Текст книги "Бенкендорф. Сиятельный жандарм"

Автор книги: Юрий Щеглов

Смоленск встретил Бенкендорфа черными, зияющими провалами окон. В центре города стояла большая толпа мужиков с топорами и другим плотницким инструментом и купеческого вида начальник, отсчитывая по десятку и направляя эти мелкие отряды в разные стороны. Такую процедуру он наблюдал потом каждый день. Кварталы восстанавливались быстро: подгонял холод. Следы недавних ожесточенных боев покрывал белый снежок, скрадывая нанесенные раны. Опытным взглядом недавнего администратора он окидывал богатый в прошлом и красивый город, подсчитывая, какой урон нанесен нашествием. Смоляне, народ ловкий и не ленивый, быстро возвращались к прежней жизни. В импровизированной гостинице, которой не успели дать приличного названия, Бенкендорф столкнулся со старинным приятелем бароном Нольде, некогда подполковником русской службы, а теперь вступившим в прусскую с повышением. Он спешил к месту назначения. Условились догонять армию вместе. В тревожные времена никогда не знаешь, что тебя ждет за поворотом дороги. Кругом бродили шайки людей неизвестного чина и звания, среди них встречались и иностранные солдаты – поляки, вестфальцы, саксонцы, баварцы, неаполитанцы и французы, отчаявшиеся выбраться из застывшей и ощетинившейся России.

Барон Нольде – храбрый и решительный гусар, хорошо зарекомендовавший себя в прошлую кампанию против французов, вызывал у Бенкендорфа доверие. Они познакомились в сентябре 1805 года, когда император прислал Нольде перед своим отъездом за границу. Император Александр в депеше давал последние инструкции графу Толстому, как ему следует вести себя с прусской королевской четой. Одновременно он оставлял Нольде офицером связи при штабе отдельного корпуса.

Через три дня после того, как коляска повезла императора к месту страшного позора – Аустерлицкой битве, граф Толстой погрузил корпус на корабли и направился морем из Кронштадта в Ревель, а оттуда в Шведскую Померанию. Во главе мощной военной силы более чем в двадцать тысяч строевых чинов стояли проверенные в боях генералы и офицеры – генералы граф Остерман, Кожин и Вердеревский, генерал-квартирмейстер Берг, Ливен и Неверовский. Вместе с Бенкендорфом на флагманский корабль сел и недавно получивший чин бригад-майора Михаил Воронцов. Флотилией командовал адмирал Тет. Основную часть войска погрузили на такие большие корабли, как «Благодать», «Сильный», «Принц Карл», «Европа», «Архистратиг Михаил», «Зачатие Святой Анны» и другие. В поддержку им были выделены фрегаты «Счастливый», «Богоявление Господне», «Тихвинская Богородица», «Легкий»… Граф Толстой и адмирал Тет наняли еще около ста пятидесяти купеческих суден. Эти плавсредства должны были перебросить корпус, в который входили лейб-кирасирский полк, Курляндский драгунский, Изюмский гусарский и два казачьих, которым была придана лейб-казачья Уральская сотня. Из гренадерских граф Толстой получил в свое распоряжение Павловский и Санкт-Петербургский, Белозерский, Рязанский и Кексгольмский мушкетерские, третий морской, первый и двадцатый егерские.

Буря обрушилась внезапно. Ничто не предвещало непогоды. Ярость вырвавшейся на волю стихии разметала флот. Матросы и солдаты боролись с разбушевавшимися волнами в течение нескольких часов. Вот тогда-то Бенкендорф сумел оценить мужество Воронцова и Нольде в полной мере. Эти два аристократа выполняли приказы морских офицеров, как простые матросы. Откуда только взялась сила и сноровка! Потери были, конечно, немалыми, особенно среди казаков. Четыре сотни нашли свою смерть в обезумевших водах. Но все-таки адмирал Тет сумел собрать флотилию и пристать к берегам Померании. Войска окончательно собрались у Стральзунда.

Император Александр желал во что бы то ни стало поддержать хорошие отношения с Пруссией и укрепить заключенный в Потсдаме с королем Пруссии военный союз. Граф Толстой был вызван в Берлин. Его сопровождали граф Остерман, Нольде и Бенкендорф. Шведский король Густав Адольф преследовал собственные цели, и Толстому в соответствии с приказом императора пришлось идти в Ганновер. Население встречало русских радостно, считая их надежной гарантией против угрожавших французов. Со дня на день русские войска ожидали прибытия союзников-англичан под командованием генерала Дона и лорда Каткарта. Колебания и сомнения англичан и шведов послужили причиной запоздалого решения оборонять переправы через Эмс и атаковать Гамельн. В Люнебурге русские узнали от прибывшего туда генерал-адъютанта князя Гагарина об аустерлицком несчастье. Воронцов, Нарышкин и Бенкендорф не сразу поверили в происшедшее, но поведение англичан и шведов вскоре подтвердило размеры случившейся катастрофы.

В эти тяжелые дни произошло окончательное сближение между русскими и прусскими войсками. Не сразу прусские офицеры поверили в мощь русской армии. Они считали себя способными в одиночку противостоять Наполеону. Прусский король колебался, но королева Луиза всячески подчеркивала приверженность союзу с Россией. В Штеттине она надела зеленую амазонку с красной отделкой – цвета русских мундиров. Песельники провожали ее под крики «Ура!» во дворец. Войска графа Толстого перешли в распоряжение прусского короля, и война продолжалась. Разъяренный Наполеон, объявляя войну Пруссии, воскликнул:

– Пруссаки требуют возвращения нашего за Рейн. Безумные! Идем вперед!

Это была эпоха наибольшего сближения России и Пруссии. Барон Нольде сказал Бенкендорфу:

– У России и Пруссии общий враг, а следовательно, и общая судьба. Союз наших офицеров – вот залог победы над узурпатором.

Воронцов и Нарышкин довольно скептически относились к уверениям Нольде. Воронцов, получивший английское воспитание, весьма высоко ценил успехи островитян, преклонялся перед британской государственной системой, восхищаясь ее уравновешенностью.

– Они отказались от неумного способа проводить преобразования с помощью революций, – говорил он. – Британский консерватизм вовсе не чуждается реформ и полезных изменений.

Скепсис Воронцова и уважение к его точке зрения не помешали все-таки Бенкендорфу прислушаться к тому, что утверждал Нольде.

– Не хотите ли познакомиться с моими друзьями поближе? – однажды предложил Бенкендорфу барон. – Узы России и Пруссии должны быть нерасторжимы. Их создал и укрепил сам Господь Бог, поселив нас рядом.

Бенкендорф согласился. Он с интересом относился к рассказам Нольде о некоем сообществе, которое ставит перед собой исключительно благородные цели. Бенкендорф не задавал лишних вопросов, но он сразу сообразил, что речь идет о масонской ложе. Получив флигель-адъютантские аксельбанты, Бенкендорф погрузился в взбаламученную атмосферу павловского двора и, несмотря на то что сам император казался человеком добрым и вполне разумным, безудержные вспышки гнева и некоторая склонность к таинственности настораживали сына Тилли, впитавшего с молоком матери стремление к открытости и ласковости, свойственные окружению императрицы Марии Федоровны. Конечно, и в Павловске шла бесконечная борьба, и в Павловске плелись интриги, но все-таки гатчинская муштра, иногда сопровождающаяся мордобоем, и фантастическая обрядность Мальтийского ордена, последнего увлечения императора, отталкивали Бенкендорфа. Рыцарская легенда сопровождала его детские годы. Он любил рисовать в воображении славные турниры, неприступные замки и скачущих во весь опор закованных в латы всадников и их лошадей. Ему снились развевающиеся по ветру цветные штандарты. Он слышал во тьме лязг и грохот зазубренных тяжелых мечей, но утомительные и довольно бессмысленные ритуалы, которыми восхищался император, резко контрастировали с окружающим миром и воспринимались как нечто навязанное, особенно в присутствии таких друзей Павла, как граф Кутайсов и генерал Аракчеев.

Многие мысли Нольде были близки Бенкендорфу. Наполеона он считал насильником и разбойником, разделяя взгляды прусского сотоварища. Несмотря на личную храбрость и продолжительное участие в военных действиях, награды и продвижение по службе, он предпочитал театральные кулисы редутам и траншеям. Кавалерийское седло и гром пушек хороши на маневрах, но когда ежеминутно тебе самому угрожает смерть, а вокруг ты видишь кровь и человеческие страдания и эта дурно пахнущая каша из человеческих трупов и лошадиных раздутых туш становится каждодневной реальностью, начинаешь задумываться о том, нужна ли вообще война в качестве единственного способа решения политических противоречий.

Подобные мысли приходилось скрывать, чтобы не подвергаться риску быть обвиненным в трусости. А барон Нольде повторял:

– Мои друзья и я считаем, что Пруссии не нужна война. Наполеон порождение войны и революции. Разве он не чудовище? Достаточно посмотреть на него и деяния французов, чтобы навсегда проникнуться ненавистью к войне. Церковь не сумела устранить войну из жизни общества. И в древности война служила не только инструментом защиты той или иной территории.

Бенкендорф слышал такие же сентенции от самого императора Александра, хотя сразу после воцарения он официально подтвердил запрет, наложенный на масонские ложи отцом. Бенкендорф задумался над тем, отчего эти вполне разумные мысли приписывают масонам, да и он сам сразу подумал, что барон Нольде член какой-нибудь таинственной ложи.

Однажды во время короткого пребывания в Берлине Нольде привел Бенкендорфа, который давно выражал желание познакомиться с офицерами – единомышленниками барона, в особняк на Унтер-ден-Линден к генералу Гельбиху, состоявшему в свите прусского короля. Здесь, к своему удивлению, он встретил двух русских офицеров, с которыми никогда прежде не сталкивался. Бенкендорф провел приятный вечер в живой беседе с хозяевами, но ничего сугубо масонского и никаких секретных слов и знаков он не услышал и не заметил.

Потом забылось очень быстро. Он снова погрузился в пучину неудачной войны. Корпус графа Толстого, преданный как англичанами, так и шведами, должен был возвратиться в Россию, потому что Наполеон сумел заставить прусского короля подписать кабальный договор. Особенно тяжелое впечатление на русских произвело то, что прусский генерал граф Калькрейт тайно сносился с французским командующим, посылая гонцов в Голландию. Россия, как всегда, осталась обманутой теми, кто недавно клялся в верности и вечной любви.

Расставаясь с Бенкендорфом и пожимая ему руку, барон Нольде сказал:

– Если бы мы решали подобные проблемы, то Россия и император Александр никогда бы не получили оснований упрекнуть Пруссию в неверности. – И он поднял два пальца в масонском приветствии.

И опять забылось. События сменяли одно другое. Кровавое Пултуское сражение. Недолгое торжество после Эйлауской битвы. Французские знамена доставили в Петербург, и кавалергарды носили их по улицам столицы под громкие звуки победных маршей. Генерал Беннигсен получил орден Святого Андрея Первозванного и стал чуть ли не народным героем. Награды сыпались как из рога изобилия. Император Александр даже распорядился сделать памятные золотые кресты, которые роздал тем, кто не попал в наградные списки. Командующий отправил Бенкендорфа в Петербург с депешами. Вдогонку за ним уехал князь Багратион. Бенкендорф лично докладывал государю о происшедшем сражении и передал просьбу Беннигсена об освобождении его от руководства армией. Император не согласился с отставкой, и Россия вскоре потерпела страшное поражение при Фридланде. Еле уцелев, она вынуждена была подписать Тильзитский мир. Чуть позднее Бенкендорф отправился в составе посольства графа Толстого в Париж.

До философии ли ему было? До масонов ли? Впоследствии он узнал, что Гольбих являлся членом берлинской ложи «Трех глобусов», в которую входили высокопоставленные чиновники и военные из окружения прусского короля.

И вот теперь в сожженном Смоленске он встретил барона Нольде, который тоже догонял армию, вернувшись на прусскую службу и оправившись после тяжелого ранения.

– Вы помните наши беседы на Унтер-ден-Линден? – спросил Бенкендорфа барон в первый же вечер, проведенный в импровизированной смоленской гостинице.

– Настолько хорошо, будто они были вчера, – ответил Бенкендорф. – Мне передавал от вас привет граф Мусин-Пушкин-Брюс.

– Это мой друг, – сказал Нольде.

– И мой.

– Вот видите: у нас появились общие друзья.

– Это не удивительно, – улыбнулся Бенкендорф.

– О нет, не говорите так. Дружба совершенно удивительное свойство человека. Не каждый способен на истинную дружбу. Именно этой способностью мы отличаемся от животных. Василий Валентинович много сделал для утверждения братства людей в России.

Барон Нольде быстро завоевал доверие Бенкендорфа. Мысли его были миролюбивы и не внушали ни малейшего подозрения.

– Мы, немцы, должны искать дружеских отношений с русскими по целому ряду причин, но не только из общечеловеческих соображений. Россия естественный союзник Пруссии и всех остальных германских государств. Пагубно вечно ощущать на своих границах врагов. Братство и любовь, которые мы прививаем людям, смягчают проводимую политику и устраняют опасность войны. В войнах заинтересованы авантюристы, не находящие себе применения в мирной жизни. Мир им кажется скучным. Любовь и дружбу они хотят заменить патриотизмом и ненавистью к чужестранцам.

– Я согласен с вами, – ответил Бенкендорф, – И особенно сегодня, когда Наполеон еще не выпустил из своих окровавленных лап Европу. Но я не думаю, что высокопочтенные и любезные братья, как бы их ни было много, могли бы что-либо изменить в сложившейся ситуации ныне.

– Вы ошибаетесь. Мы накануне великих свершений. Скоро, очень скоро для таких людей, как вы и я, будет учреждено сообщество. Офицеры русской службы и прусские офицеры должны держаться вместе. У них общие задачи и общая судьба. У нас нет причин убивать друг друга. Но есть причины помогать друг другу. Один из приближенных вашего императора флигель-адъютант Брозин хорошо осведомлен о грядущих изменениях. Другой русский офицер – Михайловский-Данилевский весьма внимательно относится к предложению такого рода. Вообще русские проявляют склонность к универсальным идеям. В этом проявляется, как мне кажется, их сила и мировое значение северного форпоста цивилизации.

Нольде немного утомил Бенкендорфа своими рассуждениями, но чтобы не обидеть собеседника, он внимательно слушал, пока не сморил сон, что вовсе не означало пренебрежения к высказанным идеям. Однако справедливости ради надо заметить, что Бенкендорф еще не решил для себя: каким лучше образом упорядочить и утишить российскую действительность – с помощью крепкой полиции и разумных законов или проповедью добра и братства? И как тайное и избранное может оставаться тайным и избранным, ставя перед собой подобные масштабные цели?

В тот вечер слово «масонство» произнесено не было.

Вильна встретила Бенкендорфа запахом сырой гари. Город после ухода французов приходил в себя медленнее, чем Смоленск. Части отступающей Великой армии задерживались здесь ненадолго. Они забирали все, что могли забрать, и сжигали все, что могли сжечь. На окраинах валялись скорчившиеся, обглоданные собаками трупы. Последствия войны выглядели чуть ли не страшнее, чем сама война. Война вызывала азарт, необузданное стремление к победе, страстное желание выжить и уцелеть. Война многое списывала. Она вырабатывала иммунитет к страданиям и ужасам. Смерть и тяжелые раны становились привычным делом. Гром пушек прогонял мысли, которые набрасывались на человека в тишине. Разговоры о любви, просвещенности и братстве на фоне чудовищных разрушений и окоченевших тел приобретали совершенно иной оттенок. И то, что раньше казалось прекрасным и закономерным, сейчас внушало страх и отвращение. Душу, конечно, закаляют страдания, но ни одно человеческое сердце не может остаться равнодушным, слушая рассказы о людоедстве, пожарах и кровавых побоищах между недавними союзниками.

Вина Наполеона в том, что творилось вокруг, была очевидной, и Бенкендорф это прекрасно понимал. Между ним и бароном Нольде в Вильне произошел спор, и, хотя они остались каждый при своем мнении, Бенкендорф крепко задумался над словами прусского масона.

Русская армия перешла Неман и устремилась в Европу. Но ее вождь светлейший князь Михаил Илларионович Кутузов не испытывал по сему поводу особенных восторгов. Окончательного крушения узурпатора желал император Александр, Кутузов же считал благоразумным только выпроводить захватчиков за пределы государства Российского. Тому было много оснований. Исчезновение наполеоновской Франции лишь укрепит антирусскую коалицию, которая обязательно будет создана в Европе. Кутузов здесь проявил себя как дальновидный политик и патриот. Император Александр жаждал мести, жаждал расплаты за все те унижения, которым корсиканец подверг его и Россию. Используя героический порыв армии и народа, он двинулся в Европу без оглядки, резко отвергнув предостережения мудрого фельдмаршала.

– Император Александр войдет в историю не только как спаситель России, но и как спаситель Германии, – говорил барон Нольде. – В конце концов в нем течет немецкая кровь. Германия раздавлена каблуками французских гренадер. Корсиканец выкачал из нее все силы. Он заставил немцев воевать с русскими. Я недавно говорил с полковником фон Клаузевицем…

– Да, я знаю фон Клаузевица, – сказал Бенкендорф, – Он при штабе фельдмаршала. Это умный и достойный офицер. К нему редко, правда, прислушиваются. А жаль!

– Так вот фон Клаузевиц предостерегает всех и каждого от военной борьбы с Россией. И Пруссия никогда не сделает подобной ошибки. Но сейчас Россия просто обязана спасти немецкие государства.

– Император Александр никому ничего не обязан, – ответил Бенкендорф. – Его Величество повинуется лишь воле Божьей.

– Вы напрасно воспринимаете мои слова с осторожностью. Его величество благоволит и к графу Мусину-Пушкину-Брюсу, и к министру полиции Балашову, и к Брозину, и к Данилевскому, и к князю Репнину, и к Станиславу Потоцкому, и к господину Жеребцову, а герцог Александр Виртембергский просто его друг. Граф Остерман-Толстой ведь тоже из наших. Сейчас главное – добить Наполеона, это уродливое порождение революции. А добить его можно только на земле Европы. Неужели, чтобы схватить корсиканца и предать справедливому суду, его снова нужно будет пригласить в пределы России? Неужели он не ответит и за ее жертвы, и за ее разорение? Я полагаю, что его светлость видит одну сторону событий.

– Когда фельдмаршалу нужно рассмотреть другую сторону, – усмехнулся Бенкендорф, вспомнив, как Кутузов, иногда сбросив показную ленцу и слабость, ловко управляется с лошадкой еще не дряхлой рукой, крепко натянув поводья, – он быстро поворачивается.

– Вы, генерал, не хотите быть откровенным со мной, а напрасно. Я не источник зла и недоброжелательства. Я прусский офицер, но за время службы в России успел полюбить государя и народ.

– Верю, – кивнул Бенкендорф, – Иначе бы я не пускался в откровенности. Но что вы желаете от меня? Чтобы я согласился с мнением императора Александра? Я слишком незначительная личность и никак не могу повлиять на такого рода решения.

– Вы один – нет. Но когда нас много – да! Мы создадим вскоре сообщество для русских и прусских офицеров под названием «Железный крест».

– У нас в России не все любят тайные общества.

– Это не опасно, когда вы ставите перед собой благородные цели, одобряемые самим государем.

– Их можно преследовать, и не повязав фартук.

– Нет, нельзя. Военные должны играть ведущую роль. Только они имеют силу противостоять врагу.

– Ну что ж! Я подумаю. Во всяком случае я благодарен вам, барон, за приглашение. Могу ли я попросить совета у полковника Михайловского-Данилевского и флигель-адъютанта Брозина?

– Дорогой мой, несомненно! Я уверен, что русские офицеры не откажут нам в доверии и сольются с нами в едином порыве сокрушить зло и осветить мир факелами добра.

Через несколько дней у стен Варшавы они расстались. Война вновь вступила в свои права и целиком поглотила Бенкендорфа. Но рассуждения барона Нольде не ушли из памяти. Что дурного в вечном союзе России и Пруссии? Что дурного в отказе от войн или в борьбе с неистовыми клерикалами? Нет, он не видел ничего плохого в масонстве. Правда, смущала некая таинственность и секретность общения. Однако Василий Валентинович добрейший и честнейший человек и между тем один из главнейших русских масонов. Масоны представляли собой какую-то организованную силу. Если она цементируется идеей братства и дружбы, если она направлена против корсиканца – что в том дурного?

Да ничего дурного, если такой патриот и царский слуга, как полковник Михайловский-Данилевский, ведущий всю императорскую историческую «канцелярию», дал согласие принять участие в «Железном кресте».

Через три месяца в Пруссии Бенкендорф обратился к полковнику с вопросом:

– Не согласитесь ли вы, Александр Иванович, ввести меня в ложу «Железного креста», куда я неоднократно получал приглашение, и не только от барона Нольде и генерала Гельбиха?

Михайловский-Данилевский ответил положительно. Ложа нуждалась в апрантивах, да еще в таких чинах и с такой блестящей военной репутацией, как генерал Бенкендорф. Михайловский-Данилевский всячески расхваливал союз офицеров, возникший после того, как берлинская ложа «Трех глобусов» учредила эту военную ложу.

– А как ее деятельность сообразуется с интересами России?

– Произносимые там речи, – сказал с энтузиазмом будущий великий историк военной славы русских, – исполнены пламеннейшей любви к Отечеству. Говоренные на другой день или накануне сражений, они производят в наших душах самые благородные порывы! Вот что я могу вам ответить с превеликим удовольствием на ваш вопрос, Александр Христофорович. Да что беседовать! Пойдемте, и вы убедитесь сами.

Бенкендорф наконец решился. Заседание произвело на него глубокое впечатление лишь восторженным исполнением песни, клеймящей корсиканца. Прусские и русские офицеры, собравшись возле круглого стола, после краткого обмена мнениями по поводу недавних военных событий взялись за руки и запели, каждый на своем языке, патриотическую песню:

 
Уже дракон без крыл геенны
бежит, низринут, по земле;
его надежды не свершенны;
вселенная, восстань, внемли!
Не Бог он – червь пред Всемогущим;
он прах, ничто пред Вездесущим;
где гений славы, где кумир,
пред коим изумлялся мир?
В ничтожество стремглав валится
и вскоре, падши, истребится!
 

Многие прусские офицеры пели по-русски, хорошо зная язык армии, где они когда-то служили.

Но это уже было позднее, когда он расстался с бароном Нольде, которого после перехода через Неман по дороге на Данциг зарубили французские уланы в ночной стычке.

А война снова поглотила Бенкендорфа. Неясные воспоминания о берлинской встрече, звук торжественной боевой песни и крепкие рукопожатия остались до поры до времени неоплаченным залогом, который остался в тайниках души. Однако перед собой он часто видел железный крест, укрепленный на белой стене комнаты, погруженной в полумрак.