали так слабо, что возникло опасение, как бы вице-король Итальянский не обошел правого фланга и не занял бы Москву, действуя в тылу русской армии. Для недопущения такого маневра и назначили отряд Винценгероде. На обратном пути Винценгероде, Волконский и Бенкендорф едва не попали в плен. Въехали в деревню, не подозревая, что на другом конце засели французы.

Подкрепление подошло быстро и сосредоточилось в Рузе. Оттуда, правда, пришлось ретироваться, хотя французы нажимали не сильно. До Звенигорода добрались без особых приключений. Местность показалась выгодной, и решено было дать здесь отпор неприятелю. Близ Саввинского монастыря в ущелье устроили казачью засаду. Казакам хорошо удавались молчаливые тихие засады и атаки лавой, где голос не менее важен, чем сабля.

Дождались, пока французы подошли на уровень монастыря, и тогда гикнули, да так удачно, что сразу вдребезги разбили вражеский авангард, взяли без счету пленных да и в ущелье оставили, отступив потом, с десяток убитых.

Оказать более серьезное сопротивление все-таки недоставало сил.

Двадцать седьмого августа действительно были получены первые известия о грандиозном сражении на Бородинском поле. Любопытная подробность – весть сообщили пленные. Основная часть отряда расположилась в Сорочневе. Винценгероде решил опять отправиться к Кутузову с докладом.

Двадцать восьмого августа казаки медленно продвинулись по направлению к Рузе. Наткнулись на крупный французский лагерь. Собрали совещание. Бенкендорф высказался за немедленную атаку. Он всегда выступал за самые решительные действия. Прежде всего надо добыть пленного, чтобы выяснить замыслы противника и примерное количество войск. Перед отрядом находился четвертый корпус вице-короля Итальянского. После Бородинской битвы Наполеон поручил ему охранять армию с левой стороны. Дорога из Рузы в Москву была перерезана, что, однако, не помешало отряду встревожить французские посты и, обойдя Рузу, стать на Звенигородской дороге. Тогда кавалерийские части из четвертого корпуса послали сбить отряд с позиции. Кутузов подкрепил Винценгероде егерским и тремя казачьими полками и добавил два орудия с зарядными ящиками. Части четвертого корпуса целый день оставались в Рузе.

Тридцатого августа передовые посты Волконского и Бенкендорфа добрались до Воронцова, остальные застряли в Велькине. Подкрепление, посланное Кутузовым, прибыло поздно вечером в Звенигород. Винценгероде приказал ждать его там, отправясь с драгунским полком искать выгодную позицию для защиты города. Бенкендорфу он поручил с тремя новыми казачьими полками прикрывать в случае чего отступление и следовать по горам, идущим цепью с левой стороны дороги из Рузы в Звенигород.

Тридцать первого августа на горизонте показалась французская армия. Пленные утверждали – не менее двадцати тысяч. Полковник Иловайский 12-й и Бенкендорф медленно попятились, но потом все-таки ударили по неприятельской коннице, и будто бы успешно. Однако вице-король Итальянский отправил к месту стычки пехоту и артиллерию, и Иловайский 12-й с Бенкендорфом были вынуждены уклониться от назревающего сражения. Особенно сильно Бенкендорфу досталось на мосту при переходе через безымянную речку, впадавшую в Москву-реку. Пришлось спешить казаков, чтобы заменить понесших серьезные потери егерей.

Отряд, пройдя Спасское, продолжал отходить к Черенкову, и тут Винценгероде вновь вызвали к Кутузову.

Вокруг Москвы

Все эти маневры и передвижения чрезвычайно важны, хотя невыигрышны для описания. Но тот, кто вникнет в их суть, легко поймет, сколь сложным тактико-стратегическим маневром явилась сдача Москвы Кутузовым. Она должна была произойти таким образом, чтобы у Наполеона оставался минимум преимуществ при овладении столицей. Более того, он должен был втянуться в хорошо замкнутое пространство, не сразу ощутив его замкнутость, и сгореть в нем, в этом замкнутом пространстве, заживо. Он должен был там задохнуться, имея один выход, а не несколько. Из нескольких он выбрал бы лучший, чего нельзя было допустить. Он должен был потерять там собственное величие.

В отсутствие Винценгероде отрядом командовал Бенкендорф. Впервые он с такой очевидностью ощутил хорошую артиллерийскую выучку у наполеоновских войск. Масса их двигалась, увлекая с собой орудия, которые при необходимости смело выкатывали на открытые позиции, чтобы проложить путь картечью. Стрелки и кавалерия делали все возможное, чтобы помочь орудийной прислуге действовать беспрепятственно. Драка чаще завязывалась там, где работала артиллерия. Защищая свою, Наполеон страстно желал подавить чужую, не позволить перехватить инициативу. Эту особенность его тактики не сразу удавалось понять. Ее великий человек всячески камуфлировал.

Примчался курьер от Винценгероде с приказом идти из Звенигорода прямиком к Москве и отражать французов на северо-западе у села Хорошова, где имелась налаженная переправа через реку.

Второго сентября французы метким огнем сбили посты, выдвинутые Бенкендорфом. Днем драгунский полк, егеря с двумя орудиями, перейдя мост, сожгли его за собой. Казаки остались драться, взяли двадцать пленных, перетащили их в барке на другую сторону, а сами переправились вплавь, держась за гривы лошадей.

Авангард четвертого корпуса, ошеломленный столь мощным отпором, остановился, подождал подкреплений и построился в боевой порядок, ожидая сигнала от Наполеона входить в Москву.

Боялись! И не напрасно! То здесь, то там вспыхивали очаги сопротивления, и стихийного, и, как видим, организованного. Возле Кремля вооруженный народ по собственной инициативе закрыл ворота, не подпуская кавалерийские разъезды. Пришлось разбивать преграды ядрами.

Главная армия покидала окольными кварталами древнюю столицу. А в центре начинался грабеж и пьяная вакханалия. Этого следовало ожидать, ибо власти чуть ли не первыми оставили обреченный город.

Винценгероде, получив инструкции от Кутузова, возвратился к отряду и повел его на Владимирскую дорогу.

Конь Наполеона, сбросивший его наземь два месяца назад у переправы через Неман, сейчас резво взбирался на невысокую Поклонную гору под золотыми и теплыми лучами русского солнца…

Отряд пересек Москву и стал на дневку близ маленькой деревеньки Фили, где разместилась главная квартира и где Кутузов провел свое знаменитое совещание. Бенкендорф видел, как блестящая кавалькада предводителей русской армии остановилась возле приземистой избы, где их ждал Кутузов. Они сходили с коней, бросали поводья ординарцам и, сняв треуголки, поднимались на крыльцо и затем исчезали в дверях. Бенкендорфа удивило, что среди приглашенных отсутствовал генерал-губернатор Москвы граф Ростопчин да и другие известные военачальники. Кутузов желал выслушать в узком кругу далеко не всех, хотя на воле он, подремывая, внимательно ловил мнения даже простых солдат и ополченцев.

Винценгероде, оказывается, получил очень важный приказ – идти кружным путем к Петербургскому тракту, чтобы охранять его и поддерживать с помощью летучих мелких соединений надежное сообщение с главной армией, а также расположить части на Ярославском и Рязанском трактах, которые возьмут на себя роль вестников, сообщая государю в Петербург о движении неприятеля, в том числе и по Московскому тракту. Таким образом офицеры Винценгероде и особенно Иловайские, Бенкендорф, Волконский, Орлов-Денисов и другие начинали играть ключевую роль в событиях, развернувшихся вокруг Москвы.

Театр провинциальной войны

Государь распорядился придать отряду все тверское ополчение и восемь резервных батальонов. Для прикрытия подступов к северной столице по-прежнему со стороны Двины держали корпус графа Витгенштейна, который полтора месяца назад разбил маршала Удино под Клястицами. Первая крупная победа русских над французами возвысила графа Витгенштейна в глазах современников и превратила в одного из самых доверенных командиров императора Александра. Дорогу на Петербург надо было наглухо закрыть. Однако тайный план эвакуации царской фамилии и государственных учреждений существовал. Таким образом от согласованности действий Винценгероде и Витгенштейна зависело немало. Отряд первого являлся как бы огромным аванпостом второго командующего.

Тверское ополчение, возглавляемое известным драматургом князем Шаховским, который славился не только своими комедиями, но и предками – Рюриком и Мстиславом Храбрым, без промедления примкнуло к отряду на Петербургской дороге. Мощный заслон давал определенные гарантии, что Наполеону его хвастовство дорого обойдется, если он попытается выполнить угрозу – выгнать царя из Зимнего. Притаившийся на какое-то время в Прибалтике маршал Макдональд дождался своего звездного часа.

В Подсолнечном Шаховской отыскал старых приятелей – Бенкендорфа и адъютанта Винценгероде Льва Нарышкина. Друзья страшно обрадовались встрече и, зная вкусы Шаховского, закатили ему шикарный обед. Настроение у всех приподнятое – силы прибавилось!

Ополченцы выглядели превосходно – крепкие, ядреные мужики и неплохо экипированные. Московские, тверские, ярославские, рязанские и прочие купцы и помещики раскошелились и после недолгих препирательств тряхнули мошной. Ополченцы зиму легко встретят. Обоз у них знатный, свой провиант. Оружия хоть и не вдосталь, но все же у каждого имеется – пусть и рогатина или кистень. В рукопашном бою умелый справный мужик орудовал ими не хуже, чем гренадер штыком и прикладом. Ополчение с тылу подпирало войска человеческой массой – месивом тел. Пускать его в ход, безусловно, не по-людски: враз картечью размечут, но в случае чего – вторым накатом можно, главное – ввести в соприкосновение с живой цепью противника. Тонкость эту стоит понять и оценить. Конечно, Россия воевала телами, но все-таки в XIX веке думала и мужика жалела.

А поют-то как тверяки! Как пляшут! Словно смерти нет! Заслушаешься, заглядишься! И все против супостатов намерены биться – лишь бы государь с Бонапартом не замирился.

Вышли на крыльцо с Шаховским и сразу окунулись в крестьянское море – дегтем вкусно запахло, овчиной и свежим хлебом. Ну куда Наполеону справиться с его тухлой мукой и подгнившей солониной. Эту тонкость тоже надо бы понимать. Одна надежда у корсиканца после рыцарского турнира – мирный договор. И дипломатические экивоки. А тут экивоками и не пахло.

Шаховской подозвал сотского и спросил:

– Ефимыч, способен ответить барину, как мы сюда шли и с каким настроем?

Ефимыч сдернул шерстяной колпак, поклонился Бенкендорфу в пояс, считая главным барином, и, смеясь, певуче произнес врастяжку:

– Только укажи, ваше сиятельство, поголовщину, и мы все шапками замечем.

– Али своими телами задавим супостата, – тихо, но внятно поддержал сотского товарищ, мрачноватый мужичонка средних лет, очевидно понимающий тактику войны, которой испокон века придерживалось русское правительство.

– Как, Ефимыч, мыслишь: стоит нам замиряться с бусурманами-французами? – поинтересовался Шаховской.

– Ни за какие медовые коврижки, ваше сиятельство. Как же так? Посечем их да и турнем взашей – вот тогда и по рукам ударим. Не желаем мы семя французское иметь здесь у нас.

Бенкендорф засмеялся:

– Молодец, Ефимыч! Найди моего ординарца Сурикова и передай, чтобы он тебя и твоих товарищей моей отметил. Если от стакана устоишь, бери еще.

– Ай да барин! Рисковый! Я-то устою. А хватит ли у тебя запаса? Ну-ка, мужики, споем?!

– Споем, что ли?! – поддержал мрачноватый мужичонка.

Вполне идиллическая картина завершилась громкой песней. Бенкендорф, Шаховской, Нарышкин и Волконский вернулись в избу, где их ждал Винценгероде за обеденным столом. Напротив сидел розовощекий офицер в парадном мундире французских гусар. На вид – павлин, совершенно не оробевший и, в общем, ничем не напоминавший перепуганного пленного.

– Знакомьтесь, господа. Это полковник Эмиль Барро – курьер императора Наполеона. Мы ведь обожаем ловить курьеров. Теперь он благодаря нашим казакам вне опасности и может отдохнуть до конца войны.

Барро, видимо, тонко чувствовал юмор.

– Вы, генерал, даже не можете вообразить, насколько близки к истине. Я только и мечтал, чтобы кто-нибудь меня избавил от этой треклятой войны, хотя я сделал три кампании с императором и являюсь кавалером ордена Почетного легиона.

Все расселись, и Барро очутился между Бенкендорфом и Шаховским, которые наперебой подливали ему вина, кстати, настоящее «бордо», отбитое людьми майора Пренделя и присланное на пробу начальству как лучшее доказательство военных успехов.

За окном тверские песни стихли. И ударил бодрый марш. Винценгероде удивился. Он ничего не слышал о появлении в лагере оркестра. Бенкендорф объяснил:

– Это музыканты барона Фитингофа, который бросил их в Москве…

Служители муз попали, что называется, в переплет, оставленные своим хозяином на произвол судьбы. Нарышкин тем временем вышел на крыльцо, и сразу в окна избы полилась возвышенная мелодия «Марсельезы». Барро даже прослезился.

– Я вижу, господа, – сказал он, – что вы люди не только благовоспитанные и умные, но и добрые. Вы оказали бедному пленнику редкую по своему великодушию встречу. Позвольте и мне быть откровенным с вами под звуки нашей патриотической мелодии. Франция принесла вам много страданий, но поверьте, что причиной всего вовсе не моя родина и мои соотечественники, а император Бонапарт, который заботился исключительно о собственной выгоде, бросая в огонь войны сотни тысяч молодых французов. Скоро от преждевременных конскрипций их совсем не останется, и наши прекрасные города и села он заселит кровожадными корсиканцами и итальянцами, которые ему ближе по духу и крови.

Бенкендорф и Шаховской переглянулись. Какая-то правда содержалась в словах Барро. Все молчали, пораженные горькими откровениями гусарского офицера.

– Он обманул нас, господа!

Чтобы сгладить неожиданно возникшую неловкость, Бенкендорф поднял бокал и воскликнул:

– In vino veritas! [41]41
  Истина в вине ( лат.).


[Закрыть]

В обычае у русских нет радоваться несчастью осознавшего вину врага. Волконский и Нарышкин быстро перевели разговор на другую тему, раскрашивая Барро, о чем пишут парижские газеты. Но и эти, казалось бы, пустяковые вопросы вызвали у гусара чуть ли не слезы.

– Ах, господа, наши газеты превратились в семейный альбом Бонапартов. Стыдно читать их. Каждая славит императора и приветствует мнимую победу над Россией, а мы в двух шагах от жестокого поражения.

Спас беседу, принимающую отчаянный оборот, Шаховской. Выяснилось, что Барро завзятый театрал и хорошо знал тайны парижских кулис. Барро прекрасно знал историю исчезновения мадемуазель Жорж из Парижа и был совершенно вне себя, узнав, что именно Бенкендорф умыкнул великую актрису, лишив настоящую публику наслаждения ее игрой.

– Неужели это вы и есть тот человек, который провел за нос всю шайку Савари? Невероятно! А утверждают, что на свете нет чудес! Поразительно, что я вас встретил здесь…

Но Барро еще не знал, какое чудо стрясется с ним через две-три минуты. Чудеса на свете есть, и концовка обеда с успехом доказала их существование. Внезапно в открытые окна ворвался шум, топот коней, звон сбруи и звуки перебранки, свидетельствующие о начинающейся ссоре между казаками. Бенкендорф выглянул наружу и подозвал ближайшего хорунжего, чтобы выяснить причину столкновения. Тот хватски отрапортовал. Оказалось, что «робяты» делят имущество какой-то захваченной вместе с коляской миловидной француженки, которая стояла ни жива ни мертва тут же, держа на руках славного малыша в розовом костюмчике и меховой накидке. Бенкендорф услышал за спиной взволнованный голос гусарского полковника:

– Ah! ma femme! [42]42
  О моя жена! ( фр.).


[Закрыть]– И Барро, отодвинув Бенкендорфа без всяких церемоний, бросился обнимать оторопевшую дамочку.

– Ah! mon mari! [43]43
  О мой муж! ( фр.).


[Закрыть]– вскричала она, заливаясь слезами и сунув казаку малыша, что было весьма кстати, ибо она тут же упала, потеряв от счастья сознание.

Дельфина – так звали супругу полковника – ехала к нему из Польши и дотащилась до Можайска, где коляску отбили, налетев на обоз, казаки Иловайского 12-го, совершавшие дальние рейды по тылам. Вот коляску они никак и не могли поделить. Трофей знатный!

Барро внес Дельфину в избу, за ним шагнул казак с малышом и бережно посадил на лавку.

– Очень у нас просила пощады. Очень ей сынишка дорог – из рук не выпускает!

Шаховской налил стакан дорогого вина до краев и поднес казаку:

– Опрокинь, друг!

Тот выпил, поморщился, но поблагодарил и, пятясь, исчез в дверях. На дворе вновь грянула удалая песня.

А утверждают, что чудес на свете не случается и что народ остервенел.

Винценгероде, оба Иловайских, Бенкендорф, Волконский и Нарышкин вернулись за стол, чтобы в конце концов завершить затянувшуюся трапезу. Счастливых супругов отвели в предназначенное им помещение.

Велика сила языка общения. Французский язык сближал верхний слой врагов, делал справедливо обозленных русских добрее, гуманнее, великодушнее. Они скорее прощали и не были так мстительны, как того заслуживали пришельцы. Многие французские матери и жены должны были поблагодарить свой родной язык, который сохранил им близких.